6 страница. Поставив на стол рядом с печатной машинкой небольшой саквояж

Поставив на стол рядом с печатной машинкой небольшой саквояж, наподобие тех, в которых в средние века врачи носили свои инструменты, он открыл его и достал острый даже на вид кинжал. Солнце ослепляюще блеснуло на лезвии.

- А тебе это действительно интересны эти объяснения? – слегка насмешливо спросил Вильям, в его взгляде скользило что-то неприятное. Что-то очень похожее на презрение.

- Конечно, я…

- Не думаю, - перебил он меня и быстро подошел ко мне. Я заметил, что белая рубашка, видневшаяся из-под плаща, вроде как тоже в пятнах, напоминающих кровь. – Лучше скажи, как ты хочешь, чтобы я это сделал?

Вильям, стоявший так близко, и двусмысленный вопрос прошлись по моей спине горячим ветром. Я глубоко вдохнул, приказывая себе успокоиться, но он не дал мне на это ни единого шанса:

- Быстро? – вкрадчиво прошептал он, касаясь моей щеки неострым краем лезвия. – Или медленно? – его привычно горячая ладонь сомкнулась на моем горле…

***

Я проснулся, хватая воздух ртом, как после долгого бега. Сон был настолько ярким и реалистичным, что я несколько минут лежал и не мог не то чтобы заставить себя посмотреть на спавшего рядом Вильяма, но и даже пошевелиться. Вспомнив всевозможные наставления своих многочисленных психоаналитиков, я сделал несколько глубоких вдохов и изо всех сил сжал руками одеяло. Паника подкатывала к горлу, грозя вырваться криком. Мне хотелось вскочить с кровати и выбежать из комнаты. Спрятаться куда-нибудь, где меня никто не найдет… И только мысль о том, что после всего этого подумает обо мне Вильям, помогла мне медленно повернуть голову и посмотреть на причину своего страха.

А Вильям безмятежно спал, обхватив рукой подушку. Одна из моих маек с длинным рукавом надежно скрывала от моих глаз, все, что могло вызвать приступ страха – должно быть он вставал ночью, чтобы одеться. Чуть сильнее, чем обычно завивавшиеся пряди волос говорили о том, что он, должно быть, даже душ принимал. И даже не думал угрожать мне ножом.

Я смотрел на расслабленные сном черты его лица и чувствовал, как страх отступает. Выливается из меня, как холодная вода, растворяясь в спокойствии Вильяма и в теплом, разраставшемся в моей груди чувстве. Я очень давно, кажется, что вечность, не чувствовал этого, просыпаясь с кем-то в одной постели. Непостижимое, не поддающееся никакой логике и объяснениям ощущение завершенности. Как будто кажущаяся наивной древнегреческая гипотеза о половинках душ является единственной правдой. Как будто теперь все будет только хорошо и никак иначе. Обманчивое и коварное чувство, посещавшее меня в последний раз лет пять назад, когда роман с только что приснившейся мне Лорел едва начался…

Вильям нахмурился во сне и повернулся ко мне спиной, как будто почувствовал мой взгляд. Я обнял его, убирая упавшие на лицо волосы. Пусть ему не снятся плохие сны, хотя бы когда я рядом. Вильям вздрогнул, проснувшись, и тихо выдохнул:

- Том…

- Да, я, - улыбаясь, я прижал его к себе сильнее, с удовольствием чувствуя, как он прижимает к груди мою руку и откидывает голову мне на плечо. Поток воспоминаний о сегодняшней ночи обрушился на меня со всей своей страстью и желанием.

- Прости, что вчера заставил тебя рассказать о таком неприятном эпизоде, - попросил я прощения не в силах противостоять охватившей меня эйфории и потребности знать, что для Вильяма все было так же как для меня.

- Будем считать это необходимой мне психологической процедурой, - рассмеялся Вильям, прижимаясь своей щекой к моей щеке. - Но если ты и дальше станешь действовать такими же методами как сегодня ночью, я расскажу тебе о своей жизни все.

- А есть что-то, что ты хотел бы скрыть от меня? - тень подозрительности шевельнулась в моей душе, но тут же снова исчезла.

- У каждого человека есть то, что хочется похоронить навсегда, - туманно ответил он и, немного отодвинувшись, развернулся ко мне лицом. - Знаешь, я очень боялся этого утра.

- Почему? - удивился я, тем не менее, заметив, что Вильям уводит разговор в другую сторону.

- У меня было слишком много пробуждений после прекрасных ночей, когда я либо оказывался в одиночестве, либо видел в глазах всего несколько часов назад страстного любовника удовлетворенность и угасший интерес.

Усталая боль, расплескавшаяся в его глазах, когда он произносил эти слова, была такой пронзительной, что я невольно задался вопросом, о том, сколько же в постели Вильяма с его броской, пленяющей своей экзотичностью внешностью было таких любовников. Даже не любовников. Просто сексуальных партнеров, которые соблазнились его привлекательностью и раскованностью. Странно, но вовсе не ревность возникла во мне. Сочувствие, жалость, желание исправить все, причинившее ему столько страданий, - ни в одном языке мира нет слова, которое сумело бы объединить все, что я чувствовал. И потому я не стал говорить. Я только осторожно, будто боясь сделать еще больнее, погладил его по щеке и коснулся губами лба. «Я не поступлю с тобой так никогда», - подумал я, очень жалея, что Вильям мои мысли услышать не может, и одновременно радуясь этому. Потому что меня пугало то, с какой скоростью я привязывался к нему и начинал чувствовать собственническое желание защитить и оградить его от всего. Слишком быстро. Или именно так и рождается любовь?

«And even if you try to blank out the scenes,

They will recur again and again.

And no one can perceive the scars,

But your soul is marked, it can never heal.

But when...

Rain falls into your eyes,

It dilutes all your tears down…» - Оборвал наш наполненный невысказанными признаниями момент голос Свена Фридриха.

- У тебя, кажется, звонит телефон, - сказал я, припоминая, что именно эту песню я слышал у него на рингтоне в день нашей встречи.

Вильям дотянулся до прикроватной тумбочки и, подхватив мобильный, пробормотал что-то на своем родном языке. Судя по интонации, не очень цензурное.

- Мне придется с ней поговорить, - сказал он мне, показывая экран телефона, на котором подрагивала надпись: "Сьюзан". - Я не долго, и теперь уже совсем по-другому, но...

- Понял, - я сел, заворачиваясь в одеяло. - Ты говори, а я умоюсь и буду ждать тебя в ресторане.

- Хорошо, - Вильям благодарно улыбнулся мне.

***

В ресторан я спустился в прекрасном расположении духа и в предвкушении того, что Вильям ко мне скоро присоединится. Мысленно пожелав ему удачи в теперь уже, как я надеялся, последнем разговоре с экс-возлюбленной, я сделал заказ на двоих и принялся за всегда необходимое мне дело – наблюдение за людьми. Мы, писатели, вовсе не такие уж выдумщики, как кажется на первый взгляд. То есть мы, конечно, чаще всего придумываем сюжеты своих книг, но это, в общем-то, может сделать любой человек. Просто придумать какую-то историю, приближенную к действительности или фантастическую – неважно. Но вот оживить эту историю деталями из жизни, которые будут незаметно, но верно заставлять сопереживать героям, дано не каждому. Кто-то из великих довольно занятно рассуждал на тему того, что ремесло писателя – это больше, чем наполовину потакание эгоизму читателей. Сказано, конечно, резковато, я бы выразился мягче и, как мне кажется ближе к действительности. Согласитесь, что вам гораздо интереснее читать книгу, если главный герой чем-то напоминает вас, находится в сходной жизненной ситуации или же в таких обстоятельствах, в которых вы мечтали бы оказаться.

Радости непринужденного общения я из-за своей фобии практически лишен. Люди, как правило, недоверчиво и настороженно относятся к собеседнику, если он постоянно отводит глаза, или вовсе избегает на них смотреть. А объяснять каждому природу своего страха довольно утомительно, и потому меня чаще всего принимают за подозрительного, лживого типа, не догадываясь о моей серьезной психологической проблеме. Вот и приходится мне украдкой «подсматривать» характеры, жесты, ловить фразы и эмоции окружающих. Немногое можно почерпнуть таким образом, и мне чаще всего приходится брать эти детали из своей жизни. И потому меня всегда очень сильно удивляет и настораживает популярность моих книг. Ведь если черты моего покалеченного характера, рассеянные по образам моих героев, так привлекают читателей и находят отклик в их душах, то нашему обществу пора призадуматься о том, насколько мы все замкнуты и одиноки…

- Я понимаю, что у вас нет желания со мной разговаривать, но я прошу хотя бы меня выслушать, - оторвала меня от моих почти философских размышлений неожиданно появившаяся у моего столика Эйлин.

- Послушайте, я не знаю, что вам от меня нужно, и у меня нет особого желания об этом узнавать. Поэтому давайте просто мирно разойдемся. Мне очень не хотелось бы прибегать к помощи администрации отеля… - я говорил спокойно, негромко, как будто передо мной стоял душевнобольной человек. И, честно говоря, я начал подозревать, что это недалеко от правды. Слишком уж эта девушка настойчиво меня преследовала.

Эйлин кивнула, отбросила за спину небрежно сплетенные в косу волосы и села за стол напротив меня. Помолчав еще несколько секунд, она подняла на меня светло-серые глаза и сказала:

- Тогда просто заберите у Вильяма Ференци медальон и уничтожьте его. Ничего ему не говорите – так будет проще, найдите в его номере серебряную цепочку с кулоном из горного хрусталя и разбейте его. Для верности можете бросить осколки в огонь.

Произнеся все это, она поспешно поднялась из-за стола и вышла из ресторана. Мне оставалось только сидеть и смотреть ей вслед. Догонять ее и выяснять, что значат эти более чем странные слова, я не хотел – был слишком рад избавиться от ее назойливого присутствия. Да и я сомневался, что она сможет что-то мне объяснить. Люди с психическими отклонениями любой тяжести, как правило, не могут объяснить причины своих действий и слов, уж об этом-то мне было известно все, как говорится, из первых рук. А поток очередных рожденных нездоровым сознанием Эйлин идей меня совершенно не интересовал. Итак, у меня был выбор из двух вариантов: продолжать считать, что у девушки не все дома, и перестать обращать на нее внимание, или… Или попробовать найти у Вильяма этот самый медальон.

14.

Я сидел, уставившись на чистый лист бумаги, и понимал, что не могу напечатать ни слова. Но вовсе не из-за того, что ко мне вернулась моя неспособность писать. Нет. Просто я и никак не мог принять решение: сделать вид, что ничего не произошло или все же попытаться отыскать медальон. Первое я ни за что не смог бы сделать – я, к сожалению, как та самая кошка, которая сдохла от любопытства. Так что забыть о медальоне для меня – не являлось выходом, потому что я все равно бы постоянно о нем думал и мучился догадками о том, что он может для Вильяма значить, и почему мне могло бы быть нужно его уничтожить. И в тоже время искать его – как-то это… Глупо, что ли? Ведь сколько бы я ни написал фантастических и мистических сюжетов, я понимаю, что в реальной жизни они являются просто сказками. Поэтому верить в то, что этот медальон обладает магической силой – тоже было не по мне. Но существовала и третья возможность.

Я подошел к окну, отдернул штору и сразу увидел Вильяма. Он сидел на скамейке у входа в парк и рисовал акварелью одну из статуй; к моей великой радости скульптор, ее создававший, не поскупился на одежду. Что если я сейчас пойду к нему и спрошу, что имела в виду Эйлин, рассказывая мне о медальоне, и о том, что Вильям якобы представляет для меня какую-то опасность? Простое на первый взгляд решение, но как отреагирует на это Вильям? После допроса, устроенного мной совсем недавно, он собирался уехать, а теперь и вовсе решит, что у меня не все дома... И, хотя это, в общем-то, не очень далеко от истины, рядом с ним мне хочется быть хотя бы похожим на нормального человека. Нет, я не смогу поговорить с ним об этом напрямую.

Остается только самостоятельно проверить, обманула ли меня Эйлин. Спрятать подальше свое неверие во всякие магические фокусы и просто убедиться в том, что она все выдумала. Или нет.

Я еще раз взглянул на Вильяма, который вроде был увлечен фигурой, появлявшейся под его рукой, и отправился на поиски доказательств того, что никакого медальона не существует. Или даже если я его найду, то он окажется просто обыкновенным украшением. Очень мне хотелось в это верить. А еще больше хотелось мне никогда не встречаться с Эйлин. Слишком уверенно она говорила: так говорят правду, а если она верит в такое, то ей явно пора обратиться к соответствующему специалисту.

В своих расчетах на то, что Вильям опять не запер дверь, я не ошибся. Дверь номера «483» была, как обычно, едва заметно приоткрыта. Жаль. Наткнись я на закрытую дверь, я бы отправился говорить с Вильямом – что, несомненно, было бы намного честнее того, что я собирался сделать. Но устоять перед соблазном прояснить ситуацию, не высказывая Вильяму новой порции недоверия, я не мог.

Где искать, я не имел ни малейшего представления, поэтому принялся планомерно заглядывать в каждый уголок. Только это ничего не дало. Я не обнаружил ничего, хотя бы отдаленно напоминающего осколок горного хрусталя, заключенный в оправу из серебра. Тяжело опустившись на пол рядом с прикроватной тумбочкой, я открыл ее. Книги, какой-то блокнот, коробка твердо-мягких карандашей и маленький, острый нож, должно быть для их заточки.

- Все-таки, Томас, ты - дурак, - пробормотал я сам себе обвинительный приговор и взял верхнюю книгу.

Страницы были полны слов незнакомого мне языка. Непонятного, как сам Вильям. И я с тоской подумал, что безумно хочу научиться верить ему. Только вот когда вам уже почти тридцать, очень сложно, а может быть, даже поздно учиться верить людям... Мое внимание привлекло слишком большое расстояние между страницами книги, примерно в середине. Я раскрыл это место, и передо мной оказались какие-то документы. Это было удостоверение личности и несколько дипломов о высшем образовании. По специальностям «Финансы и кредит», «Синхронный переводчик немецкого языка», «Ортопедическая стоматология» и «Архитектура». Все они были выданы на имя Вильяма Ференци. Четыре профессии, минимум по пять лет обучения на каждую, итого - двадцать. Но Вильяму всего двадцать три...

- Тебя действительно так интересуют профессии моих предков или ты искал что-то более… - стоявший в дверях комнаты Вильям щелкнул перемазанными краской пальцами, подыскивая подходящее слово, - …. захватывающее?

Он явно злился, и я его вполне понимал - сам бы не обрадовался, если бы застал кого-то роющимся в моих вещах. Но я надеялся, что значу для Вильяма хотя бы чуть-чуть больше, чем абстрактный «кто-то».

- Прости, мне нужно было сразу тебе все рассказать, но… Эйлин опять удалось подействовать на меня не самым лучшим образом. Прости, я понимаю, что…

- Что на этот раз сделала эта сумасшедшая? – прервал мои жалкие оправдания Вильям и, сел в стоявшее напротив кровати кресло, уронив на пол несколько кистей, которые принес собой. - Я тебя слушаю, - спокойно и даже безразлично произнес он. А я, глядя в его янтарные глаза, не понимал, как мог хотя бы допустить возможность того, что Эйлин говорила правду.

Мой рассказ не занял много времени: короткий разговор в ресторане, странный совет и мое не менее странное стремление этому совету последовать. Вильям слушал внимательно, и я не понимал почему, но злость и напряженность постепенно покидали его лицо. В чем таком он заподозрил меня, когда вошел в комнату, и каким образом мой рассказ об Эйлин эти подозрения рассеял?

- Как же я устал от нее … - пробормотал Вильям, закрыв лицо перепачканными краской ладонями и откинувшись на спинку кресла. – Она не дает мне покоя с тех пор, как поселилась здесь неделю назад, - говорил он, не убирая рук. – Сначала ее не устроило то, что рядом с номером «484» не оказалось свободных. Не знаю, зачем ей было жить именно рядом с твоим будущим номером, откуда она могла знать, что он забронирован именно для тебя? Потом ей понадобился двухместный номер вместо одноместного. А потом появился ты, и она, по всей видимости, решила переключиться с администрации отеля на тебя. Я не понимаю, что этой женщине нужно, - Вильям посмотрел на меня, не скрывая всех негативных чувств по отношению к Эйлин.

- Что ей нужно, она, вполне возможно, не знает даже сама, - предположил я, пытаясь найти в лице Вильяма хоть какой-то намек на неискренность. Я опять в нем сомневался, это причиняло мне боль, и с этим было необходимо покончить. – Но у нас с тобой есть очень простой выход из этой ситуации.

- Какой? – без тени надежды спросил Вильям и, уронив руки на колени.

- Игнорировать ее. Люди, у которых не все в порядке с головой, часто напоминают детей. И, возможно, ей так же как капризному ребенку надоест, что на нее не обращают внимания, и она оставит нас в покое.

Вильям удивленно смотрел на меня, должно быть, спрашивая себя, как не додумался до такого простого решения сам.

- Я согласен попробовать, - с едва заметной, сомневающейся улыбкой сказал он. – Но сначала я должен сказать тебе одну странную вещь: у меня действительно есть такой кулон. Точнее, был. Но я подарил его Сьюзан. Сегодня утром я попрощался с ней навсегда. Хоть, как сказала бы моя мать, такие вещи по телефону не делаются, но это все же так. То есть даже если верить в безумную теорию Эйлин о том, что тебе грозит что-то страшное, пока этот кулон у меня, то тебе совершенно нечего бояться. Кулона у меня нет.

- Значит, кулон все же существует… - пробормотал я. – И этот кулон ты просил Сьюзан тебе вернуть? Помнишь, когда я случайно услышал, как ты говорил с нй по телефону в библиотеке?

Вильям согласно кивнул.

- Да. А потом я решил, что лучше пусть он остается у нее. Это, правда, довольно старинная вещица, но… Я просто не хочу с ней больше встречаться. И если платой за это будет кулон, то так тому и быть.

Я слушал его и понимал, что мне совсем не нравится то, что в словах Эйлин нашлась пусть маленькая, но доля правды. Это неприятно настораживало. Но что если она именно этого и пытается добиться? Чтобы мы с Вильямом постоянно друг друга в чем-то подозревали, что соответственно будет портить наши отношения. Нет, вот именно этого я ей позволять и не хочу.

- Значит, тебя назвали фамильным именем? Или это как-то по-другому называется… - решил сменить я тему разговора на более нейтральную, но все же для меня небезынтересную, намекая на совпадение имен в дипломах.

- Именно так. Это самое распространенное имя в роду Ференци, - кивнул Вильям, чуть хмурясь. Но тут же улыбнулся: - А если в семье рождалось двое мальчиков, второго называли Фредерик.

- Тебе повезло. Жутковатое имя. И сокращение было бы как у Крюгера с улицы Вязов.

Вильям засмеялся, он тоже был рад тому, что все разрешилось так просто. Я сложил документы обратно в книгу, вернул ее на место в тумбочке и закрыл дверцу, надеясь закрыть и последнюю страницу жизни, на которой мы с Вильямом друг друга в чем-то подозревали.

- Ты простишь меня за этот дурацкий обыск? – уже серьезно спросил я и, не вставая с колен, подобрался ближе к креслу Вильяма. Он выпрямился, тоже вмиг посерьезневшими глазами посмотрел на меня, даже не думая смеяться над театральностью моего коленопреклоненного положения.

- Будем считать, что ничего не произошло, - вынес он решение и протянул мне руку.

***

Тихий звон, с которым кисть ударялась о стенки стакана с приобретшей уже неразделимый на оттенки серый цвет водой, звучал как хмурящийся мелкими, но темными тучами день. Золотистые листья кружились вокруг нас, не обращая внимания ни на прототип статуи на листе бумаги, ни на хмурое лицо Вильяма, ни на меня, устроившегося под ближайшим деревом на холме пожелтевшей травы и недавно совсем зеленого одеяния деревьев. Предложение Вильяма, помочь ему своим присутствием завершить одну из работ, которые никак не получались у него во время учебы в университете, я сразу воспринял критически. Я сказал, что буду ему только мешать. Он напомнил мне, что я рядом с ним писал так, как не удавалось мне до сих пор. Но, по всей видимости, это таинственное воздействие присутствия было односторонним. Я получил возможность наблюдать за тем, как ветер игриво касается черных волос Вильяма, и мог желать коснуться их с такой же нежностью; восхищаться тем, как захватывающе дух он прикусывает нижнюю губу, когда делает очередное движение кистью; и приходить в немой, невыразимый никакими словами восторг, когда он в очередной раз украдкой смотрел на меня, отражая глазами золото осенних солнечных лучей.

- Наверное, это все же просто не мое… - устало проговорил Вильям, бросив еще один тоскливый взгляд на почти точную копию статуи на своем рисунке. - Не всем ведь дано созидать.

Я покинул свое довольно удобное лежбище и подошел к мольберту. Рисунок занимал меня сейчас меньше всего, но… Это было важно для него, и потому я обратился ко всем своим невеликим познаниям в живописи и постарался найти в изображении мужчины в средневековом камзоле, сидящего на скамье, хоть что-то интересное.

- Не знаю, в живописи я понимаю столько же, сколько в аэродинамике, но, по крайней мере, сходство очевидно. Детали хорошо прослеживаются, и даже фон прорисован довольно точно…

- Но нет ни капли вдохновения, - довольно справедливо закончил мой критический отзыв Вильям. – Я не могу передать настроение, запах, чувства… Не могу передать главного, ради чего существует живопись! – он замахнулся и бросил кисти, которые держал до этого в руках, далеко в кусты.

- Но ты ведь не художник, ты и не должен это уметь - возразил я и стер еле заметный след зеленой краски у него со щеки. – Что за преподаватель требует от тебя того, что не каждый живописец может достичь?

- Он очень старомоден и… Постоянно повторяет, что, если мы не можем передать настроение оформляемого нами интерьера, то мы и оформить его как надо никогда не сможем. Я не знаю, почему он так говорит, - Вильям посмотрел на меня глазами, которых сверкала давняя обида.

- Странно, - удивился я. – Я слышал, что дизайнеры сейчас пользуются специальными компьютерными программами, в которых настроение передать ну никак не получится. Там только можно цвета и текстуры ткани подбирать. Хотя, может, я не знаю всех хитростей?

- Нет, ты совершенно прав. В такой программе очень легко работать, при наличии хорошего вкуса там можно создавать настоящие шедевры. Но мне почему-то всегда кажется, что это лишает профессию дизайнера даже малейшего намека на творчество.

Опустился на одно колено, чтобы иногда проглядывавшее сквозь тучи солнце не светило мне в глаза, и всмотрелся в его лицо. Я видел, что он очень переживает из-за всего этого, что ему действительно важно, будет ли он просто рядовым дизайнером, каких тысячи, или же сможет создавать, творить.

- А ты чувствуешь в себе это? У тебя есть ощущение, что твои наброски на самом деле являются чем-то ценным, особенным, что ты хотел бы показать людям? Понимаешь, даже когда издательство отказалось печатать мою первую книгу, я все равно знал, что она должна быть издана, что эта рукопись, конечно, точно не является великим произведением искусства, нет, но это – история, которой я хочу поделиться со всеми, и которую я не вправе прятать в ящике своего письменного стола.

Взгляд Вильяма был тяжелым. Я чувствовал, что задал очень неприятный вопрос. Вопрос, на который он, возможно, давно знает ответ, но то ли боится себе признаться, то ли есть что-то еще, мешающее ему быть с собой честным. Вильям молча смотрел на меня потемневшими, почему-то вдруг прекратившими отражать блики солнца глазами. Мне казалось, что я чуть ли не кожей ощущаю всю собравшуюся в них печаль. И у меня возникла странная, совершенно иррациональная мысль: так мог бы смотреть человек проживший жизнь, очень долгую жизнь, и понявший, что все, чего он пытался достичь, ему просто не нужно.

- Нет, - коротко ответил он и отвел глаза. – Но ты, - он подался вперед, кладя ладони мне на плечи, и максимально сближая наши лица, - ты – первый, кто не стал мне врать, что у меня все получится, что надо больше стараться, или что у меня уже все получается.

Его горячие ладони. Они говорили больше, чем слова, нежно, страстно, со скрытой силой скользя по моим плечам, обхватывая лицо… Я снова стоял перед ним на коленях. Чувствовал, как внутри все переворачивается, меняется, рождается заново. Все идеально правильно, так, как должно быть. Потому что он младше меня на шесть лет, а я… Я совсем другое вижу в его глазах, словах и действиях.

- Давай, мы разделим обязанности: ты будешь творить, а я - восхищаться, - мягко улыбнулся он.

- Как скажешь, - не мог не согласиться я.

«Мы» отдалось внутри теплым эхом и обняло душу. Я целовал его и чувствовал себя абсолютно счастливым. У нас не может быть обязательств, которые неминуемо связывают мужчину и женщину. У нас никогда не будет общих детей, навсегда соединяющих родителей. У нас нет шанса даже на банальное одобрение наших отношений окружающими. Нам остается лишь то, что чувствуют наши души и тела. Еще не смелое, но уже властвующее нам нами слово-ощущение «мы».

15.

День начался для меня с решения двух довольно сложных вопросов: как устроить празднование даты, которую я вчера так удачно подсмотрел в паспорте Вильяма, и как сделать так, чтобы Эйлин этот праздник не испортила. С первым я справился довольно оперативно, сделав множество звонков, договорившись с администратором отеля и проведя часа три на кухне в компании шеф-повара, Энтони Джонсона, который оказался неожиданно общительным и понимающим. Вопрос номер два повис в воздухе. Я мерил комнату шагами, пытаясь найти в своей голове хоть сколько-нибудь удачную идею, но у меня ничего не получалось. Оставалось только пойти и наивно попросить Эйлин об одолжении.

Я сердито захлопнул за собой дверь и направился в сторону ее номера. Продумать разговор заранее я все равно был не в силах – слишком уж странно вела себя эта девушка, чтобы я мог хотя бы попытаться предсказать ее реакцию – поэтому, решив не тянуть, я постучал в ее дверь.

- Войдите, - через пару десятков секунд ответили мне из-за двери.

Концентрированный туман из сигаретного дыма поприветствовал меня на самом пороге. Я вошел, оглядываясь в поисках хозяйки номера, но не сразу заметил ее. Слишком неподвижно сидела она в кресле, в самом темном углу комнаты. Бледное лицо, почти такого же оттенка волосы, пугающе-красный цвет длинных ногтей и роняющая пепел на черный бархатный халат сигарета в длинном мундштуке. Вампирша из классического фильма ужасов – да и только! Мысленно усмехнувшись этой аналогии, я заставил себя вспомнить о цели своего визита:

- Эйлин, у меня к вам есть одна небольшая просьба… - начал я, надеясь, что экспромтом у меня получится выразиться не так оскорбительно, как это звучало в моих мыслях.

- Если вы собрались просить меня уехать, то – нет, - перебила меня она и, сделав глубокую затяжку, медленно, словно не желая расставаться с дымом, выдохнула.

- Нет, Эйлин, не буду отрицать, что мне этого хотелось бы, но я прошу не об этом, - появившаяся на ее лице заинтересованность меня немного воодушевила, и я решил обойтись без долгих предисловий. – У Вильяма сегодня день рождения. Мне хотелось бы подарить ему праздничный вечер, и я прошу вас…

- Не испортить праздник своей очередной идиотской выходкой, - закончила она мою фразу. Самокритично. Странно. Если она понимает, как глупо выглядит ее поведение, то зачем продолжает? Просто не может остановиться?

- Именно так. Я могу надеяться на согласие? – теперь, когда я произнес свою просьбу вслух, мне стала понятна ее глупость. Посмеется сейчас она надо мной и выставит за дверь. И, в общем-то, будет права, потому что мне бы следовало придумать что-то более оригинальное и действенное.

Но Эйлин только кивнула и снова увлеклась своей сигаретой. Должно быть, решила не тратить на меня больше слов. И если бы она не продолжала на меня так пристально смотреть, я бы ушел. Но взгляд ее светлых, будто выцветших на солнце глаз, казалось, цепко удерживал меня на месте.

- С двумя условиями, - наконец произнесла она, выпуская новую порцию дыма, который причудливо искажал черты ее лица. Разрушая их, смазывая, будто предполагая, каким оно станет через много лет. – Во-первых, ни вы, ни Вильям не будете предпринимать ничего, чтобы заставить меня уехать отсюда. Во-вторых, я приду на ваш праздник.

Так я и думал, что без условий не обойдется. И неплохая ведь мысль – заставить ее уехать. Очень просто, но… Если заняться этим сейчас, то будет ли у Вильяма потом настроение веселиться? Скорее всего, нет. А он ведь и так, насколько я понял, не собирается отмечать день рождения. Она придет… Что ж, может, так даже лучше – если она будет на виду, а не где-то в укромном месте, замышляя новую каверзу?

Дата добавления: 2015-11-04