3 страница. Высокое заграждение, сложенное из крупных камней, было будто предназначено для того

Высокое заграждение, сложенное из крупных камней, было будто предназначено для того, чтобы комфортно стоять у края крыши, без страха потерять равновесие и упасть. Я уперся в него локтями, глядя на мокрый асфальт внизу. Не знаю, что на меня нашло, но когда мы вчера с Вильямом вернулись в отель и разбрелись по своим номерам, я почувствовал, что от спиртного моя голова проветрилась полностью. И что если я не сяду за печатную машинку, то просто умру.

Внизу вдруг пугающе громко завыла сирена, и я, подняв глаза, увидел, как к отелю подъезжает машина скорой помощи. Два человека в зеленой форме парамедиков выскочили из нее, не дожидаясь полной остановки, и тут же скрылись в здании. Интересно, кому понадобилась медицинская помощь? Вариантов у меня не было, но возле сердца прошелся неприятный холодок. Я отмахнулся от совершенно дурацкой мысли. Глупости: Вильям - здоровый двадцатитрехлетний парень, это не к нему.

- Зря торопятся. Уже поздно, - раздался знакомый голос где-то совсем рядом.

Вцепившись в холодный камень обеими руками, я огляделся.

- Черт... И давно ты здесь?! - почти закричал я, увидев Вильяма, который сидел на еще недавно казавшемся мне таким безопасным ограждении. Всего-то метрах в двух от меня, и как я его не заметил?

- Извини, не хотел пугать. Я думал, ты меня увидел, когда вышел на крышу, - ответил он, отрешенно глядя прямо перед собой.

- Да... Ничего... - сказал я, стараясь дышать глубже. - Наверное, я просто задумался, - сделал я предположение, в которое не очень верил.

Я смотрел на Вильяма, надеясь отвлечься от испуга. И у меня появилась престранная ассоциация: он со своими черными волосами и очень бледной кожей, оттенявшейся темным пальто, смело сидит на краю крыши, как какой-то хищник, быть может, даже крылатый. И обязательно ночной. Провожает последние сумеречные черты неба, чтобы совсем скоро удалиться в тайное убежище и там переждать день… Я потер лицо руками, прогоняя это свое почти видение. Нет, все же по ночам нужно хотя бы немного спать – иначе сны начинают приходить наяву.

А люди в зеленом тем временем уже шли обратно к машине. Теперь без спешки. И с носилками, на которых лежал укрытый с головой человек. Я поморщился – только этого не хватало.

- Кто это? - спросил я Вильяма, который, по всей видимости, знал, кто умер.

- Хейли Монтгомери, - едва слышно, не отрывая глаз от носилок, ответил он. - У нее остановилось сердце. Ей было всего тридцать пять... Ее муж, с которым я случайно столкнулся в коридоре, так и повторял: «Всего тридцать пять». Ты бы видел его лицо. Для него будто весь мир прекратил свое существование.

- Мне казалось, что ты относишься к нему довольно прохладно, - сказал я осторожно.

Вильям молчал и все смотрел вниз, на труп, на мистера Монтгомери, которого вели к скорой под руки двое служащих отеля. И было в его лице что-то странное: не боль, не сочувствие, не страх. Что-то не постижимое для меня, не соотносимое со смертью.

- Ты так смотришь на них... – попытался озвучить я свои мысли. – Знаешь, если бы я описывал такую ситуацию и взгляд человека, который наблюдает за мертвым телом так, как ты сейчас… - я замолчал, потому что мысли, бродившие в моей голове, даже мне самому казались слишком странными. - Нет, это глупо, - оборвал я свои размышления вслух.

- Нет, скажи, - Вильям резко обернулся и посмотрел на меня. – Скажи, о чем сейчас подумал.

Я подошел к нему ближе, чувствуя необъяснимую неловкость: словно оказался там, где меня не должно было быть, и увидел то, что для моих глаз не предназначалось.

- Ну… Я бы описал его, то есть твой взгляд, как полный зависти. Мне это непонятно, но…

Он поднял руку, прося меня замолчать.

- Зависть, - задумчиво произнес он, вслушиваясь в каждый звук этого слова. Стараясь уловить его оттенки, застывшие в воздухе, постепенно наполнявшемся стремительно падавшими каплями воды. Каждая была чуть крупнее предыдущей, и все плотнее окутывала нас тихим, грустным дождем.

Медленно покачав головой, как человек, силящийся во что-то поверить, но не имеющий на это сил, он подался вперед, всматриваясь в мое лицо так пристально, так ищуще, словно пытался прочесть не только мои мысли, но и всю мою сущность. Осторожно, как если бы боялся причинить мне боль, Вильям коснулся моей щеки. Тепло его пальцев, нежная, мимолетная ласка, которую он тут же оборвал, быстро убрав руку.

- Том, - сказал он, и его губы дрогнули, изгибаясь в горькой усмешке. – Не надо пытаться угадывать, что я думаю и чувствую. Иногда это слишком неприятно и даже отвратительно.

- Хорошо, не буду, - дал я глупое обещание, потому что Вильям в последние дни слишком часто занимал мои мысли, и контролировать это мне было едва ли под силу. – Но только если ты сейчас уйдешь отсюда вместе со мной.

Лицо Вильяма отразило крайнее удивление, потом он улыбнулся – уже намного теплее, чем в прошлый раз – и сказал:

- Том, я не собираюсь прыгать с крыши.

- Я в этом почти уверен, но… Мне неприятно смотреть на то, как ты сидишь на самом краю. И потом, дождь усиливается. Пойдем, - я протянул ему руку, не особо надеясь на то, что он выполнит мою просьбу.

Но Вильям коснулся моей руки. Осторожно, будто бы недоверчиво вложил свою ладонь в мою и спрыгнул с ограждения, остановившись передо мной, но, так и не разъединив наших рук.

- А я… - несмело, совсем не похоже на себя обычного, начал он. - Я могу посидеть у тебя немного? – дождь пропитывал его волосы, заставлял их все сильнее завиваться, стекал по лицу, но не мог скрыть робкий, почти незаметный свет непонятной для меня радости.

- Конечно, - тут же согласился я, стараясь выглядеть не слишком довольным. – Собеседник из меня, правда, сегодня никакой – я всю ночь не спал.

- Да, - Вильям, теперь уже ничего не пряча, счастливо и мечтательно улыбнулся, - я слышал звук твоей печатной машинки. – Он сжал мою ладонь в своей сильнее и, наклонившись почти к самому моему уху, прошептал: - Всю ночь.

Необъяснимая интимность этих слов нежно, но крепко сжала мое горло. И к лучшему – я не хотел ничего говорить в ответ. Я молча повел его за собой, в свой полный воспоминаний о ночном приступе творчества номер. В окружение стен, пропитанных рождающейся историей – что, как мне думалось, было способно успокоить не только разволновавшегося Вильяма, но и мои, потрепанные зловредной фобией нервы. В мой маленький, земной эквивалент рая.

***

Через день, когда мрачная атмосфера, навеянная безвременной смертью молодой женщины, начала выветриваться из здания отеля, я медленно шагал по коридорам и наслаждался очень правдиво имитирующей средние века обстановкой. И этот приглушенно-неяркий свет настенных бра… Просто идеально. Не хватает только парочки привидений, ну, или какой-нибудь другой нечисти, и я бы оказался словно внутри одного из своих романов. Но потусторонних существ поблизости не наблюдалось, и потому мне оставалось довольствоваться загадочной тишиной, относительно небольшим количеством постояльцев и легким, почти приятным холодком страха, иногда пробегавшим у меня между лопаток и вкрадчиво шептавшим на ухо: «А что если тебя снова кто-нибудь напугает? Не боишься?»

Мысленно отвечая, что боюсь, я шел вперед. Нужно же иногда испытывать судьбу, а то и плесенью недолго покрыться. В нашем-то климате.

Я остановился и прислушался. В нескольких метрах от меня были массивные двери, которые вели, насколько я помнил в библиотеку. Помещение пустовало оба раза, когда я в него заходил. Только книги и немного пыли. Но сегодня там явно кто-то был. И этот кто-то был никто иной как Вильям, с кем-то громко разговаривающий. Скорее всего, по телефону. Я усмехнулся, подумав, что куда бы я ни шел, все равно оказываюсь рядом с ним, и это уже слишком похоже на проделки дамы по имени Судьба. Наша случайная встреча в день моего приезда, столкновение после визита Эйлин, потом – опять-таки случайное почти свидание в Сандерленде и мистическое времяпрепровождение вчерашнего утра на крыше… А Вильям все продолжал говорить:

- Нет, Сьюзан, я не могу. Я не могу этого сделать. Сначала все было так просто. В общем-то, как всегда, но потом… Давай просто мирно разойдемся. Верни мне медальон и попробуй найти кого-нибудь другого. Я уверен, что все можно решить гораздо проще, чем ты пытаешься сейчас. Сьюзан, я умоляю тебя…

Сьюзан? Какое интересное совпадение имен. Не скажу, конечно, чтобы оно было редким, но все же. Из-за двери послышался глухой стук. Как будто кто-то уронил мобильный телефон на пол. Я вспомнил о том, что подслушивать не хорошо, и вошел в приоткрытые двери. Умру от любопытства, если не узнаю, кто такая эта Сьюзан.

- Том? – удивился моему появлению Вильям и действительно поднял с пола сотовый. Должно быть, он был сильно увлечен этим разговором, потому что вид у него был очень испуганный и растерянный, когда я вошел. Сидя за массивным столом, он нервно вертел в руках телефон и, опустив глаза, как будто пытался придумать, как бы от меня сбежать. Странно, с чего бы ему скрывать свои отношения с кем-то? Вполне нормально, что у такого привлекательного парня кто-то есть.

- Это я, да. Извини, что подслушал, просто двери открыты. А Сьюзан – твоя девушка?

Тяжело вздохнув, Вильям кивнул и уточнил:

- Бывшая, - он видимым усилием взял себя в руки и стал неподвижно смотреть на полированную поверхность стола. – Мы расстались, но… Но она никак не хочет понять, что это все. Что у нас больше ничего не будет. И это так… Больно. Я ужасно устал от всего этого, - он уронил голову на руки. Его черные волосы рассыпались по столу блестящим веером.

Я подошел ближе. Непонятно он себя ведет: как будто я застал его за чем-то неприличным, пытается скрыть все, что чувствует, зачем? Он ведь всего лишь со своей бывшей девушкой разговаривал. Наверное, для него это действительно тяжело. Остановившись с ним совсем рядом, я смотрел, как неровно вздымается от прерывистого дыхания его спина под тонким свитером, не скрывавшим остро выпирающих лопаток. Вот черт… Я не могу просто так уйти или просто бросить пару сочувственных слов. Не могу. Поддавшись порыву, я провел ладонью по его спине. Мягко коснулся чуть спутавшихся волос. Погладил как ребенка и сказал:

- Время ни черта не лечит, Вильям, и от каждой вот такой сильной любви остаются шрамы. Но в любом шраме есть красота. Она заключается в том, что шрам – это прекращение боли, это закрывшаяся рана, которая остается в прошлом.

- Гарри Крюс? – Вильям медленно повернул голову, и моя ладонь, до этого гладившая его по голове, оказалась на его прохладной щеке. – Это же он сказал, да?

- Да. Не ожидал, что ты знаешь, хотел выдать за свое, - Вильям улыбнулся моей глупой шутке. Грустно. Солнце, несмело выглядывающее из-за тяжелых туч.

- Спасибо, Том, - он прижал мою ладонь к своей щеке, а потом поднялся со стула и неожиданно обнял меня. – Ты такой необыкновенный…

Внезапно прижавшийся ко мне Вильям, терпкий запах влажных опавших листьев, исходивший от его волос, доверчивость… У меня закружилась голова от всего этого. Я несмело сомкнул руки на его спине, впервые чувствуя, как это – обнимать его. Я боялся дышать, лишь бы не пропустить ни один удар его гулко стучащегося в мою грудь сердца. А Вильям чуть отстранился и пристально посмотрел на меня. Темные, с прожилками янтарного золота, его глаза вмещали в себя столько боли, сколько, как мне казалось не под силу вынести одному человеку.

- Спасибо, - повторил он и, высвободившись из моих рук, быстро вышел в коридор.

Я смотрел ему вслед и думал, что сегодня он, хоть и говорил более понятными фразами, но все равно оставался для меня не менее загадочным, чем вчерашним утром. Хотелось догнать его и попросить объяснений всему, что происходило за последние несколько дней. Вот только я боялся, что Вильям и сам понимал не больше моего.

***

Расслабленно прикрыв глаза, я думал, что кресла в комнате отдыха слишком удобные. И музыка, которую дама средних лет играет на фортепиано, чересчур приятная. Просто взять и уснуть, забыть обо всех заботах, проблемах и несогласиях с собственным здравомыслием…

Нет, так не пойдет. Я открыл глаза и посмотрел на магнитный ключ от номера Вильяма и его телефон. Все это он забыл на столе, когда убежал из библиотеки. О том, чтобы покопаться в его мобильном, не могло быть и речи. Да и что мне скажут номера телефонов незнакомых людей? А вот магнитный ключ – это интересно. Точнее интересен брелок, прикрепленный к нему металлическим кольцом. Капля из зеленого мрамора, по-моему, скульптура в холле сделана из такого же материала. Или просто похожа? И насколько я заметил, ни на моем ключе, ни на ключах других постояльцев такого странного украшения не было. Конечно, я специально не присматривался, но ключи – это то, что мы все здесь очень часто носим в руках, и как-то невольно обращаешь на них внимание…

Громкий стук каблуков бесцеремонно вмешался в мои размышления и тихую мелодию клавиш. Открыв глаза, я почему-то даже не удивился тому, что нарушительницей моего покоя была Эйлин. Похоже, это превращается в правило: что бы ни было связано с этой девушкой, мне это стопроцентно будет неприятно. Эйлин, конечно, не подозревая о моих чувствах, прошла мимо меня к столу, на котором лежали газеты и журналы. Что-то выбрала среди них и снова направилась к двери, по-прежнему громко стуча каблуками по натертому до блеска паркету. Я проводил ее глазами. Даже вид ее свободно ниспадавших по спине волос был мне отвратителен.

- Молодой человек, вы не подскажете, который час? – спросила меня женщина, игравшая до этого на фортепиано.

Я огляделся в поисках часов, но их почему-то нигде не было. Лезть за мобильным в нижний накладной карман джинсов, мне не хотелось, и я сдвинул слайдер телефона Вильяма. Фотография, служившая фоновым рисунком, настолько ошарашила меня, что я забыл, зачем взялся за телефон. Моя фотография. Слегка смазанный, как будто случайно пойманный кадр. Но это совершенно точно мое лицо…

- Пять минут четвертого, - пробормотал я, заметив в левом верхнем углу цифры, показывавшие время.

Женщина поблагодарила меня, собрала свои ноты и вышла из комнаты. А я все сидел и смотрел на уже погасший экран мобильного. Неужели для него все так серьезно? Я ходил вот так, с фотографией любимого человека на дисплее телефона, только раз в жизни. Кажется, тогда я был единственный и, наверное, последний раз в своей жизни влюблен. Но вот только, чтобы достичь этого состояния, мне потребовался почти год знакомства, а вовсе не те несколько дней, которые Вильям меня знает.

Входная дверь тихо скрипнула, снова впуская… Эйлин. Я заторможенно наблюдал, как она вошла и села на диван в нескольких шагах от меня. Сапоги на совершенно ровной подошве ступали почти неслышно. Локоны светлых волос были собраны в какое-то сложное сооружение на затылке ее головы и спускались несколькими тщательно завитыми прядями по шее. Я мало что понимаю в женских прическах, но мне всегда казалось, что на возведение вот такой уходит много времени. А она была в этой комнате всего несколько минут назад, в совсем другой одежде и без намека на вот этот каскад из кудрей на голове…

Не желая задумываться о том, что все это может значить, я поднялся из кресла и пошел на поиски Вильяма. Нужно вернуть ему ключ и телефон. И сделать вид, что я не видел, что у него на экране. Потому что я уже просто не знаю, как мне ко всему этому относиться.

7.

Через несколько дней я снова оказался в Сандерленде, в малом зрительном зале театра на Брэнд-стрит. Водя пальцем по красной обивке кресла, имитировавшей бархат, я пытался вспомнить, когда в последний раз был в театре. Лет пять-шесть назад. М-да. Стоило бы задуматься о моем культурном уровне, если бы не мое ужасающее оправдание – откровенные сцены, которые нередко можно встретить в спектаклях сегодня, и любовь людей к демонстрации своего тела в обрамлении торжественной одежды. Открытость и раскрепощенность закрыли для меня двери в мир театра. И сегодня бы меня здесь не было, если бы Вильям не удивил меня приглашением на спектакль, где, как он сказал, он «играет эпизодическую, но все же роль». Еще красноречивее о том, что я здесь вовсе не ради спектакля «Немного солнца в холодной воде», говорил тот факт, что антракт подходил к концу, а я только что занял свое место. Просто Вильям предупредил меня, что в первом акте будет сцена, которая мне может быть неприятна. От остальных откровенных моментов спектакля он обещал меня отвлечь. Как именно, оставалось только гадать. Пока же я сидел и наблюдал, как разворачивается второй акт не раз прочитанного мной романа Франсуазы Саган, и с нетерпением ждал появления Вильяма на сцене.

Не знаю, что играло с моим восприятием, но происходившее на сцене мне не нравилось. Довольно вялая, невыразительная игра актеров, резковатое музыкальное сопровождение, отталкивающая своей фальшивостью улыбка актера, игравшего главную роль… Мне казалось, что еще не много – и я отчетливо услышу хруст сминаемой бумаги: как будто неловкие, изломанные бесталанностью руки актеров комкают страницы прекрасного романа, искажают наполняющую их историю любви, оставляя на бумаге темные пятна ненужной похоти. Где же Вильям?

Но когда он появился на сцене, я его начала даже не узнал. Старомодный костюм, сплетенные в почти незаметную косу волосы и слишком надменное для него выражение лица, - все это было настолько для него несвойственно, что я даже засомневался: не путаю ли я его с кем-то. Но нет. Это было всего лишь воплощение роли. Старший брат главной героини – Пьер Лакур. Все верно.

Пронзительно честно сыгранный переход от ярости до грустной просьбы любящего человека на общем невнятном фоне сиял как идеально ограненный драгоценный камень. Но меня поразило не только это, но еще и та естественность и органичность, с которой Вильям выглядел в роли провинциального аристократа годов пятидесятых-шестидесятых. Его странная для нынешней молодежи интеллигентность была здесь на своем месте, прекрасно подходящая прошлому сдержанная и полная достоинства манера говорить не казалась наигранной, потому как он разговаривал так каждый день, и даже до красоты правильные черты его лица, теперь без отвлекающих внимание длинных волос, казалось, больше подошли бы человеку середины прошлого века…

И это был короткий эпизод минут на пять. Я почти не запомнил его в книге. А здесь то ли из-за того, что именно на этот момент я пришел смотреть, то ли из-за в самом деле превосходной игры Вильяма, эта сцена приковала к себе мое внимание.

Вскоре Вильям присоединился ко мне на предпоследнем ряду, который, как он и говорил, оказался совсем пустым. Почти неслышно заняв место рядом со мной, он оперся локтем на спинку кресла и, не произнося ни слова, смотрел на меня. Совсем не такой, каким я видел его буквально несколько минут назад: расстегнутая до середины груди белая рубашка, волнами рассыпавшиеся по плечам волосы цвета окружавшей нас полутьмы, хитрая, заметная только в глазах и уголках губ улыбка.

- Это было… ярко. Я почти не заметил этого эпизода, когда читал книгу, но когда это играл ты… Тебе определенно стоило бы задуматься о сцене, - тихо сказал я, стараясь смотреть ему только в глаза. Сжав ладони в кулаки, я мысленно приказал себе не раскисать, а воображению – не буйствовать. Здесь почти совсем темно, и я практически ничего не вижу. Не вижу.

Вильям недоверчиво прищурился, но тут же улыбнулся. Искренне и открыто. Хотелось верить, что он не станет считать мои слова банальной лестью. Тем более что они таковой не являлись.

- Если бы мы не общались с тобой так близко всю последнюю неделю, я бы подумал, что это всего лишь пустой комплимент, - он придвинулся ближе, упираясь руками в разделявшие нас подлокотники. – Но ты не стал бы мне врать. Я знаю. Точнее - чувствую, - он провел ладонью по свой груди, - вот черт… Извини, - виновато посмотрел он на меня и принялся застегивать рубашку.

- Ничего, - вздохнул я, - нормальные люди должны оставаться нормальными.

- Ты нормальный, Том. Нормальнее большинства людей, которых я знаю, - легкое прикосновение его ладони к щеке заставило меня отвести глаза от сцены.

Хотелось что-то сказать, но все слова куда-то разбегались. Что за люди его окружают, если я кажусь на их фоне нормальным? Он ведь сказал неправду. Хотел меня успокоить… Вильям не позволил мне заговорить, прижав кончики пальцев к моим губам. Со сцены послышалось, как взвизгнула расстегиваемая молния; кажется, на главной героине было такое платье…

- Не смотри сейчас туда, - рука Вильяма неожиданно скользнула мне на шею, он подался вперед, замер на секунду, всматриваясь в мое лицо. Так невозможно что-то увидеть. Все просто расплывается перед глазами. Слишком близко. Горячее дыхание, чтобы окончательно свести меня с ума. Жалкие дюймы между губами. И… соприкосновение.

Несмело и, в тоже время, жадно стараясь прочувствовать каждое касание. Привкус театрального грима, дразнящий стон. Я целовал его грубо, словно мстил за все эти дни, на протяжении которых он меня соблазнял. Вильям не сопротивлялся, только прижимался ко мне плотнее, насколько позволяли разделявшие нас подлокотники кресел. Обхватив ладонями мою голову, он впитывал каждое мое движение, прерывисто выдыхал, если я ненадолго отпускал его губы. И впивался в мой рот первым, если я медлил…

- Прости, если… - зашептал он, оторвавшись на мгновение от моих губ.

- Замолчи, - попросил его я, отвергая все его сомнения о том, что я мог не хотеть этого поцелуя.

Я снова коснулся его влажных губ, наслаждаясь их податливостью и желанием слиться с моими. Совершенно порнографический стон кого-то из актеров прокатился по моей спине ледяной волной. А горячее дыхание Вильяма согрело. Мы целовались, позабыв о том, где находимся. Впервые касались друг друга так, как хотелось чуть ли не с первой встречи.

***

Я проснулся и обнаружил, что все еще сижу за столом перед печатной машинкой. Как меня угораздило здесь заснуть, я не помнил. Вернувшись из театра, где Вильям остался что-то обсуждать с режиссером спектакля, я и подумать не мог о сне. Вот и решил просмотреть то, что уже успел написать. А потом руки сами потянулись к клавиатуре…

Собрав уже заполненные текстом листы, я принялся их считать. Тридцать. Я посмотрел на часы. Едва ли я писал больше часа… Как же это возможно?

Я схватился было за телефон, но тут же вернул его обратно в карман брюк. Нет, со Сьюзан я это обсуждать не стану. Может, это и глупо, но мне кажется, она меня не поймет. Конечно, даже не являясь писателем, она согласится, что тридцать страниц в час – это слишком много. Но… Не хочется мне с ней сейчас говорить.

Поднявшись со стула, я был вынужден схватиться за край стола. Голова кружилась так, как будто я не писал, а пил, причем не мало. Дождавшись, пока комната перестанет качаться перед глазами, я медленно пошел к двери. Я знаю, кто может меня выслушать и понять.

В коридоре же меня ждал сюрприз в виде приоткрытой двери номера 483. Интересно…

Я толкнул дверь и вошел. Концентрированный запах алкоголя ударил мне в нос, а пустая бутылка в луже спиртного поведала о причине столь неприятного аромата. Виновник всего этого безобразия обнаружился на кровати, уткнувшийся лицом в подушку и, по всей видимости, спящий.

Я нерешительно остановился посреди комнаты. Ничего не понимаю. После удачного выступления и нашего весьма близкого общения на пустом ряду театра взять и вот так напиться в одиночку? Я бы понял, если бы Вильям пришел после этого всего ко мне с предложением отметить. Но вот это…

Ладно, выясню у него завтра, что случилось. Если, конечно, он захочет мне рассказать.

Я осмотрелся вокруг. И дело было даже не столько в любопытстве, сколько в необъяснимом ощущении, которое у меня возникло, когда я только вошел. Мне показалось, что в этой комнате живут давно.

Ни намека на чемоданы или дорожные сумки. Аккуратно развешанная в чуть приоткрытом шкафу одежда. Какое-то вьющееся растение на подоконнике. Над тумбой со старомодным телефонным аппаратом – загнутый кусочек обоев с чьим-то номером. У окна – полка с… книгами.

Я подошел к ней, чтобы посмотреть, что это за книги. Эдгар По, Вальтер Скотт, Эмилия Бронте, Теодор Драйзер, Эрих Мария Ремарк, Йожеф Карман, Бела Балаш, Виктор Ракоши, Йолан Фёльдеш. Неожиданно. А последние фамилии четыре я вовсе никогда не слышал. И я всегда думал, что парни его возраста читают совсем другие книги, если, конечно, читают их вообще. И сам факт, что это напечатанные на бумаге книги – это же элементарно тяжело и неудобно, возить их с собой. Гораздо проще было бы загрузить их в ноутбук или ридер…

Проведя по особенно потрепанному переплету «Теней в раю» Ремарка, я тяжело вздохнул и позволил неприятной, но настойчивой мысли прорваться на поверхность сознания: среди этих книг нет ни одной моей. В принципе, это ожидаемо. Он же не обязан их читать. Да и кто такой Томас Каулитц по сравнению с Теодором Драйзером?

8.

Серые волны сбивались у берега в густую пену. Ветер, еще не сильный, но уже со стойким привкусом надвигающегося шторма, то и дело норовил распахнуть мою не застегнутую куртку. Я брел по пустынному пляжу, рассматривая, как мелкая галька перемежается с островками белого песка и фиолетовыми от цветов кустами вереска. Песчинки и камешки тихо похрустывали под подошвами моих кроссовок. Жалобно, и как-то потерянно. Или просто таким был я сам.

Я никак не мог решиться пойти к Вильяму и спросить, что вчера произошло. Я боялся, что он скажет, что это не мое дело. Может, так оно и было, но я, если признаться честно, в последние дни хотел, чтобы все в его жизни касалось меня, и было связано со мной. Совершенно глупое и неисполнимое желание, если вспомнить, что еще неделю назад мы и не подозревали о существовании друг друга.

Тяжело вздохнув, я посмотрел вдаль, и заметил человека, сидевшего почти у самой полосы прибоя. Мне кажется, или это действительно Вильям? Я прибавил шагу, всматриваясь во вроде бы знакомое темное пальто, длинные, развевающиеся на ветру волосы. Так есть - это он, сидит, смотрит в море, закутав в шарф чуть ли не пол-лица…

- Привет, - произнес я, поравнявшись с ним и приземляясь рядом на песок.

- Том? – Вильям удивленно посмотрел на меня. – Ты чего здесь бродишь?

- Так просто. Здесь хорошо.

- Это точно, - он грустно усмехнулся. – Дай руку.

Я удивленно поднял брови, не понимая, к чему это он, но ладонь протянул. Вильям высыпал на нее горсть сизо-черных, округлых ягод.

- Вкусные. Особенно если предварительно вечером уговорить бутылку джина.

- А какое горе ты пытался залить, рассказать не хочешь? – я подозрительно рассматривал ягоды, не решаясь попробовать. – Что это?

- Черника, - коротко сказал Вильям, явно не собираясь отвечать на первый мой вопрос. – Не бойся, не отравишься, - он закинул в рот пригоршню ягод и медленно разжевал, наслаждаясь вкусом. На нижней губе осталось ярко-красное пятнышко ягодного сока. Я отвел глаза и посмотрел на начинавшее волноваться море, пытаясь думать о том, что я хочу у него узнать, а не о его губах.

- Так что, не поделишься переживаниями? Говорят, если рассказать, легче становится…

- Не хочу, - он просяще посмотрел на меня.

- Вильям, я не смогу и дальше смотреть, как ты переживаешь, зная, что я могу быть в этом виноват.

Он резко развернулся ко мне. В глазах – что-то очень похожее на страх, смешанный с удивлением… Отрицательно покачав головой, он хотел что-то сказать, но губы только беззвучно приоткрылись, как будто ему не хватило воздуха или смелости. Вильям посмотрел на неспокойное море, на затянутое облаками небо, словно искал там слова, которые ему хотелось мне сказать, но они никак не находились. И тогда он протянул руку и, взявшись за полы моей куртки, буквально заставил меня придвинуться к нему ближе.

- Это все не важно, Том, - торопливо, будто боясь передумать, заговорил он, глядя мне прямо в глаза, позволяя почувствовать тепло его дыхания и слабый аромат дикой черники. – Это не важно, потому что я уже все равно не смогу остановиться.

И снова мы оказались невыносимо близко. Его темные, почти черные в эту пасмурную погоду глаза гипнотизировали меня. Частое дыхание, приоткрытые, слегка обветренные губы… На этот раз я первым поцеловал его. Он ответил мне с какой-то жадной яростью, тут же обнимая меня, прижимаясь всем телом, полностью отдаваясь моим прикосновениям, моему сорвавшемуся с цепи желанию. Я не помнил, как мы оказались лежащими на песке. Весь мой мир сузился до лежащего подо мной Вильяма, задыхающегося от моих поцелуев; тихо стонущего мое имя, когда я, сорвав с него шарф, коснулся губами его шеи и чуть прикусил тонкую кожу; дрожащего от такой необходимой нам обоим близости.

Дата добавления: 2015-11-04