о речи^, признает выкрик (proclamation) как выражение состояния, вызванного ситуа-
цией, и команду (command) как средство воздействия. Как в одной, так и в другой
своей функции речь - это поведение, пользующееся орудиями (tool-behavior). Речь
"Там же. С. 206.
'^Там же. С. 217.
'*Гам же. С. 235.
^Laguna Cr. A. de. Speech, its function and development New-Haven, 1927.
служит лишь средством или орудием либо для того, чтобы вызвать непосредственно
какой-нибудь акт внешнего поведения, либо чтобы вызвать у слушателя какое-то
осознание, или <идеацию>; значит, косвенно и в этом случае речь является орудием,
воздействующим опосредствованно на поведение.
Этими функциями определяется, по Толмену, то, чем речь является для гово-
рящего. Но для того чтобы она могла выполнить эти функции, она для слушателя
должна быть совокупностью знаков. <Слушаемая речь - это совокупность непосредст-
венно наличных объектов, которые слушатель принимает как знаки какой-то даль-
нейшей ситуации>'^
При речи как средстве выражения (proclamation) слушатель испытывает реализа-
цию ожидания специфической сигнификативной структуры (specific sign-gestalt-
expectation), в которой слышимые слова являются объектами-знаками, окружающая
ситуация - сигнификатом, или обозначаемым объектом, а расположение последних в
отношении к говорящему и его слова - сигнификативным целевым отношением
(signified means-end-relation). Аналогично этому, слушая речь как <команду>
(command), как средство воздействия, слушатель испытывает специфическое ожидание
сигнификативной структуры, в которой слова опять-таки являются объектами-
знаками, акт, который должен быть выполнен, - обозначаемым ими сигнификативным
целевым отношением; удовлетворение же говорящего является в данном случае
обозначаемым, сигнификативным целевым объектом, объектом-целью. Из этого
делается вывод, что <в то время как для говорящего речь является как бы
продолжением его рук и указательного аппарата, для слушающего она служит
расширением его глаз и ушей или других сенсорных аппаратов>^.
В отличие от традиционной бихевиористической точки зрения, сводящей мышление
к речи, Толмен защищает положение, что речь предполагает мышление (<идеацию>):
<организм не может с успехом говорить, т.е. вызывать у слушающего организма
ожидание надлежащих сигнификативных структур, если он не в состоянии мыслить -
<идеировать> - в отношении ожидаемых им самим сигнификативных структур. Речь
как успешное манипулирование орудием требует, чтобы ей предшествовала
способность к идеации (к мышлению)>'^. Это не исключает того, что, раз возникнув,
речь может в форме речи с самим собой стать орудием мышления.
Защищая свою точку зрения, согласно которой речь опирается на предшествующее
ей мышление, Толмен вступает в полемику не только с Уотсоном, Вейссом и
Хантером, которые делают речь основой мышления, но и с Мздом. Для Мэда^ речь,
т.е. сигнификативная, знаковая функция слова-символа, порождает мышление, созна-
ние, а до известной степени и социальность. Первичными общественными связями,
порождающими социальное целое, признаются речевые связи; речевое общение,
порождая общество, порождает также сознание и мышление. Вопреки установив-
шемуся представлению о бихевиоризме как монолитной системе механистического
материализма, мы имеем здесь, очевидно, явно идеалистический тезис в рамках бихе-
виористической концепции.
Толмен ополчается против тезиса Мзда, превращающего социальное целое в
продукт речевого контакта. <Согласно нашей точке зрения, - пишет он, - речь
является продуктом уже завершенной социальной установки, а не наоборот>. Толмен,
как и Мэд, мыслит, очевидно, по схеме: <Да - да, нет - нет, а что сверх того, то от
лукавого>. Либо образование социального целого завершено помимо речи, и тогда
возникает речь, порожденная коллективом и не играющая никакой роли в его
"Там же. С. 238.
"Там же. С. 238-239.
'^Там же.
^См,: Mead G.H. A behaviorislic account of the significant symbol.
формировании, либо сначала имеется уже законченная в своем формировании речь и
через нее, на ее основе формируется общество.
Отвергая тезис Мзда в части, касающийся отношения речи и социальности, а
также речи и мышления, речи и сознания, Толмен устанавливает такое же соот-
ношение между речью и самосознанием, между речью и интроспекцией. Интроспекция
для него - <частный тип речи>. Сознание сводится им к речи, между тем как в
действительности речь, в свою очередь, участвуя в формировании сознания, сама
предполагает сознание и самосознание. Неправильное понимание соотношения речи и
самосознания связано с неправильным пониманием как речи, так и самосознания, или
интроспекции. И то и другое не может получить у Толмена адекватной трактовки в
силу того, что все психологические образования рассматриваются лишь как данные
для другого, для стороннего, внешнего наблюдателя, а не как данные также и для
себя, опосредствованные через данность для другого или отношение к другому.
Речь сводится к знаку; знак же определяется у Толмена как непосредственно
данный объект или свойство, которое служит стимулом для ожидания другого объекта
или свойства. С этой точки зрения влажность почвы является знаком недавно
шедшего дождя или поливки, так же как слово - знаком события, о котором оно
сообщает. Знаковая функция, к которой он сводит речь, определяется только
посредством отношения объектов друг к другу вне сознательного отношения к ним
субъекта. Отношение слова к вызвавшему его или вызванному им чувству и
отношение слова к чувству, им обозначаемому, - это различные отношения. Но хотя
объективно это различные отношения, в бихевиористической трактовке - даже в
такой изощренной, какую дает Толмен, - нет средств для их различения. Поэтому
бихевиоризму не совладать с проблемой речи.
По Толмену, речь для говорящего выполняет функции выражения и воздействия,
она - proclamation и command-, для слушателя она - совокупность знаков или признаков
того, что происходит в говорящем, или того, чего говорящий ожидает, вызывая
соответствующие ожидания у слушателя. Речь говорящего, таким образом, является
для него самого лишь разрядкой, которая для другого может служить признаком его
состояния; она в подлинном смысле не обозначает этого состояния ни для другого, ни
для самого говорящего. Между тем звук становится речью в том подлинном смысле, в
каком речь является исключительным достоянием человека, лишь тогда, когда он не
только сопровождает в качестве разрядки или неосознанного спутника то или иное
состояние говорящего, но и обозначает нечто. Только при этом условии, которое
дифференцирует знак от признака, слово, речь может быть доподлинно и средством
воздействия. Непроизвольный крик животного может оказать воздействие на другое
животное как сигнал, вызывающий в нем ту или иную разрядку. Но для того, чтобы
слово могло послужить говорящему для сознательного воздействия на слушающего,
оно должно иметь определенное значение не только для слушающего, но и для
говорящего, - общее для них обоих. Бихевиоризм в состоянии ввести, как это делает
Толмен, в свою систему понятие знака и найти в нем место для речи только в силу
непоследовательности. В самом деле, бихевиоризм негласно предполагает у <другого>,
внешнего, стороннего наблюдателя ту способность осознания вообще и, в частности,
осознания знака или хотя бы признака, которую он отрицает у субъекта, являющегося
предметом психологического изучения, не замечая того, что и у внешнего наблю-
дателя процессы сознания - такие же внутренние процессы, как и у того, кого он
наблюдает. Но бихевиоризм не в состоянии вскрыть подлинную природу знака и найти
в своей системе истинное место для речи в силу того, что он берет знак, речь только в
их объективной данности для другого, вне сознательного отношения к ним самого
субъекта. Однако они и для другого становятся речью в подлинном смысле слова
лишь в том случае, если могут быть для каждого не только внешней данностью для
другого, но и осознанным самим субъектом отношением его к обозначаемому
посредством знака. Признание же этого отношения как существующего не только для
другого, но и для себя, для нас, предполагает признание сознания как внутреннего,
чего не признает бихевиорист.
Бихевиоризм Толмена считает необходимым признать как будто и интроспекцию.
Объективный анализ приводит к выводу, что ее нельзя просто отвергнуть. С точки
зрения Толмена, не отвергая интроспекции вовсе, нужно дать ей лишь новое объек-
тивно-функциональное определение, исходящее из той функции, которую она
выполняет в поведении.
В чем объективная функция интроспекции? На этот вопрос Толмен дает следую-
щий ответ. Прежде всего при интроспекции объектами окружения, о которых идет
речь и на которые посредством речи обращается внимание слушателя, являются
собственные приспособительные акты интроспектирующего. Интроспекция предпола-
гает возможность ответных актов, направленных на свои собственные приспособи-
тельные акты. Интроспекция - это такая форма поведения посредством орудий (tool-
behavior), для которой слова служат средствами, а целью является представление
слушателю собственных приспособительных актов интроспектирующего. Для того
чтобы быть в состоянии интроспектировать, <наблюдатель> должен быть в состоянии
образовывать сигнификативные структуры, в которых объектами-знаками (или средст-
вами) являются его собственные приспособительные акты и слова, служащие для их
описания, а обозначаемым объектом (или целью) является желаемое наличие этих
приспособительных актов для слушателя^.
Для.Толмена даже самосознание, если и существует, то только для другого,
поскольку оно в речи как высказывании доходит до него; из внутреннего отношения к
самому себе через отношение к другому оно превращается бихевиористами в одну
лишь данность для другого. Интроспекция и самосознание существуют будто бы
только в сообщении, предназначенном для другого, т.е. фактически только в отчете,
который испытуемый в лаборатории дает экспериментатору, как это мыслит Толмен,
недаром помещающий главу об интроспекции в раздел своей книги, озаглавленный
<Психолог в лаборатории>.
Для того чтобы уточнить свое понимание интроспекции и выявить его отличие от
понимания, установившегося в традиционной интроспективной психологии, Толмен
исходит из установившегося у интроспекционистов различия двух форм интроспекции -
<чистой> интроспекции и интроспекции "обыденной". Для их различения часто
пользовались идущими от Астера (Aster)^ терминами "Beschreibung" и "Knudgabe" -
описание и высказывание. Первое является, по мысли интроспекционистов, чистым
непосредственным описанием <содержаний сознания> как таковых. В этой чистой
интроспекции нужно не устанавливать значение своих представлений, мыслей и прочих
явлений сознания, а лишь описывать их непосредственный состав. Мы бы сказали,
что задача этой чистой интроспекции заключается в том, чтобы взять содержа-
ние сознания вне его предметной отнесенности. Интроспекционисты признавали эту
форму единственно <чистой> формой ее, которая и должна культивироваться как
основной метод психологии; это специфическая операция, требующая осбой тре-
нировки.
В отличие от этой первой, другая форма - обыденная интроспекция (Kundgabe) -
является просто отчетом наивного наблюдателя о том, что он осознает, представляет,
мыслит и т.п. Здесь факт сознания берется в своей предметной отнесенности и
определяется посредством нее.
Основное положение Толмена сводится к тому, что он признает интроспекцию
только в этой второй ее форме, которую интроспекционисты отвергали как метод
^Там же. С. 241.
^ Aster Е. van. Die psychologische Beobachtung und experimentelle Untersuchung von Denkvorgangen //
Zeitschrift fur Psychologie. 1908. Bd. 49. S. 56-160.
психологии и от которой они стремились отмежевать свою чистую методическую
интроспекцию, и отвергает эту последнюю.
Отличительная особенность обыденной интроспекции, простого отчета как
высказывания (Kundgabe) заключается, с точки зрения Толмена, в том, что она не
дает, не сообщает слушателю по существу ничего помимо того, что может быть дано
поведением. <Это значит, что вместо того, чтобы интроспектировать и сообщать, о
чем он думал, интроспектирующий мог бы (во всяком'случае теоретически) выразить
свои мысли в актуальном поведении>. Единственное дополнительное условие, необхо-
димое для интроспекции, это, с точки зрения Толмена, чувствительность к социальным
отношениям (sensibility to social relationsship). Но интроспекция не могла бы при всем
том доставить слушателю ничего сверх того, что он мог бы извлечь из поведения; она
не содержит ничего характеризующего содержание сознания как таковое. Первый же
вид интроспекции - это <чистая выдумка, иллюзия, ничего - нечто, что никогда не
имело и не может иметь места>. И основание, в силу которого это утверждается,
заключается в том, что вообще не существует или, во всяком случае, для науки не
может, с точки зрения Толмена, существовать ничего внутреннего, субъективного -
nothing <inside> private and mentalistic.
Здесь друг другу противостоят две в равной мере несостоятельные концепции.
Бесспорно ошибочна прежде всего первая - традиционная интроспективная концепция.
В основе ее лежала ложная предпосылка, что психический процесс или явление созна-
ния может быть однозначно определено помимо и вне его отношения к независимому
от него объекту. В действительности же в <чистой> своей непосредственности, будучи
вовсе выключено из предметной отнесенности (что реально невозможно), явление
сознания было бы вовсе неопределимо, так как лишь эта предметная отнесенность
вычленяет его из мистической туманности чистого переживания.
Но не менее ошибочна и позиция бихевиоризма, который в противовес отрыву
внутреннего, субъективного от внешнего, объективного пытается свести первое ко
второму, т.е. вовсе отрицать внутреннее, субъективное. Тем самым бихевиоризм в
конечном счете приводит к отрыву внешнего, объективного от внутреннего, субъек-
тивного. Между тем в действительности акт человеческого поведения не определим
однозначно вне его отношения к психике, к сознанию. Однако это единство не есть
тождество, позволяющее свести одно к другому.
Если в заключение окинуть единым взором все построение Толмена, получается
очень поучительная картина, особенно если сопоставить его концепцию с исходными
положениями Уотсона.
Прежде всего можно констатировать, что изучение поведения с внутренней неиз-
бежностью приводит к признанию недостаточности и неадекватности исходной схемы
<стимул - реакция>, так как явно невозможным оказывается установление однознач-
ной зависимости непосредственно между стимулами и реакциями. Однозначное
определение не физиологической реакции, а подлинного акта поведения требует
включения других - психологических - <детерминант>. Вне соотношения с психологи-
ческими данными акт поведения не может быть однозначно определен. Это первый
существенный вывод, который вынужден был признать бихевиоризм Толмена.
Второе, не менее существенное положение, к которому пришел бихевиоризм у
Толмена, заключается в том, что основные понятия психологии сознания не могут и не
должны быть устранены, но они должны и могут быть по-иному, объективно, опреде-
лены. Весь вопрос в том, как это реализовать. В том, как это положение реализует
Толмен, сказывается порочность бихевиористической концепции, из которой он исхо-
дит. Толмен правомерно требует, чтобы психологические понятия были определяемы
функционально, исходя из объективных данных поведения. Но при этом он
утверждает не единство внешнего и внутреннего, поведения и сознания, а сводимость
второго к первому. Он утверждает, что сознание не вносит ничего нового, качествен-
но отличного, что интроспекция ничего не может изменить в поведении.
Это эпифеноменалистическое утверждение, к которому Толмена обязывает его
бихевиористическая вера, по существу лишает его возможности реализовать свое
основное методическое требование: если осознание ничего не изменяет в объективном
протекании поведения, то, исходя из объективных данных поведения, нельзя,
очевидно, определить ни факта сознания, ни изменения его форм и проявлений. Таким
образом, для того чтобы можно было реализовать основное методическое требование
объективизма в психологии, за поборника которого выдает себя бихевиоризм, нужно
не принять, а отвергнуть бихевиористическое отрицание реальной значимости созна-
ния. Для того чтобы по внешнему протеканию поведения можно было определить его
внутреннюю психологическую природу, психика, сознание должны существовать в
подлинном смысле слова, т.е. не быть бездейственным эпифеноменом. Бихевиоризм -
это не только не синоним объективизма в психологии, за каковой он себя выдает, это
прямое отрицание условий его возможности.
Более пристальное изучение поведения заставило Толмена, исходя из поведения,
развернуть всю систему психологии сознания. Но его бихевиоризм обязывает его при
этом отрицать объективную действительность того сознания, тех психических процес-
сов, которые он ввел в качестве <детерминант> поведения. Отрицается не только
попытка интроспективной психологии оторвать внутреннее от внешнего и превратить
сознание в самодовлеющий замкнутый внутренний мир; отрицается самое существо-
вание внутреннего. Установив, что <намерение> и <познание> - это чисто объектив-
ные понятия, функционально определяемые объективными данными внешнего
поведения, что ничего внутреннего, субъективного не существует (nothing inside,
private, mentalistic), Толмен продолжает: <Это мы, внешние, сторонние наблюдатели,
открываем или, если угодно, выводим (infer) или выдумываем (invent) их в качестве
имманентных дерминант поведения. Это мы, независимые, нейтральные наблюдатели,
замечаем совершенно объективные свойства, имманентные поведению, и так случи-
лось, что мы избрали для них в качестве общих наименований термины: <намерение>
и <познание>^.
За психологическим псевдообъективизмом бихевиоризма скрывается, таким обра-
зом, явный гносеологический субъективизм.
Если традиционная интроспективная психология берет психику, сознание субъекта
только в его отношении к нему самому, вне его отношения к другому, то бихевиоризм
здесь берет <сознание> только в его данности другому, вне его отношения к себе, к
субъекту: психологические термины лишаются всякого внутреннего психологического
содержания. Эта точка зрения не менее ошибочна, чем та, против которой бихевио-
ризм борется.
Задача для бихевиориста заключается в том, чтобы исключить внутренние процес-
сы сознания из изучаемого психологией субъекта. Но построить знание, да еще
психологическое, без сознания оказывается, естественно, невозможным. Разрешение
задачи, - очевидно, мнимое - находят в том, что переносят внутренние явления, акты
сознания из исследуемого в исследователя и таким образом, сохраняя их в невыяв-
ленном виде и фактически прибегая к ним в процессе исследования, выводят их из
поля исследования. Это типичный для бихевиористической психологии прием, без
которого она не могла бы быть построена. Он означает по существу неадекватность
системы бихевиористической психологии ее предпосылкам, которые не могут быть в
ней раскрыты.
Эта внутренняя раздвоенность бихевиоризма выступает особенно обнаженно, когда
представители его пытаются ставить проблемы практики, из запросов которой
бихевиоризм - <продукт делового американского ума> - возник. Практической целью
изучения поведения признается <регулирование поведения> или <управление> им. Но
сознательное регулирование невозможно там, где все сведено к реагированию. Если
22 Там же. С. 19.
поведение есть реактивный процесс, определяемый внешними раздражителями, то
подлинное регулирование самим субъектом своего поведения оказывается невозмож-
ным; деятельность субъекта определяется не им: внешние раздражители определяют
его реакции.
Осуществление регулирования поведения неизбежно предполагает в таком случае
наряду с людьми реагирующими - других людей, способных не только реагировать, но
и сознательно выбирать пути, по которым должна быть направлена деятельность
человека. Здесь снова практически и грубо выступает то же самое раздвоение (уже
выяснившееся в теоретическом плане) между исследователем - внешним, сторонним
наблюдателем, у которого скрыто предполагается наличие внутренних процессов, - и
испытуемым, у которого они отрицаются; снова, уже в практическом плане, предпола-
гается наличие двух категорий людей. Таким образом очень резко обнажается
социальный, классовый смысл этой теории, и снова выступают ее порочные исходные
методологические предпосылки, в которых механицизм переплетается с изощренней-
шим идеализмом.
В итоге приходится признать, что проблема соотношения сознания и поведения,
остро поставленная ходом исторического развития психологической мысли, сколько-
нибудь удовлетворительного решения у Толмена - как и вообще в зарубежной
немарксистской психологии - не получила.
Проблема индивидуального и общественного в сознании человека
(Психологическая концепция французской социологической школы)
Психология, оформившаяся в качестве экспериментальной дисциплины, выступила
первоначально как естественная наука, тесно связанная с физиологией. Исследования
по эволюционной психологии, получившие особое развитие под влиянием распростра-
нения дарвинизма, имели еще более ярко выраженный естественнонаучный характер.
Психология в этих исследованиях выступила как биологическая дисциплина. В вырос-
ших на основе этих исследований теоретических концепциях психология принципиаль-
но трактовалась как биологическая наука. Однако связь человеческого сознания с
социальными явлениями слишком очевидна, чтобы оставаться долго вовсе незамечен-
ной. Вне марксистской науки вопрос о социальной природе человеческого сознания был
в развернутой форме поставлен французской социологической школой.
Постановка этой проблемы у представителей французской социологической школы
имеет предысторию. Тенденция связать психологию с социальными дисциплинами во
французской науке не нова. Она идет еще от Сен-Симона. Ее воспринял от него и
включил в свою позитивистскую концепцию Огюст Конт.
В своей классификации наук Конт, как известно, не отвел особого места психоло-
гии. Его отрицательное отношение к психологии как самостоятельной дисциплине
было направлено в основном против интроспективной метафизической психологии,
которую в его время насаждал во Франции Кузен (Cousin). О. Конт противопоставил
этой психологии то положение, что психические процессы становятся объектом науки
лишь постольку, поскольку мы устанавливаем и определяем их извне, в объективном
наблюдении, и вскрываем вне их лежащие причины их возникновения и протекания.
Для реализации своего требования О. Конт не видел другого пути, как расчленение
психологии на две дисциплины. Изучение психических процессов он относил и к
анатомо-физиологии мозга, которая изучает их физиологические условия, и к социоло-
гии, которая изучает их характер, взаимосвязи и развитие в социальной среде. Таким
образом изучение психологии составляет, по Конту, предмет, с одной стороны, дисцип-
лины, которую можно было бы обозначить как психофизиологию. Над ней надстраи-
вается психология, изучающая психику человека такой, как она складывается в
результате социальной жизни в ее историческом развитии. Элементы психологии
дифференциальной включаются, наконец, Контом в ту дисциплину, которую он
называет моралью'.
В реализации этой тенденции у Конта можно констатировать определенную
эволюцию. Сначала в <Курсе позитивной философии> (Cours de philosophic positive,
1837) психология является для Конта по преимуществу биологической наукой.
Основной задачей при изучении психических функций является определение их
локализации, их анатомо-физиологических условий. Они являются главным образом
объектом анатомии и физиологии мозга. Социология является лишь надстройкой и
завершением, долженствующим показать, как реализуются и видоизменяются в
процессе исторического развития нравов, учреждений и наук те интеллектуальные и
моральные диспозиции, которые определяются анатомо-физиологическими условиями.
В дальнейшем, с развитием социологической концепции Конта, в его воззрениях на
психологию совершается все более радикальный сдвиг в сторону признания <ведущей>
роли социального элемента. В <Системе позитивной политики> (1851) соотношение
между биологическим и социальным оказывается обратным. Конт подчеркивает, что
человек является по самой природе своей социальным существом и не может быть
понят вне зависимости от социальной среды, которая его формирует; даже связь с его
естественным окружением опосредствована ею. Психология в соответствии с этим
включается им уже по преимуществу в социологию, в психосоциологию. Конт все
решительнее становится на ту точку зрения, что лишь посредством социального
изучения функций, их существования в реальных условиях социальной жизни, в
различных исторически сложившихся формах социальной деятельности людей можно
определить самые функции, их природу, число, взаимоотношения: лишь на этой
основе можно опосредствованно начать устанавливать и локализацию функций.
Таким образом <социологическое> изучение психических функций становится
ведущим. Биологическая проблематика анатомии и физиологии мозга, локализация
функций оказывается вторичной, производной, подчиненной. На разных этапах
развития своей системы, по-разному определяя относительную значимость каждого из
этих компонентов психологии, Конт постоянно проводит ту тенденцию, что познание
психологической функции предполагает и требует установления ее локализации в
мозгу и определения социальных условий ее развития.
Признание социальной обусловленности психологии человека получило значитель-
ный отзвук во французской психологической литературе. Особенно явственно
обнаруживаются эти социальные мотивы у одного из крупнейших французских
психологов предыдущего поколения - у Рибо. Примыкая к ассоцианистам,
придерживаясь в основном натуралистических тенденций, он неоднократно, однако,
соединял с ними социальные мотивы. Разработав физиологическую, так называемую
<моторную> теорию внимания, сводящую процесс внимания в основном к тем
двигательным реакциям-установкам, которыми он обычно сопровождается, Рибо,
однако, отличая от непроизвольного внимания внимание произвольное, объявляет его
явлением <социологическим>. Произвольное внимание признается <приспособлением к
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |