Социальная утопия как способ объяснения и обоснования порядка

Термин «Утопия» был введен английским гуманистом Томасом Мором. Он обозначает название острова, которого нельзя обнаружить ни на одной карте. Нельзя, потому что остров этот по самому своему имени, происходящему от греческого слова «u topos», есть «место, которого нет», и потому туда можно поместить жизнь человеческую такую, какую можно лишь вымечтать, придумать, а не увидеть.

Мы возвращаемся более чем на два столетия назад, в начало XVI века, поскольку Томас Мор был современником Николо Макиавелли. На другом конце континента, в Англии он был высшим чиновником, как и Макиавелли в Италии, и также был изгнан со службы. Правда, не просто изгнан, а еще и казнен за свои религиозные убеждения.

Так же, как и ужасный «старый Ник», он стремился найти решение проблемы стабильности социального порядка и так же полагал этот порядок продуктом разумных человеческих усилий, а не божьего попечения. На этом сходство их концепций заканчивается. Макиавелли решает проблему стабильности общества рационализацией технологии управления, не затрагивая принципиальных основ этого общества, Мор, вслед за Платоном, причину угрожающих обществу конфликтов видит в принципиально неправильном, неразумном устройстве этого общества. Отсюда установление прочного и нерушимого порядка есть следствие основания его на правильных, несомненных для всякого просвещенного разума принципах.

Причина общественных беспорядков есть человеческий эгоизм, забота о собственном благополучии в ущерб общественному. Этот главный корень всякого беспорядка устраняется полным запретом частной собственности. Именно потому, что в Утопии нет никакой частной собственности, все занимаются общественными делами, в первую очередь, трудятся для наполнения общественных магазинов. Поскольку трудятся все, труда этого требуется совсем немного: не более шести часов в день. Остальное время утопийцы проводят в занятиях, приносящих удовольствия телесные и духовные.

Разумный порядок в труде и отдыхе определяют начальники, которые «не внушают страха и ведут себя достойно». Их называют «отцами», потому что ими становятся самые умные и опытные из достигших зрелого возраста граждан государства. Запрещение частной собственности делает бессмысленной и невозможной алчность властвующих, а значит, и саму борьбу за власть, и превращает эту самую власть, управление в почетную обязанность.

Таким образом, социальному порядку изнутри в принципе ничего угрожать не может, а от внешней угрозы предохраняют «постоянные упражнения утопийцев в военных науках». Пожалуй, предельный аскетизм обустройства их жизни охранял бы утопийцев от всяческих оккупантов еще лучше, если б они не изготовляли в целях воспитания из золота ночные горшки и кандалы преступников.

Итак, получается, что существующий в мире социальный порядок – продукт стихийности и человеческого неразумия. Он внутренне порочен и не заслуживает сохранения, а напротив, заслуживает полного преобразования в иной, рационально обоснованный в своем совершенстве порядок. Этот новый порядок совершенен, потому что не оставляет места для существования человеческого эгоизма и алчности и, следовательно, никаких причин для его нарушений. Он совершенен, поскольку позволяет человеку достигать самых высших удовольствий в земной жизни и рассчитывать на награды в жизни вечной.

Остается ответить на вопрос, как попасть в этот порядок, добраться до него? Для его установления необходимо иметь сначала мудрых правителей и простой доверчивый народ. У Томаса Мора мудрый Утоп, «чье победоносное имя носит остров», начинал установление совершенного порядка с «грубым и диким народом», который уже внутри этого порядка и благодаря ему дошел до «превосходной степени культуры и образованности». Совершенный порядок создают «ученые» и «простецы»: те, кто точно знают, что и как надо делать, и те, кто ничего не знают, но хотят счастливо жить. Значит, его создают где-то там, в месте свободном от присутствия людей, развращенных богатством или целиком поглощенных погоней за ним. Томас Мор указал на неведомый остров, «затерянный мир». Вслед за ним многие люди искали и теперь еще ищут на земле такое место, где можно было бы отменить неправильную историю и устроить общую жизнь заново, с чистого листа и сразу так рационально, правильно, чтобы больше не переделывать.

Утопия Мора, как и его последователей: Кампанеллы, Андрэ и др. – это кабинетная утопия. Рассказ одного образованного человека, гуманиста, предназначенный для другого образованного человека, но никак не для темного народа, не для «простецов». Единственная доступная для народа книга тогда – это Библия, и народная утопия должна была исходить и действительно исходила из Библии, то есть была религиозной утопией. Время ее расцвета в Западной и Центральной Европе – с 20-х гг. XVI века до середины века XVII. Немногим более столетия – от крестьянских войн в Германии до революции в Англии, от которой принято отсчитывать Новое время.

Классический представитель народной религиозной утопии эпохи церковного раскола и крестьянских войн – «сокрушитель неверующих» Томас Мюнцер. Его портрет с Библией в одной руке и мечом в другой может служить олицетворением воинствующих еретиков-проповедников, поднимавших крестьянскую и городскую бедноту на борьбу за сотворение на земле царства божьего. Облик нового и правильного социального порядка вычитывался в Библии и был, по сути, первоначальным порядком, эдаким «простым раем», где все люди братья, поскольку их ничто не отделяет друг от друга: ни языки, ни верования, ни государственные границы, и главное, ни собственность, ни власть. Вновь восстановленный божий порядок сам Бог и будет опекать через избранных им посредников, которых люди должны слушать и слушаться. Для установления этого совершенного порядка необходимо радикально очистить землю от скверны богатства и власти. Вслед за ними сгинут и порожденные ими сонмища грехов человеческих, освобожденный мир вновь предстанет светел и чист, как и сама душа человеческая, способная вновь в чистоте своей узреть божий свет и услышать обращенное к ней божье слово.

Однако Бог так и не стал на поле битвы на сторону самопровозглашенного христова воинства, а сами очистители мира, несмотря на героизм и самоотверженность, в конце концов, всегда бывали разгромлены искушенными в военном деле служителями «золотого тельца» и «нечестивой власти».

Череда сокрушительных поражений сторонников революционного переустройства мира постепенно привела к трансформации религиозной утопии из воинственной в мирную, когда совершенство общества достигается не насильственным уничтожением старого мира, а вытеснением его силой примера нового совершенного порядка. То есть божье царство приходит на землю не сразу и в грохоте сражений, а постепенно, через образцы мирного труда и счастливой жизни.

В Англии середины XVII века, то есть во время ее революции, эта мирная религиозная утопия пыталась воплотиться многократно. Такого числа попыток реализации ее никогда в истории не случалось в одном месте. Народная религиозная утопия вообще – это в первую очередь не теория, не книжки с описанием правил устройства жизни, как у гуманистов, а религиозные общины и движения, которые в реальности воплощали «божье царство на земле». Разумеется так, как они его понимали. Отсюда, с расстояния в три с половиной столетия только специалисту кажутся принципиальными различия в укладе жизни, в организации этих общин. Для нас они совершенно несущественны. Напротив, нас интересует то общее, что противопоставляло все эти общины обычной организации жизни людей в Британии, и это – принципиальные ограничения права частной собственности, чаще полный ее запрет, а также всеобщая обязательность труда и жесткая регламентация поведения каждого члена общины.

Примеры совместной святой и праведной жизни в пуританских общинах не сумели перевоспитать англичан. Напротив, едва ли есть другое такое место на земле, где частная собственность и индивидуальная свобода были столь священны и неприкосновенны. Разве только еще в Северной Америке, куда с конца XVII века как в землю обетованную отправлялись религиозные утопические общины, и где они, по сути, сыграли роль передовых отрядов британской колонизации.

Теперь мы обратимся к социальной утопии периода ее наивысшего расцвета. Этот период пришелся на первую половину XIX века: от разгрома наполеоновской армии при Ватерлоо, то есть от поражения Французской революции и до революции 1848 года. Примерно три десятка лет проповедовать утопические социальные проекты было модно, престижно, проповедовать словом или делом. Передовому, прогрессивному человеку тогда было стыдно хотя бы не знать их, не обсуждать, не иметь о них своего мнения.

Расцвет этот олицетворяли в первую очередь три великих имени: Сен-Симон, Фурье и Оуэн. Каждый из них был не только теоретиком, но и родоначальником реальной социалистической и коммунистической утопической практики. По их книгам создавались утопические общины, в которых люди стремились воплотить идеалы счастливой и совершенной жизни. То есть они соединяли гуманистическую склонность к теоретическому проектированию и обоснованию совершенного общества и практическую направленность религиозной утопии, направленность на воплощение в жизни, в истории и тем самым на завоевание, покорение этой жизни.

Общая характеристика этой утопии: во-первых, просвещенческая, во-вторых, постреволюционная. Это значит, что в качестве мировоззренческой ее основы – идеи Просвещения, главным образом Руссо; и также, что эта утопия формировалась в тот момент, когда Французская революция, потрясшая всю Европу, закончилась поражением, Реставрацией. Поэтому она опирается на убеждение о неизбежности прогресса человечества, но прогресса ни в коем случае не революционного, а эволюционного, мирного. Никаких революций не нужно, чтобы достичь совершенного общественного порядка, который есть состояние человеческого счастья.

Главным, по крайней мере, самым известным теоретиком социалистической утопии был граф Анри де Сен-Симон. Он утверждал, что прогресс человечества неизбежен и мир проходит обязательные ступени развития. Настоящее время является эпохой кризиса, перехода от феодальной и теологической системы к промышленной и научной – вот две главные последовательные ступени истории человечества.

Сама религиозная ступень истории состоит из трех последовательных этапов: «идолопоклонство, политеизм и теизм», которые есть способы постижения закономерного устройства мира. По сути, они являют собой прогресс разума в религиозной оболочке. Затем наступает этап прогресса разума в собственном облике, на научной основе. Прогресс этот движется от изучения внешних причин к познанию внутренних причин и от множества внутренних причин к единому закону, образцом которого является закон всемирного тяготения. Отсюда Ньютон как образ нового верховного божества.

Когда все науки сообразуются с верховенством единого закона, в мире установится новый позитивный порядок индустриального общества. В этом новом обществе, которое только-только устанавливается, будет господствовать, руководить союз промышленников и ученых, союз «разума и машины». Оно неизбежно заменит старое теологическое, управлять им будут, помимо промышленников и ученых, жрецы новой религии, «нового христианства», проповедующего альтруизм и всеобщую любовь к человечеству. Для придания ускорения созданию этого общества необходима уже теперь организация обществ промышленников и ученых, откуда и будут выходить первые главные «индустриалы», творцы нового мира. Этот мир будет, безусловно, общечеловеческим, и всемирное правительство будет состоять из трех «академий»: одна заведует распространением новой морали, другая – наукой, третья – промышленностью.

С 20-х годов XIX века создавались коммуны сен-симонистские, фурьеристские, оуэнистские и другие. Они представляли объединения людей, отказавшихся от собственности для совместного труда ради счастливой совместной жизни. Некоторые из них сумели просуществовать довольно долго, но в фокусе внимания оказалась коммуна Роберта Оуэна в Америке под названием «Новая гармония». Оуэн на заработанные им в промышленности деньги купил в штате Индиана весьма ухоженное имение и созвал со всей Европы людей, желающих вместе создать счастливую жизнь для себя и в пример всему миру. Люди приехали, установили правила своего общежития по заветам Оуэна и стали жить и работать, только вместо гармонии и счастья, основанных на радостном труде для общего блага, в коммуне очень скоро расцвели лень, взаимная подозрительность, зависть, склоки и т.п.

Не сложилось не только счастливого, но никакого социального порядка, способного обеспечить коммунарам средства для существования. Все, или почти все, готовы были заниматься высокими науками и искусствами, но никто не хотел за скотиной ходить. Имение проживалось, Оуэн не мог больше его содержать, и образец совершенного социального порядка и всеобщего счастья пришлось закрыть.

Из этой коммуны вышли блестящие граждане Соединенных Штатов Америки, но критический эксперимент, на который было направлено внимание всей передовой Европы, закончился неудачей, короткая дорога к совершенному порядку, обеспечивающему счастье для всех людей, не состоялась. И вновь встали «проклятые» вопросы:

Почему социальный порядок именно таков, каков есть?

Откуда он такой взялся?

Куда, в какую сторону и каким способом он изменяется?

И что люди могут и должны в отношении его предпринимать?

Утопический ответ на эти вопросы требовал полной переделки и переустройства общества на рациональных или божественных принципах и обещал в результате такой коренной перестройки быстрое достижение совершенного, счастливого для всех состояния. Эта обещанная быстрота и окончательность решения всех проблем общества – наиболее привлекательная черта социальной утопии – стала главной причиной падения интереса к ней в Западном обществе, перемещения ее из положения на авансцене, в фокусе внимания просвещенного сознания на дальнюю периферию, на задворки. Она обещала, что совершенство счастливой жизни прямо здесь, за углом, нужно только правильно всем построиться в предписанный порядок, и оно, это совершенство, тут и случится. Когда удалось построиться и шагать вместе тоже никто особенно не мешал, обнаружившееся общество не выглядело ни совершенным, ни счастливым. Более того, оно оказывалось обычно нежизнеспособным.

Таким образом, «проклятые вопросы» для своего решения, возможно, требовали иной точки зрения, иного подхода. Этот иной подход продемонстрировал Огюст Конт – ученик, или вернее молодой сотрудник блистательного графа де Сен-Симона. Он установил, что для получения точных и достоверных ответов эти вопросы требуется создание совершенно новой науки об обществе – социологии, проект которой изложил на рубеже 30-40-х гг. XIX века в последних трех томах своего главного труда «Система позитивной философии».

Дата добавления: 2015-07-08