Важно отметить, что в данные исторические эпохи проблема идентичности сводилась к ритуальному подтверждению индивидами соответствия собственным именам. Идентифицировать себя в мире – значит назвать себя по имени: Я – “дворянин”, “крестьянин”, “священник”, “король” и др.
Наконец, отдельное имя не существует как отдельная монада. Оно подразумевает ссылки на другие имена, образующие целостный именной порядок. В указанные эпохи именная субординация носит жесткий характер.
В эпоху классического рационализма Нового времени язык утрачивает непосредственное сходство с миром вещей. При этом он наделяется способностью его конструировать. Объекты и вещи благодаря языку “помещаются” в создавае-мые ими особые символические пространства. Отношения между словами и вещами опосредованы представлениями.
Язык формирует представления о вещах, их функциях, взаимосвязях. Не случайно, как отмечает М. Фуко, в этот период получает развитие всеобщая грамматика, благодаря которой устанавливается синхронность (параллелизм) между образованием словесных знаков и строением предложений, с одной стороны, и формированием мыслительных образов, представлений – с другой.
Таким образом, язык структурирует пространства представлений, внутри которых предметы (включая индивидов) могут быть проанализированы, систематически описаны, наблюдаемы и классифицированы.
Собственно говоря, в “классическую” эпоху полноценно заявили о себе практические дискурсы и связанные с ними процедуры номинации. Вещи теперь можно называть своими именами. Т.е. любой предмет, в соответствии с классической эпистемой, существует, поскольку он может быть назван и классифицирован в ряду с другими поименными предметами.
Назвать имя – значит соотнести его с другими именами по принципу сходства и тождества в рамках структурируемых пространств представлений. Дискурсивные практики позволяют индивидам включаться в классификационную игру, смысл которой в том, чтобы их имена заняли достойное место в указанных пространствах. Про человека с хорошей репутацией говорили: у него честное имя.
При этом нельзя говорить о том, что в данную эпоху имя полностью эмансипировалось от индивида. Последний сохранял определенный суверенитет по отношению к имени. Это создавало напряженность между именем и его предметом (человеком). Человек не входил в определение имени полностью. Он осознавал то, что он “богаче” собственного имени. Тем не менее, право распоряжаться собственным именем было ограничено квалификационными порядками, которые складывались в обществе.
Социальное пространство в классическую эпоху становится все более абстрактным, формальными. Любой предмет обретает смысл только в качестве носителя и посредника абстрактных отношений между людьми.
Данное пространство устойчиво, консервативно, жестко структурировано и нормативно. В нем проведены четкие демаркационные линии, установлены отношения субординации между отдельными символическими подпространствами, а также между соответствующими им классами названий (наименований).
Вся эта символическая конструкция воспроизводится благодаря ряду фундаментальных идеализаций, таких, как “право”, “частная собственность”, “личность”, “цивилизация”, “свобода”, “прогресс” и т.д. Эти идеализации (которые одновременно являются социальными мифами) служат формированию образцовых социальных типов: “образцовый джентльмен”, “образцовый купец” и т.п.
Таким образом, классическая эпоха – эпоха экспансии нарицательных имен, которые замещают имена личные. Иметь имя – значит абстрагироваться от богатства жизненных проявлений и быть носителем признаков, соответствующих вышеуказанным образцам.
Но это нарицательное имя должно одновременно быть и именем собственным, поскольку в противном случае оно теряет практический смысл. В самом деле, как, каким образом человек, отчужденный от имманентного жизненного основания, может идентифицировать себя с абстрактными образцами? Павел Флоренский полагал, что когда имена собственные обращаются в нарицательные – это симптом, несомненно, духовно-функционального заболевания. Происходит разлом, деградация подлинного имени. Это явление русский философ называет имеборчеством [3: 281–322].
Действительно, имя-лицо превращается в имя-маску. Последнее – явление не столько самих именуемых реальных индивидов, сколько именующих. Т.е. нарицательное имя (имя-маска) служит самообнаружением познающего, является средством его социальной идентификации, точнее сказать, квазиидентификации. Мы склонны накидывать друг на друга именные ярлыки: “настоящий интеллигент”, “подлинный демократ”, “консерватор”, “реакционер”. Но все это не более чем мистификация.
Установка человека на восприятие других как на жизненную проекцию самого себя и на восприятие себя как жизненный образец для других создает условия для его индивидуализации.
Человек буржуазной эпохи конструирует собственное (приватное) пространство, которое соизмеримо с пространствами других. Имена в буржуазную эпоху еще не отчуждаются от индивидов. Имя есть способ самовыражения его носителя. Если имена в средние века актуализировались самим фактом их обладания (титулами), то для людей Нового времени важно не столько само имя, сколько его ношение. Честное имя купца нужно подтвердить делами.
Особая забота об имени объяснялась тем, что оно маркировало жизненное пространство индивида. С помощью имени он мог расширять свое жизненное пространство. Практическими средствами такой “экспансии” были торговые, коммерческие сделки, участие в политических кампаниях и т.д. Однако главный мотив экспансии – не капитал, не власть как таковые, а прибыль и власть в их именной закрепленности.
В буржуазную эпоху имя сохраняет элементы культовости. Имя – пропуск в социальный мир, в котором все действуют по определенным правилам. Человек мог утвердить свое имя так, как это делают другие представители его круга. Поэтому все они заботятся о поддержании релевантных смысловых границ, в рамках которых имя каждого занимает свое место на фоне других.
Именно эта забота есть одна из главных причин того, что люди объединяются в различные социальные общности, корпорации: купеческие гильдии, клубы, партии, школы. Каждая из них образует именной ландшафт, в котором тесно переплетаются ритуальные действия и индивидуальные заслуги. Именная иерархия создает условия для социальной идентификации.
Одновременно происходит борьба за утверждение коллективного (корпоративного) именного капитала и связанные с ним ценности. П. Бурдье определяет ее как борьбу за монополию легитимной номинации [2: 23]. Речь идет о том, что официально признанный в обществе статус имени (титул, звание, ранг, диплом и т.д.) ставит тех, кто уполномочен его носить, в привилегированное положение перед другими.
Ценности буржуазного общества неотделимы от общей заботы о них тех, кто их персонифицирует. Интеллигент идентифицирует себя с интеллигенцией, купец – с купечеством, рабочий – с рабочим классом с помощью определенных абстракций, в которых отражается идеализированное представление как о своей группе, так и группах “других”. Человек мог “держать” имя благодаря коллективно разделяемым идеализациям.
Вторая половина ХХ столетия ознаменована коренными переменами в мировом общественном сознании. Отметим лишь некоторые ключевые тенденции, имеющие отношение к нашей теме.
1. Благодаря развитию современных коммуникативных технологий происходят качественные изменения в статусе и социальных функциях знаковых систем. Они перестают быть репрезентацией внешней им реальности. Но они также не становятся символическими заместителями этой реальности. Знаки выступают лишь конструкциями, символическими полуфабрикатами, с помощью которых можно фабриковать особые гиперреальности (виртуальные реальности). Такие знаки французский социолог Ж. Бодрийар называет симулякрами.
2. Данные реальности имеют коммуникативную природу. Т.е. они создаются и воспроизводятся с помощью особых коммуникативных технологий. У них нет собственной истории, поскольку их темпоральность и символические локусы задаются коммуникативными средствами. Виртуальные реальности существуют только в настоящем времени (“здесь-и-теперь”). Прошлое и будущее имеет смысл только в качестве символического обрамления текущего момента.
3. Изменяется сам человек. На первый план в его жизненных стратегиях выступают не столько экзистенциальное настроение, ориентированное на сущностные аспекты его бытия, сколько желания и связанные с ними удовольствия, ориентированные на внешние формы его существования. Современный человек – существо, производящее впечатление с помощью особых масок – имиджей. В то же время он не только производит впечатление, но сам легко поддается манипулятивному воздействию со стороны других и самого себя.
Таким образом, особенно остро встает вопрос об имени как способе удержания индивидами собственной идентичности. Опасность именной энтропии очевидна.
Чтобы понять практические способы именной идентификации (номинации), характерные для современной ситуации, необходимо сравнить их со способами предшествующей индустриальной стадии.
Фундаментальной проблемой и одновременно предпосылкой процессов идентификации в эпоху капитализма, включая его индустриальную стадию, является отчуждение индивидов. Их именной статус противоречив. С одной сто-роны, имя – средство “погружения” в релевантную среду социальных статусов. С другой стороны, имя есть способ “удержания”, сохранения собственной идентичности в условиях господства формально-рациональных форм общественной жизни и, прежде всего, бюрократии.
Практика номинации – это всегда игра, в которой внешнее и внутреннее, статусное и интимное находятся в динамическом равновесии. Эффект присутствия (а это главная цель номинационных практик) достигается благодаря “плавающему” балансу личных и нарицательных имен, именных знаков и связанных с ними действий.
Так, например, руководитель учреждения, у которого на столе в кабинете посетители могут видеть фотографию его дочери, предстает как “живой человек”, имеющий личное имя (Иван Петрович, Сергей Васильевич и т.д.). Но это именное обозначение имеет смысл только в соотнесении с тем фактом, что данный человек является носителем нарицательного имени руководителя учреждения.
Особенность именной идентификации в новой духовной ситуации в том, что она не направлена на фиксацию присутствия в мире. Современный человек слабо озабочен проблемами распознания себя в других, через других.
Его интересует сама игра номинации. Она проявляется в виде эмоционально насыщенных, экспрессивных действий, манифестаций, демонстраций и т.д. В качестве примера можно привести различные молодежные тусовки, концерты рок-музыки и так называемой попсы. Главная их особенность – имитационная природа.
Имитационные модели поведения формируются благодаря, прежде всего, современным средствам массовой коммуникации. Смысл имитации не только в том, что она участвует в фабрикации виртуальной реальности (часто на основе реальных событий). С помощью особых манипулятивных технологий, включая PR, люди включаются в процесс соучастия в “событиях” внутри этой реальности.
Срастание имен участников данного действия с именным фоном виртуальной реальности является основным содержанием номинации в современных условиях.
Современные СМИ активно используют интерактивные методы для того, чтобы обеспечить это именное срастание. Например, существуют передачи на радио и телевидении, в которых “звезды” современной эстрады, политические деятели и другие знаменитости говорят о себе, о житейских делах как “простые люди”. Миллионы людей обсуждают персонажей мыльных опер, интимную жизнь актеров, певцов, политиков. Скандал вокруг Моники Левински, гибель принцессы Дианы, рождение дочери Мадонны – все эти события становятся предметом “заботы” многих людей.
Важным условием номинации является культивирование “звездных” имен, придание им таких символических качеств, которые делают их аттракторами, “притягивающими” имена миллионов людей.
В отличие от «простых» личных имен индивидов, имена звезд нуждаются в длении, в удержании образа. Существуют различные способы дления. Например, использование имени в качестве товарного знака, клейма. Другой способ – демонстрация определенных действий, привлекающих к себе внимание (скандалы и т.д.).
Имя выражено не только вербальными, но и невербальными способами. Имя срастается с телом. Имя объемно, наглядно, чувственно, сексуально. Оно может вызывать брезгливость или, наоборот, положительные эмоции. Имена всегда, во все времена обладали магической силой и властью. Благодаря современным манипулятивным технологиям власть имени может обладать большей онтологической мощью чем ее реальный носитель.
Существуют целые индустрии фабрикации имен: рейтинги, презентации и т.п. Имена (звезды) образуют особые “констелляции”, общности, именные ландшафты, вроде “Планеты Голливуд”. Звезды не только законодатели мод. Они персонифицируют жизненные, смысловые ориентиры.
Особенностью нынешнего цивилизационного состояния является мощный процесс, пытающийся унифицировать различные матрицы, соединить их друг с другом и если уж не создать в результате нечто универсальное, то, по крайней ме-ре, привести их к единому знаменателю, через который осуществлялось бы согласование разных «реальностей».
Рассмотрим еще один ключевой вопрос, связанный с проблемой онтологии смысла. Что есть культура как смыслопорождающий феномен? Ввиду исключительной сложности данной проблемы ограничимся рассмотрением лишь некото-рых ее аспектов.
Несмотря на то что существуют бесконечное множество дефиниций и концептов культуры, позволим себе дать собственное определение данному понятию. Оно будет достаточно простым. С нашей точки зрения, культура есть условие и процесс воспроизводства социальной реальности.
В свою очередь, как было отмечено выше, социальная реальность есть непрерывный процесс двойной включенности индивидов в общество и общества в индивидов. В этом процессе нет базиса и надстройки. Его нельзя интерпретиро-вать с помощью детерминистского подхода. Я бы применил к его описанию понятие резонанса. Суть его в следующем. Социальная реальность не предзадана. Ее необходимо постоянно поддерживать, «вдыхать» в нее жизнь. С другой стороны, люди вне социальной реальности есть тени, жизненные фантомы.
Социальная реальность образуется из событий встречи индивидов с социальной тотальностью, социальным Другим. Люди постоянно воссоздают реальность как непосредственную жизненную данность. С другой стороны, эта реальность эмансипируется, отчуждается от индивида, превращаясь во внешнюю по отношению к нему объективную силу. Эта сила и есть общество (социум, страна, государства). Эта реальность, эмансипированная от индивида как самостоятельная смысловая данность, определяет для индивидов смысловые горизонты и границы действования.
В статье рассматриваются два типа смыслопорождающих культур (хотя, безусловно, существуют и другие культуры).
Субстанциональная культура
Речь идет о таком способе воспроизводства реальности, который предполагает абсолютное трансцендентальное означаемое, установку на наличие и неизменное пребывание в сущем единого субстанционального смысла.
Реальность предзадана. Вне обращения к субстанциональным смыслам она, в лучшем случае, есть потенция, возможность. В соответствии с указанной установкой признается несовершенным, «неполным» сам окружающий нас мир. Причем, по мере освоения этого мира в нем образуются все новые и новые “черные дыры”, смысловые пустоты, заполнять которые – забота человечества. То есть, все в этом мире устроено таким образом, что именно заполнение смысловых “дыр” мира оказалось основным делом мыслителей и философов, ученых и богословов.
Фундаментальной предпосылкой такой установки является субстанция: некий абсолютный центр мироздания, миропонимания. Вышеуказанная установка воплощается в специфически философском дискурсе собирания мира из некоторого субстанционального начала. Субстанциональная культура (сознание) включает в себя два уровня: эйдетический и профанный (мир повседневной установки).
Эйдетическое сознание неизменно, прозрачно. В нем нет двойного дна. Оно отторгает любую двусмысленность, неопределенность. Эйдос не просто компонент сознания, он есть способ бытия, связывающий человека с миром, челове-чеством, историей. Эйдосы представляют собой смысловую конструкцию, констелляцию смыслов, на основе которой создается «длинный нарратив», легендарная человеческая история с сакральным Началом (Первособытием) и Завершением (Апокалипсисом). Об этом очень хорошо пишет Н. Бердяев, имея в виду христианскую историю. «История есть свершение, имеющее внутренний смысл, некая мистерия, имеющая свое начало и конец, свой центр, свое связанное одно с дру-гим действие, история идет к факту – явлению Христа и идет от факта – явления Христа» [1: 27].
В том же духе пишет Семен Франк: «Для того, чтобы жизнь имела смысл, необходимы два условия: существование Бога и наша собственная причастность Ему, достижимость для нас жизни в Боге, или божественной жизни. Необходимо, прежде всего, чтобы, несмотря на всю бессмысленность мировой жизни, существовало общее условие ее осмысленности, чтобы последней, высшей и абсолютной основой ее был не слепой случай, не мутный, все на миг выбрасывающий наружу и все опять поглощающий хаотический поток времени, не тьма неведения, а Бог, как вечная твердыня, вечная жизнь, абсолютное благо и всеобъемлющий свет разума». [4: 88–89].
Эйдосы проникают в повседневную жизнь человека, встраиваются в его тело и душу. Профанный мир существует как реальность только при наличии «единого и центрированного сознания о некоем константном предмете во всех многообразных типах отношений» [Керимов Т.Х. Современный философский словарь. С. 350]. Однако он не растворяется в священных эйдосах. Смыслы не приходят сами собой.
В вещах, предметах, поступках, оценках, представлениях эйдетический смысл воплощается в наиболее чистой и необходимой форме. Например, в гениальной интуиции (Р. Декарт). Разумеется, интенциональный предмет не может быть представлен сознанию во всей смысловой полноте. Речь идет о смысловом горизонте, благодаря которому «собирается» реальность в единое духовное тело, в единую священную историю Богочеловечества (В. Соловьев).
Пропуском в священный мир (текст) эйдосов является ношение имени Бога через священные таинства, ритуалы, обряды, инициации. Смысл актуализируется через акты трансцендирования, перехода профанного «замутненного» сознания к чистому Божественному Разуму. Эти акты осуществляются не только в божьем храме, но и в самом профанном мире. Божье имя есть код и одновременно сверхмотивация человеческой деятельности, воплощаемая в актах творений, ориентированных на Вечность. Социальная реальность приобретает отчетливую авторскую сущность и представляет собой авторское произведение.
На рубеже веков образовываются новая «матричная культура» и соответствующий ей способ воспроизводства реальности. В целом матричная культура есть то, что А. Моль и С. Кара-Мурза называют мозаичной культурой.
Она характеризуется, во-первых, наличием особых виртуальных пространств, определенным образом связанных между собой в едином гиперпространстве (интерспейс). Интерспейс может создавать целые планеты с обитаемыми городами, в которых можно работать и удовлетворять практически все жизненные потребности человека.
Во-вторых, матричные пространства характеризуются особой текстуальностью. Матричный текст не имеет биографической и авторской связности. Он как бы выхвачен из контекста истории. Его чтение основано не на отсылках к перво-источникам, базовым смыслам, сакральным текстам и нарративам. Главная особенность его чтения – инсталляция («сборка-разборка»). Текст может быть легко собран (в виде кубиков лего) и разобран. Конечно, возможны отсылки к другим матричным текстам, но между ними устанавливается не столько причинная и тем более историческая, сколько чисто ассоциативная и утилитарно практическая связь.
Основной прием работы с текстом – ассоциация. Например, ассоциация по совмещению, ассоциация по парадоксу, внезапности, ассоциация по смежности, ассоциация по звуковому, визуальному сходству, которыми пользуются авторы рекламных лозунгов и товарных знаков.
Текст надо читать очень быстро. При этом его можно читать с любого места и с любого временного момента, поскольку он событийно не связан с другими текстами. Матричный текст есть текст, воздействующий на его пользователей «здесь и теперь», он погружает человека в мир абсолютного настоящего (что «до», что «после» не имеет никакого смысла). Отсюда популярность пресловутого режима «online» и его практик (брифинги, презентации, перфомансы и т.д.).
В-третьих, существуют особые способы погружения (входа) в интерспейс и выхода из него. Они осуществляются с помощью специальных служб и устройств, навигаторов, замещающих погружение. Его суть в том, что индивид, получающий доступ в интерспейс, всецело становится гражданином матричного пространства и смотрит на мир его глазами.
В пространстве компьютерных игр, например, посредством нейрошлема, матричной ванны или иных технических средств, основные органы чувств пользователя незаметно для него самого замещаются сенсорикой виртуальной реальности. Он продолжает владеть собственным телом, однако матричная программа берет на себя управление движением органов чувств, замещая его движением и восприятием аватара (виртуального тела) – пользователя в виртуальном мире.
Однако подобное замещение происходит и вне компьютерных игр и ИНТЕРНЕТа. Перефразируя М. Маклюэна, можно сказать, что смыслы матриц есть они сами. Примером такой включенности в матричный текст является реалити-шоу («Дом-2», «Фабрика Звезд»). Если кто-то в матрице начинает действовать не как матрица – его действия лишаются всякого смысла. В статье нет возможности подробно останавливаться на технологиях матричного погружения. Это и особый пространственно-временной формат матричного текста, и изощренные техники анимации («оживления») матричного действа с помощью специальных сценариев, историй с привлечением матричных «звезд», которые такие же «парни», как и ты, и т.д. «Человек матрицы» не извлекает истины, не соприсутствует мысли. Знание всегда есть. Его надо просто взять как готовый продукт. В этом состоит феномен креативности (в отличие от творчества). Не является ли симптоматичной практика тестирования знаний в школах и университетах путем выбора готового варианта ответа из нескольких? При этом ключ к правильному ответу заранее известен. В матрице нет возможности ошибки, истина заранее известна.
В-четвертых, существуют особые виртуальные сообщества потребителей. В современном мире образуются группы, общности без идентичности (социальные «кочевники»). Они так же быстро распадаются, как и возникают. Причина их возникновения вовсе не чувство классовой или иной солидарности, а достижение выгод «здесь и сейчас» либо всевозможные «приколы», перфомансы (флеш-моб). Кроме того, чтобы стать членом такого общества, не надо никого спрашивать, нужно лишь зарегистрировать себя на электронной страничке Сети.
В чем же феномен матричной реальности, и существует ли он вообще? Конечно, матричная реальность существует. Но как она будет проявлять себя и заявлять о себе – покажет ближайшее будущее. Будем надеяться, что это всего лишь затянувшаяся «детская» игра.
Библиографический список
Бердяев, Н. Смысл истории / Н. Бердяев. – М.: Мысль, 1990.
Бурдье, П. Символический порядок и власть номинации / П. Бурдье // Вопросы социологии. – 1992. – Т. 1. – №1.
Флоренский, П. У водоразделов мысли / П. Флоренский. – Соч. – Т.2. – М.: Правда, 1990.
Франк, С. Смысл жизни / С. Франк // Вопросы философии. – 1990. – №6.
Е.В. Володина
СОЦИАЛЬНОЕ ПРОСТРАНСТВО: МЕНТАЛЬНОСТЬ И ПРОБЛЕМЫ ПОНИМАНИЯ
Социальный мир со времени Средневековья, и особенно в последнее столетие, переживает глубокие трансформации. Прежние аграрные общества стали промышленными, простые – сложными, непосредственные отношения между людьми утратили свою определяющую роль, уступив ее отношениям, опосредованным невидимыми социальными связями. Под воздействием научно-технической и информационной революции происходят глобальные трансформации социальных связей и отношений, структурирующих пространство человеческого существования. Мир, в котором территории и расстояния утрачивают былое значение, становится реальностью. Социальное пространство меняет привычную систему координат: из плоскостного оно становится сферическим, позволяющим прокладывать новые пути, быстро и легко налаживать коммуникации между различными частями земного шара. Процессы социального взаимодействия интенсифицируются, приобретая невиданную ранее динамику.
Эти процессы актуализируют осмысление социального пространства как системы координат человеческой жизнедеятельности, с одной стороны, и способов “видения мира”, отражающих различные уровни его понимания, – с другой.
Ментальность как своеобразная мировоззренческая матрица определяет картину мира в сознании человека и его вписанность в эту картину, определяя горизонты его “мировидения”. Фундаментальное понимание мира как социального пространства раздвигает эти горизонты, формируя но- вую – планетарную – ментальность, способную к осмыслению практически любой сферы социальной жизнедеятельности человеком в условиях глобализирующегося постиндустриального, информационного общества.
Понимание в контексте данной статьи рассматривается как уровень отражения человеком мира, т.е. как способность осмысливать мир в его взаимообусловленностях и взаимозависимостях. Понимание различения уровней реальности связано с необходимостью ориентации человека в пространстве и соответствующими преобразованиями системы координат для каждого типа пространства: если в физическом пространстве она задается его трехмерностью, в географическом – сеткой параллелей и меридианов, то в контексте социального пространства эта система координат задается включенностью человека в многоуровневую динамическую структуру его отношений с окружающим миром.
Не-понимание пространственных взаимосвязей и взаимообусловленностей социального мира уподобляет знание о нем географической карте, на которой вместо четких координат изображены малопонятные значки: иди туда, не знаю куда… В итоге непонимание порождает новые формы отчуждения – процесса, в котором результаты и продукты деятельности людей превращаются в независимую силу, становящуюся выше своих творцов и подавляющую их, а сущность самой деятельности сводится к экстенсивному растрачиванию человеческих и природных ресурсов, что в условиях нарастания глобальных проблем может привести к катастрофическим последствиям.
Таким образом, проблемы целостно-структурированного понимания мира выходят сегодня, с нашей точки зрения, на первый план социального познания. Цель данной статьи – обозначить ментальные препятствия, с которыми сталкивается сознание в понимании мира как социального пространства.
Ф. Бэкон еще в 17 веке выделил четыре группы так называемых “идолов”, являющихся, с его точки зрения, атрибутами самой природы человека и мешающих продвижению к истине. Для неискушенного читателя уточним, что совре-менное значение слова “идол” (“фигура божка”) сформировалось в средневековой церковной латыни, первоначально же (в греческом) “idolum” означал “призрак”, “тень умершего”, “привидение”. Ф. Бэкон, опираясь на изначальное значение термина, имеет в виду призраки, уводящие человеческое познание на ложный путь, и выделяет среди них “призраки рода”, обусловленные несовершенством устройства наших органов чувств и ума, “призраки пещеры”, связанные с узостью взглядов отдельных людей, “призраки площади”, связанные со штампами обыденного словоупотребления, и “призраки театра”, обусловленные догматической приверженностью людей к односторонним концепциям. Интересно то, отмечает П.С. Нарский, составивший примечания к “Новому Органону Наук”, что и Роджер Бэкон еще в XIII веке говорил о четырех препятствиях на пути познания: доверие недостаточному авторитету, привычка, приверженность общепринятым мнениям, боязнь признаться в собственном незнании. [2]
Эти “призраки”, как нам видится, не развеялись и поныне. Следуя за великими мыслителями-предшественниками, обозначим современных “идолов”, препятствующих пониманию социально-пространственной структуры мира.
1. “Призраки рода”
“Ум человека уподобляется неровному зеркалу, которое, примешивая к природе вещей свою природу, отражает вещи в искривленном и обезображенном виде”.
Ф. Бэкон
К “призракам рода” отнесем психологические проблемы восприятия пространства, а также трудности, связанные с принятым в современной философии разделением философской категории пространства на реальное пространство и на пространство, отражающееся в сознании: перцептуальное (воспринимаемое) и концептуальное (осмысленное).
Проблема «восприятия» пространства на рубеже XIX–XX веков являлась принципиальной основой психологической проблематики. Все крупные психологи того периода уделяли ей особое внимание и, в зависимости от различных исходных позиций, делились на нативистов и генетистов. Нативисты считали, что восприятие пространства врожденно, при этом в виду имелась врожденность не «идеи» пространства, а «аппаратов» для его восприятия, т.е. по существу нати-вистами утверждался первичный, непроизводный, характер пространства. Генетисты утверждали, что восприятие пространства является «продуктом развития», личного опыта человека. Итог этой дискуссии в 1940 году подвел основатель диалектической философско-психологической концепции С.Л. Рубинштейн: в восприятии пространства “нужно различать протяженность и собственно пространство. Когда я воспринимаю «внеположность» различных предметов, расположенных один вне другого, не будучи еще, однако, в состоянии осознать, в каком направлении, на каком расстоянии один находится по отношению к другому, я воспринимаю лишь протяженность. Протяженность – это внеположность, экстенсивность, которая, так же как интенсивность ощущений, дана непосредствен-но, первично, вместе с их чувственными качествами.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |