Шумной толпой вваливались мы в гостиную и прямо в летной одежде располагались кто на креслах, кто на стульях и диване, а кто и на ковре, постеленном на полу. Константин Александрович снимал свой кожаный реглан и садился за рояль. Обычно эти его импровизированные концерты начинались с Лунной сонаты Бетховена. Как он играл! Мне кажется, такой глубокой и проникновенной музыки я больше никогда, не слышала. Заместителем командира по летной части был отличный летчик капитан Александр Данилович Калина, среднего роста, широкоплечий, быстрый, энергичный человек с необыкновенно развитым чувством юмора.
Сразу решив испытать меня в деле, Калина сказал Бухарову:
— Сегодня в ночь лечу в тыл противника. Готов взять Лисикову вторым пилотом.
Бухаров не возражал. После этого первого ночного полета моя судьба оказалась накрепко связанной с боевой деятельностью 1-го авиаполка. Меня назначили в экипаж капитана Г. Иванова. В тот же день мы получили задание вылететь в Ленинград.
Едва сдерживая волнение и переполнявшее сердце чувство радости, что я наконец лечу в Ленинград, слушала я указании командира о предстоящем полете.
На аэродроме Внуково в те дни круглые сутки не умолкал гул моторов. Одни самолеты шли на посадку, другие выруливали на старт, взлетали, делали прощальный круг над аэродромом и уходили по своим маршрутам, третьи готовились к вылету. И так непрерывно, день за днем, неделя за неделей.
Задолго до вылета пришла я на аэродром. Надо [211] было подготовить полетную карту, получить документы на груз (2,5 тонны продуктов предстояло доставить в Ленинград), проверить подготовку экипажа и самолета, проследить за погрузкой.
В штурманской комнате взяла маршрутную карту и долго рассматривала ее. Все, что увидела на ней, знакомо до деталей. Я могла бы по памяти нарисовать все пункты, дороги, озера, реки, нанесенные на этой карте. И тем не менее смотреть на нее в те минуты было для меня истинным удовольствием. Представилось, что я уже лечу в Ленинград и перед глазами проносятся и мелькают давно знакомые картины местности, над которой много раз приходилось пролетать прежде...
Но меня ждали дела и, оборвав нахлынувшие воспоминания, взялась за аэронавигационные расчеты, Потом получила документы на груз и стала их внимательно просматривать. «Вот они, продукты для ленинградцев», — подумала я. Радовалась, когда читала проставленные в накладных названия и количество продуктов. Я невольно заторопилась к самолету, а потом, не сдержав нахлынувшего волнения, побежала вприпрыжку. Остановилась невдалеке от самолета, подумав про себя: «Ну и девчонка! Что скажут члены экипажа, если увидят?»
К самолету подошла степенным шагом. Первым встретила бортмеханика. Он уже прогрел моторы и выходил из самолета. Познакомились. Поднялась в самолет. Бортрадист сидел в своей рубке и отстукивал ключом, проверяя рабочую волну и настраиваясь. При моем появлении встал и представился. Назвав себя и перебросившись с бортрадистом несколькими словами о предстоящем полете, я подошла к пулемету УБТ. Бортстрелок, забравшись на тумбу, вращал турель, осматривал и опробовал пулемет, с силой отводя затвор и щелкая им; затем стал укладывать ленту в патронный ящик. Увидев меня, приветливо поздоровался кивком головы и спустился вниз.
«Ну вот, видишь, как все хорошо, — стала успокаивать себя. — Ребята отличные. Встретили так, будто всегда с ними летала».
Подъехала машина с грузом. Началась погрузка. В самолет укладывали ящики, коробки, мешки с различными продуктами. Погрузку закончили быстро.
— Ну как, освоились? — спросил подошедший Командир экипажа Г. Иванов.[212]
— Познакомилась, — ответила я. — Осваиваться буду в полете.
Дальше все шло, как обычно: взлет, полет по маршруту... В общем, полет как полет, без приключений и происшествий, Конечно, не все полеты в Ленинград были такими спокойными, как первый. Но именно первый вылет запомнился больше других, наверное, потому, что он стал переломным рубежом в моей летной судьбе. Вскоре меня назначили командиром экипажа. Часто приходилось мне вывозить детей из блокадного Ленинграда. Обычно самолеты с ребятишками отправлялись с аэродрома Смольное. Начальник аэропорта М. Цейтлин четко организовал здесь работу. Делами эвакуации занимался В. Загорский, очень заботливый человек. У каждого из нас, членов экипажа, сердце сжималось от боли, когда мы видели ленинградских детей. Бортрадист Георгий Морозов переживал молча. Бережно передавал детей бортрадисту Виктору Смирнову, стоявшему на пороге кабины. Виктор был моложе нас всех и своей душевной боли скрыть не умел, нервничал, суетился, поторапливал Морозова. Находясь в грузовой кабине, я принимала от Виктора малышей. Если ребенок мог сидеть, устраивала его на боковой скамейке, а если он был слишком слаб, укладывала на пол, на расстеленные теплые чехлы от моторов. Возьмешь его на руки и веса почти не чувствуешь. Посмотришь на него и никак не поймешь, сколько же ему лет.
И еще одно запомнилось (и это, пожалуй, самое страшное) — дети молчали. На аэродроме редко бывает тихо. Обычно гудят моторы. Но жесткая необходимость экономить бензин заставляла нас выключать моторы сразу посте посадки, и тогда наступала тишина. И вот однажды именно в такой момент меня словно обухом по голове ударило — дети, которых я привезла, молчали. Ей слова, ни звука! Только их глазг следили за каждым нашим движением.
Многим летчикам приходилось вывозить ленинградских ребятишек, и случалось в этих полетах всякое. Немало взволнованных рассказов о встречах детьми блокадного Ленинграда и о полетах с ними через Ладогу слышала я от своих товарищей.
Вот что писал своей жене командир корабля Алексей Куликов:
«Мы везли детей из блокадного Ленинграда. Как всегда в таких случаях, экипаж отдал им весь свой [213] хлеб, который мы специально сохранили для них от завтрака. У нас есть поднос, на который я положил хлеб и отдал мальчику постарше, чтобы он сам разделил его на всех. Мальчик стал резать хлеб на маленькие и очень ровные порции. Ленинградские дети умели это делать. Разрезав хлеб, он стал обносить детей и, когда на подносе осталось всего две порции, вдруг замедлил шаг. Оказалось, что когда он делил хлеб, то забыл посчитать себя и остался обделенным. После того как последние порции были отданы, мальчик остановился и растерянно посмотрел на пустой поднос, не зная, что делать. Но дети все сразу поняли. Маленькая худенькая девочка первой подошла к мальчику, отломила от своей порции малюсенький кусочек хлеба и положила на поднос. Следом за ней стали делать это и другие... Через 2–3 минуты на подносе выросла горка маленьких кусочков хлеба. Глаза мальчугана светились радостью и достоинством.
Это были дети блокадного Ленинграда — маленькие, но мужественные граждане большого героического города! Все это надо было видеть, чтобы понять благородное величие их духа».
Мне женщине, было особенно тяжело и больно смотреть тогда на ленинградских детей. От одного их вида сжималось сердце. И сейчас, когда я вижу счастливых маленьких ленинградцев на улицах и площадях, в скверах и парках, в школах и Домах пионеров, мне невольно вспоминаются дети блокадного Ленинграда. Многие из них ушли из жизни, не прожив и нескольких лет.
Летать в Ленинград приходилось часто. В августе сорок второго года наша дивизия получила задание перевезти в Ленинград продукты и некоторые материалы. В группу включили наиболее опытные экипажи, летавшие в блокадный Ленинград. Вел ее Александр Калина. В Тихвине мы дозаправились. До Ладожского озера летели на высоте не более 100 метров. Корабли у нас были закамуфлированы в зеленый цвет и в полете над лесными массивами с высоты делались незаметными.
Над Ладожским озером, как обычно, снизились до бреющего и летели плотным строем и на повышенной скорости, чтобы побыстрее проскочить этот самый опасный участок пути.
Мой самолет занимал третье место слева в строю «клин». Во время полета над озером все внимание я [214] сосредоточила на впереди летящем самолете. Того и гляди врежешься в его крыло. И с воды глаз не спускала, чтобы не задеть винтами вздымающиеся под нами волны. Левой рукой держала штурвал, правую — на секторе газа: приходилось все время то прибавлять, то убавлять обороты моторов, чтобы поддерживать установленную дистанцию. Хорошо еще, что второй пилот помогал поддерживать штурвал.
Когда проходили середину Ладоги, бортмеханик доложил:
— «Юнкерсы» бомбят наши морские корабли. Над озером воздушный бой!
У меня не было возможности следить за этим боем, лишь бросила несколько быстрых взглядов туда, куда указал механик. Увидеть мне ничего не удалось, а вот треск пулеметов и звук пушечных выстрелов услышала. Заметила в отдалении и разрывы снарядов береговых зенитных батарей. И снова все внимание сосредоточила на впереди летящем самолете.
Но вот заработал наш верхний турельный пулемет УБТ, и самолет сильно затрясло.
— Атакуют «мессершмитты»! Пара! — доложил бортмеханик и побежал к боковому «шкасу».
По атакующим «мессерам» огонь открыли все наши экипажи, и фашисты, встретив такой решительный отпор, отвалили в сторону и больше к нам не приближались.
Когда приземлились на аэродроме Смольное, между командирами экипажей завязался оживленный разговор об активизации фашистских истребителей над Ладожским озерам. Внимательно выслушав мнение товарищей, Александр Калина сказал:
— Будем вновь ставить вопрос о разрешении ночных полетов в Ленинград.
Возвратившись в Москву, он написал докладную командиру дивизии полковнику В. Короткову:
«Чтобы довести до минимума возможные потери с нашей стороны, предлагаю: участок Тихвин — Смольное — Хвойная проходить ночью. Для этого от Тихвина до станции Ладожская, где участок линии без изломов, установить фонарь любого цвета. От станции Ладожская до аэродрома Смольное 6 минут летного времени. Посадочных сигналов не ставить, так как на самолете ЛИ-2 есть посадочные прожекторы. Таким образом, отпадает нужда в истребителях [215] сопровождения, а это значит — экономия горючего, моторесурса и материальной части истребителей. Мы же избавляемся от встреч с противником».
Эти предложения А. Калины были приняты, и мы стали летать в осажденный Ленинград и ночью.
Ночные полеты не были легкими. Зато никакого сомкнутого строя. Никакого бреющего! Летели обычно рассредоточение по времени, на высоте не менее 100 метров. Ладогу тоже удавалось проходить и легче и безопаснее.
Один из таких ночных полетов мне хорошо запомнился, потому что происходил он в ночь под Новый, 1943 год. Когда мы прилетели в Ленинград, до Нового года оставалось еще несколько часов. Каждому из нас хотелось успеть до 12 часов разнести посылки своим родным и близким наших товарищей. Эти просьбы мы всегда выполняли самым добросовестным образом, конечно, когда для этого оставалось время. В те дни, когда мы находились на аэродроме в Ленинграде всего 15–20 минут и не имели возможности навестить не только родных наших товарищей, но и своих близких, мы просили рабочих и служащих аэродрома отнести посылки. И не было случая, чтобы хоть одна посылка пропала. А ведь эти рабочие сами голодали и во время погрузки, поднимая, например, мешки с мукой, слизывали языком с ладоней мучную пыль от мешков.
В ту новогоднюю ночь нам не надо было торопиться. Мы забрали посылки и разошлись по адресам, договорившись о встрече на аэродроме перед наступлением Нового года...
Когда я вернулась на аэродром и вошла в комнату, где мы договорились встретить и отметить Новый год, то буквально застыла от изумления. Все было сделано с любовью и старанием. В комнате приглушенный, с цветными переливами свет, по стенам развешаны еловые ветки с самодельными, но оригинальными и красивыми игрушками. Стол тоже накрыли не без выдумки. Продукты, которые мы специально привезли с собою из Хвойной для новогоднего праздника (а это был наш небогатый сухой паек), красиво разложены на тарелочки. Около каждой лежали маленькие елочки с привязанными к ним скромными новогодними подарками...
Наш первый тост мы подняли за ленинградцев, за мужество, за победу![216]
И особенно меня тронул кульминационный момент нашего скромного торжества, когда на подносе принесли два пирожных для дам (в экипаже командира корабля Б. Александрова бортрадистом была Аня Беккер-Попова). Они были сделаны из кусочков хлеба, а сверху сгущенным молоком старательно и точно выведены контуры Адмиралтейства.
Куда только не летала я в годы войны на самолете ЛИ-2, каких заданий не выполняла! В районы действий наших войск, в тыл противника к партизанам, в блокадный Ленинград. Летала в одиночку, в больших и малых группах. На каких только аэродромах не встречала я своих боевых товарищей!
С тех пор прошло много лет. Немало товарищей погибло в годы войны, других унесли фронтовые раны, болезни. Но и сейчас в аэропортах многих городов страны еще работают ветераны 10-й гвардейской авиадивизии ГВФ (ранее Московской авиагруппы особого назначения), люди, беззаветно преданные своей Родине и влюбленные в авиацию. Ни один из них не должен быть забыт.
Вот уже более 20 лет собираю я воспоминания и другие материалы о ратных подвигах боевых товарищей — скромных и незаметных тружеников воздушных трасс, о летчиках Московской авиагруппы особого назначения и Особой северной авиагруппы, которые по заданию Государственного Комитета Обороны осенью и зимой сорок первого года совершили тысячи рейсов с продуктами в блокированный Ленинград, а обратно — с эвакуируемыми ленинградцами.
С первых дней фашистской блокады до конца декабря сорок первого непрерывно, день за днем, за рейсом шли транспортные самолеты по трассе воздушного моста в Ленинград и обратно, на Большую землю. В последние дни декабря эскадрильи Московской авиагруппы ГВФ особого назначения произвели свои последние полеты в Ленинград и возвратились на родной московский аэродром Внуково. Но полет: самолетов нашей дивизии в осажденный Ленинград HI этом не прекратились. Они продолжались на протяжении всего периода его героической обороны. Изменились лишь характер и частота полетов. Обстановка в городе постепенно улучшалась, что позволило перейти от ежедневных и очень интенсивных челночных [217] полетов к периодическим полетам по ладожской трассе.
Наши летчики в 1942 и в 1943 годах доставляли городу военные грузы, медикаменты, продукты, консервированную кровь, почту, литературу, а из Ленинграда вывозили тяжелобольных и раненых воинов и жителей.
Только в течение 1942 года летчики нашей дивизии произвели 2457 вылетов в осажденный Ленинград. И в этом году связь Ленинграда с Большой землей осуществлялась зачастую по воздуху. В такие периоды командование дивизии снова выделяло большие группы транспортных самолетов для полетов в Ленинград и таким образом помогало обеспечивать город всем, необходимым.
Весной 1942 года, например, летчики нашей дивизии перевозили в Ленинград семена и рассаду для огородов. Эти перевозки кто-то из летчиков очень метко назвал операцией «Редиска».
Каждый, кто жил в те дни в блокадном Ленинграде, помнит решение Ленгорисполкома о развитии огородничества. Это было очень мудрое решение — вскопать, засеять и засадить каждую пядь пустующей ленинградской земли картошкой, капустой, луком, чесноком, морковью, свеклой, редиской и другими овощами. Но для этого городу требовалось огромное количество различных огородных семян и овощной рассады. По железным дорогам в сторону Ленинграда со всех концов кашей страны пошел сплошной поток мешков с семенами и ящиков с рассадой овощных культур. Горы этих драгоценных грузов ждали отправки на станциях железных дорог и аэродромах.
Шел апрель месяц. Лед на Ладоге уже растаял. Единственной дорогой в это время оставалась воздушная, И несмотря на то, что самолеты нашей авиадивизии ГВФ были заняты выполнением важных правительственных заданий, летчики оказали помощь ленинградцам. В течение нескольких дней экипажи Н. Чернышева, В. Литвинова, Д. Жителева, Д. Грушевского, Ф. Ильченко и других командиров кораблей перевозили в Ленинград семена и рассаду, которые были для ленинградцев в те дни настоящим эликсиром жизни. Вскоре зазеленели многочисленные ленинградские огороды, вызывая радостные улыбки на лицах измученных блокадой людей. Эти огороды спасли многие тысячи жизней. [218]
С каждым днем все дальше уходят в историю события минувшей войны. Но все больше и больше обе, дисков и памятников поднимается на местах великих сражений за нашу любимую Родину. Это зримая и вечная память о былых боях и героических подвигах.
Только в небе нет ни могил, ни обелисков, ни памятников. Зато в сердцах людей память о погибших сохранится навечно!
Д. Ермаков. Крылом к крылу
Во второй половине марта 1942 года группу сержантов — выпускников авиашколы, насчитывавшую 60 человек, направили на Ленинградский фронт. В ней находился и я. Получив необходимые документы, мы быстро собрались в дорогу. После дорожных мытарств в начале апреля наконец-то добрались до Волхова. Дальше дороги не было.
Несколько дней с тоской провожали мы взглядами пролетавшие мимо самолеты. Потом послали на аэродром делегацию для выяснения обстановки. Помог нам командир базировавшегося на этом аэродроме 154-го истребительного авиаполка подполковник А. А. Матвеев. Он связался с Ленинградом, доложил командованию о прибытии нашей группы и приказал утром всем быть на аэродроме.
Чуть свет мы собрались и ушли на аэродром. Вечером три транспортных самолета ЛИ-2 увезли нас в Ленинград. Летели очень низко. Стояла легкая дымка В небе плыли кучевые облака.. Ладога еще была скована льдом. Тогда мы еще ничего не звали ни о воздушном мосте, ни о тех, кто обеспечивает его деятельность, но хорошо прочувствовали, что такое полет в Ленинград по воздушному коридору через Ладогу на большом транспортном корабле. Как и другие пассажиры, не сразу заметили, что нас сопровождают истребители. Полет прошел спокойно. Вражеские истребители не появлялись. Самолеты произвели посадку на аэродроме Смольное. До станции Ржевка добирались пешком, дальше ехали трамваем.
Приехали в штаб 7-го истребительного авиакорпуса. Нас уже ждали и сразу стали распределять по полкам. [219]
Утром за нами прибыли машины. Моих трех товарищей и меня увезли на аэродром, где размещался 123-й истребительный авиаполк. Едва мы подъехали, как появился фашистский разведчик «Хенкель-126». Он прошел над летным полем, обстрелял из пулеметов не успевших укрыться людей и улетел.
Разместили нас в доме отдыха летного состава, Сержантов Коряга, Ляхова и меня зачислили в эскадрилью, которой командовал капитан Иван Дмитриевич Пидтыкан. Но в этой эскадрилье мы пробыли совсем недолго. Вскоре всех нас откомандировали в 286-й истребительный авиаполк.
На новый аэродром мы прибыли в конце мая. Весна уже вошла в полную силу. Зазеленели поля, луга и леса. В садах зацвели яблони и вишни, благоухали распустившиеся кусты сирени. Над аэродромом вовсю заливались, жаворонки и только что прилетевшие ласточки.
Вместе с нами в полк прибыло еще пять молодых летчиков, в основном выпускников нашей авиашколы. Нас представили командиру полка майору П. Баранову. После знакомства и краткой беседы он сказал, что все мы зачисляемся в третью, особую (это слово командир подчеркнул) эскадрилью. Почему эскадрилья названа «особой», он не объяснил.
Следом за нами в эту заново формирующуюся эскадрилью зачислили прибывшего в полк старшего лейтенанта Владимира Костикова — бывалого летчика, участвовавшего в воздушных боях в составе 153-го истребительного авиаполка, который перевели под Москву. Костиков поселился вместе с нами и первое время был нашим командиром: водил нас строем на аэродром, в столовую.
Назначенный командиром эскадрильи майор Аполлинарий Соловьев прибыл несколько позже. Но еще до его прибытия мы были наслышаны о нем как о боевом летчике и опытном командире. С прибытием комэска работа по формированию эскадрильи пошла интенсивнее, один за другим стали прибывать летчики и техники.
В один из июньских дней у нас появился лейтенант И. Ф. Козлов с орденом Красной Звезды на гимнастерке. Человек он был разговорчивый, веселый и остроумный, любил пошутить и побалагурить. Среди летчиков слыл большим насмешником. [220]
После Козлова в эскадрилью прибыл старший лейтенант Р. Т. Бойцаев — тоже летчик с боевым опытом. По национальности он был осетином, но по характеру на кавказца похож мало — медлительный, неразговочивый и замкнутый.
Комэск сформировал звенья. Сержантов Kopжа, Ляхова и меня включили в звено Костикова, других молодых летчиков — в звенья Козлова и Бойцаева. Стали поговаривать о полетах, хотя самолеты еще не прибыли и никто не знал, чем будет заниматься наша эскадрилья.
Пока шло формирование, техники и механики не покладая рук колдовали возле видавших виды истребителей И-153 («чаек»), которые стояли в кустах на краю аэродрома. Вид у них был совсем не боевой — истерзаны до последней степени. Мы даже не могли предположить, что именно на них-то и придется нам воевать.
«Чайки» оставил 14-й истребительный авиаполк, отправленный на переформирование и переучивание Для полетов на новых советских истребителях. Фактически они были списаны. Но поскольку самолетов не хватало, решили восстановить хотя бы некоторые из оставленных. Авиационные техники и механики во время войны проявили себя настоящими кудесниками. Бывало, увидишь их возле какой-нибудь груды дерева и дюраля и удивляешься, что они с этой рухлядью возятся. А придешь через недельку — и диву даешься: стоит перед тобой красавец истребитель, как новенький. Наши техники и механики сутками не уходили от самолетов и своими руками, без каких-либо станков и сложных приспособлений творили эти чудеса.
К середине июня эскадрилью сформировали. К этому времени технический состав сумел восстановить несколько «чаек», и начались тренировочные полеты, продолжавшиеся почти месяц.
В июле сорок второго эскадрилья перебазировалась на полевую летную площадку, расположенную невдалеке от нашего, полкового аэродрома. Почти рядом с ней примостилась небольшая деревенька. Кругом раскинулись открытые широкие поля и обширные заболоченные просторы. Летное поле здесь было покороче полкового, но пошире. Наши восемь «чаек» размещались в капонирах: никаких подходящих естественных укрытий поблизости не нашлось. Летный [221] технический состав устроился на жительство в деревеньке.
Все мы не имели ни малейшего представления о предстоящей боевой работе. Знали, что летчики полка сопровождают транспортные самолеты, летающие в Ленинград, но поскольку нашу эскадрилью называли особой, мы считали, что и задание ей дадут особое, не такое, как другим эскадрильям полка. Поговаривали, что эскадрилья будет разведывательной. Но вот настал день в середине июля, когда задача эскадрильи определилась. Нам поручили сопровождать и прикрывать транспортные самолеты, перевозившие из Ленинграда и в Ленинград людей и важные грузы по воздушному коридору через Ладожское озеро.
К этому времени мы уже хорошо знали, какую неимоверно тяжелую зиму пережил Ленинград и сколько жизней горожан унесли голод, непрерывные артиллерийские обстрелы и бомбежки. Поэтому рвались в бой с фашистами, и кое-кто из нас посчитал такое задание проявлением недоверия к молодежи. Но после первых же полетов на сопровождение транспортных самолетов те, у кого закрались такие мысли, начисто выбросили их из головы.
На конечных пунктах маршрутов случались небольшие паузы-»перекуры», после которых мы опять сопровождали транспортные самолеты в Ленинград по этому же маршруту.
На различных полевых аэродромах базировались 154, 196 и 159-й истребительные авиаполки. В них было немало замечательных летчиков: П. Покрышев, П. Пилютов, А. Чирков, А. Булаев, П. Лихолетов, В. Зотов. Мало кто из фашистских асов проявлял желание встретиться в воздухе хотя бы с одним из этих храбрых советских воздушных бойцов. Быстро подрастали и все ярче проявляли себя и мои талантливые сверстники: В. Серов, В. Веденеев, А. Горбачевский, А. Билюкин, А. Бабаев, — с ними мне не раз приходилось встречаться как в воздушных боях, так и на фронтовых аэродромах. С некоторыми из них мне впоследствии довелось вместе сражаться в составе 159-го истребительного авиаполка.
На «чайках» очень удобно сопровождать транспортные самолеты. Скорость «чайки» — 240, а ЛИ-2–220 километров в час. Мы летели с ними рядышком, крыло к крылу, особенно в плохую погоду. Они все время видели нас, мы — их. Экипажи транспортных [222] самолетов были довольны таким взаимодействием. Да и для боя с вражескими истребителями «чайки» вооружены неплохо: по 6–8 «эресов» под плоскостями и по четыре пулемета. Вместе с бортовым вооружением транспортных самолетов, особенно с их крупнокалиберными пулеметами, это большая сила. Я не знаю ни одного случая, чтобы фашистам удалось сбить хотя бы один транспортный самолет из тех, которые мы сопровождали.
Вот такие челночные полеты из Ленинграда и обратно в Ленинград и стали с середины июля 1942 года главной боевой работой летчиков нашей эскадрильи.
Первое время я летал ведомым командира звена старшего лейтенанта В. Костикова, а когда набрал опыта, сам стал старшим летчиком и ведущим. Ведомым у меня был мой однокашник и друг Василий Ляхов. На земле Вася слыл человеком очень спокой ным, выдержанным. Натуру имел романтичную: много мечтал, любил поэзию, хорошопел, особенно арии из оперетт. В воздухе резко менялся: смелый, находчивый, дерзкий и мужественный летчик. Позже мы вместе с ним летали и воевали в 159-м полку. Там в тяжелом воздушном бою Вася погиб.
В нашем же звене летал и сержант Корж — тоже мой однокашник и хороший товарищ. Человеком он был вспыльчивым, но отходчивым. Летчиком слыл смелым, напористым, частенько лез на рожон, любил рисковать. Корж после меня летал ведомым у Костикова. Позже как он, так и Костиков погибли во время воздушных боев при сопровождении транспортных самолетов.
Из звена лейтенанта И. Козлова помню сержанта Василия Семенова, отважного летчика, под стать своему командиру. И Козлов и Семенов были веселыми жизнерадостными, никогда не унывающими парнями и прекрасными воздушными бойцами. Но тоже оба не дожили до светлых дней нашей победы — сложили свои головы, сражаясь позже в составе 29-го гвардейского истребительного авиаполка.
На сопровождение транспортных самолетов мы летали не звеньями, а смешанными группами. Свою эскадрилью считали одной семьей. Мы вместе не только воевали, но и жили: ходили в столовую, отдыхали после полетов, делили все радости и невзгоды проводили часы досуга, отмечали праздники. Да [223] и вообще, в авиации эскадрилья — это наиболее сплоченный коллектив.
Каждая эскадрилья имела свою историю, традиции и своих героев. Даже детали одежды летчиков, их манеры, организация повседневного быта отличались в разных эскадрильях.
Когда смотришь сейчас кинофильмы «Хроника пикирующего бомбардировщика» или «В бой идут одни старики», многое вспоминается из собственной боевой жизни на Ленинградском и Карельском фронтах. Особенно памятны воздушные схватки с фашистскими истребителями, в которых пришлось участвовать.
В первой половине сентября 1942 года рано утром наша четверка в составе старшего лейтенанта В. Костикова, у которого я был ведомым, лейтенанта Козлова и его ведомого сержанта Коржа вылетела на сопровождение девятки транспортных самолетов. Мы пристроились к группе, как всегда, в районе своего аэродрома и взяли курс на мыс Осиновец.
Девятка ЛИ-2 летела на высоте менее 100 метров, мы — парами по бокам метров на 50 выше. Костиков и я слева, Козлов и Корж — справа. До Ладоги шли спокойно, но посматривали вокруг, чтобы не прозевать вражеских истребителей.
«Скоро Ладога, — прикинул я по карте, — надо смотреть в оба. Погодка сегодня для вражеских истребителей что надо».
Только подошли к озеру, показалась шестерка Ме-109. Они шли на высоте растянутым пеленгом и не перестраиваясь, ринулись в атаку на нашу группу. Покачав машину с крыла на крыло, что означало «вступаю в бой», я развернул ее в сторону атакующих. Иду на них в лобовую. Такова моя роль в группе. Под плоскостями 8 «эресов» (реактивных снарядов), вокруг мотора 4 «шкаса». Пугнуть «мессеров» есть чем. Навожу по прицелу, высчитываю расстояние (на земле и то не так просто высчитать). «Эресы» — взрывного действия. Устанавливаю для взрыва дистанцию 1000 метров и опять навожу. Стараюсь прицелиться как можно тщательнее. Расчеты почему-то отходят на второй план...
— Сейчас, сейчас! — выжидая, приговариваю я и нажимаю на кнопки пуска. — Раз, два, три, четыре, — Считаю в такт с выстрелами. От каждого пущенного снаряда «чайка» дергается. В сторону атакующих [224] «мессеров» один за другим метнулись огненные хвосты. Вижу, что «эресы» прошли мимо, хотя и взорвались около «мессеров». От моего залпа фашисты шарахнулись в стороны, засуетились, словно растревоженные осы. Сбить не сбил, но строй нарушил.
— Ну и мазанул! Жаль «эресы», — посетовал я.
Фашисты разделились на пары, и одна из них вновь пошла в атаку.
Не успев пристроиться к своему ведущему, я снова развернул свой самолет в сторону атакующих. Теперь у меня только пулеметы. Пара «мессеров» идет прямо на меня.
— Ну давайте, давайте! — говорю я в горячке боя и, немного выждав, нему сразу на все четыре гашетки — из пулеметных стволов шарахнуло пламя. «Мессеры» бросились в разные стороны.
Оглянулся, а один уже ко мне в хвост пристраивается и бьет то из пушек, то из пулеметов. Два шнура трассирующих очередей так и протянулись от него к моему самолету. Я — в крутой вираж. «Мессер» проскакивает, уходит вверх. Там на высоте кружат и остальные. Боятся «эресов»!
Осматриваюсь. Пора догонять своих. Транспортный караван впереди километрах в двух. Костиков, Козлов и Корж с ним.
Дата добавления: 2015-09-30; просмотров: 32 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |