8 страница. Вильям не выдержал первым, хватая меня за руки, прижимая их по обе стороны от моей

Вильям не выдержал первым, хватая меня за руки, прижимая их по обе стороны от моей головы и впиваясь мне в губы грубым, но еще больше разжигающим обоюдную страсть поцелуем. Я тонул в его яростных, почти жестоких ласках. И мне хотелось еще.

Он, взяв меня за локоть, рывком поднял с земли, я снова пошатнулся. Оперся о багажник «Бристоля», задыхаясь в пропитанном влагой воздухе и от взгляда Вильяма. Тяжелого, переполненного желанием. Подчиняющего. И я не сопротивлялся: осторожно, стараясь снова не упасть, подошел к раскрытой задней двери и сел на широкое сиденье, потом подтянув к себе ноги, забрался глубже, опускаясь на спину. Доверяя. Предоставляя Вильяму полную свободу действий.

Хлопок отрезавшей нас от мира двери и тяжесть его, опустившегося на меня тела, были для меня единственно желанными. Вильям понял меня без слов, щедро даря мне ощущение властных касаний его рук, жесткость поцелуев, заставлявших задыхаться от примитивного желания принадлежать. Только один раз он заглянул в мои глаза и коротко уточнил: «Да?». Я согласно опустил веки. И он, сорвав с себя галстук, завязал мне глаза.

Я не мог ничего видеть, но это было совсем не похоже на полную темноту. Я знал, что зрения лишен только я, это словно восполняло утраченное чувство тем, что каждое прикосновение распадалось на целую гамму ощущений. Очень сильных, до ненормальности. Вильям медленно целовал меня, расстегивая рубашку и задевая своими горячими ладонями кожу груди, а мне хотелось вскрикивать от каждого касания; настолько отчетливо все они отзывались где-то внутри, поднимая волны дикого возбуждения.

Нашего намерения растянуть удовольствие хватило ненадолго, и вскоре мы уже торопливо срывали одежду, разрывали поцелуи, жадно глотая мгновенно ставший горячим воздух… Замкнутое, душное пространство салона, медленно и болезненно проникающие в меня пальцы Вильяма, мое впервые в жизни искреннее желание быть подчиненным, - все это одурманивало мое сознание, делало и без того ослабленное стрессом тело еще более послушным, стискивало мою волю стальными тисками наслаждения.

Вильям потянул меня за плечи на себя, помог сесть ему на колени, подрагивающими от возбуждения пальцами провел по животу, на короткое, ослепляющее мгновение обхватив мою напряженную плоть, и я прикусил губу, чтобы не закричать. До боли стиснув руками мои бедра, он чуть подтянул меня к себе, тут же причиняя еще большую боль, проникнув в меня наполовину. Но я, решив не затягивать этот достаточно мучительный момент, опустился до основания.

Двойной вскрик – и мы были полностью соединены. Впившись зубами в плечо Вильяма, я пытался расслабиться, вздрагивая от каждого прикосновения. Слишком ошеломляюще было понимать, что мне нравится принимать от него даже боль. Она разливалась внутри меня, сковывая и освобождая, сокрушая все ограничения и создавая единственное новое – делать все что угодно, лишь бы это не прекращалось. Я с трудом заставил себя разжать зубы, услышав, как глухо застонал Вильям, и почувствовав солено-медный вкус. Его губы тут же прильнули к моим, пробуя на вкус собственную кровь. Короткие стоны вырывались из меня, когда он принимался меня целовать слишком настойчиво, переливая мою беспомощность через край, забирая у меня даже возможность дышать. Начиная медленно двигаться внутри меня…

Казавшиеся вечностью и мигом одновременно минуты я не воспринимал себя отдельно от Вильяма. Лишь вместе с его скользившей внутри меня плотью, лишь вместе с его сжимающими мои влажные от пота бедра, лишь вместе с его сбивающимся дыханием и на краткие мгновения соединяющиеся с моими губы. Я не слышал ничего из-за бешено стучавшего в висках пульса, но горло уже саднило от крика. Мог, только вцепившись в его плечи, покорно умирать и снова рождаться от почти лишающего меня сознания удовольствия…

17.

Я закрыл дверь и сел на пол, прислонившись спиной к надежно-твердой поверхности. Вода, щедро пропитавшая мои волосы и одежду, стекала на ковер, оставляя темные пятна. Внутри у меня все дрожало, но холода я не чувствовал. Все затмевали еще не ставшие осмысленными идеями эмоции. Свет небольшой лампы, которую я машинально зажег, когда вошел в номер, вдруг мигнул и погас, погружая все вокруг в сумеречно-серые тени. И только дождь продолжал стучать по стеклу, каждой холодной каплей снова и снова касаясь замкнутого круга воспоминаний о сегодняшнем утре…

Мы вернулись в отель на рассвете, вызвав эвакуатор для «Бристоля» и такси для себя. Сразу отвергли идею завтрака и, намереваясь проспать не меньше, чем до полудня, забрались под манившее мягкостью теплое одеяло. Сытая сонливость владела нашими утомленными экстремально-страстной ночью телами, сворачивалась в груди уютным, теплым существом, и даже грустный свет дождливого утра казался приятным, объединяющим нас как никому не понятное таинство. Ладонь Вильяма лежала поверх моей, и я, даже не открывая глаз, знал, что он сейчас также как я неподвижно и расслабленно погружен в наш общий полусон. Не знаю, как долго это продолжалось, но когда он осторожно, стараясь не шуметь, поднялся с кровати и стал одеваться, я понял, что мне было бы мало и вечности. Я не понимал, зачем он уходит. Я чувствовал себя очень глупо, потому что эта мелочь казалась чем-то вроде предательства. И в моем мозгу настойчиво зашевелился коварный вопрос: что, если все, что я чувствую – только мое? Что если со мной просто играет воображение, разгулявшееся от лишающей возможности мыслить здраво влюбленности?

Я так и продолжил притворяться спящим, ничем не выдавая всего, что оглушающим водоворотом сомнений кружилось в моей душе. И Вильям ушел.

Я лежал в постели, мгновенно превратившейся из приятного убежища в жесткое и одинокое пристанище, и говорил себе, что я не пойду за ним. Я продолжал твердить себе это, от усердия даже начиная шептать вслух, пока одевался. Пока, сражаясь с сильной слабостью, шел к двери. И даже когда, шел по коридору, держась за стену, чтобы не упасть. Я не хотел за ним следить, но ничего не мог с собой поделать. Мне как воздух было необходимо убедиться в абсурдности своего беспокойства. Просто отыскать Вильяма, например, в ресторане, и облегченно обозвать себя идиотом, потому что он ведь мог в отличие от меня проголодаться.

Но нашел я его совсем в другом месте – садящимся в небольшой фургон с названием отеля на боку. Я в ту же секунду понял, что лучше мне не знать, куда и зачем он поедет, но остановиться не мог. Дождавшись, пока машина скроется за поворотом, я подошел к высадившему пассажира и уже собиравшемуся уезжать таксисту и сказал ему ехать за темно-серым фургоном с надписью «Поцелуй дождя». Пятнадцать минут, и мы затормозили у небольшого мотеля. Вильям вышел из фургона, открыл заднюю дверь, заглянул в абсолютно темное пространство и, не боясь намочить мобильный под усиливавшимся дождем, стал кому-то звонить. Вскоре из мотеля выбежала невысокая девушка в форме горничной, испуганно посмотрела на Вильяма и вошла в открытое грузовое отделение машины. Вильям зашел за ней следом и плотно закрыл дверь…

Я посмотрел на часы. Минутная стрелка прошла всего шесть делений, когда они вышли из машины. Вильям протянул девушке несколько купюр, и она пошла обратно в мотель. Мне в глаза бросилось то, что она стала очень бледной, и шла как-то медленно, с усилием. Устало.

- Куда едем дальше?- поинтересовался таксист, когда Вильям уехал.

- Обратно, - с трудом выныривая из своих ошеломленно мечущихся мыслей, сказал я. – Как вы… Как вы думаете…

- Понятия не имею, - опередил он мой вопрос. – Сейчас столько извращенцев развелось, что и предположить страшно, чем эти двое могли там заниматься.

- Но всего шесть минут - это же так мало!

- Не знаю. Мое дело – руль крутить, остальное меня не касается, - сердито сказал он и уставился на дорогу.

В неловком молчании мы вернулись в «Поцелуй дождя». Отпустив машину у ворот, я медленно шел к крыльцу. Дождь усилился, превратившись в сплошную стену воды, но я не спешил. Я был готов сколько угодно стоять под этими холодными слезами неба, только бы не входить внутрь. Я не понимал, как мне теперь вести себя с Вильямом. Стоя перед парадной дверью отеля, я желал, чтобы дождь смыл все мои воспоминания. Кроме одного – уютно-теплого чувства, продолжавшего дремать в моей груди.

***

Я просидел так почти до полной темноты. Когда от очертаний мебели остались лишь неясные силуэты, а комната наполнилась вечерней полутьмой, я понял, что на самом деле все очень просто. Что бы Вильям ни скрывал от меня, это не сможет изменить и обесценить всего, чем были наполнены две недели, проведенные мной в «Поцелуе дождя». А важнее всего – то, что эта его тайна, какой бы страшной она ни оказалась, не изменит моих чувств.

Медленно поднявшись на ноги, я пошел в сторону ванной. Хоть одежда и просохла немного, но мне было по-прежнему холодно, и этот холод уже не воспринимался как что-то нужное и правильное. От него хотелось избавиться. Еще мне очень хотелось зажечь свет. Чтобы даже снаружи все соответствовало просветлению, наставшему у меня внутри. Но электричество, которое, наверное, отключилось из-за сильного ветра и ливня, пока еще не дали… Впрочем, в душе мне как раз была необходима полная темнота. Я остановился у выключателя и, поднеся к нему светящийся экран мобильного, убедился, что он находится в положении «выключено». Противная необходимость, но лучше перестраховаться.

Миниатюрный водопад страстно принял меня в объятия слишком горячей воды. Я стоял, постепенно согреваясь, и успокаиваясь. Мне даже показалось, что я начинал чувствовать себя бодрее по мере того, как дрожавшее внутри меня напряжение утекало вместо с водой… Вдруг из комнаты послышался какой-то шум, а потом раздался тихий щелчок открывающейся двери душевой кабины, и я ощутил поток прохладного воздуха.

- Можно к тебе? – спросил Вильям. Мне показалось, или его голос действительно звучал виновато?

- Заходи, - разрешил я и, подставив лицо под воду, развернулся к нему спиной.

Явно не привыкший принимать душ в полной темноте Вильям осторожно задвинул за собой дверь и, выставив руки, шагнул вперед. Нашел меня, обнял, позволяя почувствовать отсутствие одежды на наших телах. Он ведь был уверен в том, что я впущу его сюда, потому и разделся заранее. Он видел меня насквозь, понимал все, что я чувствую и мог предсказать любую мою реакцию. И я впервые признался себе, что мне это нравится.

- Я видел тебя, - тихо произнес он, прижимая меня к себе еще крепче, словно боялся, что я могу вырваться и убежать.

- И?

- И я хочу тебе все рассказать. Я не могу тебе больше врать. Должен, но не могу.

Я резко развернулся в его руках, отчего он чуть не поскользнулся на залитом водой полу. Прижал его к стене, провел руками по влажному лицу и запутался пальцами в потяжелевших от воды волосах.

- Не надо, Вильям. Мне не важно, кто ты. Для меня имеет значение только то, что я чувствую к тебе. И то, что это чувство взаимное. Все остальное – не важно, - произнес я вслух то, о чем думал всего несколько минут назад.

- Том… Это опасно… Я для тебя…

- Молчи, - я зажал ему рот рукой для верности. Я действительно больше не хотел правды, она потеряла свою притягательность, когда я сравнил ее со всем, что значит для меня Вильям. – Учитывая мой диагноз, терять мне особо нечего. В моей жизни нет ничего, что было бы мне дорого. Кроме тебя, Вильям.

Он вздрогнул. Как будто мои слова причинили ему боль. Или наоборот – являлись желанным, но очень сильным удовольствием. Он убрал мою ладонь, но не выпустил – сжал в своей.

- Любая жизнь ценна, Том. Даже если ты этого не осознаешь, она – самое дорогое, что у тебя есть, - попытался возразить Вильям, но говорил он не очень уверенно.

- Только если она полноценная, - с трудом заставил я себя сказать то, что уже много лет прятал в самом дальнем углу сознания. Я очень хотел об этом забыть, только вот ежедневные события, почти провоцирующие приступы страха, постоянно напоминали мне о том, что мне никогда не жить без строгих ограничений.

Я отпустил Вильяма. Отступил назад, предоставляя ему возможность все решить самому. Но только Вильям, должно быть, давно уже все для себя решил. Скорее всего, еще тогда, когда дарил мне черничные поцелуи на берегу холодного, всегда пахнущего зимой моря.

Он подошел ко мне и увлек за собой под наш личный, теплый, в отличие от того, что лился с неба, дождь. Вода тут же разъединила нас, и одновременно – слила воедино. Обычно вызывавшие горячее нетерпение и вожделение прикосновения стали другими. Нам казалось, что теплые струи украли у них страсть. Но мы ошибались. Страсть лишь затаилась на время, уступив место неожиданной нежности. Однако она не была легким ощущением. Она подчиняла. Невесомые прикосновения и почти невинные, поверхностные касания губ лишали дыхания. Заполняли сознание опьяняющей искренностью…

Ярко вспыхнувший свет ослепил нас обоих. Я отшатнулся от Вильяма, буквально физически ощущая, как в кровь устремляется бешеный поток адреналина.

- Том, не смотри! - закричал Вильям.

Но было уже поздно. Я опустил глаза и посмотрел на его прекрасное в своей наготе тело. Горло сдавило спазмом. Я задыхался от пронзившей мозг боли. Я открывал рот, но не мог издать ни звука. Страшная, холодная темнота поглощала меня. И испуганное лицо Вильяма стало последним, что я увидел.

***

Я пришел в себя в постели. Укрытый одеялом чуть ли не до самого носа. Провел рукой по груди. Кто-то заботливо одел меня…

- Том, - прошептал Вильям где-то рядом и, повернув голову, я увидел его, сидящего на краю кровати. Тусклый свет ночника оставлял под его глазами тени. Собранные в хвост волосы кое-где выбивались слегка вьющимися прядями. Он выглядел ужасно усталым, будто не спал несколько ночей подряд. – Том, ты меня слышишь?

- Да, - проговорил я и закашлялся, пить хотелось просто ужасно.

- Сейчас… - Вильям потянулся к тумбочке и, подхватив с нее чайник, быстро налил исходящую паром жидкость в кружку. – Вот, попей.

Чай был крепким, но не слишком. Именно таким, как я люблю – чтобы и горечь чувствовалась, и в тоже время количество кофеина не зашкаливало. Я сделал несколько глотков и снова откинулся на подушки. Слабость. Ужасно сильная. До темных пятен перед глазами. Я так себя чувствовал единственный раз в жизни – когда пару лет назад подхватил какой-то странный грипп, в итоге перешедший в тяжелую форму пневмонии.

- Том, как же ты меня напугал…

И Вильям рассказал мне, что я провалялся в постели почти четверо суток. У меня был жар, бред, но я не позволял ему вызывать врача. Все время твердил об этом.

- Но врач мне бы и не помог, да? – прямо спросил я, уверенный, что время притворств для нас закончилось.

- Да, - коротко ответил Вильям.

И этого было достаточно. Всего одно это слово было и признанием, и подтверждением всех моих предположений. Очень неконкретных, но говорящих только об одном – если я и дальше буду находиться рядом с Вильямом, я рискую никогда из этого отеля не уехать. И вовсе не потому, что останусь здесь жить навсегда. Я смотрел на не отводившего взгляда от своих, сжимавших край одеяла рук, Вильяма. Страха не было. Во мне жили только два отчаянно конкурирующих между собой желания: никуда не отпускать от себя Вильяма, и дописать уже приближающийся к завершению роман. Я протянул руки к своему первому желанию и, ухватившись за его просторный джемпер, уложил рядом с собой.

- Я люблю тебя, - сказал я, проводя кончиками пальцев по его напряженно нахмурившимся бровям.

Его глаза... Я не понимал, что он чувствует. Не мог угадать и даже предположить. Слишком непостижимой была для меня душа человека, который… Нет, я не желал знать, как происходит то, что он делает. И меньше всего я хотел знать, зачем, как и по своей ли воле он делает это со мной.

- Том, я не смогу жить дальше, если тебя не станет, - тихо, но уверенно произнес Вильям. Он не лгал. И эта правда была для меня страшнее всего.

18.

Прожив несколько суток, не выходя из номера, и подчиняясь строгому контролю со стороны Вильяма, я почувствовал себя немного лучше. Он не оставил мне ни единого шанса на испуг – распорядился и без того никогда не включаемый мной телевизор унести, и даже горничных не впускал. Казалось бы, такое существование, очень напоминавшее тюрьму строгого режима, должно было меня раздражать. Но если бы кто-то спросил меня о самых идеальных, спокойных и в тоже время полных какого-то опьяняюще-сумасшедшего счастья днях моей жизни, я бы, не задумываясь, назвал эти пять дней. Мы тогда словно бросили вызов всему – окружающему миру, людям и даже самим себе, словно проверяя, а сможем ли мы вот так, практически в полной изоляции, чувствовать то же счастье. Мы смогли.

Дни проносились мимо, такие же восхитительно-прекрасные как разноцветные листья, опадавшие с деревьев. И мы немногим отличались от них - беспечные, живущие только счастливыми мгновениями наших не менее ярких, чем краски осени чувств. Просыпаясь каждое утро в одной постели, мы начинали видеть мир под каким-то иным, отличным от привычного, углом. Важными теперь казались только встречающиеся взгляды, прикосновения, слова, сказанные друг другу. А все остальное как будто проходило мимо. Мы, дождь и становящийся все длиннее роман…

Все это омрачалось лишь тем, что иногда Вильям оставлял меня одного. Я не спрашивал, куда он уходит, и как проводит те несколько часов, в течение которых я не могу ничего, кроме как думать о нем. Я знал, что он рассказал бы мне все, но не хотел этого. Слишком сильно я хотел ему верить. И верил. Вопреки всему.

На исходе пятого дня этого странного заточения я уже мог довольно длительное время сидеть за столом. И потому подолгу писал. Тем более что теперь стало совершенно ясно, что мое физическое состояние не имеет практически никакого отношения к тому, сколько я пишу. Вильям все равно просил меня не переутомляться, и в его словах было столько искренней заботы, что я старался эту просьбу выполнять. К тому же от окончания истории меня отделяло всего-то несколько глав, и торопиться уже было просто некуда.

Негромкий стук в дверь не дал мне допечатать предложение, которое должно было завершить предпоследнюю главу. Я насторожился – Вильям никогда не стучал перед тем, как войти, - но сказал:

- Войдите, - и в следующую же минуту с неудовольствием увидел на пороге Эйлин. Ее волосы были собраны в высокий хвост, на лицо умело наложен макияж, темно-фиолетовое платье скрывало больше, чем выставляло напоказ. Только высокий ворот этого платья, разделенный посередине груди длинным разрезом, и ничем не закрепленный у шеи, внушал мне опасение. Одна из милых, но не для меня, женских уловок – распахнуться может в любой момент. Хотя, должен признать, в тот момент, выглядела Эйлин почти красивой.

Внутренне напрягшись, я сложил руки на груди и позволил своему недовольству отразиться во взгляде. Ну а зачем она опять пришла?

- Томас, я сегодня уезжаю и… Я поняла, что ничего не могу изменить, но позвольте мне сделать одну вещь. У меня нет права вдаваться в подробности, но для этого мне всего лишь нужно взять вас за руку. Вам это необходимо.

- Аргументы? – коротко задал вопрос я. Разговор нравился мне все меньше и меньше: объяснять она, значит, ничего не хочет, но довериться я ей почему-то должен! Нет, конечно, в том, что она подержит меня за руку, ничего страшного быть не могло, но… Почему-то мне становилось от этого не по себе.

- Я не могу вам ничего рассказать, - она покачала головой, слегка завитые пряди светлых волос скользнули по бархатистой ткани платья, выдавая цепляющий взгляд контраст цветов. – Я могу только просить.

Надо же, совсем как я, когда мне пришлось попросить ее о том, чтобы она не испортила день рождения Вильяма… Я немного поколебался, но все же протянул ей руку. Всего лишь прикосновение, и она уедет. Ничего ведь страшного она со мной не сделает?

Горячая ладонь обхватила мою, холодную. Я и не замечал до этого, что замерз. Но тепло, которое немедленно заструилось вверх по моей руке, подчеркнуло это. Оно неторопливо, почти ласково заполнило меня всего и замерло у сердца. Я открыл глаза. Не помнил, когда закрыл их, но, открыв, обнаружил, что Эйлин в комнате уже не было. Я растерянно смотрел перед собой, совершенно не понимая, что произошло, но определенно радуясь тому, что все закончилось.

***

Ночью меня разбудила сильная жажда. Нашарив на тумбочке мобильный, я открыл его и увидел, что мне повезло проснуться в пять утра. Что ж, выбор у меня прекрасный: можно попытаться снова заснуть, можно пойти напиться воды из-под крана… Стоп, у нас же в номере есть чайник, а нем наверняка что-то еще осталось. Осторожно выбравшись из кровати, чтобы не разбудить Вильяма, я пошел к столу. Там чайника не оказалось, зато он обнаружился на сервировочной тележке.

Скользнув руками по изящным бокам, я жадно припал к носику. Горечь остывшего напитка показалась мне самым вкусным, что я когда-либо пил. Но изогнутая форма фарфора была неприятна. Я стал пить быстрее, но мое осязание играло против меня. Перед глазами снова возникла Эйлин, в этом своем платье, только теперь оно обтягивало ее фигуру гораздо плотнее. А ворот все же распахнулся…

- Черт… - выругался я, чувствуя, как рук выскальзывает проклятый чайник, и, вздрагивая от грохота, с которым он разлетелся от удара об пол. Я отскочил назад, стараясь не наступить на осколки и остатки чая.

- Что случилось? – Вильям зажег ночник на тумбе и посмотрел на меня.

- Извини, разбудил, - пробормотал я, возвращаясь к постели и садясь на край. – Пить захотелось, а чайник в темноте из рук выскользнул… - говорить о том, что мне привиделось, не хотелось совсем.

- Да-а… не страшно. Все равно я бы разбудил тебя примерно через час, - загадочно сказал Вильям, прижимаясь к моей спине, и этим словно прогоняя остатки испуга.

- Зачем? – не понял я, для чего ему могло бы понадобиться будить меня в шестом часу утра.

- Хочу сделать тебе сюрприз.

- Какой?

- Ну, если я расскажу, это будет уже не сюрприз, - сказал он, щекоча мою щеку длинными волосами. А я жалел о том, что из-за моей ненормальности мы сейчас оба в пижамах. Каково бы это было, ощущать, как Вильям грудью прижимается к моей спине, если бы нас не разделяли два слоя ткани…

***

Ярко-оранжевое пламя ласкало медное дно чаши, от которой исходил терпко-пряный аромат. Предрассветные сумерки прятались по углам широкого балкона, усыпанного опавшими листьями, и словно манили нас пройти, сесть на небольшую скамью со спинкой и закутаться в огромный клетчатый плед. Я не совсем понимал, зачем мы пришли сюда, и потому стоял, растерянно оглядываясь. Вильям взял меня за край куртки ладонью, облаченной, как и в первый день нашего знакомства, в черную, кожаную перчатку, и потянул за собой.

- Зачем мы здесь? – спросил я его.

- Я хочу показать тебе чудо, - загадочно улыбнулся он. – О нем знают все, но ценят и понимают единицы.

- Ночь? Ты имеешь в виду темноту? – попробовал догадаться я.

- Темнота, конечно, интересна, но я хочу разделить с тобой то, что уже очень много лет помогает мне продолжать… - он неожиданно замолчал. Стоял совсем рядом со мной, и в предрассветной темноте, нарушаемой лишь слабыми отблесками пламени, я не мог не только рассмотреть эмоции, отражавшиеся на его лице, но и даже надеяться не смел понять, что он чувствует.

- Что продолжать?

- Просто продолжать жить. И ценить каждый момент. Независимо от того, приятен он мне или нет.

Мы уселись на скамью, набросив на себя плед, и Вильям принялся разливать по бокалам что-то темное, зачерпываемое им из чаши небольшой, глубокой ложкой. Я отпил глоток. Вино, красное, с довольно высоким градусом и непередаваемым привкусом каких-то неведомых мне трав.

- За наш первый рассвет, - негромко произнес Вильям, легко касаясь своим бокалом края моего. Хрустальный звон. Его глядящие прямо мне в душу глаза. Доверяющие мне то, что до этого – я был в этом совершенно точно уверен – он не доверял никому.

Он выпил свое вино залпом и, отставив бокал, махнул рукой в темноту, туда, где должен был находиться горизонт.

- Смотри, - он придвинулся ко мне ближе, и я обнял его. Едва заметная дрожь пробегала по его телу, то ли от холода, то ли от восторга.

- Ты дрожишь…

- Холодно, - он коротко посмотрел мне в глаза. Я понял. Раздвинув ноги пошире, усадил его перед собой, обнимая и приятно прижимаясь щекой к его волосам.

- Так лучше?

- Да, - Вильям прижался ко мне и снова указал на небо. – Начинается…

Я поднял глаза и увидел светло-серую полоску на востоке. Она медленно разгоралась, несмотря на тусклость, незаметно, вкрадчиво заполняла своим светом все вокруг. Совсем как наше знакомство, сначала ничего не значившее и не обещавшее, но все вернее освещавшее наши жизни. Прозрачные лучи посеребрили тонкий слой тумана над водой. Обозначили силуэты отливающих золотом деревьев. Я крепче обнял Вильяма, который был для меня таким же источником света – возможно, непонятным для окружающих, но жизненно важным для меня. Солнце сверкнуло каплями росы на листьях, лежавших на перилах балкона, и осветило нас, завороженно наблюдавших за таинством под названием рассвет. Вместе признававших происходящую каждое утро победу жизни над смертью.

- У меня нет слов, - отчего-то шепотом произнес я. Казалось, сам воздух здесь призывает к тому, чтобы торжественно понизить голос.

- Ты же писатель, - в голосе Вильяма слышалась улыбка. Не злая, чуть насмешливая, но добрая, теплая. – Наверное, это значит, что тебе понравилось.

- Даже больше, чем понравилось, - все так же тихо ответил я, обнял его крепче, убирая волосы и прижимаясь к холодной щеке. – Вильям…

- Да?

- Мне еще никогда не было ни с кем вот так… волшебно, - неожиданно для себя признался я.

- Спасибо, - он обернулся, положил мне руки на плечи, пристально глядя в глаза. Золотистые лучи солнца играли синеватыми искрами в его волосах, оставляли лицо в загадочной тени и не видели слияния наших губ, отдававшего пьянящим привкусом вина.

19.

Открыв окно, я вдохнул сырой, прохладный воздух. Тихий дождь, начавшийся с утра, и сейчас не изменил своему темпераменту. Капли холодной воды неторопливо падали с неба, и даже ветер не решался нарушать их гармонию. Я оглянулся на письменный стол. Сегодняшняя дата, название города и отеля, где был написан роман, красноречиво стояли посреди листа бумаги, который я еще не вытащил из печатной машинки. Я знал, что когда я это сделаю, я соглашусь с тем, что роман полностью закончен. И я был согласен с этим, но… Просто мне не хотелось признавать, что все так быстро завершилось.

Я подошел к столу, вынул из машинки лист и опустил его на внушительной толщины стопку из таких же листов. Вот он – роман родившийся стремительно и даже ненормально быстро. Он закончен. Что будет с нашим романом, который начался так же стремительно и…

Словно давая ответ на мой вопрос, в кармане завибрировал мобильный. На экране было коротко написано: Вильям. И только я хотел нажать на кнопку приема вызова, как вся клавиатура расплылась у меня перед глазами. Черт… Я схватился за край стола и сел на стул. Голова кружилась просто беспощадно. Телефон требовал внимания, чуть подпрыгивая на столе. Я снова схватил его и провел большим пальцем вниз от экрана. Вот здесь, здесь должна быть эта проклятая кнопка…

- Привет, - выдохнул я, услышав знакомый голос и прикрывая глаза от вновь нахлынувшей слабости.

- Том, если я вернусь и увижу тебя опять за работой… - возмущенно начал Вильям. - Ты следишь за временем? Сколько ты уже пишешь?

- Я уже написал. Все. Вильям, я закончил роман, - радость, которую я обычно чувствую, закончив книгу, осторожно разлилась в груди. А то, что Вильям, снова уехавший, не сказав мне, куда, позвонил, чтобы поинтересоваться, как я тут без него, заставило сердце ускорить ритм.

- Так… быстро? Здорово… Слушай, я вернусь примерно через час, и… Знаешь, я кажется нашел выход из нашей ситуации.

Он отключился, и я остался в компании коротких гудков пытаться заставить себя не строить никаких предположений о том, что могли значить его слова. Я сделал свой выбор несколько дней назад и теперь должен следовать ему и не требовать никаких объяснений, как бы сильно этого ни хотелось. Я должен, потому что в противном случае мне останется только вернуться в свой пустой дом. Одному. А такая жизнь мне больше не нужна. Ей не страшно рисковать.

Дата добавления: 2015-11-04