В октябре и особенно в ноябре 1941 года гитлеровская авиация совершала налеты на Ленинград и ладожскую коммуникацию в основном ночью.
Накануне 24-й годовщины Октября наша воздушная разведка обнаружила, что фашисты сосредоточивают на Ленинградском направлении крупные силы авиации, которые явно готовились нанести мощные бомбовые удары по городу в дни революционного праздника. Только на аэродроме Сиверская наши воздушные разведчики обнаружили сорок Ю-88, 31 истребитель и 4 транспортных самолета. Это была серьезная угроза и для воздушного моста, так как именно с этого аэродрома особенно часто вылетали вражеские истребители — охотники за транспортными самолетами.
Об этом доложили А. А. Жданову. Сразу последовало указание командующему ВВС Ленинградского фронта генералу А. А. Новикову предотвратить налеты фашистской авиации на город.
Штаб ВВС фронта под руководством полковника авиации С. Д. Рыбальченко разработал план ударов по аэродромам противника. Летчики произвели доразведку мест базирования вражеских самолетов, и в канун праздника, 6 ноября, 14 бомбардировщиков, 6 штурмовиков и 33 истребителя — всего 53 самолета — нанесли бомбардировочно-штурмовые удары по вражеским аэродромам. Вот как это было. В 11 часов 25 минут 7 бомбардировщиков 125-го авиаполка во главе с майором В. А. Сандаловым под прикрытием 10 истребителей МиГ-3 15-го авиаполка, возглавляемого капитаном М. В. Кузнецовым, неожиданно нагрянули на аэродром Сиверская. Зенитки открыли огонь, когда советские бомбардировщики на высоте 2550 метров уже легли на боевой курс. Штурман ведущего бомбардировщика капитан В. Н. Михайлов сбросил бомбы точно на самолетную стоянку противника.
Через 15 минут их сменила шестерка истребителей 174-го авиаполка, ведомая старшим лейтенантом Ф. А. Смышляевым. В это же время группа из девяти «чаек» подавляла зенитную артиллерию, а затем пулеметным огнем обстреляла стоянки вражеских самолетов. Через 2.5 часа семерка бомбардировщиков [240] 125-го авиаполка, ведомая капитаном А. И. Резвых, нанесла второй удар по аэродрому. По данным фотоконтроля, наши летчики сожгли и повредили несколько десятков фашистских самолетов. Наша авиация наносила удары по вражеским аэродромам и ночью.
Авиация противника, имея много аэродромов, широко маневрировала ими. Поэтому трудно было заранее знать, откуда вылетают фашистские самолеты. И все-таки наши бомбардировщики нашли выход из положения. Небольшими группами или одиночно по ночам летали от одного аэродрома к другому и сбрасывали по одной-две бомбы. Такая тактика затрудняла действия неприятельской авиации и держала врага в постоянном напряжении.
Характерно, что именно в октябре — ноябре 1941 года летчики Ленинградского фронта и Балтийского флота уничтожили на аэродромах 241 самолет и за этот же период в воздушных боях сбили 182 самолета. Иными словами, более чувствительные потери в эти 2 месяца вражеская авиация понесла на земле.
Воздушные бои на подступах к Ладоге и на трассах воздушного моста не утихали. Снова обратимся к хронике полетов. 14 ноября лейтенант Г. Н. Чмутенко в лобовых атаках сбил два «мессершмитта». 30 ноября лейтенант Панаркин (по-видимому, опечатка в 123 иап был Панарин, погиб 2.1.43 — OCR.) при двенадцатикратном превосходстве врага пошел в лобовую атаку, в завязавшемся бою сбил самолет противника и благополучно вернулся на свою базу. В этот же день четверка истребителей во главе с лейтенантом Г. Н. Жидовым провела воздушный бой с 12 «юнкерсами» и 12 «мессерами». И хотя нашим летчикам не удалось сбить ни одного самолета, они не допустили фашистов к охраняемым объектам.
Упорные воздушные бои над Ладогой разгорелись 3 декабря. Младший лейтенант Е. П. Воронцов в составе звена 123-го истребительного авиаполка сражался против 11 «мессершмиттов». Фашистам удалось взять его в клещи. Окруженный врагами, наш летчик сумел скользнуть под брюхо «мессершмитта», проскочившего вперед после очередной атаки, и винтом полоснуть по его фюзеляжу. Вражеский истребитель рухнул наземь.
При таране с самолета Воронцова слетел фонарь кабины, а летчик был ранен в голову. Кровь заливала глаза, мешая смотреть. Машину сильно трясло. Но летчик сумел посадить машину на лед Ладожского [241] озера. За этот бой Евгения Воронцова наградили орденом Ленина.
В этот же день 4 балтийских летчика-истребителя во главе с В.Ф.Бакировым, патрулируя на И-16 вдоль ладожской трассы в районе Кобоны, заметили 4 «мессершмитта Наши летчики смело пошли в атаку, навязали противнику бой и сбили два «мессера».
Приказом командующего войсками Ленинградского фронта для более надежного прикрытия ладожской ледовой трассы была привлечена 39-я истребительная авиационная дивизия, которая пополнилась летным составом и новой техникой. Ее истребительные полки (154, 158, 159 и 196-й), а также специально созданная авиагруппа в составе 5, 11 и 13-го истребительных авиаполков, 1-й отдельной эскадрильи ВВС КБФ, которыми командовали Герой Советского Союза подполковник П. В. Кондратьев, майор И. М. Рассудков, майор Б. И. Михайлов, подполковник В. И. Кудрявцев (позже — майор В. А. Рождественский), надежно прикрывали ладожскую коммуникацию, обеспечивая безопасность полетов по трассам воздушного моста.
Некоторые авиачасти, например 154-й истребительный авиационный полк, которым командовал батальонный комиссар А. А. Матвеев, периодически сопровождали транспортные самолеты.
Ожесточенные воздушные бои в небе Ладоги, не утихая всю блокадную зиму, усилились весной и летом 1942 года. Это объясняется тем, что по вскрывшемуся ото льда Ладожскому озеру началось интенсивное движение судов, перевозивших продовольствие, боеприпасы, вооружение, войска, а также рабочих, служащих и членов их семей, эвакуируемых из Ленинграда. К тому же в период таяния льдов усилилось движение транспортных самолетов по воздушному мосту. Боевая мощь нашей авиации возрастала. За 1941–1942 годы летчики ВИС Ленинградского фронта, переформированные в ноябре 1942 года в 13-ю воздушную армию под командованием генерала С. Д. Рыбальченко, вместе с летчиками 7-го истребительного авиационного корпуса в воздушных боях уничтожили 1468 и на аэродромах — 702 самолета; летчики Краснознаменного Балтийского флота — соответственно 785 и 160 самолетов. Всего за полтора года войны ленинградские летчики уничтожили 3155 неприятельских самолетов. [242]
К концу 1942 года советская авиация уже прочно господствовала в воздухе. Примечательно, что на Ленинградском направлении это превосходство было завоевано даже раньше, чем стратегическое господство в воздухе на всем советско-германском фронте, достигнутое летом 1943 года.
Многие летчики, прикрывавшие воздушный мост и ладожскую ледовую и водную трассу, за мужество, высокое боевое мастерство, за самоотверженность и героизм были удостоены высоких правительственных наград.
А. Семенков. Навстречу мирному рассвету
Есть в жизни каждого человека события, которые, будучи разорваны по времени, по месту, где они происходили, тем не менее имеют незримую связь. Одно, словно зерно, проросло, вызрело из другого.
Проходят годы, и все теснее, крепче сплетаются в памяти эти жизненные вехи, все отчетливее видится их родство, их неразрывность, взаимообусловленность. Вот так тесно связались в памяти, в моем сознании полеты, между которыми пролегли 4 военных года.
...Из далекого далека вижу небольшой, окруженный соснами полевой аэродром в станционном поселке Хвойная, откуда мне и моим товарищам по третьей эскадрилье Московской авиагруппы особого назначения (МАОН) осенью и зимой 1941 года довелось сделать сотни вылетов в осажденный Ленинград. Мне пришлось все это время быть ведущим и ежедневно водить в город 10–12 самолетов. Всего таких авиарейсов мы сделали более 120. Один из них приходится на середину декабря сорок первого. Мы еще тогда не знали, что пройдет несколько дней, наберет силу ладожская ледовая дорога, и все три наши эскадрильи транспортных самолетов, которые базировались в Хвойной и Кушавере, будут отозваны в Москву для продолжения прерванной (на целых три месяца!) боевой работы по обслуживанию фронтовых соединений, полетов в тыл врага.
Необычность этого декабрьского полета заключалась в том, что на этот раз нам пришлось перебрасывать [243] из Ленинграда под Тихвин не продовольствие, а войсковую часть с полным снаряжением.
Накануне, сразу после ужина, командир эскадрильи капитан Владимир Александрович Пущинский попросил меня (я был в ту пору заместителем командира эскадрильи по летной части) и остальных командиров транспортных кораблей задержаться в столовой. Официантки, привыкшие к подобным «летучкам», быстро убрали со столов лишнее, унесли пустые плетеные корзиночки для хлеба. Как обычно, оставшимися ломтиками хлеба летчики набили карманы комбинезонов, чтобы на другой день, добавив свои утренние хлебные порции, раздать их на аэродроме Смольное ленинградским женщинам и детям, которые ожидали посадки на самолеты.
Наш комэск об очередном задании сказал коротко — командование Ленинградского фронта запланировало под Тихвином важную операцию, которая задерживается из-за отсутствия саперной части. Завтра первыми же рейсами с аэродрома Смольное надо доставить саперов в район Тихвина.
О том, что полет над Ладогой будет одиночным, говорить не было надобности. Погода — хуже не придумаешь. Правда, мы предпочитали слепой полет по приборам в плохую погоду полетам в безоблачном небе, по крайней мере удастся избежать встречи с «мессершмиттами» — фашистские пилоты не отваживались летать в непогоду.
В тот вечер посоветовался Пущинский с комиссаром эскадрильи старшим лейтенантом И. С. Булкиным (с ним мы летали до войны в одном экипаже на пассажирской линии Москва — Ашхабад) и решили собрать нас, летчиков, чтобы рассказать о задании Военного совета Ленинградского фронта. Своевременная переброска саперного подразделения позволит потеснить врага, захватить его позиции.
Комэск сказал всего несколько слов о том, какое значение для судьбы Ленинграда имеет эта операция. Не требовалось никаких приказов. Каждый из нас был готов выполнить предстоящее задание, невзирая на сложные метеорологические условия. Мы и так старались сделать как можно больше рейсов в дорогой моему сердцу город, где я получил рабочую закалку и откуда в 1933 году был послан комсомолом на учебу в Тамбовскую авиашколу ГВФ. [244]
И вот осенью и зимой сорок первого — новые встречи с Ленинградом. Короткие, нерадостные: город осажден фашистами, его жители голодают. Я готов был сделать все, что в моих силах, чтобы помочь ленинградцам.
Вот и тогда, декабрьским вечером, выслушав сообщение командира эскадрильи, мы рвались в воздух.
Для выполнения операции требовалось 4 самолета, 4 экипажа. Вслед за Пущинским поднялся комиссар. Он сказал, что приказа не будет. Нужны добровольцы.
— Кто хочет лететь? Поднимите руки.
Лес рук взметнулся мгновенно.
Булкин сел, и вижу — в глазах точно раскаяние, словно сам себя корит: разве можно было усомниться в том, что кто-то из летчиков способен отказаться от участия в этой операции!
И снова поднялся комиссар.
— Извините, товарищи, — сказал он за себя и комэска, — что мы устроили это никому не нужное голосование.
Георгий Бенкунский, мой хороший товарищ с довоенных лет, разрядил обстановку конкретным вопросом:
— Так кто же полетит? Ведь не вся же эскадрилья, нужно всего четыре самолета.
Предвидя этот вопрос, наши ветераны Василий Васильевич Любимов и Петр Иванович Колесников предложили привычный в подобных случаях способ — жеребьевку. Жребий пал на меня, командиров экипажей Петрова, Моисеева и Бибикова.
Каждый из них, как любой летчик эскадрильи — Г. С. Бенкунсккй, В. В. Булатников, И. Е. Гопштейн, А. А. Добровольский, И. И. Еременко, В. В. Любимов (да пришлось бы перечислить имена всех летчиков эскадрильи) — налетал сотни часов ночью, по приборам. Трудно кому-нибудь отдать предпочтение: в эскадрильях Московской авиагруппы, которые летали на трассах воздушного моста блокированного Ленинграда, были наиболее опытные летчики Аэрофлота. До войны почти все пилоты, мои товарищи по авиагруппе, водили транспортные самолеты на пассажирских авиалиниях. Летали в любую погоду, днем я ночью. Слепые полеты по приборам стали для нас привычным делом.
Перед тем как в сентябрьские дни 1941 года мы [245] получили приказ отправиться на Ленинградский фронт, экипажи ПС-84 имели уже опыт полетов под огнем вражеской зенитной артиллерии на самые горячие участки сражений от Черного до Баренцева моря — доставляли к линии фронта горючее, боеприпасы, воинские подразделения с вооружением, сбрасывали в тылу врага десантников.
К тому моменту, когда экипажи нашей эскадрильи получили задание перебросить под Тихвин саперное подразделение, в эскадрильях Московской авиагруппы, базировавшихся в районе Хвойной, не было пилота, который не освоил бы вождение самолетов над Ладогой сомкнутым строем «клин» из трех звеньев или «ромб» — из четырех, бреющий полет на малых высотах, взлет строем по звеньям. В активе каждого экипажа был не один воздушный бой, когда приходилось, не нарушая строя, вести массированный огонь из турельных пулеметов по вражеским истребителям. С каким трудом отрывали мы от земли перегруженные самолеты, стремясь доставить каждым рейсом как можно больше продовольствия для ленинградцев! И не было случая, чтобы какой-либо экипаж дрогнул в бою.
Экипаж военно-транспортного самолета — это слитная группа боевых испытанных друзей, понимающих друг друга с полуслова. Дружба нужна везде. Но в воздухе она ценна вдвойне. Да, небо нередко устраивало строгую проверку экипажу, его умению четко действовать в сложных ситуациях.
Так случилось и в тот декабрьский полет по маршруту Ленинград (там мы взяли на борт саперов) — Тихвин — Ленинград. Едва мы взлетели, буквально на глазах померкло небо. Видимость ухудшилась. Высота — 15–20 метров. В сложном полете по приборам не оставалось и минуты на общение с бортмехаником. Но я и второй пилот Петр Русаков были уверены в Иване Лютом, для которого наш трудяга ПС-84, с его многочисленными системами, гидравликой, был открытой книгой.
Перед вылетом Иван несколько часов не покидал самолет, еще и еще раз проверил все приборы, устранил неисправности. И вот теперь в сложном полете этот рослый, огненно-рыжий мужчина, любимец экипажа, как обычно, с головой ушел в дело. Бортмеханик — это надежный помощник командира корабля. Ивану Лютому я верил, как самому себе. [246]
На подходе к Тихвину забарахлил правый мотор. Иван в считанные секунды разобрался что к чему, устранил неисправность. Настороже был наш стрелок-радист Силин, бывший балтийский моряк. Человек порывистый, стремительный, компанейский, несмотря на запреты, он не расставался с матросской тельняшкой и черной курткой. В полете бортстрелок — весь внимание. В любой момент туман мог рассеяться, и тогда в нежеланном для экипажа голубом небе жди засаду «мессершмиттов». У Силина острый, наметанный глаз, мгновенная реакция, профессиональное чутье меткого стрелка. За сбитые в бою фашистские самолеты его наградили орденом Красного Знамени.
Взаимовыручка, стремление поддержать товарища в трудную минуту всегда находили ответный отклик, порождали чувство ответственности за общее дело. Член экипажа на земле и в воздухе думал не только о своих делах, но обязательно увязывал их с интересами, задачами экипажа, всей эскадрильи.
«Жизнь состоит из наших поступков», — сказал мне в те далекие дни сорок первого мой второй пилот Петр Русаков. Да, это так. Честные, мужественные поступки, которые они сами даже не считали подвигами, совершали те, кто погиб в бою и кого сегодня нет среди нас. И так тяжело совершить поступок, о котором потом приходится сожалеть: не сделал однажды смелого шага, не спросил свою совесть, когда это нужно. Наверное, у каждого найдется в жизни пусть хоть незначительный поступок, которого бы лучше не было совсем.
На моей памяти в военные годы был один-единственный случай, когда летчик, командир корабля, смалодушничал, попытался уклониться от полета, сопряженного с большим риском. У меня с этим летчиком, не скрою, состоялся крутой мужской разговор. Один на один, без свидетелей... И человек переломил себя, поднялся в воздух, выполнил задание.
Поступки — это наши рейсы в город, который из последних сил, превозмогая голод, холод, артобстрелы, бомбежки, боролся. Поступки всегда означают соприкосновение с чьей-то судьбой. И рука, протянутая кому-то в беде, — это тоже поступок.
Таким поступком стал для каждого из членов четырех экипажей тот декабрьский «слепой» полет.
...Ленинград. Аэродром Смольное. Лютая стужа. На полевом аэродроме, окутанном туманом, бойцы и [247] командиры саперной части, ожидающие посадки. Они только что вышли из боя — обросшие, в помятых, грязных шинелях. Теперь их ожидает трудный полет над Ладожским озером и яростный бой уже на других рубежах, под Тихвином. Они, как и мы, знают о цели нашего полета. Знают, что от них во многом будет зависеть жизнь ленинградцев, судьба города. И эти смертельно уставшие люди готовы без колебаний протянуть руку помощи Ленинграду, выполнить до конца свой солдатский долг.
Рядом у кромки летного поля в небольшом деревянном домике — группки укутанных платками я шарфами ленинградских детей, с безжизненными лицами, огромными недетски печальными глазами. И женщины без возраста, с пергаментными лицами, с которых пережитые лишения стерли даже подобие улыбки. Мы раздаем детям и женщинам сухари, шоколад из неприкосновенного бортпайка. Фашисты пытались задушить Ленинград голодом. Но вопреки предсказаниям фюрера о том, что в город на Неве даже птица не пролетит, сюда ежедневно завозилось по воздуху 200, а в отдельные дни 300 тонн продуктов. Набирала силу, «раскатывалась» ладожская ледовая дорога...
Наши самолеты по сигналу зеленой ракеты взлетали и ложились курсом на Тихвин.
Мог ли я предположить в эти минуты полета из блокадного города, что спустя 4 года доведется мне, в ту пору уже командиру Севастопольского транспортного авиаполка, пролетать над поверженным Берлином и мой второй пилот Абдусамат Тайметов увидит вьющуюся змейку гражданских немцев и воскликнет: «Командир, смотри, это же наши солдаты походные кухни развернули. Немцев кормят».
Да, было от чего разволноваться. Еще несколько дней назад наши бойцы штурмовали Берлин, громили не желавшего сдаваться врага, который почти 4 года терзал нашу землю. И вот дымки наших полевых кухонь и очередь голодных немцев у них... Каким же благородством нужно обладать, чтобы, пройдя через тяготы войны, протянуть руку помощи матерям и детям тех, кто топтал нашу землю, нес смерть нашим людям, думал я, и эти же мысли читал в глазах членов своего экипажа.
Но вернусь в декабрь 1941 года, к тому полету из Ленинграда в Тихвин. Как далеко еще было до нашей [248] Победы! Сколько жизней пришлось положить, сколько невзгод перетерпеть, чтобы настал этот теплый майский день, возвестивший человечеству о безоговорочной капитуляции фашистской Германии.
Но уже тогда, в начале декабря сорок первого, каждый из нас чувствовал — враг будет разбит. Тому были верные приметы. Мир узнал о разгроме отборных фашистских войск под Москвой.
Хорошо сказано — большое видится на расстоянии. Вот я вспоминаю об одном декабрьском полете по воздушному мосту, а память воскрешает сопутствующие этому рейсу картины фронтовой жизни эскадрилий МАОН, которые неразрывно связаны с главной целью наших полетов над Ладогой по трассам воздушного моста — помочь ленинградцам. Воздушный мост — это тысячи тонн продуктов, переброшенных сквозь блокадное кольцо в Ленинград. В большой степени благодаря этой помощи город жил и боролся, ковал победу над врагом.
И тут необходимо сказать: воздушный мост блокадного Ленинграда — это еще и помощь оружием самих трудящихся Ленинграда доблестным защитникам Москвы. Строки из книги «Битва за Ленинград», прочитанные мною много лет спустя после наших полетов над Ладогой, бередят душу: «В грозные для нашей столицы дни воздушным путем из Ленинграда под Москву было переправлено свыше 1000 артиллерийских орудий и минометов, большое количество артиллерийских снарядов и мин, средств связи и т. д.».
Текст телеграммы в Ставку, отправленной маршалом артиллерии Н. Н. Вороновым, всколыхнул в памяти дни, когда мы перебрасывали на самолетах оружие в Подмосковье: «Для борьбы с танками противника Ленинград имеет возможность отправить до 50 тысяч корпусов для 76-мм бронебойных снарядов. В среднем транспортный самолет... может взять 350–370 корпусов. Для переброски 50 тысяч корпусов нужно 138–143 самолето-рейсов. Прошу ваших указаний. Воронов».
«В Москве, — пояснял позднее Воронов в своей книге «На службе военной», — по-видимому, не поверили этим цифрам. Позвонили мне в Ленинград по телефону и попросили еще раз совершенно объективно разобраться: сколько реально ленинградцы могут дать корпусов бронебойных снарядов.
— Учтите, что в них очень нуждаются другие [249] фронты. Подсчитайте и доложите! Сообщите, сколько самолетов требуется для переброски?
Я подтвердил уже сообщенные мною цифры. Вскоре началась переброска этой продукции...
Подвиги ленинградских летчиков еще ждут своего летописца. Благодаря их беспримерному мужеству я смог 30 ноября послать в Москву радостное известие: «Москва, ЦК ВКП(б). 30.11.41. Самолетами из Ленинграда отправлены последние пятнадцать пушек по ноябрьскому плану. Воронов».
С какой гордостью и волнением мы доставляли на своих самолетах орудия, изготовленные для фронта на ленинградских заводах! Это был акт величайшего гражданского мужества — осажденный город не только оборонялся, он еще делал оружие для страны, для обороны столицы.
...Один за другим приземлились на аэродроме под Тихвином транспортные самолеты, доставившие саперную часть. Наши пассажиры, которых изрядно укачало в воздухе, построились у кромки летного поля. Последовала короткая перекличка. И пешим ходом саперы двинулись к передовой, где им предстояло сразу вступить в бой.
А наша группа ЛИ-2 вернулась в Ленинград. На аэродроме к нам подошел рослый, плотный капитан, назвался начальником авиабазы.
— Прошу, товарищи летчики, в столовую...
Я от имени моих товарищей поблагодарил капитана за приглашение и сказал о нашем решении отказаться от обедов в Ленинграде...
— Не беспокойтесь, товарищ капитан, в Хвойной перекусим, — вставил командир корабля Моисеев. — Там нас ждет обед.
Капитан молча пожал нам руки и сразу ушел. Началась посадка пассажиров. Среди них рабочие и специалисты. В те дни ежедневно мы перебрасывали на Большую землю не меньше тысячи ленинградцев. С октября по декабрь летчики Московской авиагруппы, выполняя задание ГКО о воздушной транспортировке специалистов ленинградских предприятий, вывезли из Ленинграда свыше 30 тысяч квалифицированных рабочих. И это еще одна сторона деятельности воздушного моста.
Надо ли говорить, сколь велик был вклад в победу этих наших пассажиров, составлявших цвет рабочего класса Ленинграда. Сотни рейсов с эвакуированными [250] на восток рабочими, специалистами Кировского, Металлического, Ижорского и других заводов обернулись потом эшелонами с танками, пушками, которые нарастающим потоком днем и ночью шли на запад, приближая день Победы.
Чем больше отдаляются дни нашей работы на трассах блокадного Ленинграда, тем отчетливей, рельефней ощущаешь значимость воздушного моста как мощной, многогранной помощи партии, Родины осажденному городу.
Транспортировка из Ленинграда в район Тихвина и Волхова стрелковых дивизий, подразделений морской пехоты, эвакуация на Большую землю рабочих, ученых, детей, женщин, раненых, доставка, опять же по воздуху, оружия в Подмосковье, продовольствия, консервированной крови, почты, медикаментов в Ленинград... За всем этим — патриотический подвиг народа, направляющая рука Государственного Комитета Обороны, Ленинградского обкома партии, Военного совета Ленинградского фронта.
Незабываемы стихийные митинги на аэродроме в Хвойной крестьян окрестных сел, доставлявших на санях мясо, молочные продукты для ленинградцев из личных запасов. Это было проявление человечности, доброты, бескорыстия советских людей. Мы, летчики, участники митингов, просто не представляли тогда всего поистине гигантского объема деятельности местных партийных и советских работников; по обеспечению бесперебойной воздушно-транспортной связи с Ленинградом в осенние и зимние дни сорок первого. И сегодня мы низко кланяемся также простым советским людям, которые в трудных условиях военного времени делали все необходимое, чтобы экипажи транспортных самолетов поднимались в воздух с полной загрузкой.
Конечно, справедливо считают главной фигурой воздушного моста командиров транспортных самолетов, членов экипажей. Но было бы ошибкой умалить значение наших постоянных спутников — летчиков истребителей сопровождения. Мне выпало водить транспортные караваны в Ленинград, И я не могу не сказать слов благодарности нашим «телохранителям» истребителям сопровождения. Это была неоценимая, ударная сила воздушного моста, оберегавшая нас от вражеских налетов. Мы всегда восхищались отвагой наших «ястребков», с которыми встречались в [251] воздухе. Многих летчиков этих самолетов мы никогда не встречали на земле, не знали даже их фамилий.
Как легко «прирабатывались» они к своим спутникам, каким хладнокровием, мастерством обладали, не давая противнику отвлечь себя от транспортных самолетов, увлечься преследованием. Ни на миг не оставляли они вверенные им воздушные караваны.
В этой книге вы прочтете воспоминания бывшего командира 286-го истребительного авиаполка сопровождения Павла Николаевича Баранова. Полк Баранова базировался в блокадном Ленинграде и был придан командованию ВВС Ленинградского фронта. Я могу понять состояние командира полка, или, как его ласково звали пилоты, «бати», который рассказывает о работе своих летчиков первоначального состава полка, из которых в живых осталось всего двое — командир полка и тогдашний командир эскадрильи «ишачков» Алексей Герасимович Татарчук. Его воспоминания в этой книге тоже нельзя читать без волнения. Погиб, отводя беду от транспортных караванов, целый боевой истребительный полк отважных пилотов, отличных 20-летних парней.
И стоит лишь всколыхнуть память, как она подсказывает все новые и новые события, имена друзей, погибших на воздушных дорогах войны. Среди них — мой надежный друг бортмеханик Иван Лютый. Никогда уже не увижу его — высокого, чуть сутулящегося, с добрыми, всегда немного печальными глазами. Очень тосковал Иван по своей семье, по детям. Все мечтал, какими они будут, когда вырастут. Не дожил он до этих дней.
Посмотри на себя, молодой мой современник, его глазами, глазами не пришедшего с войны бортмеханика Ивана Лютого, и ты поймешь многое.
«Не тот патриот, кто говорит о Родине, а тот, кто готов отдать за нее жизнь». Эти слова произнес вскоре после того декабрьского полета в Тихвин на митинге в Хвойной бортрадист нашей эскадрильи П. Я. Фомин. И так случилось, что Петр Фомин в критической ситуации доказал, что его слова не расходятся с делом. На этот раз мне пришлось лететь на задание ночью в тыл врага на самолете Георгия Бенкунского, с его экипажем.
На обратном пути в Хвойную ночью мы проходили линию фронта, когда наш самолет попал под интенсивный обстрел зенитной артиллерии противника. [252]
Меня ранило в лицо и плечо. Безжизненно повис в кресле второй пилот А. А. Осипян. В проходе без движения застыл бортмеханик М. Ф. Кривенчук, получивший, как и Осипян, тяжелое ранение в голову. Досталось и самолету. Осколки снаряда искорежили носовую часть фюзеляжа, перебили гидросистему и частично повредили электрорадиоаппаратуру.
И вот здесь-то проявил себя Петр Фомин. Действовал он быстро, хладнокровно. Оттащил раненых в пассажирский отсек, оказал им первую помощь. А лететь до Хвойкой — час! Острая боль пронизывала мою правую руку. Коснулся плеча — и потемнело в глазах. Кровь сочилась сквозь гимнастерку. Обволакивала слабость — того и гляди потеряю сознание. Фомин радировал на базу — самолет подбит, почти все ранены. Говорить мне трудно, кивнул головой на сиденье второго пилота: мол, садись, Петр, за второго летчика. Фомин никогда не водил самолет. Но выхода не было. Петр понял без слов, что ему надо делать — следить за каждым моим жестом, помогая вести самолет. И оказался способным учеником. На какие-то мгновения я терял сознание, и он брался за штурвал. Чудом дотянули до Хвойной.
Над аэродромом сделали круг. Вдруг снова на доли секунды померкло сознание, и я не смог сделать расчет на посадку. Разворачиваюсь и снова захожу на посадку... Даю знак: выпустить шасси. Но гидросистема перебита. К счастью, шасси выпали сами. Наконец почувствовал спасительную твердь земли. Но радоваться рано — отказали тормоза, а впереди лес. Хорошо, что колеса зарылись в песок. Машина встала буквально в нескольких метрах от деревьев. Слышу отчаянно сигналит санитарная машина. Фомин помог мне выбраться из пилотской кабины. Я двинулся было к выходу, но тут же потерял сознание.
Куда бы ни доводилось летать в годы войны летчикам Московской авиагруппы — в глубокий тыл врага, на разведку, к партизанам Белоруссии, Украины, Крыма, на помощь окруженным и наступающим частям или по воздушному мосту блокадного Ленинграда, — мы всегда думали, мечтали о победе, верили в нее и, как поется в песне, приближали этот день как могли. Летать, летать и летать! Вот желание, владевшее нами.
В первый день нового, 1942 года, когда мы только-только перелетели из Хвойной в Москву, на [253] Внуковский аэродром, мне поручили выполнить срочное задание Ставки — вылететь на оккупированную фашистами территорию и разбросать листовки, сообщавшие о разгроме фашистских полчищ под Москвой.
Дата добавления: 2015-09-30; просмотров: 43 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |