Регулярные рейсы советских транспортных самолетов не остались не замеченными врагом. Едва воздушный мост начал действовать, буквально на второй день вдоль его трассы стали появляться целые группы «мессершмиттов».
Не обходилось, конечно, без потерь. Как трудно было смириться с мыслью, что вот несколько часов назад разговаривал с боевым товарищем, сидел с ним в столовой за одним столом, и вот его уже нет с нами! Только сознание того, что с каждым днем мы становимся крепче, что с каждым днем удары Советской Армии по врагу становятся сильнее, помогало пережить горечь утрат.
За свою боевую работу получали мы награды Родины. Но высшей наградой для нас была благодарность ленинградцев за помощь, которую мы им оказывали, охраняя воздушный мост, слова признательности экипажей транспортных самолетов, которые мы сопровождали и ни разу не подвели.
У меня сохранилось письмо однополчанина, Героя Советского Союза подполковника запаса Александра Петровича Савченко. В нем описывается один полет, участником которого был автор письма.
Однажды, пролетая над Ладожским озером, рассказывает Савченко, наш летчики заметили, как [53] фашистские «мессершмитты» на бреющем полете обстреливали баржи с людьми.
Самолетам сопровождения категорически запрещалось оставлять без прикрытия транспортные машины, Но разве могли они оставаться безучастными зрителями в таком случае, как этот. Николай Кузнецов — он был старшим в группе — качнул крыльями: внимание! Все поняли его команду. ЛИ-2 буквально прижались к воде, видя, что летчики приняли неожиданное решение, и истребители заняли положение сверху, изготовившись для атаки.
«Не очень весело, видимо, было лететь нашим транспортникам над водой на такой малой высоте, да еще при плохой погоде», — пишет Александр Петрович.
В это время фашисты заметили большую группу наших самолетов, оставили в покое баржи и буксировавшие их корабли и ринулись на советские истребители. Нельзя было медлить ни секунды. Николай Кузнецов открыл огонь по ведущему. Остальные наши летчики также нажали на гашетки пушек. Снаряды настигли один из «мессершмиттов», и он рухнул в воду. Остальные не рискнули продолжать нападение. Покружив вокруг нашей транспортной колонны, убрались восвояси.
«Когда мы приземлились на Комендантском аэродроме, — вспоминает далее Савченко, — летчики, выскочив из своих ЛИ-2, подбежали к нам со словами:
— Молодцы, истребители!
— Мы уж боялись, что заставят нас фашисты выкупаться в Ладоге.
А я смотрел на них и думал: „Какие же вы молодцы, ребята! Каждый день по нескольку рейсов под угрозой встреч с противником — и ни тени страха...».
К этим воспоминаниям Александра Петровича Савченко хочется добавить несколько слов. Может показаться, что и боя-то вроде не было. Бросилась пара «мессершмиттов» в атаку на троих получила отпор, остальные отступили. Но это только на первый взгляд выглядит просто. На самом деле все обстояло сложнее. Фашистских самолетов было около десятка. Атаковавшая наших летчиков пара — своего рода разведка. Если бы советские летчики промедлили «транспортникам» пришлось бы худо: фашисты набросились бы на них со всех сторон. [54]
Фашистские летчики, как правило, появлялись над Ладогой большими группам, и мы почти всегда вступали в бой с противника, превосходившим нас численностью.
На войне пришлось повидать многое. Но когда в транспортных самолетах привозили исхудавших, с восковыми личиками ленинградских ребятишек, отправляемых на Большую землю, сердце сжималось от боли. Все рвались в бой.
Транспортные самолеты вывозили на Большую землю артиллерийские и «эресовские» снаряды, противотанковые мины, сделанные руками ленинградских рабочих. Потом на трассе воздушного моста появился отряд самолетов ТБ-3, которые доставляли из Ленинграда в Подмосковье артиллерийские и минометные установки. Рабочие Ленинграда в тяжелейших условиях блокады делали оружие, которое из города-фронта по воздуху перебрасывалось под Москву, куда стягивались наши резервы и где готовилось контрнаступление против фашистских войск, нацелившихся на нашу столицу.
Спустя 20 лет после войны я познакомился с воспоминаниями Главного маршала артиллерии Н. Н. Воронова. В первые месяцы войны он в звании генерал-полковника артиллерии находился на Ленинградском фронте как представитель Ставки Верховного Главнокомандования, контролировал производство и отправку из Ленинграда под Москву артиллерийских и минометных систем.
Вот что он писал в книге «На службе военной», выпущенной Военным издательством в 1983 году:
«С ноября 1941 года ленинградцы не только снабжали свой фронт некоторыми видами артиллерийского вооружения, но и смогли делиться кое-чем с другими фронтами. С волнением получали бойцы оружие, снаряды и мины с маркой ленинградских заводов. Люди, ослабевшие от голода, создавали это оружие, вкладывая в него всю любовь к Родине и всю ненависть к врагу.
Отправка его производилась самолетами. В Ленинград они везли продовольствие, а в обратный рейс летели с оружием...
...Немецкая авиация усиленно охотилась за нашими самолетами, летавшими по «воздушному коридору», стремилась лишить Ленинград последней возможности сообщения со страной, Героически [55] действовали истребительные часта Ленинградского фронта. Летчики часто вступали в неравные поединки в воздухе и выходили из них победителями. Подвиги ленинградских летчиков еще ждут своего летописца...»
Факты переброски артиллерийского, минометного и другого вооружения из Ленинграда на помощь Москве существенно изменили характер политических информации и бесед среди летчиков и технического состава о положении в Ленинграде и на Ленинградском фронте. До сих пор в них в основном говорилось о том, как страна помогает Ленинграду. Теперь же речь шла и о том, что дает Ленинград фронту.
Такие беседы чаще всего приходилось проводить политическим работникам полка и эскадрилий, возглавляемых комиссаром полка Александром Петровичем Проскуриным. Заговорив о наших политработниках, хочу подчеркнуть, какое большое значение имела их деятельность для поддержания высокого морального состояния и боевой готовности всего личного состава. Душой полка был комиссар Александр Петрович Проскурин, не только прекрасный армейский политработник, но и замечательный военный летчик. Впрочем, одно без другого у людей такого склада просто немыслимо. Высокие качества политработника помогли Проскурину стать настоящим воздушным бойцом, а первоклассное летное мастерство, выдержка и мужество, проявляемые при выполнении боевых заданий, служили достойным примером для подчиненных, помогая их воспитанию.
Летчик-истребитель Александр Проскурин получил боевое крещение в тридцать девятом году на реке Халхин-Гол. Там его тяжело ранили, и все же он сумел дотянуть до аэродрома, уверенно посадить машину. Здесь, на Халхин-Голе, Александр Петрович получил первую боевую награду — орден Красного Знамени. Но ранение оставило след на всю жизнь, поэтому старшего лейтенанта Проскурина после излечения перевели на политработу.
Даже в авиации политическая работа проводится в основном на земле. Здесь и вел ее Александр Петрович Проскурин, пока не грянула Великая Отечественная война. Начались бои — и батальонный комиссар Проскурин снова поднялся в воздух. Успешное выполнение им боевых заданий стало лучшей наглядной агитацией за то, как должен выполнять свой воинский долг летчик-коммунист. Политическая работа [56] была ею настоящим призванием. Когда мы прибыли на новый аэродром, первое, что постарался сделать комиссар, — это сплотить два авиационных подразделения с различной боевой историей, разными традициями в один дружный боевой коллектив. Влившиеся в 127-й полк летчики 1-го Краснознаменного истребительного авиаполка прибыли на фронт с Дальнего Востока. К своим новым мало обстрелянным боевым товарищам они сначала относились несколько свысока. Конечно, понять это можно: ведь в их полку служили такие прославленные асы, как Герой Советского Союза Анатолий Серов дважды Герой Советского Союза Сергей Грицевец. Гордость летчиков 29-го полка была вполне естественной и закономерной, но она не должна была перерасти в самомнение. Это и беспокоило нас с комиссаром.
Чтобы быстрее сплоить летный состав, мы решили для сопровождения транспортных самолетов создавать смешанные группы истребителей из разных эскадрилий»
В один из первых дней на трассе воздушного моста мы назначили лейтенанта И. С. Белова из 29-го полка командиром трупы сопровождения, в которую включили летчиков из обеих эскадрилий.
Когда я ставил задачу, Белов выразил недовольство составом группы.
— Мне бы со своими, — сказал он. — Мы бы дали; фашистам прикурить!
Хотелось отчитать самонадеянного летчика. Но сдержался и лишь заметил:
— У нас здесь все свои. Задачу получили — выполняйте!
Александр Петрович Проскурин постарался смягчить мою резкость. Но то, что он сказал, прозвучало еще более внушительно.
— Дело у нас у всех одно, общее. Когда встретитесь с фашистами, бой окажет, кто чего стоит. Но многое будет зависеть прежде всего от командира группы. От вас, Иван Сергеевич. С вас, коммуниста, спрос вдвойне!
Комиссар словно предвидел, что группа встретится с противником и ее командиру придется делом доказать свою летную и командирскую зрелость. И действительно, когда на наших истребителей напали вражеские самолеты, Белов, дав знак летчикам начинать атаку, первым бросился в бой. За ним [57] устремились остальные. За самолетом Белова неотступно следовал его ведомый — летчик 127-го полка лейтенант Иван Петренко.
Сбив один «юнкере», Белов бросился на другого, но, увлекшись атакой, не заметил зашедшего со стороны «мессершмитта». Наперерез фашисту ринулся Петренко. От его меткой очереди вражеская машина вспыхнула и, клюнув носом, понеслась к Ладоге. Только сейчас Белов понял, что минутой раньше такая участь могла постигнуть его самого.
На земле он подошел к Петренко, пожал ему руку и сказал:
— Молодец, Ваня! Ты настоящий летчик!
Этот боевой эпизод стал первым шагом к сплочению в единый коллектив летчиков 127-го и 29-го полков.
Но вернусь к рассказу о комиссаре Проскурине. Я уже говорил, что поднимался в воздух, возглавляя группу сопровождения, на одном из трех «мигов», которые имел полк. Машины эти у нас только появились, и мало кто на них летал. Поэтому, когда я после ранения попал в госпиталь, беспокоился, кто заменит меня на время отсутствия. После моего возвращения в строй, выбрав момент, когда нас никто не слышал, Александр Петрович завел разговор:
— Я тут без тебя, командир, несколько раз слетал с ребятами в Ленинград и убедился, что старшему группы надо иметь преимущество в скорости и маневре. Поэтому буду переучиваться на «миге».
— У нас же нет двухместного учебно-тренировочного истребителя — сказал я, хорошо понимая, какую сложную задачу ставит перед собой комиссар.
— Ничего, командир. Попробуем без него.
Буквально на следующий день стали «пробовать». Как я понял, комиссар времени даром не терял. В мое отсутствие он основательно изучил «миг», ознакомился с управлением и другими особенностями машины. С моей помощью сделал несколько рулежек. Переучивался дня три-четыре. И вот мы уже вместе в воздухе — на двух «мигах».
С тех пор так и повелось: одну группу на «миге» веду я, другую — Проскурин.
Боевые вылеты нашего комиссара — это, так сказать, агитация делом. Но, конечно, было и слово. Не только официальное, командирское, с которым он выступал перед личным составом полка на собраниях, [58] митингах, при проведении политических информации, при постановке боевых задач летчикам, но и неофициальное, задушевное слово комиссара, с которым он нередко обращался к боевому товарищу, чтобы поддержать его при тяжелой весточке о судьбе родных и близких, при неудачной встрече с противником... Да разве мало на войне случаев, когда нужно услышать такое слово!
Под стать комиссар подобрались и его ближайшие помощники — секретарь партийного бюро полка старший политрук Дмитрий Васильевич Чогин, комиссар эскадрильи старший политрук Василий Дмитриевич Павельев, секретарь бюро ВЛКСМ старший техник-лейтенант Федр Филиппович Пономаренко и другие политработники полка.
Как и комиссар, они были знающими летчиками, людьми, хорошо понимающими ответственность задач, стоящих перед личным составом полка, и правильно нацеливали летно-технический состав на выполнение этих задач. Наравне со всеми они входили в группы сопровождения, участвовали не в одном бою с вражескими истребителями. Поэтому и пользовались в полку всеобщим уважением и авторитетом.
Влияние политработников было столь велико, что порой круто меняло судьбу человека. Вот пример. Служил в нашем полку техником по приборам лейтенант Александр Поляков. Дело свое он знал хорошо и выполнял с душой, но чувствовалось, что хочется ему чего-то большего нежели работа с авиационными приборами.
Бывало, возвратятся летчики с задания. Поляков то к одной машине подойдет, то к другой. Жадно прислушивается к каждому слову тех, кто побывал в схватке с противником. А когда улетают группы, долгим взглядом провожает самолеты, пока последний не скроется за горизонтом, Потом уединится где-нибудь и пишет стихи — о войне, о боях с врагами, о тех, кто выходил и них победителем, о тех, кто геройски погиб. Товарищи хвалили стихи, говорили, получается неплохо.
Как-то комиссар Проскурин сказал:
— Помогли бы, товарищ Поляков, старшему лейтенанту Пономаренко «боевой листок» выпустить. Стихи ведь пишете!
Александр охотно подключился к делу. «Боевой листок» стал выходить чаще, оформлялся лучше, [59] интереснее. И почти в каждом номере появлялись стихи Полякова.
Только стали мы замечать, что стихи, посвященные нашим летчикам, нередко заканчивались невеселыми нотками в адрес самого автора. Что-то вроде того, что боевые товарищи автора стихов, поднимаясь в воздух, «уходят в готовности новых дерзаний и дела им нет до твоих ожиданий».
В действительности все обстояло совсем иначе. Между летным и техническим составом существовала неразрывная связь. Ни одна из сторон не могла обойтись без другой. Взаимоотношения между летчиками и техниками зачастую выходили далеко за рамки чисто служебных. Это, кстати, правдиво показано в таких фильмах, как «Нормандия — Неман», «Хроника пикирующего бомбардировщика», «В бой идут одни „старики», и в других.
Но здесь дело было не только в личных отношениях. Секретарь комсомольского бюро Федор Пономаренко и Саша Поляков крепко подружились. Федя узнал от товарища о его давней мечте стать летчиком-истребителем и рассказал об этом комиссару Проскурину, а тот мне.
В войну не всегда есть возможность учитывать желания человека, надевшего солдатскую шинель. Так случилось и с Александром Поляковым. Ему хотелось летать, а он попал в школу авиатехников.
— Часами сидит на аэродроме. Провожает и встречает каждый самолет, — рассказывал Пономаренко.
— Постараемся направить его в летную школу, — решили мы с комиссаром.
Конечно, нелегко в самое трудное время войны, когда враг стоит под Ленинградом и Москвой, направить человека, уже получившего специальное военное образование, на переучивание. Помогло нам то самое «сидение» Полякова на аэродроме, о котором рассказывал Федор Пономаренко.
Однажды, когда почти весь полк находился в воздухе, на наш аэродром налетели вражеские самолеты и нанесли по нему бомбовый удар. Одна из бомб разорвалась у емкостей с горючим. Начался пожар. Возникла угроза взрыва.
Все, кто находился на стоянке, бросились к цистернам. Саша Поляков оказался ближе всех к очагу опасности и первым вступил в борьбу с огнем. Из штаба прибежали комиссар Проскурин и старший [60] политрук Чогин. Под их руководством удалось быстро ликвидировать опасные последствия вражеского налета.
Представляя боевую характеристику на Полякова, необходимую при направлении на учебу, мы с комиссаром подчеркнули его смелость и решительность — качества, которые очень важны для человека, стремящегося стать летчиком-истребителем. И не покривили душой: в борьбе с огнем Поляков действовал самоотверженно, пренебрегая опасностью, грозившей с воздуха и возникшей на земле.
Александра Полякова направили в летное училище, которое он успешно окончил, стал летчиком. Конечно, сразу же вступить в схватку с воздушным противником он не мог, нужен был определенный опыт самостоятельных полетов И ему, как и нескольким другим летчикам, поручили перегонять истребители из тыла во фронтовые авиационные части, нуждавшиеся в пополнении боевой техникой.
Вот в таком полете его однажды и перехватили фашистские истребители, Поляков вступил в неравный бой. Дрался смело и сбил фашистский самолет. Но и сам был сбит. С поврежденным позвоночником попал в госпиталь. Там его поставили на ноги, но списали «на землю». Александр затосковал. Это чувствовалось по письму, которое он прислал нашему комиссару. Хотя прямо об этом и не говорилось, но в письме были стихи. Мы хорошо знали эту его манеру выражать свое настроение в стихотворных строках. Прочтя стихи, заканчивавшиеся словами, напоминавшими горьковские «рожденный ползать летать не может», комиссар сказал:
— Плохо ему. Надо помочь человеку!
Полякова вскоре должны были отправить в армейский резерв. Решив его «выручить», мы с комиссаром послали письмо начальнику госпиталя, в котором лечился наш товарищ. Ссылаясь на то, что боевую службу Александр начинал в нашем полку с наземной специальности техника и что полк очень нуждается в таких специалистах, просили откомандировать его к нам. Такое решение, доказывали мы, целесообразно и для улучшения морального состояния раненого лейтенанта, а значит — и для его полного выздоровления.
Вскоре Поляков вернулся в полк и приступил к работе по прежней специальности. Здоровье его [61] восстанавливалось, но настроение не улучшалось. Он по-прежнему тоскливым взглядом провожал боевых товарищей, уходивших в полет, становился мрачным, малоразговорчивым.
Однажды после обстоятельного разговора с полковыми медиками, контролировавшими состояние Александра, я предложил:
— Полетим, товарищ Поляков!
Лейтенант недоверчиво взглянул на меня. Но я не шутил. К тому времени у нас основательно обновилась боевая техника. Имели мы и спаренный истребитель.
Вот на этой машине мы и поднялись в небо. Я вел самолет. На втором сиденье находился Поляков. На этом самолете мы поднимались в воздух вместе несколько раз. Вскоре Александр уже летал самостоятельно и хорошо действовал в роли ведомого.
Несмотря на то, что тяжелое ранение иногда давало о себе знать, небо было родной стихией Александра. Он стал настоящим воздушным бойцом. Поляков рвался в бой, не считаясь с опасностью. Но я как командир и ведущий, имея большой опыт полетов и встреч с противником, учил его действовать не только смело, но грамотно и осмотрительно.
Войну Поляков закончил в звании старшего лейтенанта. Его наградили боевым орденом, многими медалями. А мы, его сослуживцы, искрение радовались второму рождению еще одного отважного летчика-истребителя.
В ноябре сорок первого года обстановка на нашем участке фронта усложнилась, 8 ноября гитлеровцам удалось захватить Тихвин.
С падением Тихвина интенсивность полетов на трассе воздушного моста достигла кульминации. В Ленинград шли по воздуху караван за караваном с продовольствием, медикаментами, почтой. А из города обратными рейсами — артиллерийское вооружение и боеприпасы, а также эвакуируемые ленинградцы.
Во время боев за Тихвин и Волхов нашему полку пришлось участвовать в сопровождении транспортных самолетов, перебрасывавших войска в район этих городов Такие полеты потребовали новой тактики. Истребителям приходилось не только сопровождать транспортные самолеты, но и прикрывать с воздуха выгрузку и движение от аэродрома прибывающих [62] войск, отражать нападения на них фашистской авиации.
22 ноября 1941 года по ладожской ледовой дороге — Дороге жизни, как ее потом назвали, началось регулярное автомобильное движение. Дорога жизни приняла на себя основную нагрузку по обеспечению Ленинграда, его защитников и тружеников продуктами питания, всем необходимых для нужд фронта и тыла.
Однако продолжал действовать и воздушный мост. Сопровождая транспортире самолеты, летчики полка с 23 сентября по 27 декабря 1941 года произвели 2404 боевых вылета. Некоторым из нас за этот срок довелось совершить от 150 до 200 вылетов.
С большой радостью встретили в полку сообщение о том, что за прикрытие транспортных самолетов во время действия воздушного моста многих летчиков наградили орденами Красного Знамени, а комиссара полка Александра Петровича Проскурина, командира эскадрильи Филиппа Григорьевича Зоца и меня — орденами Ленина.
Успех в воздухе, как и на земле, давался дорогой ценой. К концу работы на трассе воздушного моста у нас осталось около полутора десятков самолетов. Смертью храбрых погибли летчики-истребители Герой Советского Союза Лука Муравщкий, Алексей Хмелинин, Николай Евтеев, Сергей Путяков, Филипп Зоц, Александр Рыбкин.
Командование высоко оценило боевую работу 127-го полка. Вот что написано об этом в представлении полка к награждению орденом Красного Знамени, с которым я ознакомился: в Центральном архиве Министерства обороны СССР уже после войны: «За период боевых действий и составе 12-й смешанной авиационной дивизии 127-й истребительный авиационный полк показал высокие образцы боевой работы. В воздушных боях и на земле летчики полка уничтожили 30 самолетов противника, десятки танков, сотни автомашин, несколько десятков орудий и значительное количество живой силы противника...»
Успешные боевые действия летчиков обеспечивали специалисты наземных служб. Поэтому к правительственным наградам подставили и 57 человек инженерно-технического состава полка.
У меня сохранились фотографии моих боевых друзей-однополчан. Два снимка разделяют 36 лет. [63] Первый из них сделан весной сорок второго. Тогда наш полк воевал в составе ВВС 54-й армии Ленинградского фронта. На фотографии пять молодых лейтенантов — Константин Трещев, Иван Петренко, Александр Савченко, Петр Бондарец и Борис Горшихин. Сфотографировали их вскоре после того, как они группой в 7 человек в двух боях, 20 и 21 марта, сбили 12 фашистских самолетов, не потеряв ни одного своего.
Весть об умелых действиях отважной семерки разнеслась по всем авиационным частям. На имя командира и комиссара полка пришла телеграмма от командующего военно-воздушными силами Ленинградского фронта генерал-майора авиации С. Д. Рыбальченко (генерал А. А. Новиков к тому времени был назначен командующим ВВС Красной Армии) и члена Военного совета авиации фронта бригадного комиссара А. А. Иванова. В телеграмме говорилось о том, что действия отважной семерки — пример всем летчикам Ленинградского фронта и что командование ВВС фронта объявляет отважным воинам благодарность и входит с ходатайством в Военный совет фронта о досрочном присвоении всем семерым очередного воинского звания.
Случилось так, что, когда представилась возможность сделать снимок, старший группы капитан Иван Белов лежал в госпитале, а лейтенанта Владимира Плавского уже не было в живых. Поэтому на снимке только пять человек.
На втором снимке — та же пятерка. Боевые друзья сфотографировались 36 лет спустя, когда летчики 127-го Краснознаменного Варшавского истребительного авиационного полка собрались на свою традиционную встречу в Москве. На этом снимке убеленные сединами, но не стареющие душой ветераны — капитаны в отставке П. Р. Бондарец и Б. А. Горшихин, полковник И. И. Петренко. Герои Советского Союза подполковник А. П. Савченко и генерал-майор авиации К. М. Трещев.
Годы идут. Многие из тех, кто вписал славные страницы в боевую летопись 127-го Краснознаменного истребительного авиаполка, ушли из жизни. Но они не забыты. На традиционных встречах полка, как когда-то на торжественных поверках, мы называем их имена. Наши боевые друзья — в боевом строю ветеран нов. Они навеки с нами. [64]
И. Булкин. Крепло мужество бойцов
Я не забуду этот день — 27 сентября 1941 года. Наш транспортный самолет держит курс на Ленинград. На его борту командиры и комиссары авиаэскадрилий В. А. Пущинский, Е А. Бухаров, С. Н. Шарыкин и другие. Каждый из нас в эти часы полета непрестанно думает о городе, куда мы направляемся. Он охвачен кольцом блокады, на его улицах рвутся снаряды, бомбы, неся смерть ленинградцам, разрушая бесценные сокровища истории и искусства.
Постановление Государственного Комитета Обороны о транспортно-воздушной связи Ленинграда со страной прочитали нам три дня назад, на совещании, которое провели командир авиагруппы В. М. Короткое и комиссар И. М. Карпенко. Наша авиагруппа перебазируется из Внукова ближе к Ленинграду.
Командирам и комиссарам трех эскадрилий вручили мандаты. В моем записано:
«Выдан комиссару эскадрильи Московской авиагруппы особого назначения ГВФ т. Булкину И. С. в том, что он, в соответствии с решением Государственного Комитета Обороны от 20 сентября 1941 г., командируется для организации и выполнения на самолетах ПС-84 (ЛИ-2) специального задания с базированием на аэродроме Хвойная.
Всем начальникам гарнизонов ВВС Красной Армии предлагается оказывать т. Булкину полное содействие при выполнении возложенных на него заданий».
Нам поручено очень ответственное дело. На открытом партийно-комсомольском собрании, на котором присутствовали летние экипажи, технический персонал, я рассказал о поставленной задаче, о положении Ленинграда. Один за другим выступали пилоты, техники. Их речи звучали как клятва: город Ленина, город революции получит необходимую помощь. Решение, принятое единогласно, было коротким, суть его выражена одной строчкой: приказ Родины, задание Коммунистической партии выполним.
Началась тщательная подготовка. Летчики изучали по картам подходы к аэродромам. Технический персонал хлопотал у самолетов, стараясь обеспечить их как можно большим количеством запасных частей.
«Боевые листки», которые выходили по два и три в день, рассказывали о ходе подготовки.
И вот мы первыми в авиагруппе летим в блокированный Ленинград. Самолет удаляется от Москвы. Я закрыл глаза, вспоминаю, как давно я связал свою жизнь с авиацией.
...Мне скоро тринадцать, и в Переяслав, маленький городок под Киевом, впервые прилетел самолет. Вместе с другими мальчишками я часами простаивал у площадки, где сел небольшой «Аэро», — нам-то он казался крылатым гигантом. Летчик худощав, маленького роста, но и он в нашем воображении — богатырь. Сколько переяславских ребят в этот день решили стать летчиками? Не знаю, но я сразу записался в авиамодельный кружок и увлеченно начал изучать самолет. Когда в 1931 году поступал в авиаучилище, мне на экзаменах пригодились эти знания.
Март 1935-го. С новеньким дипломом в кармане уезжаю в Москву, в столичное управление гражданского флота. По диплому я — авиатехник. Но страстно хочется летать самому. Спустя год я уже подменяю заболевших бортмехаников, а еще через год, сдав экзамены, становлюсь бортмехаником на пассажирском самолете.
Мне повезло. С первых полетов я попал в экипажи опытнейших пилотов Скороходова, Гармаша, Карена, Голованова. Александр Евгеньевич Голованов, впоследствии Главный маршал авиации, был не только превосходным летчиком, но и человеком большой души. Он знал о моем горячем желании водить самолеты и разрешал, конечно под своим наблюдением, самостоятельное пилотирование, даже посадку и взлет.
Зимой 1940 года я прошел первое испытание огнем. Наш летный отряд доставлял в передовые части в Карелии боеприпасы, теплое обмундирование, продовольствие. Экипаж, в котором я был бортмехаником, возглавлял один из самых опытных в ГВФ пилотов — Николай Иванович Новиков, вторым в стране налетавший миллион километров (первым это сделал Николай Николаевич Шебанов). Вторым пилотом был Семен Алексеевич Фроловский — позднее, в годы Великой Отечественной войны, он получил звание Героя Советского Союза.
Потом я летал бортмехаником в экипажах, совершавших пассажирские рейсы в Сталинград, Астрахань, [66] Ашхабад, Симферополь. Вторым пилотом был Алексей Иванович Семенков, награжденный орденом Красного Знамени. Мы понимали, что опыт, накопленный в этот период, например опыт слепых полетов — ночью и в плохую погоду, еще пригодится.
22 июня прозвучал грозная весть: война! Семенков и я сразу отправились в политотдел управления ГВФ. Туда же пришли летчики и других экипажей. Каждый просился в ВС... Утром следующего дня нам объявили приказ начальника Главного управления ГВФ В. С. Молокова о создании транспортного соединения — Московской авиагруппы особого назначения, которая должна выложить специальные задания Генштаба Красной Армии Слушая этот приказ, мы тогда еще не знали, какую большую роль сыграет гражданская авиация в войне.
Днем три экипажа получили задания и вылетели в Белоруссию, на Украину, в Прибалтику. Через день начались регулярные полеты в сторону фронта. Задачи ставились разные: отвезти представителя Центрального Комитета партии, Генерального штаба, доставить боеприпасы, вывезти раненых.
Спустя месяц после начала войны в одном из таких полетов я был ранен. Наш ЛИ-2 после выполнения задания атаковали три «мессершмитта». Командир Александр Добровольский получил тяжелое ранение, но, превозмогая боль, посадил горящий самолет на поляну среди торфяного болота.
Ночью нас доставили в Москву, в госпиталь. Мое лечение шло успешно, я быстро поправлялся. В госпитале нас посетили начальник политуправления ГВФ дивизионный комиссар Семенов и его заместитель полковой комиссар Журавлев и сообщили, что командование представило весь наш экипаж к наградам, а меня назначило комиссаром эскадрильи. Вскоре я выписался из госпиталя и приступил к выполнению новых обязанностей.
Дата добавления: 2015-09-30; просмотров: 29 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |