Наши подопечные шли по-прежнему на бреющем, выполняя прямолинейный полет. Мы же, истребители, маневрировали зигзагами, летели «змейкой». С превеликим трудом выдерживали мы боевой порядок, так как минимальная скорость И-16 на 40–50 километров в час превосходила максимальную скорость ЛИ-2. И мы невольно то и дело уходили вперед, оставляя за собой транспортный караван. Задняя полусфера, откуда можно было ждать появления противника, периодически оставалась открытой, а мы идем на минимальной небольшой высоте. Фактически мы сами являлись удобной целью для противника.
Чтобы прикрыть заднюю полусферу, приходилось отворачивать от группы в сторону и подчас терять с нею зрительную связь. Вот тут только мы и почувствовали всю сложность сопровождения ЛИ-2.
Через 20 минут наша группа оказалась над Сясьстроем, пересекла береговую черту и вышла на просторы неспокойной Ладоги.
Это был наш первый полет над большим водным пространством. На горизонте — дымка, скрывшая западный берег. Рассеялся туман. Открылось ясное, безоблачное небо. ЛИ-2, словно огромные зеленые рыбы, плывут над водой. Маневрируя и поминутно меняя курс, нет-нет да теряем их из вида.
Я веду свое звено левее каравана, откуда вероятнее всего появление вражеских истребителей. Ни на секунду не покидает ощущение тревоги за наших подопечных ЛИ-2. Это не свободная «охота», когда ты отвечаешь только за себя и своих ведомых. Только бы не проморгать «мессеров»! А мои ведомые, как там они? Осмотрелся, и стало не по себе, — все, что прорабатывалось и оговаривалось перед полетом, забыто. Климашевский, правда, шел, как установлено, справа. — Сагатенко — слева. Но они словно «прилипли» к моему самолету, неотрывно следовали за мной, повторяя точь-в-точь мой маневр.
Я понял, что ребята просто боятся в непривычной обстановке оторваться от ведущего. Но этим они невольно ослабляют внимание к тому, что происходит вокруг них в воздухе.[125]
А ведь сейчас им следовало выполнять совсем другой тактический маневр — не идти крыло в крыло, а вести неустанный поиск противника, а в случае его появления занять выгодную исходную позицию для тесного огневого взаимодействия в воздушном бою.
Сблизившись поочередно с ведомыми, применяя установленные сигналы эволюцией самолета (покачивание «с крыла на крыло») и не установленные (погрозил кулаком и постучал по фюзеляжу, что означало — «думать надо»), я установил нужную дистанцию с ведомыми. Но через несколько минут их опять словно магнитом притянуло к моему самолету. Пришлось снова прибегнуть к «ручной сигнализации»: приемопередающей радиостанции на наших самолетах не было.
Когда мы отошли от береговой черты на 5–7 минут лета и шли на высоте 1500–1800 метров, я заметил выше нас, на удалении 10–12 километров, несколько черных точек, двигающихся перпендикулярно нашему курсу. «Мессершмитты»!
И тут я понял, какую мы совершили ошибку, удалившись от ЛИ-2. «Мессеры» вполне могли, проскочив на большой скорости мимо нас, атаковать транспортные самолеты.
Еще не отдавая полностью отчета в своих действиях, я покачал крыльями, что означало «внимание», и резко пошел на снижение в сторону ЛИ-2. Ведомые последовали за мной. Другие звенья истребителей, заметив мой маневр, также начали маневрировать, увеличивая скорость. Часть наших истребителей, как это и оговаривалось перед полетом, заняли свои места вблизи ЛИ-2. Я же со своим звеном находился в ударной группе. К счастью, «мессеры» нас не заметили.
Этот эпизод оказался полезным уроком. Мы начали маневрировать таким образом, чтобы находиться немного выше и сзади всей группы, гасить избыточную скорость, снижаясь до бреющего полета. И опять набирали высоту, уменьшая скорость. Это позволило улучшить обзор воздушного пространства по высоте и направлению. Казалось, что мы летим уже очень долго. Любопытно, что второй полет показался нам значительно короче первого. Это и понятно: неизведанный путь всегда длиннее знакомого.
А тогда, в первом полете, все было неожиданным. Мыс Осиновец появился внезапно. Помню, с каким облегчением мы вздохнули, когда почувствовали, что [126] под нами не тяжелые серые воды Ладоги, а земля. Здесь ведь в случае чего нас могли поддержать и зенитки. Да и вообще вести воздушный бой лучше над сушей, чем над водой. В случае вынужденной посадки или приземления с парашютом земля надежнее, чем вода.
Так же внезапно по курсу показался Ленинград. В легкой дымке просматривалась Нева, знакомая по фотографиям Стрелка Васильевского острова, Петропавловская крепость, мосты, площади, улицы, расходящиеся лучами от Адмиралтейства.
...В просвете между облаками показался посадочный знак Комендантского аэродрома. Стоило нам приземлиться, как мы почувствовали напряженный ритм жизни фронтового аэродрома. Сверху казалось, что все словно замерло, но это впечатление было обманчивым.
Мы отрулили свои самолеты на противоположную сторону от места разгрузки транспортных самолетов, в заботливо сооруженные девушками-стройармейками капониры. Наши самолеты были здесь защищены от пуль, снарядов, осколков бомб в случае налета вражеской авиации.
Буквально через пять минут после посадки начался артобстрел. Как видно, посадка большой группы самолетов не прошла незамеченной. В центре, неподалеку от стоянки ЛИ-2, разорвалось несколько снарядов, к счастью не причинивших им вреда. Нас, впервые попавших в блокадный город, удивило, что никто из работников аэродрома не обратил на артобстрел внимания. Каждый занимался своим делом. Подъехал бензозаправщик, неутомимые труженики войны — механики и техники — заправили баки бензином, приступили к осмотру самолетов...
А мы отправились получать новое задание на КП. По дороге ко мне, Климашевскому и Сагатенко присоединились другие летчики с Виктором Обираловым. Путь наш лежал мимо ЛИ-2, стоявших под разгрузкой. И вот здесь мы зримо ощутили значение этого рейса, увидев, как бережно выгружают ящики с продуктами, мясные туши, коробки с медикаментами и, как нам сказали, с консервированной кровью. Этой работой были заняты красноармейцы из батальона аэродромного обслуживания, шоферы машин, пришедших за грузом, и сами члены экипажей транспортных самолетов. А у взлетной полосы с чемоданчиками в [127] руках уже стояли пассажиры на обратный рейс, большей частью рабочие. Их заводы были эвакуированы еще до того, как замкнулось кольцо блокады.
Группа женщин с лопатами заравнивала посадочную полосу там, где только что образовалась воронка от снаряда. Одну воронку уже огородили красными флажками. Там тоже хлопотали женщины в защитного цвета ватниках. Нам пояснили, что девушки откатывают неразорвавшуюся бомбу, которую сейчас обезвредили саперы.
Разгрузка, погрузка, осмотр и заправка самолетов длились не более получаса. И вот мы снова в воздухе. В салонах девяти ЛИ-2 не менее 300 пассажиров. В этот день мы сделали два рейса. Менялись транспортные самолеты или нет, не знаю. Взлетали мы с разных аэродромов, а на Комендантском аэродроме времени было в обрез, не до знакомств.
Иногда за световой день мы выполняли три рейса. К исходу дня так выматывались, что едва добредали до места отдыха.
В первых полетах истребители противника нас почти не беспокоили. Удачные полеты вселили в нас уверенность.
В конце октября возросло число боевых вылетов на сопровождение ЛИ-2. Ладога штормила. Судоходство пошло на убыль. Теперь вся надежда на транспортные самолеты.
Те сравнительно спокойные дни, которыми нас одарила судьба в начале полетов в осажденный Ленинград, вскоре сменились очень тяжелыми. Фашисты подошли почти вплотную к Тихвину, и наш полк в конце октября перебазировался в Ленинград, на Комендантский аэродром, где мы оставались до декабря. Питание ухудшилось. Между тем в день приходилось делать несколько вылетов, вступать в неравный бой с противником. Нередко один самолет принимал бой против нескольких вражеских самолетов: звено — против девяти, девятка — против двадцати. Первые потери в наших рядах. 3 ноября погиб мой ведомый Дмитрий Климашевский. Нет слов, чтобы передать состояние летчика, на глазах которого погиб его товарищ. За ужином у всех, как говорится, кусок застревал в горле. Иван Сагатенко сидел, почти упираясь лбом в стол. Кто сказал, что на фронте привыкают к смертям? Гибель товарищей мы переживали очень тяжело.[128]
Но надо снова подниматься в воздух, вступать в схватки с фашистами. Врагом номер два была погода. Так порадовавшая нас в первых полетах, теперь, в ноябре, она не давала нам никакой пощады. Стоило на минуту, расступиться облакам и создать зону видимости, как мы снова входили в полосу густого тумана, а то и снегопада.
Однажды Виктор Черепанов, командир второго звена, попав в снегопад, произвел вынужденную посадку вне аэродрома, едва не утонув в лесном озере, затянутом тонким льдом. Только в последний момент перед приземлением, с убранными шасси, он заметил, что это озеро, заросшее камышом, и, сманеврировав, приземлился на болотистый берег возле леса.
Низкая облачность буквально прижимала нас на Ладожском озере к воде.
На И-16 не было оборудования для слепого полета. Высотомер, указатель скорости и креномер позволяли пилотировать в облаках лишь хорошо тренированному летчику. Резкий маневр на развороте при плохих погодных условиях мог привести к столкновению или к потере пространственной ориентировки.
Интенсивность работы воздушного моста в ноябре стала особенно высокой. На встречи с транспортными самолетами с начала декабря мы поднимались в воздух с аэродрома Смольное, который ежесуточно принимал десятки ЛИ-2 с продовольственными грузами. 13 декабря был обычным днем трудной, опасной работы по сопровождению ЛИ-2, прикрытию самолетов при взлете и посадке. Из записи в моей летной книжке следует, что мы в этот день сопроводили с аэродрома Смольное в Тихвин восемь ЛИ-2 и один СБ. Полетное время — 1 час 15 минут.
Зима уже с середины ноября вошла в полную силу. На белоснежном фоне Ладоги транспортные самолеты и мы — их «телохранители» — видны как на ладони.
13 декабря нам пришлось вести неравный бой, отбивая атаки «мессершмиттов». Стоял ясный морозный день. Восемь ЛИ-2 и скоростной бомбардировщик с почтой совершали обратный рейс из Ленинграда. Я со своим звеном прикрывал их. Вдруг со стороны южной береговой черты озера показались две пары «мессеров». Возглавлявший ударную группу из двух — И-16 заместитель командира эскадрильи младший лейтенант Петр Волнухин, опытный, отважный пилот, [124] пошел наперерез двум вражеским самолетам. Завязался бой.
Я со своими ведомыми взял на себя двух других «мессеров». Не доходя до каравана наших транспортных самолетов, они пошли параллельным курсом, вероятно надеясь выждать момент, когда я со своей парой приближусь к ним. Тогда бы они, очевидно, использовав свое преимущество в скорости (испытанный прием), проскочили бы мимо меня и атаковали транспортные самолеты.
Чтобы не дать «мессерам» сманеврировать таким образом, я, не теряя их из вида, приблизился к ЛИ-2 и пошел с ними параллельным курсом. Некоторое время мы шли с «мессерами» бок о бок. Нападать на такой «блок», как истребители плюс транспортные самолеты, вооруженные крупнокалиберными пулеметами, фашисты не рисковали. Их излюбленный прием — внезапная атака, исключавшая риск. Подождав некоторое время, не изменим ли мы тактику, два вражеских самолета ушли на юг.
Уже приземлившись, я узнал о результатах боя нашей пары, ведомой Волнухиным. Фашисты атаковали его самолет, но Петр был уже, как говорят, стреляной птицей: он начал сразу тот маневр, который мы, летчики, называем каруселью, — прикрывая хвост друг другу, наша пара начала набирать высоту.
В какой-то момент одному из вражеских самолетов все же удалось зайти в хвост ведомому Волнухина Ивану Глуховцу. Тогда Петр, спасая товарища, бросился наперерез и попал под пулеметную очередь второго «мессершмитта». Но и ему удалось прошить очередью врага. Фашистский самолет рухнул вниз. Волнухин же был вынужден сделать посадку прямо на лед Ладожского озера.
Мы не знали, что произошло с Волнухиным, его ведомым Иваном Глуховцом, и считали их погибшими. Только на другой день выяснилось, что Глуховец жив, а к ночи, когда мы ложились спать, на пороге вдруг появился Петр, улыбающийся, но еле стоящий на ногах от усталости. И тут мы услышали его рассказ. После того как самолет сел на ладожский лед, Петр выскочил из кабины и, сбросив парашют, укрылся за мотором. «Мессершмитт» сразу начал охоту за сбитым летчиком. После трех заходов ему удалось поджечь самолет. Решив, что летчик убит, фашист улетел. [130]
Волнухин пешком добрался до ледовой трассы, уже действовавшей в те дни, и первая же попутная машина доставила во на восточный берег. Мы радовались спасению Пера. И никто не предполагал, что осталось ему жить в многим больше месяца.
Петр Волнухин и еще два моих боевых товарища, Аркадий Хоняк и Виктор Черепанов, погибли 19 января 1942 года. Летная книжка напомнила, что мне в тот день пришлось сопровождать один из тяжелых бомбардировщиков ТБ-3, которые, как и ЛИ-2, доставляли в Ленинград продовольствие.
Хотя полк базировался в Ленинграде, ночь мы проводили там, где она нас заставала. Как правило, ЛИ-2 ночью не оставляли на аэродромах, находившихся на блокадном «пятачке», а отправляли на Большую землю, опасаясь нападения вражеской авиации.
За несколько дней до того дня, когда мы потеряли. Петра Волнухина, Виктора Черепанова и Аркадия Хоняка, на аэродром Смольное прилетели четырнадцать. ЛИ-2. На стоянке находились под разгрузкой, еще 8 самолетов. Шел сильный снег, когда поступило сообщение, что ожидается налет вражеской авиации.. Командир полка приказал поднять пару И-16 для прикрытия аэродрома. Взлетев, мы начали курсировать, на высоте 50–100 метров. Через 10 минут мой ведомый Михаил Горбачев пошел на посадку — у него что-то не ладилось с мотором.
Снегопад усилился, видимость стала еще хуже» А был дан приказ прикрывать аэродром, в течение 40–45 минут. Я латал словно в молоке,. Самолет начал покрываться льдом. Мотор трясло, того и гляди хвост отвалится. Да еще и прибор скорости отказал.
Туговато пришлось.
Когда вышло лее время, пошел на посадку. Сел, зарулил та стоянку. Едва вышел из самолета, меня окружили летчики с самолетов ЛИ-2.
— Заблудился, что ли? — спрашивают..
— Да нет, прикрывал аэродром, то есть ваши самолеты...
— Да в такую погоду гитлеровцев не заставить взлететь с аэродрома, — заулыбались летчики.
Кто-то протянул, мне пачку «Казбека». Все верно — и снегопад, и мороз, и знали мы, что фашисты, не любят летать в такую погоду, однако был. случай в ноябре, именно в плохую погоду, когда пара фашистских самолетов напала на Комендантский аэродром и [131] подожгла несколько самолетов, в том числе и транспортных. Участились и обстрелы аэродрома. Однажды утром начался интенсивнейший обстрел квадрата, где мы жили. Один снаряд угодил в штаб батальона аэродромного обслуживания, другой разорвался прямо у нас во дворе. Стекла вылетели вместе с рамами. В тот же день полк перебазировали на аэродром Смольное, где и пришлось мне в снегопад подниматься в воздух, о чем я только что рассказал.
Зимой 1941/42 года мы несли большие потери. Ремонтная база, инженерно-технический состав полков и эскадрилий прилагали все силы для поддержания самолетного парка в боевой готовности. Но убыль самолетов превышала пополнение.
Нагрузка на исправные боевые самолеты и летчиков все возрастала. Поэтому нередко приходилось летать в плохую погоду. Вернусь к событиям 19 января 1942 года, когда погибли Аркадий Хоняк, Петр Волнухин и Виктор Черепанов.
...Утро было морозное. Видимость 2–3 километра. Дымка, снегопад. Командир полка распорядился построить летный состав. Сумрачно поглядывая на небо, он сообщил, что получен приказ выделить группу истребителей для сопровождения бомбардировщиков. Дальность полета — предельный радиус действий И-16. Выполнение задания поручили руководящему составу эскадрильи и звеньев — Хоняку, Волнухину и Черепанову. Мне предстояло сопроводить один ТБ-3 через Ладогу на Большую землю.
Весь летный состав понимал, что сопровождение бомбардировщиков ответственная и рискованная задача, так как горючего в баках хватит только на маршрутный полет. В случае воздушного боя на обратный путь бензина не останется. То, что тогда было просто боевой работой, как мы и называли ее, — теперь, по прошествии времени, смело можно назвать подвигом. Именно на подвиг шли тогда три славных парня из нашего полка и погибли в бою, защищая бомбардировщики.
Мне пришлось принять эскадрилью, в которой осталось пять неповрежденных И-16, пять летчиков — я и сержанты, недавние выпускники летной школы. С этими молодыми двадцатилетними летчиками, которых уже по праву называли «стариками», мне и довелось вступить в неравный бой с врагом в небе Ладоги. В летной книжке об этом полете сказано, как [132] обычно, несколько сов: «2 февраля 1942 года. Полет на сопровождение девяти ЛИ-2 и одного СБ. В районе Шлиссельбурга — воздушный бой. Сбил один Ме-109. Полетное время 1 час 10 минут».
На Ленинградский фронт, как правило, почту возил самолет СБ, который называли «почтарь». Учитывая, что его скорость была больше скорости самолетов ЛИ-2, он вылетал позже и догонял группу, когда та пересекала береговую черту и выходила на Ладожское озеро. Догнав и, СБ пристраивался в общий боевой порядок и с неслышим опережением проходил самый опасный участок. И в этот день он почти догнал нас на подход к Ладоге. Прекратился снегопад, и брызнули лучи неяркого зимнего солнца. Чуяло сердце, что вот-вот появятся откуда-нибудь фашистские истребители.
Так и есть. Вот они! Со стороны Шлиссельбурга показалось несколько точек — четыре Ме-109 шли вдоль берега. В тот момент, когда наш «почтарь» миновал мыс Осиновец и стал на максимальной скорости сближаться с нашими ЛИ-2, летевшими в плотном строю, один из «месеров» устремился ему наперерез. Покачав крыльями, я показал моему ведомому: «Внимание, делай, как «
Мой самолет в считанные секунды оторвался от группы километра на три. Фашист не заметил моего маневра, увлечений атакой на СБ, и оказался примерно в 10–15 метрах от меня. Прямо перед глазами выросли желтые кресты на сигарообразном фюзеляже «мессершмитта». Фашистский летчик, не ожидавший моего появления, заметался, пытаясь уклониться в сторону. Но было поздно. Я чуть довернул машину и пулеметной очередью из четырех пулеметов прошил вражеский самолет. В тот же день командир полка СБ передал нашему «бате» благодарность за спасение «почтаря» и сбитый «мессер».
М. Котовицкий. Кировцы летят в Танкоград
Враг подходил к городу. Тысячи кировцев подали заявления с просьбой отправить их на фронт. Им доказывали, что цех тоже фронт. И они работали. Рабочие переселялись из квартир на завод, пристраивались, [133] кто где мог, многие спали прямо возле станков. Пенсионеры, подростки заменяли на заводе тех, кто ушел на фронт.
На территории завода рвались вражеские снаряды. Восстанавливая разрушенное оборудование, кировцы наращивали производство пушек и танков. Только в августе сорок первого года на фронт было отправлено 207 танков, 27 из них рабочие собрали сверх плана.
В середине сентября 1941 года за образцовое выполнение заданий Советского правительства по выпуску танков Президиум Верховного Совета СССР наградил орденами и медалями 186 кировцев. На митинге выступил танкист Архипенко.
— Я горжусь, что нахожусь в составе экипажа танка, сделанного на вашем заводе, — сказал он. — Не раз ходил на нем в бой. Спасибо, товарищи кировцы, за ваши машины. Выпускайте их как можно больше на страх врагу!
Устами рядового танкиста говорила вся страна, вся наша. доблестная армия. На кировцев надеялись, им верили.
Директора завода И. М. Зальцмана и парторга ЦК партии М. Д. Козина вызвали в Смольный. В кабинете секретаря Ленинградского обкома партии А. А. Жданова раздался звонок. На другом конце провода был И. В. Сталин. Директору завода передали трубку, и он услышал:
— Вам необходимо сегодня же ночью вылететь в Москву.
В Кремле Зальцману сообщили, что производство танков ввиду сложившейся под Ленинградом и в самом городе обстановки нужно немедленно перевести на Урал, в Челябинск.
Вскоре состоялось заседание заводского партийного комитета. На нем огласили решение Государственного Комитета Обороны об эвакуации предприятий на Урал. Был разработан подробный план эвакуации оборудования и рабочих, который четко и неукоснительно выполнялся. На восток вывезли прокатный стан, прессы, оборудование для танкового производства. Но далеко не все рабочие и специалисты выехали. Многие не хотели расставаться с родным заводом, с любимым городом.
— Не могу я покинуть завод, — возбужденно доказывал в парткоме слесарь У. З. Каримов. [134]
Он с бригадой кировцев только что вернулся из Колпина, где под огнем вывозил с Ижорского завода запасы угля.
— Это приказ, — убеждали его коммунисты турбинного цеха. — Пойми, на Урале сейчас тоже передовая.
Привыкший беспрекословно подчиняться партийным решениям, Усман Закирович на этот раз настойчиво возражал. Тогда его назначили партуполномоченным по отправке рабочих на аэродром. В те дни для эвакуации рабочие и специалистов крупных предприятий правительство специально выделило необходимое количество транспортных самолетов.
Каримов никогда не искал в жизни легких путей. Выросший в трудовой семье, он в 10 лет пошел по стопам отца-шахтера. Работал коногоном. После Октября вступил в красногвардейский отряд. Воевал с бандами Дутова. Был ранен. Из армии пришел на завод. В 1926 году связал свою судьбу с партией.
Усман Закирович не просто работал, он творил, изобретал, горел.
И вот теперь на его плечи легла ответственность за эвакуацию рабочих, доставку уникального оборудования к месту назначения.
— Да, Михаил Дмитриевич, нелегкое дело вы мне поручили, — сказал Каримов М. Д. Козину после заседания парткома. Тот ответил:
— Было бы легкое — другому поручили. Сейчас это действительно один из сложнейших участков. Не тебе, Усман Закирович, разъяснять. Фронту до зарезу нужны танки. А кто их должен сделать? Мы, кировцы. Сделать не здесь, а там, на Урале. Понимаешь?
В невероятно сжатый срок, в считанные недели, предстояло перебросать на Урал на самолетах тысячи квалифицированные рабочих. В тот тяжкий период это был единственный надежный путь.
Практическое руководство эвакуацией кировцев возлагалось на бывшего главного металлурга М. А. Длугача, назначенного вместо И. М. Зальцмана, уехавшего на Урал, директором завода, и парторга ЦК партии М. Д. Козина. Партуполномоченный У. З. Каримов вместе с начальником отдела кадров Е. В. Ваксом, начальниками и парторгами цехов отбирали людей. квалифицированных рабочих, мастеров, инженеров, обсуждали списки групп.. К каждой из них прикрепляли уполномоченного парткома, давали ему [135] необходимые инструкции. Когда кандидатуры тех, кто подлежал отправке на Урал, были утверждены, Каримов с каждым из них побеседовал. Теперь уже ему приходилось выслушивать те самые слова, которые он ранее говорил в парткоме.
— Никуда я не поеду, — решительно заявил В. С. Сучков, старый путиловец. — Никуда, понял? С четырнадцатого года пешком ходил на завод и буду ходить, пока ноги носят. Вот так, дядя Костя. Такой мой ответ.
Как ни старался «дядя Костя», как любовно называли Каримова на заводе, убедить рабочего, ничего не получалось. Больше того, некоторые кировцы, глядя на Сучкова, тоже стали колебаться.
— Мой станок остался на заводе, — сказал Ф. З. Никифоров. — Куда же я без него?
— Надо, Филипп Захарович, ехать. Там, на Урале, ты очень нужен.
— Ладно, подумаю.
Из турбинного Каримов шел в другой цех, потом в третий. Уставший, еле волоча ноги, приходил в партком. Докладывал, согласовывал, уточнял, советовался, но не жаловался. Убедившись в том, что действовал правильно, воодушевлялся, загорался новой энергией.
Рано утром следующего дня Сучков, встретив Ка-ркмова, хмуро поздоровался:
— Опять уговаривать будешь?
Усман Закирович помедлил с ответом, потом твердо сказал:
— Ты нужен на Урале. И Сучков наконец сдался:
— Ладно, считай, уговорил.
Каримов беседовал почти с каждым кировцем. Терпеливо убеждал, разъяснял, доказывал, что на Урале требуются мастера высокой квалификации: мартеновцы и прокатчики, литейщики и турбостроители, инструментальщики и станочники.
Некоторых уговаривать не пришлось, например, И, Г. Салтыкова. Старый путиловец, лучший токарь, мастер — золотые руки, это он в свое время обучал токарному делу Михаила Ивановича Калинина.
— Как, Гаврилыч, едем на Урал? — спросил как-то Каримов.
— О чем разговор, — ответил Салтыков. — Раз надо конечно, едем. Когда приходить-то?[136]
— Скажу, Гаврилыч.
Кировцы собирались точно в установленное время. В каждой группе воздушных пассажиров — по 30 человек. Ничего липшего не брали, только необходимое.
На аэродром ехали с тяжелым сердцем. Фашисты беспощадно бомбили «обстреливали город. Полуторка, крытая брезентом, юрко проскакивала завалы. Попали в пробку у Обводного канала, потом на площади Труда. А на Большом угодили под обстрел.
— Теперь, кажется, выбрались на прямую, — украдкой поглядывая на часы, сказал Каримов. Время поджимало. Опаздывать нельзя.
На Комендантском аэродроме толпы промерзших людей, ждущих отправки на Большую землю.
Пока кировцы разрушались, Каримов нашел уполномоченного по отправке ленинградских рабочих на Большую землю П. Т. Лушкарева, отдал ему необходимые бумаги и возвратился к кировцам.
— Скоро, товарище, полетите, — сказал Каримов, подошел к Салтыкову, присел рядом.
— Увидишь, Гаврилыч, наших — передавай привет, — сказал Усман Закирович. — Скажи, что я тоже скоро прилечу.
Вдруг раздался резкий гул. За ним последовал взрыв. Потом второй, третий...
Засвистели осколки. Люди припали к земле. Каримов тоже пригнулся, обхватив голову руками. В этот момент он поумствовал на себе тело Салтыкова.
— Ваня, что с тобой! — вскрикнула жена Салтыкова.
Каримов поднялся с земли на скамейку: рана от осколка оказалась смертельной.
— Кировцы, пора на посадку! — объявил уполномоченный. Этому неразговорчивому волевому человеку поручили осуществлять общее руководство отправкой ленинградских рабочих. Такое доверие Петр Терентьевич заслужил честным и самоотверженным трудом на Ижорском заводе, где работал заместителем начальника цеха. Занимаясь эвакуацией рабочих, Пушкарев проявил себя принципиальным, деловым и инициативным организатором. Он поддерживал постоянную связь с командованием Ленинградского фронта, представителями Военного совета, директорами заводов, руководством аэродрома.[137]
Все делал для того, чтобы четко выполнялся график эвакуации важнейших грузов, уникального заводского оборудования.
— Объем воздушных перевозок непрерывно увеличивался, — рассказывал при встрече Петр Терентьевич. — Рабочим была «зеленая улица». Их ждали на Урале. Но кого в первую очередь отправить — кировцев или ижорцев? Все должны улететь по назначению. Нужно проследить, чтобы в пути не было задержек. Для этого мне не раз приходилось летать в Тихвин, наводить там порядок...
Хоть и редко, но случалось, что группы рабочих по каким-то причинам своевременно не прибывали на аэродром. Предназначенные для рабочих самолеты, естественно, порожняком не уходили — их загружали различным оборудованием, но Пушкарев, как уполномоченный, принимал срочные меры, так как подобные случаи являлись нарушением решения Государственного Комитета Обороны.
На всех пунктах, через которые осуществлялась эвакуация, находились уполномоченные заводского партийного комитета: А. К. Мирошников, кадровый рабочий, впоследствии, в 1957 году, получивший высокое звание Героя Социалистического Труда, Ф. И. Куландин, главный диспетчер завода, И. И. Сафьянц, заместитель секретаря партийного комитета, и др. Парторг ЦК ВКП(б) Михаил Дмитриевич Козин был крепкими узами связан с заводом. Здесь он начинал свой трудовой путь, здесь работал во время Отечественной войны. Большую поддержку и помощь оказывали руководству завода первый секретарь Ленинградского обкома и горкома партии А. А. Жданов и секретарь горкома партии А. А. Кузнецов.
...Рейс за рейсом улетали кировцы. На одном из самолетов вылетела группа ведущих руководителей производства и конструкторов. Она направлялась на Урал, на новый завод, который вскоре станет известен в стране как Танкоград. Группу возглавлял И. М. Зальцман, которому, как и главному конструктору Ж. Я. Котину, в сентябре сорок первого присвоили звание Героя Социалистического Труда. По пути на Урал группа получила указание сделать остановку в Москве. Кировцев пригласили в Кремль. Михаил Иванович Калинин вручил кировцам правительственные награды за трудовую доблесть, за создание танков KB, которые скоро появились на полях [138] сражений. «От ваших машин содрогается степь, — напишут вскоре танкисты рабочим. — Фашисты приуныли, когда такки ринулись на их укрепления: это советские львы против вражеских тигров, Кировцам — ура!»
А пока над сели Ладогой летят самолеты. Летят в любую погоду — гртд низкой облачности, в туман, в дождь со снегом, через заслон огня. Озеро штормит, налетают шквалы ветра...
— Помню, однажды на аэродроме мы увидели самолет, — рассказывает Каримов. — Одна плоскость обуглена, другая — изрядно покалечена. На фюзеляже десятки пробоин. Эго случалось часто, редкий самолет не попадал под обстрел. Да и аэродром все чаще подвергался бомбежкам. Пришлось перебазироваться на другой.
Как-то, отправив очередную партию кировцев, Усман Закирович велел в свою времянку. Тут же стояла койка секретаря парткома А. Е. Алексеенко. Они были старыми друзьями, еще в 20-х годах служили в одном полку, истом, в 30-е, строили тракторы, теперь делили тяготы блокадной жизни.
Дата добавления: 2015-09-30; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |