Семантическая концепция прагматизма была подготовлена Пирсом (Ch. Pierce),
который еще в 70-х годах прошлого столетия подчеркивал <символическую> природу
сознания (духа, mind) и связь сознательной мысли и <символа> с действием.
В начале XX столетия семантическая концепция сознания была сформулирована
Вудбриджем, который определял сознание (consciousness) или дух (mind) как такую
совокупность естественных объектов или явлений, в которой составляющие ее члены
представительствуют друг другу (become representative of each other)^. Дальнейшее
развитие <функциональная> теория духа и сознания получила у Дьюи (Dewey)^ и Мзда
(Mead)^. У последнего особенно прагматизм, сочетаясь с семантикой, все теснее бло-
кируется с бихевиоризмом^, в котором в связи с этим наметилась новая линия изощ-
ренного социального бихевиоризма, отличного от первоначального уотсоновского.
Крупнейшим представителем этого социального бихевиоризма и является Мэд.
Считая, что духовное (mental) по своей природе качественно не отличается от
материального бытия, Мэд и Дьюи определяют специфическую для всего духовного
функцию как функцию семантическую, заключающуюся в соотношении знака и обоз-
начаемого. Поскольку между явлениями мира устанавливаются соотношения обоз-
начающего и обозначаемого, они и образуют дух, сознание, приобретая именно в этих
отношениях <духовность>.
Прагматизм защищает <функциональную> трактовку духа или сознания: психи-
ческое определяется <инструментальной> функцией, которую оно выполняет в пове-
дении; сознание, дух рассматриваются как результат функциональных отношений
О прагматизме см.: Ленин В.И. Полк. собр. соч. Т. 14. С. 327.
\ Woodbridge FJ.E. The nature of consciousness // J. of Philosophy. 1906. Vol. II. P. 119-125.
" Dewey J. Experience and nature. P. 291, 303,307-308 и др.
"* Mead G. A behavioristic account of the significant symbol // J. of philosophy. 1922, Vol. XIX; Его же. Mind,
self and society from the standpoint of social behaviorist- Fifth impression. 1946. (Особенно Ч..11. Mind, § 16.
Mind and the synbo. P. 117-125).
^ История вопроса см.: Morris Ch. Six theories of mind. N.Y., 1932. Ch. V. (Особенно P. 282-327).
между явлениями. Уже для неореалистов, как мы видели, не существует ничего, что
было бы духовным, психическим по своей природе; духовное отличается от физи-
ческого лишь функцией, которую выполняет то или иное содержание. У Дьюи и Мзда
сознание, дух определяются посредством символической функции, через
<значение> (meaning), которое одно явление приобретает, обозначая другое: тем
самым оно и становится <духовным>, не предполагая существования психического как
чего-то качественно отличного от физического бытия. Явления, по Дьюи, приобре-
тают эту символическую функцию, или значение, применительно к потребностям
поведения. При этом Дьюи подчеркивает, что данность значений соотносительна с
активностью организма, а не с познающим субъектом или его сознанием.
Мэд определяет сознание (mind) как <символическое> функционирование явлений
или функционирование явлений в качестве символов; он при этом подчеркивает, что
не существует значения без отношения к субъекту, к себе ({he self) и к другим. Для
возникновения символа и значения существенным условием является, по Мзду, способ-
ность занять по отношению к самому себе позицию другого^. Занять по отношению
к себе позицию другого значит, согласно бихевиористической концепции Мзда, уметь
применить к самому себе стимулы, которые мог бы применить другой, и отвечать на
эту стимуляцию реакциями, учитывающими потенциальные ответные реакции, кото-
рые они могут вызывать у другого. Никакого сознательного отношения, как
чего-то специфического, этим не предполагается. Недаром Мэд прямо заявляет, что
та или иная форма бихевиористической психологии является необходимой составной
частью прагматической философии. Бихевиоризм и прагматизм теснейшим образом
связаны между собой. (Особенно явственно эта связь выступает в так называемом
операционализме - разновидности прагматизма, представленной Бриджменом и др.).
При этой более утонченной редукции сознания как будто более полно учитывается
социальная и семантическая природа сознания, связь сознания с языком; сознание,
таким образом, сохраняет большее число существенных для него черт. Но вместе
с тем в конечном результате большее число и притом самых существенных свойств
сознания отчуждается от субъекта и проецируется в бытие; особенно значительными
становятся и опустошение внутреннего плана сознания и идеалистическое искажение
бытия. Семантическое содержание сознания, отчуждаясь от него, проецируется в мир.
Весь мир населяется призраками будто бы исчезнувшего сознания - знаками и зна-
чениями <в себе>, и самое бытие, в которое спроецированы семантические отношения,
оказывается превращенным в духовное бытие, в дух.
Не удивительно, что у Дьюи за сознанием появляется и дух. При этом оказы-
вается, что <поле-духа> как системы оператавны^значений <неизмеримо^нире-поля
сознания>^. Сознание связано с наличием значения данных частных явлений, которые,
так сказать, на глазах у индивида, в ходе его деятельности вступают в отношение
обозначающего и обозначаемого. Сознание - это лишь та <фаза системы значений,
которая в данный момент подвергается преобразованию>. Это как бы <явление> духа!
<В любом акте или состоянии сознания бблыпая часть духа заключена лишь импли-
цитно>. Дух выходит за пределы сознания и <обусловливает> его. В то время как
сознание <фокально и преходяще, дух образует устойчивый контекст (contextual and
persistent), он, так сказать (so to speak), структурален и субстанционален (structural and
substantional)>. Недаром Дьюи начинал свой богатый всякими метаморфозами путь
в качестве объективного идеалиста! Недаром в сонме своих предтеч он числит Пирса,
проповедника платоновского <реализма>.
Этой идеалистической концепции Дьюи, продолжая линию Пирса, дает заостренно
прагматическую интерпретацию. Существование духа как целостной <кон-
текстной>, <структурной>, <субстанциональной> и т.д. системы значений Дьюи объ-
^ Mead G.H. Mind, self and society from the standpoint of a social Behaviorist / Ed. by Ch. Morris. Chicago,
1934.
" Dewty J. Experiance and nature. P. 303.
13. Рубинштейн С.Л. 385
являет соотносительным с поведением: <дух обозначает всю систему значений, как
она воплощена в функциях (in the working) органической жизни>. <Инструментальный>
прагматизм Дьюи связывает значение с его функцией или ролью в поведении.
Явления, по его мнению, приобретают символическую функцию или значение в зави-
симости от нужд поведения, по отношению к его реакциям. Таким образом и здесь
проявляется характерная для Дьюи двойственность: с одной стороны, его <функцио-
нальная> теория духа и сознания сводит все духовное к символической функции,
выполняемой явлениями опыта по отношению друг к другу; все субъективное как
внутреннее, психическое, или духовное, таким образом, устранено; с другой стороны,
значение явлений превращено в нечто сугубо относительное и в этом смысле субъ-
ективное, поскольку оно оказывается зависящим qT изменчивых потребностей
поведения.
Бихевиоризм, семантика и прагматизм смыкаются воедино. В этой пестрой
амальгаме имеется как будто все, что угодно: с одной стороны - не существует ничего
психического, <ментального>, сознание соткано из того же <материала>, что и бытие
(преодолен, мол, дуализм, декартовская бифуркация природы!); вместе с тем, с дру-
гой - бытие, в которое спроецированы семантические отношения, из которых соткано
сознание, идеализировано, лишено материальности. При отсутствии чего-либо психи-
ческого, ментального существует дух, контекстная и субстанциональная система
значений, выходящая за пределы явлений сознания. Однако значения, из которых он
состоит, существуют лишь соотносительно с поведением. Значение имеет только то,
что значимо для поведения. Семантический идеализм порывает с сознанием и пере-
базируется на бихевиоризм. Бихевиористическая психология становится необходимой
частью семантической концепции прагматизма, создается блок прагматизма, семанти-
ческого идеализма и бихевиоризма. В наиболее развернутой форме эта амальгама
прагматизма, семантизма и психологии поведения выступает в так называемом со-
циальном бихевиоризме Мзда.
Бихевиоризм Мзда очень далек от первоначальной грубо упрощенческой схемы
Уотсона, концепцию которого Мэд подвергает острой критике. Развиваемый им ва-
риант бихевиоризма значительно сложнее и изощреннее. Отказ от психологии созна-
ния и переход на позиции бихевиоризма - науки о поведении - Мэд стремится обос-
новать философски борьбой против <бифуркации> природы, произведенной Декартом,
которого он не устает громить за дуализм, спиритуализм, идеализм. Борьбу эту,
которую он ведет с позиций <нейтрального монизма>, Мэд изображает как рево-
люционную ломку идущих от Декарта устаревших традиций.
В самой проблеме сознания Мэд различает два плана: в первом речь идет о созна-
нии в широком смысле слова - о психическом вообще, во втором - о сознании
человека как общественном образовании.
В отношении сознания в первом, широком смысле слова Мэд выдвигает заострен-
ную формулу: <сознание это среда организма>. Стилистическое построение этой
формулы внушает как будто материалистическое (даже грубо, вульгарно-материа-
листическое) толкование положения, имеющего на самом деле идеалистический,
махистский смысл. Вместо того, чтобы сказать: среда - это содержание сознания,
говорят: содержание сознания это и есть среда. Звучание строк как будто иное, а
смысл тот же. Эта двусмысленность используется для того, чтобы признать свою
позицию стоящей, якобы, над материализмом и идеализмом, нейтральной по отноше-
нию к их борьбе. Эта линия продолжается у Мзда в учении о восприятии и памяти:
вместо того, чтобы сказать: вещь - это образ, говорится: образ это и есть вещь;
вместо того, чтобы сказать: мир - это мое представление, говорится: и представление
<принадлежит среде>. Вещь у Мзда, как и у Беркли, сводится к знаковому отно-
шению зрительных, слуховых, обонятельных данных к тем <контактным или освяза-
тельным данным, которые они сигнализируют>. Уже здесь, таким образом, отношение
знака к обозначающему выступает у Мзда как конституирующее вещи.
Контактные, осязательные и все прочие чувственные данные включаются Мэдом в
поведенческий акт и ставятся в зависимость от него. Вся трактовка поведенческого
акта направлена у Мзда на то, чтобы реализовать примат субъекта. Согласно Мзду,
импульс, исходящий от субъекта, от организма, определяет выбор тех стимулов, в
которых он нуждается и на которые он и отвечает. Для Мзда не столько стимул
определяет реакцию, сколько, наоборот, реакция - стимул. Стимул служит лишь для
выявления импульса. Вещь, служащая стимулом, это лишь <тенденция>, порожденная
установками индивида^ Вся детерминация поведения осуществляется изнутри.
Так обстоит, по Мзду, дело с сознанием, средой и поведением на уровне органи-
ческой жизни. Сознание в специфическом смысле слова, сознание человека, или дух
(mind), признается продуктом общественной жизни.
Возникновение субъекта (the self), духа (mind) и общества, согласно Мзду, - про-
дукт одной и той же ситуации, в которой самым существенным является способность
стать на <точку зрения> другого, т.е. принять на себя роль другого по отношению к
самому себе. Эта мздовская концепция имеет определенный политический смысл. Он
раскрывается в его трактовке демократии. Под <демократией> Мэд разумеет такое
общество, в котором <для масс общества возможно принять установку господина, в то
время как он принимает установку своих подчиненных> (рабочий должен суметь стать
на точку зрения капиталиста, в то время как капиталист войдет в положение
рабочего!)^. Общество - это для Мзда прежде всего общение, составляющее основу и
общества и духовной жизни индивида. Это общение осуществляется посредством
речи. Речь - это тот механизм, который порождает сферу духовного. Сама речь
трактуется как особый вид поведения, заключающийся в оперировании символами. В
общении символами оформляются значения. К этим значениям Мэд и сводит
общественную среду. Последняя конституируется значением, которое части опыта
приобретают в совместной деятельности людей. Вещь как часть общественной среды
есть то, что она означает для поведения.
Свой прагматический, семантический и бихевиористический подход к этой проблеме
Мэд выражает в формуле: <значения конституируют вещи>. Так семантический тезис,
согласно которому вещи конституируются значениями, выступавший сначала у Гуссер-
ля как ядро его концепции сознания, возрождается у Мзда на поведенческой основе.
Однако, соотнесенное с поведением в отрыве от сознания, значение как внутреннее
содержание слова неизбежно распадается. На его месте остается лишь знак, непо-
средственно соотнесенный с обозначаемым. Этот процесс распада значения и сведения
его к знаку в открытой форме осуществляется у ближайшего ученика и последователя
Мзда - Морриса'". Объявляя понятие значения главным источником всех бедствий и
злоключений философской мысли, Моррис принимает принципиальную установку на
сведение значения к знаку. В связи с этим он приходит к сугубо формалистической
трактовке речи, вплотную примыкающей к концепции Карнапа. Взаимосвязь форма-
листического сведения значений к системе знаков и бихевиористической концепции
поведения и речи как одного из видов поведения выступает у Морриса с особой
очевидностью.
Соотношении знака и обозначаемого и речевые реакции заняли существенное место
и в концепции других бихевиористов - Хантера (Hunter), Лешли (Lashley), и особенно,
Толмена (Tolman).
'На таких же началах, как между подчиненными и господствующими классами внутри общества, должны
быть, по Мзду, установлены взаимоотношения между господствующими и подчиненными нациями в восхва-
ляемой Мэдом Лиге наций. Все эти взаимоотношения в мэдовской <демократии> цементируются хрис-
тианской религией, внушающей всем, что все люди <братья> и должны, оставаясь один рабочим, а другой
капиталистом и т.д., жить друг с другом в мире!
"Mead G. Mind, self and society... P. 8.
'"Morris Ch. Sings, language and behaviour. N.Y., 1950.
13* 387
Существуют, пишет Хантер", три уже выявившиеся позиции. Первая признает
существование <сознания> как особого аспекта мира, но отрицает за ним действенную
роль по отношению к физическому миру; вторая признает и эту последнюю; третья
вовсе отрицает сознание и считает, что психология должна заниматься только изуче-
нием поведения. Хантер как бихевиорист считает обе первые точки зрения исклю-
ченными; они для него явно несостоятельны. В отношении третьей он резонно заме-
чает, что простое, голое отрицание фактов, которые в течение веков служили осно-
ванием для всех философских рассуждений о сознании, вряд ли может быть признано
удовлетворительным решением вопроса. <Где так много дыма, - очевидно, не без
огня>. Поэтому и позиция догматического бихевиоризма, просто отрицающего
сознание, не удовлетворяет Хантера. Он считает необходимым, отрицая традиционное
субъективистическое понятие сознания, найти ему объективный эквивалент. Уже
Лешли считал необходимым выделить в этих целях речевые реакции. Он определял
сознание как сложную интеграцию и последовательность таких телесных деятель-
ностей, которые включают речевые механизмы или тесно связаны с ними и поэтому
по большей части служат для социального выражения'^.
Эта характеристика Лешли справедливо представляется Хантеру недостаточной.
Фундаментальным для объективной характеристики того, что имеется ввиду, когда
говорят о сознании, является, по Хантеру, тот факт, что некоторые виды поведения
служат отчетом (report) о чем-то от них отличном. Таковы речевые реакции, которые
замещают или <символизируют> нечто отличное от самой ответной реакции. Они
характеризуются двумя основными чертами: 1) тем, что обладают <символическим
характером>, и 2) тем, что могут быть вызваны самим организмом, а не только каким-
нибудь внешним стимулом. Опираясь на такое определение речи, Хантер определяет
сознание как речевую реакцию на сенсорный процесс^,
Хантер поясняет это определение следующим образом: <Субъект "осознает" флаг,
если флаг как стимул вызывает речевой ответ. Он "осознает" (becomes conscious)
красный цвет, т.е. дифференцирует или выделяет красное, если красное оказывается
стимулом, вызывающим речевую реакцию>^. Курьезная формула, которая обора-
чивает зависимость и использует связь речи с сознанием, для того чтобы свести
сознание к оторванной от сознания речи!
В дальнейшем Хантер делает попытку отличить собственно речь (language), кото-
рая определяет сознание, от простых речевых реакций (verbal response). Когда индивид
отвечает речевой реакцией на какой-нибудь стимул, например на красный цвет, он
<осознает> красный цвет, но может не осознавать своей речевой реакции. Он осознает
эту последнюю, если только она может, в свою очередь, вызвать у него словесную
реакцию, отчет о себе; тогда осознана и она. Подлинная речь, с которой отождест-
вляется сознание, - это, по Хантеру, речевая реакция на речевую реакцию, вызван-
ную каким-нибудь сенсорным стимулом, или речевая реакция, которая заключает
внутри себя имплицитную речевую реакцию.
Нет никакой нужды прослеживать всю аргументацию Хантера. Общий смысл его
рассуждения ясен. Он сводится к тому, чтобы как можно полнее описывать внешнюю
сторону сознательного речевого поведения, отбрасывая при этом внутреннее содержа-
ние, которое квалифицирует и обусловливает это речевое поведение.
Не иначе обстоит дело и в схеме Мэда'^. Несмотря на утонченную разработку
деталей, в принципе все обстоит и у него в конечном счете точно так же: и у него мы
' ^Hunter A.S. The problem of consciousness // The Philosophical Rev. 1924. Vol. 31, N 1. P. 11.
^Lashley K.S. The hebavioristic Interpretation of consciousness // Psychological Rev. 1923. Vol. 30, N 5 (см.
особенно p. 341).
' ^Hunter A.S. The problem of consciousness // The Philosophical Rev. 1924, Vol. 31, N 1. P. II.
'*!bid. P. 20-21.
^Mead G. A behavioristic account of the significant symbol; Его же: Mind, self and society.
сталкиваемся в еще более развернутой форме с тем же описанием внешней стороны
сознательного поведения и отчуждением его внутреннего содержания.
Утеряв в результате этой механистической операции критерии для квалификации
подлинной внутренней природы различных форм поведения, бихевиорист неизбежно
начинает распространять одну и ту же или однородную структуру на поведение в
действительности самых различных уровней. Это мы и видим в концепции Толмена,
который, опираясь на относительно элементарную сигнальную функцию психики жи-
вотных, получившую надлежащее место в павловском учении об условных рефлексах,
распространяет соотношение <знака> и <обозначаемого> на все формы поведения - от
крыс до человека и от человека до крыс; в качестве оборотной стороны характерного
для поведенческой психологии механистического подхода к сознанию выступает
идеалистическая концепция поведения.
§ 4. Необихевиоризм Толмена (бихевиоризм и интроспекция)
Представление о бихевиоризме соединяется у нас обычно прежде всего с именем
Уотсона. К нему присоединяются еще имена Торндайка, Лешли, Вейса, Хантера.
Несомненно, именно Уотсон в своей программной статье 1913 г.' и в переведенной на
русский язык <Психологии> (1-е изд. - 1918 г.) оформил бихевиоризм как новое
направление. Несомненно также, что именно у перечисленной группы исследователей
бихевиоризм первоначально получил свое радикальное, заостренное выражение, резко
противопоставившее его традиционной психологии и выявившее с очевидностью для
всех кризис психологии. Психологии как науке о сознании была противопоставлена
психология как наука о поведении. Поведение было определено как реакция на
внешний раздражитель среды. Схема <стимул - реакция> была превращена во
всеобщий закон построения всех форм поведения. Сознание должно было быть вовсе
изгнано из психологии.
Бихевиоризм является, бесспорно, основной антитезой к традиционной интроспек-
тивной психологии сознания несмотря на наличие у них общих предпосылок. Анализ ее
принципиальных позиций и теоретического содержания представляет поэтому особый
интерес.
Бихевиоризм получил в Америке очень широкое распространение. Большинство
американских психологов числятся бихевиористами. Но распространение бихевиоризма
вширь было куплено ценой его концепции. Под общей маркой бихевиоризма объеди-
няются сейчас различные направления. Объединяет их в конечном итоге, пожалуй,
только то, что все они считают основным объектом психологии поведение, причем они
более или менее значительно расходятся в понимании самого поведения. Робак
(Roback) показал, какую пеструю картину американский бихевиоризм представлял уже
к 1923 г.^ С тех пор эволюция бихевиоризма продолжалась. В последующие годы, в
частности, очень широкое распространение получил в американской психологии
гештальтизм. Современный бихевиоризм представляет собой в значительной мере
смесь бихевиоризма и гештальтизма. Над основной механистической тенденцией все
определеннее стали наслаиваться теологические, идеалистические элементы. Среди
более поздних вариантов бихевиоризма концепция Толмера представляет особый
интерес. В то время как первоначально (у Уотсона) бихевиоризм просто противо-
поставил себя психологии сознания, Толмен попытался <снять> их противоположность
на бихевиористской основе, как бы вобрать психологию сознания в бихевиористи-
ческую концепцию. Для этого Толмену нужно было определить понятия психологии
сознания функциально через объективные данные поведения, выразить их в терминах
'Psychology as the behaviorist views it // Psychological Rev. 1913. Vol. 20.
^Roback AA. Behaviorism and psychology. N.Y., 1923.
бихевиористической концепции. Это, безусловно, значительный замысел. Вопрос
заключается лишь в том, как удалась его реализация.
Развив предварительно свои основные положения в ряде специальных исследова-
ний, он подытожил свою концепцию в большом труде, который претендует на то,
чтобы дать новую, оригинальную систему психологии^ Толмен реставрирует всю
систему понятий интроспективной психологии, которую первоначально попросту
отбрасывал Уотсон; все в этой системе установившиеся понятия он проецирует на
поведение. В результате получается изощреннейшая смесь идеализма и механицизма.
Задача психологии, по Толмену, - свести психические явления к серии функциональ-
ных отношений, при помощи которых можно предсказывать и контролировать их. В
результате на место пестрого многообразия психических явлений должны быть
подставлены функционально определенные <детерминанты> поведения и приспосо-
бительные поведенческие акты.
В своих психологических построениях Толмен исходит из той теоретико-познава-
тельной предпосылки, что <как низшие животные, так и люди познают мир только в
целях поведения>. Поэтому, если мир обладает какими-либо другими свойствами
помимо тех, которые соотносительны с реакциями на них организма, они никогда не
будут познаны. Физика и бихевиористическая психология представляют собой лишь
обобщенную совокупность опорных для поведения черт, которые мы, люди, <приписа-
ли внешнему миру>. Психология, как и другие науки, не должна претендовать на то,
чтобы ее положения утверждали что-то о природе мира - <we have been asserting
nothing about the ultimate texture of the universe>*. Мы видели, что существенную роль в
крушении психологии сознания и подготовке почвы для возникновения бихевиоризма
(по крайней мере, некоторых его течений) сыграл сначала неореализм, а затем прагма-
тизм. Философия толменовского бихевиоризма - это прагматизм^
Определяя своеобразие своей бихевиористической концепции, Толмен начинает с
противопоставления своего понятия поведения как <молярного> уотсоновскому как
<молекулярному>. Молекулярным он называет уотсоновское понимание поведения
потому, что Уотсон сводит всякий акт поведения к совокупности элементов - к входя-
щим в него и лежащим в его основе физиологическим реакциям, которые определя-
ются как ответы физиологических аппаратов на физические или физиологические
стимулы. Этим Уотсон по существу утрачивает специфически психологический объект
изучения. Эта позиция как исходная установка в психологии настолько противоречива,
она так очевидно приводит к самоупразднению психологии, что Уотсон сам вынужден
пользоваться иным понятием поведения, сущности которого он, однако, нигде не
разъясняет.
В противоположность <молекулярному> определению поведения у Уотсона <моляр-
ное> определение его у Толмена исходит из того, что акт поведения как психологи-
ческое образование является качественно специфическим целым, не сводимым к
совокупности физиологических компонентов, которые включаются в него и лежат в
его основе. Задача психологии заключается в том, чтобы определить и изучить пове-
дение в этой его психологической специфичности, в особенностях, которые отличают
его от физических и физиологических процессов, лежащих в его основе. Толмен
отмечает, что эта точка зрения в такой общей форме защищается рядом бихевио-
ристов, в том числе Хольтом (Holt), де Лагуна (de Laguna) и Кантором (Kantor).
<Молярный> характер поведения - это по существу целостный его характер. <Мо-
лярный> бихевиоризм Толмена рассматривает акт поведения как качественно специ-
фическое целое, не сводимое к агрегату или сумме элементарных физиологических
реакций, входящих в его состав. Толмен поэтому подчеркивает свою связь с геш-
"tbid.
^Purposive behavior in animals and men / Ed. by. Ch. Tolman. N.Y.; L.. 1932.
"lbid. P. 430.
тальтпсихологией. Он даже характеризует свой бихевиоризм как разновидность геш-
тальтизма.
Первый вопрос, который встает перед психологом, ставшим на указанную точку
зрения, заключается в том, чтобы установить определяющие особенности поведения.
Сложность этой задачи для Толмена обусловлена тем, что, признав, с одной стороны,
несводимость поведения как объекта психологии к физическим и физиологическим
понятиям, он, с другой стороны, хочет сохранить позиции бихевиоризма в отношении
сознания. Признание <психологического> понятия поведения и отрицание психики
составляют исходную и конечную антиномию толменовской системы и вскрывают
центральное противоречие бихевиоризма вообще как системы психологии. Термин
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |