Птица в клетке

8 сентября 1944г.
Следы на песке были еще совсем свежими. Я шла вперед, стараясь не выпускать их из виду. Отчего-то это казалось важным — найти того, кто оставил их здесь. Волны накатывали на берег одна за другой, норовя разгладить песок и стереть цепочку следов. Я прибавила шагу, а потом, не выдержав, побежала. Ветер развевал волосы, и они лезли мне в лицо, отвлекая. Губы обветрились, и я невольно облизала их. На языке появился неприятный соленый вкус — вкус моря, отчаяния и безнадежности. Дыхание стало тяжелым, и я то и дело спотыкалась, а потом упала на колени, счесав кожу на ногах. Было больно и до слез обидно. Ведь я почти настигла, почти нашла ее!
Двигаться дальше больше не было сил. Хотелось свернуться в клубочек прямо здесь, на шершавом холодном песке, и не двигаться, не дышать, просто перестать существовать. Цепочка следов исчезла быстро и как-то буднично. А с ней и надежда на… что?
Я никак не могла вспомнить, кого столь упорно искала на этом берегу. Просто знала, ощущала каждой клеточкой своей кожи, что это было важно. Меня окутывал свежий солоноватый запах, вдали слышался рокот волн. Хотелось подняться на ноги и с разбега окунуться в обжигающе-ледяную воду, чтобы избавиться от этого дикого сна. Обрести ясность ума и наконец-то вспомнить цель своих поисков.
За спиной послышался шорох. Кто-то приближался, но я не стала оглядываться. Сил не было даже на то, чтобы открыть глаза. Я ощущала себя оглушенной и совершенно беспомощной, потерянной и оттого уязвимой. А шаги все приближались… Вот они стихли, и кто-то опустил теплые ладошки мне на плечи.
— Перестань, ты все равно не сумеешь догнать.
Голос был мелодичным и без сомнения женским. В нем присутствовало что-то смутно знакомое, уверенное и твердое, как в чернильной ручке со стальным пером. Ею можно было исписать сотни листов пергамента или же оставить дюжину клякс. И то и другое могло стать совсем бесполезным, а могло обрести смысл. И характер, пусть и на краткий миг.
— Я постараюсь, — упрямо возразила ей.
— Нас разделили.
— Но не уничтожили!
— Ты не сумеешь вспомнить. Он забрал у тебя воспоминания.
— Кто «он»? Что я должна вспомнить? Что?! — воскликнула я отчаянно, пытаясь оглянуться. Но теплые настойчивые руки не позволили. Они были сильнее и могли управлять моим слабым телом.
— Это бессмысленный разговор, — легкий шорох одежды, и вот меня обнимают крепко, позволяя вновь почувствовать себя в безопасности. — Тебе нельзя вспоминать.
— Почему? — мой голос прозвучал жалобно.
Было так много вопросов, но не на один из них она не хотела отвечать. Просто взяла без спроса и поместила меня в вакуум. Состояние невесомости могло быть восхитительным, а могло превратиться в изощренную пытку. Ни звуков, ни запахов, ни прикосновений — только всеобъемлющее и бесконечное ничто.
— Почему мне нельзя вспоминать? — повторила я свой вопрос.
— Потому что тогда настанет начало конца, — она тихонько рассмеялась и выпустила меня из объятий.
На мгновение я почувствовала себя потерянной и безумно одинокой, а потом пришел покой. Тихонько, на мягких лапах, едва касаясь кожи в шальном поцелуе — он подарил мне такое необходимое забвение и свободу, но только на миг. Всего несколько вздохов и пара ударов сердца — и вот, я проснулась, чтобы тут же попасть в ловушку. Такую привычную, такую ненавистную…

***

— … и я ему предложил завести любовницу, чтобы перестать быть таким злыднем. — Джонатан небрежно взмахнул пером — капля чернил упала на его эссе. Жирная черная клякса тут же расплылась на пергаменте, испортив всю проделанную работу.
Поморщившись, я достала палочку и прошептала заклинание. Клякса исчезла, а вместе с ней и половина текста. Эйвери тихонько застонал, глядя на почти чистый лист.
— Извини, — покаянно произнесла я. — Это заклинание не очень хорошо у меня получается.
— Какой смысл было его чистить, если все придется писать заново? — задал он риторический вопрос.
— Зато ты лучше усвоишь тему, — я примирительно улыбнулась, Джонатан же скривился. Лентяй — что с него можно было взять?
— Так что там с Мальсибером и его любовницей?
Открыв книгу на нужной странице, я положила ее перед глазами друга. Он насмешливо покосился на меня. Я чувствовала, что очередная колкость так и вертится на кончике его языка, но друг промолчал. В последнее время Джонатан стал гораздо сдержанней.
— Никак, — пожал плечами Эйвери. — Он сказал, что все девушки — безмозглые куклы, которым нужны лишь деньги и комплименты. Тогда я предложил ему завести любовника.
— И? — поторопила я его, так как Джонатан увлекся переписыванием текста и вновь потерял нить разговора.
— Что «и»? Он отказался. «Мужчины меня не возбуждают», - процитировал он хриплым басом, забавно оттопырив нижнюю губу. – Тогда я посоветовал ему завести собаку. Теперь этот зануда стал счастливым обладателем лабрадора-ретривера по кличке Смелый.
— Это печально, — сказала я, задумчиво глядя, как Эйвери старательно, словно первокурсник, выводит буквы на пергаменте.
— Да нет, — покачал он головой. — Это забавно. У собаки оказался скверный характер. Она ужасно любит лаять и гадить по углам. А в то время, когда она не спит и не ест, то грызет обувь. Хорошо, что есть домовые эльфы. Они могут хотя бы частично исправить весь тот беспорядок, который устраивает эта черная скотина.
— Не любишь ты животных, Эйвери, — грустно вздохнула я, отвернувшись от него.
— Отчего же не люблю? — удивленно переспросил он. — Они мне очень даже нравятся. Особенно старые и беззубые.
Иногда я совершенно не понимала шуток друга. Они могли быть странными и порой жестокими. Благо, дальше слов дело никогда не заходило. Этот белокурый надменный аристократ был удивительно осторожным и никогда не перегибал палку в отношениях с другими людьми. Его часто недооценивали и не воспринимали всерьез, считая трусом. На самом деле мой скользкий друг предпочитал оставаться в тени и потихоньку интриговать из-за кулис. Так было проще и безопасней, нежели на сцене.
— МакГонагалл с Риддлом опять поссорились на собрании старост.
Я вопросительно посмотрела на него. Лицо у Джонатана сейчас было удивительно простодушным и открытым, вот только в глазах плясали черти.
— Из-за чего на этот раз?
— Из-за кого, — сделав акцент на последнем слове, Эйвери добавил: - Минерва обвинила его в плохом влиянии на одну юную особу и приказала держаться от нее подальше.
— Ты имеешь в виду меня?
— Ага, — подтвердил он, задумчиво прикусив кончик пера. — Знаешь, это уже становиться не смешно. Не удивлюсь, если скоро дело дойдет до драки.
— Минерва волнуется, — попыталась я оправдать подругу. Несмотря на всю ее строгость и ослиное упрямство, она искренне переживала за меня.
— И не только она. Риддл сильно изменился за это лето. Это заметили все, кроме тебя, Гермиона.
— Он вырос, — озвучила я очевидную истину.
— Вырос Том еще года два назад. А сейчас он просто ожесточился и выбросил тормоза, которые ты любишь называть совестью.
— Ты ошибаешься! — воскликнула я, вспылив.
Несколько учеников посмотрели с интересом в сторону нашего столика. Я смерила их хмурым взглядом, но это не возымело никакого эффекта. Конечно, библиотека была спокойным и уютным местом, но в последнее время меня все больше тянуло к уединению — большое количество людей раздражало.
— Ой, вряд ли, — мягко рассмеялся он. — Василиск — это мелкие шалости по сравнению с тем, что наш староста планирует сделать в этом году.
— Власть? — осторожно произнесла я, понизив голос.
Эйвери кивнул, продолжая писать эссе.
— А еще деньги и новые знания. Ты никогда не задумывалась, откуда у сироты с приюта появились средства на шелковые мантии и серебряные запонки?
— Том говорил, что нашел работу. Врал, конечно же, но я не стала настаивать на честном ответе.
— Почему? — Джонатан с интересом посмотрел на меня.
— Много знать опасно. В некоторых вопросах Риддлу лучше уступить — целее будешь, - честно ответила я ему.
— И это говорить мне девушка, которую он любит, — друг грустно улыбнулся, а потом неожиданно спросил: — Скажи, Гермиона, как много ты можешь простить Риддлу?
— Все, — чуть помолчав, я добавила: — Есть вещи, которые он никогда не сможет сделать, поэтому я смогу простить ему все остальное.
— Глупая, — прошептал он, — нельзя так безоговорочно верить ему. Это…
— Что? — перебила я друга. Мне совершенно не нравилось то, что наш разговор стал таким личным, слишком личным в месте, где так много лишних ушей.
Джонатан не ответил. Просто протянул руку и погладил кончиками пальцев меня по щеке.
— Не надо, — пробормотала я, отстраняясь. — Не делай так больше.
— Почему?
— Том… — я сглотнула, внезапно ощутив, что мне трудно говорить. — Так делает Том.

***

Я поднималась по лестнице, мрачно глядя перед собой. Вокруг было тихо. Замок засыпал, как большой старый зверь. Шорохи и приглушенные голоса, все еще доносившиеся из Большого зала, создавали особенную музыку. Сладкую, как пение флейты, томную, как мелодия, рождающаяся на струнах арфы, и невероятно ленивую. Она была совершенно ненавязчивой, поэтому не запоминалась.
Почему я вдруг стала сравнивать Джонатана с Томом? Почему его прикосновения показались мне чем-то неправильным, запретным. Ведь он друг. Или не совсем? Я вспомнила, как на меня обычно смотрел Риддл. Внимательно, властно, немного щуря глаза — он как будто давал мне понять, что имеет право быть рядом. Везде и всегда.
Взгляд Эйвери был мягче, но вот жесты… Мне льстил такой особый интерес с его стороны, но, одновременно, вызывал страх. Не за себя — за него. Том не любил делиться, не терпел соперников. Любую возникшую угрозу он предпочитал устранять. Жестко, не задумываясь о последствиях для жертвы. Он предпочитал быть всем, желал, чтобы им восхищались, ценили, чтобы любили. Но вот взамен Риддл, как правило, не давал ничего. Не считал нужным разрывать себя на кусочки. Безумец, эгоист, гений, но, несмотря на все это, я любила его: болезненно и слишком отчаянно.
— Ты громко думаешь, Гермиона, — прошептали мне на ухо.
От неожиданности я запнулась — настолько меня напугали! — и едва не скатилась вниз по лестнице. Риддл крепко обхватил меня за талию и прижал к себе, не дав упасть.
— Когда же ты научишься смотреть под ноги? — слегка раздраженно спросил он меня.
— Тогда, когда ты перестанешь подкрадываться ко мне со спины.
Том рассмеялся в ответ и, взяв меня за руку, повел вверх по лестнице.
— Куда мы идем?
— Ммм… В одно уединенное место — я кое-что хочу показать тебе.
— А это место случайно не Выручай-комната? — поинтересовалась я.
— Возможно, — он загадочно улыбнулся. — Обещаю, что ты не заскучаешь.
— Том, мы же не будем… мм… заниматься этим в школе, — я ощутила, как кровь прилила к моим щекам. Наверное, я ужасно глупо выглядела в сравнении с ним: покрасневшая, нелепая, взволнованная — мне было чертовски неловко.
— Что за пошлые мысли, Грейнджер? — Риддл наигранно возмутился.
Но, посмотрев на меня, не удержался и фыркнул.
— Должен тебя расстроить, но нет. Сегодня я хочу тебя обучить кое-каким заклинаниям.
— Для чего?
— Для защиты. Я не всегда смогу быть рядом с тобой, поэтому я должен быть уверенным, что ты сумеешь постоять за себя.
Том говорил серьезно и больше не улыбался. Наверное, у него были веские причины, чтобы вести себя так. Мне ничего не оставалось, кроме как послушно пойти за ним.

***

На этот раз Выручай-комната выглядела большой и заброшенной. Голые каменные, как в подземелье, стены, факелы с подрагивающим на мнимом сквозняке пламенем, несколько больших подушек в центре — вот и все. Я испытала легкое разочарование, глядя на эту скромную обстановку. Признаться, мне представлялось нечто более впечатляющее и не такое убогое.
— Проходи в центр комнаты — мне надо еще подготовить инвентарь. — Том легонько подтолкнул меня рукой вперед.
— Будем изучать взрывающие чары?
— Зачем? — искренне удивился он. — Они слишком шумные и в большинстве своем бесполезные. Да и магический шлейф остается слишком заметным. Нет, — покачал он головой. — Мои чары гораздо надежнее и проще в исполнении. О! Вот и наша красавица.
Риддл вытащил из сумки за хвост крысу. Она безвольно висела, не сопротивляясь и вообще не шевелясь. Мертвая, что ли? Нет, я не испугалась, но изрядная доля брезгливости была в том взгляде, который я бросила на грызуна, находившегося в руках Тома.
— Я ее обездвижил. Юркая, зараза. Едва не покусала, пока я ее ловил.
Друг небрежно отпустил хвост, и зверек шлепнулся на пол возле моих ног. Я невольно сделала шаг назад — мне все еще с трудом верилось, что она живая.
— Фините Инкантатем! Протего ля приоре*! — произнес Риддл, указав палочкой на крысу.
Она пошевелила лапками, сначала несмело, потом увереннее, перевернулась на живот и настороженно взглянула черными бусинками глаз на нас. Попятилась, но, наткнувшись на щит позади себя, пронзительно пискнула и бросилась вперед. Чары не выпустили ее из круга, но крыса не сдавалась. Она раз за разом бросалась на препятствие, пытаясь пробить его и вырваться на свободу.
— Выпусти ее, пожалуйста, — попросила я Тома.
На этого зверька было жутко смотреть. Он был одновременно и отвратительным, и завораживающим. От его грязно-серой шкуры и хвоста-червяка тошнило, но то упорство, с которым крыса боролась с чарами, вызывало невольное уважение.
— Нет, сначала отработаем заклинание.
Риддл стал позади меня и одной рукой обнял за плечи.
— Вытащи палочку и нацель ее на крысу, — он сжал мое запястье пальцами, повернув ладонь тыльной стороной вниз. — Вот так, хорошо. А теперь представь что-то, что вызывает в тебе гнев или раздражение.
Я попыталась сделать так, как он хотел, но у меня это плохо получалось. Единственное, что я сейчас чувствовала — это недоумение и жалость к крысе.
— Ну же, Гермиона, не разочаровывай меня. Ты же не будешь до конца жизни превращать чашки в хомяков и левитировать перья. Сосредоточься, — нашептывал Том мне на ухо. — Или ты бесполезная маленькая девочка, которой можно вертеть, как вздумается?
— Нет, — хрипло возразила я.
В горле встал комок, горький и тягучий. «Я не бесполезная» — хотелось закричать мне. А еще больше — залепить Риддлу пощечину. Как он мог такое говорить мне? Как он посмел?!
— Да неужели? — насмешливо переспросил Том. — А по-моему, так оно и есть. Ты слишком много полагаешься на книги и инструкции, которые написаны в них. И никакого творческого подхода, никакой фантазии! Ты как ущербный калека ползешь по первому попавшемуся пути, вместо того, чтобы протоптать свой.
Мне было трудно говорить. Да и дышать не легче. Пальцы Тома, до боли сжимающие мою руку, не приносили уверенности и чувства защищенности, как раньше. Лишь ненависть, медленно, змеиными кольцами сворачивающуюся в сердце. Разрывающую на куски остатки самообладания и взращивающую на пепелище разума животную ярость. Мне казалось, что я превратилась в пульсирующий комок эмоций, черный, липкий и обжигающий, злобный и оттого безобразный.
— Докажи! — потребовал Риддл, а потом уже тише добавил: — Круцио.
— Круцио! — послушно повторила я.
Мир взорвался перед глазами и разлетелся на осколки. Крыса визжала оглушительно и как-то обиженно. Наверное, не ожидала такой подлости от меня. Я — настоящая я! — не могла сделать чего-то подобного. Пыточное заклинание не было детской шалостью. Оно одинаково било по обеим сторонам. И палач, и жертва чувствовали боль, только одного она убивала, а второй наслаждался ею. Чужие страдания были приторно сладкими, пьянящими, неправильными. Это было не то, что должно приносить живому существу радость. Не то! Но что я могла поделать с этим? Когда легкие, дразнящие, словно поцелуи любимого, импульсы магии расползались по моей коже, запускали свои щупальца в плоть, вызывая непреодолимое желание получить еще больше запретных ощущений. Ведь они, как наркотик, делали зависимыми человека от новой порции боли. Чужой боли.
Я испугалась. Вырвалась из объятий Риддла и бросила палочку на пол, словно она была ядовитой гадюкой. Том же улыбнулся: довольно, словно объевшийся сметаны кот.
— Превосходно! Я и не думал, что смогу тебя настолько разозлить.
Он нагнулся и поднял мою палочку с пола.
— Первый урок ты хорошо усвоила. Эмоции — это тоже оружие. Пользуйся ими, и ты станешь непобедимой.
— А второй? — невольно вырвалось у меня.
— Второй? Никогда не выпускай из рук палочку. Это может стоить тебе жизни в будущем.
— Угрожаешь? — не скрывая отвращения, спросила я.
— Советую, — невозмутимо ответил он, протягивая мне волшебную палочку. — Гермиона, я тебе не враг. Помни об этом.
— А кто? Друг?! — воскликнула я. — Друзья не заставляют делать такие чудовищные вещи.
— Не стоит так переживать — это всего лишь крыса. К тому же дохлая. — Том небрежно указал пальцем на грызуна.
А он и вправду лежал на полу, поджав под себя лапки, словно пытаясь защититься, а его глаза-бусинки слепо смотрели мимо меня.
— Я… убила его, — сказала я и тут же прикрыла рот ладошкой, испугавшись своих слов.
— Ага, — подтвердил Риддл. — Да не переживай ты так! В подземельях их много. Надо будет — еще наловим.

***

Я плохо помнила, как добралась в свою комнату в башне Гриффиндора. Виски невыносимо пульсировали, да так, что перед глазами, словно ядовитые цветы, расцветали яркие пятна. Способность думать возвращалась ко мне рывками. Было ощущение, что я — не я. Что мое тело стало чужим, превратившись в клетку: прочную, состоящую из шелковых мантий и французских духов. Том сам выбирал их для меня, как и многое другое. Летом он сказал, что не позволит своей девушке ходить в поношенной одежде, и мы с ним полдня потратили только на то, чтобы подобрать мне подходящие на его взгляд вещи. В них я действительно выглядела мило, и даже непослушные, вечно вьющиеся волосы смотрелись красиво. Я себе нравилась, казалась взрослее и элегантней. Вот только красивая упаковка, в которую Том так тщательно заворачивал меня, не могла уничтожить желания бороться, спорить и протестовать.
То полусонное состояние слетало с меня ошметками, сдирая кожу и обнажая сосуды. Сейчас я была протрезвевшей от долгого навязанного сна. К моему стыду, за это потребовалось заплатить чудовищную цену — жизнь, пусть и крысиную. А что же дальше? Что потребуется для того, чтобы я вновь не уснула и не превратилась в птицу в клетке?
Я стала судорожно снимать с себя одежду — она душила. Руки дрожали и плохо меня слушались. С горем пополам избавившись от вещей, навязанных Томом, я зашла в душ и включила воду. Теплые упругие струи били в лицо, стекали по коже прозрачными ручейками, обволакивали тело легкой негой, но я не чувствовала облегчения. Мне было противно. Сама себе я казалась грязной и порочной. Ведь убийство было грехом, который мог пожрать человека заживо, оставив после себя лишь пустую бесполезную оболочку.
Я оперлась на стенку: самостоятельно стоять было трудно. Внутри все горело, а глаза противно щипало, но слез не было. Лишь чувство неправильности того, что происходит сейчас, казалось все сильнее, навязчивее. Словно я действительно потеряла что-то важное, как в сегодняшнем сне. И без этого я не могла до конца понять всю картину. Какой-то важный кусочек все время ускользал, и я по-прежнему оставалась одна во тьме. А Том… Он не хотел протянуть мне руку и указать на правду. Риддл чего-то опасался, поэтому предпочитал пожертвовать малым и жить спокойно.
В душе я просидела долго, но меня никто не беспокоил. Был выходной, и вечером, в нашей девчачьей комнате, как правило, никого не было. Натянув на себя халат и собрав разбросанные по полу вещи, я пошла в комнату. Там никого не оказалось, и это радовало. Тишина и покой были лучшим средством, чтобы собраться с мыслями и еще раз все обдумать. Только вот с чего начать? Ведь я попала в очередную интригу, так любовно взращённую Риддлом, а он никогда так просто не расставался со своими тайнами.
Сев на краешек кровати, я закрыла лицо руками. Виски ломило от боли, впрочем, уже не в первый раз. С конца лета приступы боли случались все чаще, но я исправно пила зелье, которое ненадолго помогало. В книгах я читала, что такое бывало, если много работать с ментальной магией. Поэтому я на некоторое время отметила свои занятия с Риддлом. Защищать мысли всегда было труднее, чем проникать в них.
Кто-то потерся об мою ногу. Посмотрев вниз, я увидела полосатую кошку с внимательными зелеными глазами.
— Иди сюда, — я похлопала рукой по колену.
Ее не нужно было упрашивать дважды. Кошка вскарабкалась на кровать, затем прогнулась, подставляя полосатый бок под ласку. Я с удовольствием погладила ее, а потом взяла на руки и прижала к себе.
— Я опять наделала глупостей, подруга.
Кошка в ответ мяукнула. Ласково почесав зверька за ухом, я выпустила его с рук и сказала:
— Давай, превращайся назад в человека, Минерва. Боюсь, без твоей помощи глупой птичке недолго удастся протянуть в клыках у змея.
____________________________________
*Щитовые чары. Их особенность состоит в том, что они берут в плотное кольцо человека и не выпускают изнутри ни его, ни творимой им магии. Чары извне проходят через барьер без препятствий.

Зверь

Осень в этом году была холодной и дождливой. Как древняя старуха, она никуда не спешила, топталась на месте и хрустела костяшками пальцев. Больные, с воспалёнными суставами, они в то же время были цепкими и беспощадными. Перечное зелье спасало Хогвартс от эпидемии гриппа, но настроение его жителей с каждым днём портилось всё больше. По утрам ученики неохотно вставали со своих постелей и шли на занятия. Казалось, что в воздухе повисли отголоски надвигающейся бури. Пока ещё слабые, пахнущие озоном и прелым листьям, они робко касались нас и тут же отдёргивали невесомые руки. Было пока рано говорить о чём-то конкретном, но чувство тревоги прочно обосновалось в наших сердцах.
Мы вновь сблизились. Меня, Минерву и Гильберта объединяла цель и воспоминания о нашем погибшем друге. Это были прочные цепи, надёжные и крепкие. В конце сентября Розье застукали во время дуэли с учеником на год младше него. Правда, на дуэль тот фарс походил мало. У мальчика не было палочки, в то время как его противник развлекался, насылая на него далеко не безобидные чары. Впервые после случая с Эндрю Риддл не смог спасти своего приятеля от наказания. Снятые баллы и отработка были ничтожны по сравнению с пошатнувшейся властью Тома.
Мы уверенно двигались к цели, и следующей нашей жертвой стал Эйвери. Я долго сопротивлялась, не желая принимать участия в авантюре. Ведь он был моим другом, правда, не самым надежным, но я не хотела вредить ему. Блэр иронично усмехался, слушая мои доводы, а потом провёл пальцами по рваному шраму на щеке и спросил, кем же был для меня он, Гильберт? Я слишком хорошо помнила тот день, когда Джонатан изуродовал его лицо и сумел избежать наказания. Поэтому проглотила, словно кость, готовые сорваться с губ слова защиты и сказала, что сделаю всё, что от меня потребуется.
За долгие годы я в совершенстве освоила искусство лжи. Заманить Эйвери в ловушку было не сложно, как и подсунуть ему заколдованную шкатулку. Минерва трансфигурировала её из одного ядовитого растения. Оно не было смертельным, но ожоги, оставляемые им на коже, заживали очень долго. И болели. Настолько сильно, что человек порой сходил с ума от такой изощрённой пытки. Обезболивающие зелья и чары делали только хуже. Мне было жаль и Джонатана, и Гильберта. Первого я напоила чаем с подмешанным туда зельем нечувствительности, перед тем, как он взял в руки шкатулку. Пусть хотя бы на короткий промежуток времени его не будет терзать боль. Второй почувствовал себя отомщённым, когда его враг попал в медицинское крыло. Я же предала, вновь переступая через себя на пути к цели.
Убирая ближайших сторонников Риддла, мы лишали его власти на факультете и подрывали доверие учеников и профессоров к нему. Ведь если он подвел один раз, то это могло повториться вновь. А если это произошло дважды? Трижды?
В октябре Лестрейндж упал с метлы во время матча, Мальсибер слег с тяжелым отравлением. Тома стали сторониться. То тут, то там слышался шёпот, и он не был уважительным или восхищённым. Страх. Отвращение. Ненависть. Без своих сторонников Риддл стал изгоем на собственном факультете, но по-прежнему был опасным. Несколько раз мы едва не попались на горячем. Я знала, что он что-то подозревал. Возможно, даже знал, кто именно испортил ему безупречную репутацию, но у Тома не было доказательств.
Я продолжала держать ментальные блоки и оставаться рядом, чтобы не случилось. Риддл за это был искренне благодарен мне, называя своим ангелом-хранителем. С трудом сдерживаясь, чтобы во всём не признаться, я улыбалась ему, целовала и говорила, что всё скоро наладится. А оно не налаживалось.
Действуя теми методами, которыми не брезговал пользоваться Том, я всё больше чувствовала себя грязной и испорченной. Ещё одна жертва, ещё одна ложь и друг, шепчущий мне, что доверяет. Очередной громкий и безобразный скандал, а в ответ безмятежная улыбка и его тихое: «Устал, посиди со мной немного».
Дошло даже до угрозы со стороны Слизнорта лишить Риддла значка старосты. Дескать, такой ненадёжный человек не может больше быть лицом факультета. В какой-то момент я почувствовала, что что-то сломалось внутри Тома. Он стал замкнутым и молчаливым. Прежний лоск и обаяние сползли с него, как дешёвый лак, обнажая неприглядную сердцевину. Последней каплей стало то, что мы лишили его маленького, но прибыльного бизнеса. Риддл готовил зелья, сложные, опасные и запрещённые. Дядя Блэра работал в аврорате и с наводки племянника смог легко вычислить волшебника, который был посредником между Томом и заказчиками. Лавочку прикрыли, и моему другу вновь пришлось рассчитывать на мизерную школьную стипендию.
Мне было стыдно. Большинство из моих новых вещей были куплены на деньги Риддла. «Грязные деньги», — говорила Минерва. А я знала лишь то, что они не имели ни цвета, ни запаха. Это была отличная возможность прилично заработать, а условности… Да разве могли быть условности, когда отчаянно хочешь выбраться из того болота, в котором оказался не по собственной воле?
Раненый зверь опасен. Его нужно было добить. Я понимала, что когда друг возьмёт себя в руки, то нанесёт ответный удар. Точный, жёсткий, смертельный. Поэтому нам оставалось сделать последний шаг, узнав, чего больше всего боялся Риддл. Вместе с этой затянувшейся осенью должен исчезнуть тот, кто долгие пять лет подводил меня к грани. Ломал, сминал и лепил из маленькой Гермионы Грейнджер идеального друга и союзника. Во мне больше не было страха, но так же исчезло и сострадание. Том не знал об этом, не догадывался. И когда настанет время открыть карты, я не буду ни о чем сожалеть.

***

— Ты не обязан этим заниматься.
— Я хочу помочь.
Мы с Томом были в старой кладовке, примыкающей к классу нумерологии, и сортировали старые свитки и книги. В воздухе кружилась пыль и пахло лакированным деревом. Хрупкие жёлтые страницы грозились вот-вот рассыпаться, поэтому аккуратность и бережность сейчас были превыше всего.
— Гермиона, куда их положить? — спросил Риддл, указывая на стопку книг, которые мы уже перебрал.
— В шкаф. Только обнови на них охранные чары.
Том кивнул и занялся делом. Хотя эти издания не были раритетными, профессору не хотелось, чтобы они потерялись.
Некоторое время в комнате слышалось поскрипывание пера (это я составляла каталог) и тихое бормотание Риддла. Чары, которые необходимо наложить, не были сложными, но требовали терпения и внимательности. Послышались скрип открывающейся двери и звук, похожий на шипение рассерженной кошки. Щелчок, тихое: «Мерлин». Я не хотела оглядываться: и так знала, что увижу.
Эту злую шутку придумал Гильберт. Он же и запустил в старый скрипучий шкаф боггарта. Мне досталась роль волшебной дудочки, которая должна была заманить зверя в ловушку. Минерва в это время сторожила вход в класс, чтобы никто не смог нас потревожить. Роли были написаны, розданы и выучены на зубок. Теперь осталось сыграть их так, словно от этого зависела наша жизнь.
— Стой! Не уходи, — голос Тома был слабым, надтреснутым.
Я сначала не поверила собственным ушам. Этого не мог сказать Риддл! Он не просил — приказывал. Не мечтал — брал то, что хотел. Не обижался — мстил. Том был сталью, закалённой и прочной, а не податливой медью. Я оглянулась и с удивлением посмотрела на… себя. Вьющиеся, растрёпанные волосы, лёгкое летнее платье и бездна ненависти в глазах. Это была я и в тоже время не я. Незнакомка, которая случайно оказалась рядом с нами и теперь отравляла одним своим присутствием наш с Томом хрупкий мир.
— Ты убийца! — отрывисто воскликнула она и, развернувшись, скрылась в шкафу, напоследок громко хлопнув дверью.
— Гермиона!
На одно безумное мгновение показалось, что Риддл рванет следом за ней. Попытается остановить, уговорит остаться. Но мгновение прошло, а он так и остался стоять на месте.
Всего лишь взмахнул волшебной палочкой и устало сказал:
— Риддикулус.
В шкафу что-то заворочалось, взвыло, а потом затихло. Том сел на пол, подогнув одну ногу под себя, и совершенно не аристократично потёр красные воспалённые глаза. В последнее время он плохо спал, но старался не злоупотреблять зельями. Зависимость была плохой подругой.
Я, отложив перо и пергамент, подошла к Риддлу. Слишком медленно, чтобы это могло быть расценено как дружеский порыв. Неуверенно протянув к нему руку, я застыла в полушаге. Что я могла сейчас ему предложить? Жалость и участие — в них Том никогда не нуждался. Доверие? Он уже давно его имел. Правду? Да, это действительно единственное, что сейчас по-настоящему было для него важным.
— Том, — тихо позвала я.
Он никак не отреагировал. Продолжал всё также сидеть, ссутулившись и наклонив голову. Я опустилась рядом с ним на корточки и попросила:
— Поговори со мной.
— Зачем? Ты опять будешь лгать.
— Не… Ох, я действительно виновата перед тобой, — признание далось мне легко.
Риддл молчал. Мне необходимо было растормошить его, встряхнуть, рассердить, в конце концов! Только чтобы он не молчал — это неправильно.
Ему не нравилось, когда прикасались к его волосам. Мысль мелькнула, подразнив кончиком яркого хвоста, а потом, вильнув, исчезла. Осталось лишь желание, мимолетное и пакостливое.
Я провела ладонью по его волосам. Гладкие, мягкие, густые — они были частью, чертой на идеальном портрете. А я нарушила её. Не стёрла, нет. Лишь взъерошила, сминая целостность и принося хаос в детали.
Риддл повернулся ко мне и хмуро взглянул на ладонь, робко замершую в нескольких дюймах от его лица. Мы словно опять вернулись на несколько лет назад и играли в игру-угадайку. Вот только не было ни правил, ни ставок. Только ощущения, полунамёки, желание. И взгляд: тёмный, тяжелый, откровенный.
В этот раз первый шаг сделала я. Наклонилась, ловя чужое дыхание губами и поцеловала. А Том ответил. Не сразу, нет. Сомневался, наверное, стоит ли подпускать меня опять так близко. Стоит ли доверять?
«Кому верить, если не тебе?»
Все люди имели страхи, слабости и привязанности. Риддл не стал исключением.
Я не сопротивлялась, когда он притянул меня к себе. Стал покрывать поцелуями лицо, шею, ключицы. Мантия оказалась на полу, как и рубашка. Но нам всё равно было жарко. Хотелось большего, хотелось быть ближе. Дыхание стало тяжелым, прерывистым. Я отчаянно цеплялась за его плечи, боясь потерять хотя бы мгновение ощущение опьяняющей близости. Руки, казалось, жили своей жизнью. Пальцы спускались вниз, к груди, животу, бедрам. Задерживались на миг, рисуя замысловатые фигуры, и скользили дальше, напористо и бесстыдно. Я выгнулась и застонала, сильнее прильнув к нему. В ответ раздался мягкий смех, и Том прошептал:
— Всегда вместе… обещай…
Я кивнула. Говорить было слишком сложно, невыносимо, больно. Казалось, что один неверный звук может разрушить всю сказку, сотканную из паутины и утренней росы. Ведь это сон, всего лишь сладкий сон. А просыпаться так не хотелось...

***

Я сказала друзьям, что Риддл боялся смерти. Правда стала бы концом для Тома как лидера и личности. Не было сомнений в том, что Минерва и Гильберт сумели бы придумать грандиозную гадость, а я бы вновь играла роль приманки для зверя. Вот только я устала. Хватит игр. Это противостояние должно было закончиться, иначе последствия стали бы катастрофическими. Мотылёк, летящий на пламя свечи, сгорал, но стая мотыльков могла погасить пламя. А рисковать не хотелось. Нам всем нужен был мир, пусть и зыбкий, как речной песок под пальцами ног.
— Ты уверена? — Минерва не поверила мне. Чувствовала своей кошачьей сущностью фальшь, но не могла понять, в чём подвох.
— Многие боятся смерти, — я пожала плечами и безмятежно улыбнулась. — Но мы не будем пугать ею Риддла. Это жестоко.
— Гермиона…
— Хватит. Я выхожу из игры!
Меня можно было переубедить, но я не хотела слушать подругу. Она понятия не имела, что нас связывало с Томом. Не знала, каким он был на самом деле. Не ей его судить, и не мне. Время всё расставит на свои места.

***

Приступы боли становились всё чаще и продолжительней. Это началось ещё в конце лета, как раз перед отъездом в Хогвартс. Казалось, что в моей голове сверлили дыру размером с футбольное поле. И ковыряли, ковыряли, ковыряли, лишая меня возможности дышать. И помнить. Я становилась рассеянной и стала забывать незначительные детали. Например, что я вчера ела на ужин? Или какого цвета у Минервы шарф? Почему Риддл не любил тыквенный сок? Это всё казалось не столь важным, поэтому я старалась не заострять внимание на мелочах.
Я поделилась с Томом возникшей проблемой. Он нахмурился, долго молчал, что-то обдумывая, а потом попросил сообщать обо всех приступах, которые будут.
— Зачем тебе лишняя морока? — искренне удивилась я.
— Я хочу заботиться о тебе, Гермиона. Разве это странно? — ответил он вопросом на вопрос.
Было приятно слышать это. Лестно. Как и целовать Тома и проводить с ним всё свободное время. Постепенно всё начало возвращаться на свои места. Мерзкая свита Риддла оправилась после нашего удара и заняла место подле лидера. Он восстановил влияние на факультете, к нему вновь стали прислушиваться. Я считала, что всё в прошлом, что всё забыто, но я ошиблась.

***

Минерва исчезла в первый день зимы. Отправившись вечером на дополнительное занятие по трансфигурации, она на него так и не пришла. Сначала на это никто не обратил внимания. Профессор Дамблдор был уверен, что подруга прогуляла занятие по уважительной причине. Мы с Гильбертом знали, что в стенах школы ей ничего не грозило. Всё было спокойно вплоть до начала уроков на следующий день. Но когда обнаружилось, что ученица исчезла, люди начали паниковать и возмущаться. Как так? Потеряли живого человека! Старосту!
Профессора делали всё возможное, чтобы восстановить порядок в школе, но, честно говоря, получалось у них плохо. Просто отвратительно. Хогвартс был похож на растревоженный улей. Малейшая искра могла нарушить тот хрупкий баланс, который ещё существовал в его стенах.
Мне снились сны: тревожные, гадкие, остро пахнущие потом и отчаянием. Утром я всегда просыпалась на смятых перекрученных простынях, которые неприятно липли к телу. День проходил как в тумане — я не хотела думать, вспоминать, действовать. Приступы становились чаще, доходя до двух-трёх раз в сутки. Риддлу, вопреки его просьбе-приказу, я о них не рассказывала, здраво предположив, что он мог опять напоить меня какой-то дрянью. Я боялась потерять себя среди калейдоскопа кошмаров.
Через неделю после исчезновения Минервы мне приснился сон. Опять тот же пляж, шаги за спиной, женский голос, уговаривающий меня не оборачиваться — не было там ничего для тебя! — и идти дальше. Я же воспротивилась и повернула назад. Не пройдя и дюжины шагов, увидела, как пейзаж передо мной изменился, и я оказалась в пещере. В ней было мрачно, темно и сыро. Немного бледного света исходило от вросших в пол камней. Рядом с одним таким светильником стояла клетка, а в ней лежал зверек. Измученный, худой, слабый — он, что-то почувствовав, поднял голову, и я встретилась взглядом с огромными загнанными глазами подруги. Вернее, с её анимагической формой.
Вскрикнув, я побежала к ней и попыталась вытащить оттуда. Не получилось. Мои руки проходили сквозь прутья клетки, не касаясь. Я была призраком в этом сне. А рядом со мной стояла та, другая Гермиона. Гермиона-боггарт, которая ненавидела Тома.
— Не нужно было возвращаться, — грустно сказала она.
— Почему?
Гермиона-боггарт не ответила. Взмахнула рукой, куда более реальной, чем моя, и всё вокруг разлетелось осколками в разные стороны. А я осталась в темноте. Одинокая, беззащитная и призрачная, не понимающая, как двойник мог быть реальней настоящей меня.
Проснувшись, я поняла, что пора было действовать. В голове раненой птицей билась мысль, что Минерва жива и ей нужна помощь. Необходимо было идти к профессору Дамблдору. Хотя я его и недолюбливала, но он — один из немногих людей, кто действительно мог справиться с возникшей проблемой.

***

День прошёл как в тумане. Дамблдора вместе с директором Диппетом вызвали в Министерство магии. Чиновники каким-то образом пронюхали о беде и решили вмешаться. У меня было подозрение, что кто-то из учеников написал родителям о случившемся, а они в свою очередь подали жалобу в Министерство. Конечно, их можно понять, но это не отменяло того, что Хогвартс могли закрыть. Возвращаться назад в приют я не хотела. Сама мысль об этом вызывала у меня дрожь и желание убежать далеко-далеко, только бы не видеть опротивевших лиц воспитательниц и детей.
Вечером Дамблдор и Диппет вернулись в школу вместе с парой авроров. Они должны были помочь в поисках и найти виновного. Или того, кто мог бы им стать. Целый день я избегала Риддла. Держать ментальные блоки всё время было нереально трудно, поэтому я старалась не пересекаться с ним, пока не поговорила с Дамблдором. Я была уверена, что Том знал, что случилось с МакГонагалл. Вот только он ни за что в жизни не признался бы в этом.
На пути к кабинету декана Гриффиндора меня перехватил Эйвери. Он выглядел взволнованным и то и дело оглядывался по сторонам.
— Я спешу.
— Знаю, — он нетерпеливо кивнул и вытащил из кармана письмо. — Возьми. Прочтёшь позже.
— От кого оно? — полюбопытствовала я.
— От тебя. Нет, не стоит терять времени. Риддл… он... — Джонатан запнулся. — Не важно. Ты всё поймешь, когда прочтёшь письмо.
Он замер на мгновение, а потом наклонился и поцеловал меня, едва касаясь губами. Всё это было неправильно: письмо, поцелуй, волшебная палочка, которую Джонатан ни на мгновение не выпускал из рук, словно опасался, что на него вот-вот нападут. Вот только кто? Риддл? Или кто-то из его свиты? Кого мне следовало бояться?!

***

Профессор Дамблдор воспринял мои слова всерьёз. Он не стал спрашивать ничего лишнего, только поинтересовался, хочу ли я пойти с ним.
— Куда?
— В подземелья, — пояснил он. — Мы спустимся на самый нижний уровень. В темницы.
— Вы уверены, что она находится там?
Мне отчаянно нужен был положительный ответ. Это чёртово «да», даже если профессор не верил. Маленькая надежда могла дать силы бороться, а отсутствие её — уничтожить.
— Да, мисс Грейнджер. Я верю в вас.
Стало легче. Лицемерно словами успокаивать совесть, но эта передышка была необходима. Если бы я довела дело до конца и не бросила друзей на полпути, то сейчас бы Риддл не сумел им навредить. Минерва была бы рядом, читала книгу или пила чай, отчитывала детей за мелкие шалости. Моя маленькая уютная вселенная не разорвалась бы в клочья, не сделай я неправильный выбор. Впрочем, в этом не было ничего странного. Я всегда выбирала Тома, а он меня. Наша извращённая любовь-привязанность предсказуемо уничтожала на своем пути всё и всех.

***

В подземельях было холодно. Согревающие чары не помогали, тёплая мантия тоже. Я чувствовала себя здесь бесконечно чужой и ненужной, обузой, с которой нянчились из жалости. Мы миновали жилые помещения факультета Слизерин и спустились на три пролёта вниз. Двери заржавели, и профессор с ними долго возился, прежде чем сумел открыть.
Я сморщилась — запах был отвратительным. Такое впечатление, что что-то гнило, причём уже давно. Но, тем не менее, странные камни-светильники были повсюду. На полу, стенах, потолке — они не позволяли окунуться во тьму, но искажали всё, чего касались. Коридор казался живым, то сужаясь, то расширяясь. Я слышала, как капала вода, как кто-то вздыхал и звенел кандалами. Слышала шёпот, вязкий и липкий, как маггловский клей. В висках стало противно покалывать — приступ должен был произойти совсем скоро.
Нет, нельзя терять контроль. Надо держаться, надо найти МакГонагалл. Ведь я подвела, я виновата перед ней, перед Блэром, перед Арчи. Я их всех предала.
Покачнувшись, я прислонилась к стене и часто-часто задышала. Пусть и ненадолго, но мне должно было стать легче. Я обязана продолжить путь.
— Гермиона? — окликнул меня профессор. В его голосе слышалось беспокойство.
— Всё в порядке. Давайте продолжим поиски, — я с усилием оттолкнулась от стены и пошла следом за Дамблдором.
— Замок обыскивали несколько раз, но поисковые чары были рассчитаны на человека, — сказал он, ненавязчиво пытаясь отвлечь меня.
— Вам не пришло в голову, что надо искать кошку, — ко мне пришло запоздалое понимание. Минерва держала в тайне свои способности. Сомневаюсь, что Дамблдор зал о них до сегодняшнего дня. Наверняка это была одна из причин, почему он так легко согласился пойти со мной на поиски.
— Верно. Сейчас я хочу исправить свою оплошность, — подтвердил он мои догадки. — Могут быть задействованы чары невидимости. Ты знаешь контрзаклятье?
Я кивнула. Конечно, я его знала. Но не это сейчас меня волновало. Новый приступ душил в своих стальных объятиях, втыкая иглы в виски. Тоже мне, игольницу нашёл! Хотелось кричать, рвать и метать, а ещё плакать от бессилия. Я была слишком слабой, в то время как Том превосходил меня и силой, и изворотливостью. Ничего, я терпеливая — подожду. И на него найдётся управа, рано или поздно.
Мы шли вперёд, никуда не сворачивая, но так и не достигли конца коридора. Бесконечное путешествие, тяжелое и безнадёжное. Я всё чаще останавливалась, чтобы перевести дух. Боль была невыносимой, и мне казалось, что я вот-вот упаду. Не упала. Устояла на слабых и трясущихся, как у столетней старухи, ногах и до рези в глазах вглядываясь во тьму. Дамблдор закончил чертить хитрые вензеля в воздухе и замер, настороженно оглядываясь по сторонам. Сначала ничего не происходило, а потом в одной из маленьких камер усилилось сияние камней-светильников. Появились очертания клетки, затем — кошки. Она не стала смотреть на меня как во сне. Просто лежала, свернувшись калачиком, и что-то тихо мурлыкала себе под нос. Я улыбнулась, ощущая, как внутри подымалась волна радости и облегчения. С Минервой всё было в порядке. Она всё ещё жива.

***

Сознание в тот день я таки потеряла. Меня напоили успокаивающими и обезболивающими зельями и уложили спать. Ночь прошла спокойно, кошмары меня не тревожили. Всё было чудесно вплоть до того момента, как я вспомнила о письме.
Маленький помятый клочок бумаги был исписан аккуратным, убористым почерком. Моим почерком. Каждое слово до последней запятой написано моей рукой — в этом не было сомнений. Но вот содержание… Оно как исповедь приговорённого к смерти человека: краткое, отрывистое и ужасающее.
Зверь жесток и беспощаден. Зверь — хищник, который всегда жаждал крови. Но даже он не стал бы убивать своих родителей. Так кем же тогда был Том? Кем?

Дата добавления: 2015-07-10