Скотт переходит в католичество

Скотт:

Решение переехать в Милуоки для начала работы над докторской диссертацией по богословию и Писанию было решением нелегким, но обоюдным. В осеннем семестре семинар за семинаром мне открывались истинность и красота положений католической веры, неопровержимость и целесообразность тех моральных принципов, на которых стояло католическое учение о браке, семье и обществе. Я чувствовал, что говорю как католик, даже не будучи таковым.

Со мной училось еще несколько студентов католиков, которые открыто защищали свою веру, и в то же время жили ею в радости. У меня был общий кабинет с одним из них, его звали Джон Грабовски. Он привел меня в свой церковный приход и познакомил с литургией и евхаристией. Благодаря ему я также узнал великолепный католический институт, носивший название Францисканский Университет Стьюбенвилль, где он изучал богословие, учась на выпускном курсе. Он рассказал мне все о том акценте на 'живое католичество', который был так характерен для этого института. (В то время и я и представить себе не мог, что через пять лет буду преподавать в этом учебном заведении).

Среди моих коллег была также Моника Мильорино Миллер, вдохновившая меня на деятельность в двух направлениях. На занятиях она сразу почувствовала мое устремление к католицизму, и позже она мягко, но целеустремленно побуждала меня продолжать мой путь в этом направлении. Кроме того, ее отважная, бескомпромиссная преданность делу борьбы против абортов увлекла и нас с Кимберли. И эта деятельность, направленная против насильственного прерывания беременности и порнографии в округе Милуоки в конце концов объединила нас с Кимберли на столь необходимой для нас общей почве.

Я написал научный доклад, в котором защищал и доказывал положения ортодоксальной католической веры. На тридцати страницах, (представлявших собой курс Евангелия от Матфея), озаглавленных "Петр и Ключи от Царства Небесного", я опирался на 17-19 стихи 16 главы этого Евангелия. Протестантский профессор около часа экзаменовал меня, но сказал, что не нашел ни одной ошибки в моих доводах.

Некоторые из моих друзей чувствовали, что мне было даровано величественное видение Бога, но они не представляли, куда это влекло меня. Это видение столь же сильно охватывало мое воображение, сколь и разум.

Я написал еще один доклад объемом в сто страниц, озаглавленный "Familia Dei: принципы богословия Завета, Святого Семейства и Троицы", в котором я подводил итоги более чем десятилетнего изучения Завета. Взгляд, которого я придерживался, обретал все больше смысла; ведь если Завет означал семью, члены которой разделяли плоть и кровь, то Христос установил для нас причастие как возможность через плоть и кровь соединиться с Его Новозаветной Семьей, католической церковью.

Отец Джон Дебики, мой друг-священник, живший в Питтсбурге, привел меня в Лейтонский учебный центр, центр Opus Dei в Милуоки. Друзья, которых я там обрел - как священники, так и члены церкви - научили меня применять практический подход к молитве, работе, семье и проповеди, что позволило мне использовать весь мой духовный опыт протестантизма для католического переустройства своей жизни. Здесь меня, как мирянина, наставляли и вдохновляли находить способы обращать свою работу в молитву. Один из женатых сотрудников центра, Крис Вольф, постоянно призывал меня сделать акцент на внутренней жизни, на внутреннем опыте во всем, чем я занимался.

И наконец процесс обращения стал естественно и в то же время сверхъестественно переходить в романтическую историю. Святой Дух открывал мне, что католическая церковь, прежде внушавшая мне ужас и отвращение, на самом деле была моим домом и моей семьей. Я переживал волнующее чувство возвращения домой, чувство, как будто я вновь обретал своего отца, мать, старших братьев и сестер.

Но однажды я совершил "роковую ошибку" - я решил, что настало время самостоятельно посетить мессу. И я приблизился к темным дверям Гезу, церкви Маркеттского Университета. Незадолго до полудня я тихо проскользнул в подвальную часовню на ежедневную мессу. Я не знал, что меня могло там ожидать; возможно, я оказался бы наедине со священником и парой старых монахинь. И я, как наблюдатель, уселся на заднюю скамью.

Внезапно с улицы стало заходить множество обычных людей, самых неприметных и простых. Они входили, преклоняли колени и молились. На меня произвело глубокое впечатление их простая, но искренняя набожность.

Затем зазвонил колокольчик, и священник вышел к алтарю. Я оставался на месте и все еще не был уверен в том, что преклонить колени было для меня правильным. Меня, как правоверного кальвиниста, всегда учили тому, что католическая месса была самым большим святотатством, какое только мог совершить человек - это означало бы повторно пожертвовать Христом, - так что я не знал, что мне делать.

Я наблюдал и слушал, и чтение, молитвенные возгласы и ответы, словно сошедшие со страниц Писания, были подобны ожившей Библии. Я был готов остановить мессу и сказать: 'Постойте! Вот эта строка - из Исайи, эта песня - из псалмов. А вот слова еще одного пророка в этой молитве.' Я находил множество элементов древнееврейского храмового богослужения, которое столь подробно изучал.

Внезапно я понял, что здесь и пребывает истинная Библия. Именно здесь, среди этих таинств, провозглашается и совершается драгоценное божественное усыновление. Затем начался обряд евхаристии, где сошлись воедино все мои мысли и откровения о Завете.

Я хотел остановить службу и крикнуть: 'Послушайте, позвольте мне объяснить, как это всё следует из Священного Писания!

Но вместо этого я лишь сидел там, испытывая неутолимый, сверхъестественный голод по Хлебу Жизни.

Объявив слова посвящения, священник поднял Святые Дары. Я почувствовал, как последняя капля сомнения покинула меня. От всего сердца я прошептал: 'Господь мой и Бог мой, это - воистину Ты! И если это - Ты, то я хочу быть с Тобой единой плотью. Я больше не хочу удерживать себя'.

И тогда я вспомнил свое обещание: не раньше 1990 года. Мне нужно было проверить себя, пока я еще пресвитерианец, правда? И с этим я оставил часовню, не говоря никому, где я был или что я сделал. Но на следующий день я вернулся, потом вернулся снова и снова. В течение одной-двух недель это стало неотъемлемой частью моей жизни. Я попросту влюбился в евхаристию нашего Господа! Его присутствие, его доступность для меня в Святом Причастии овладели мной без остатка. Поскольку я сидел на задних рядах, то без стеснения преклонял колени и молился вместе с остальными моими новыми братьями и сестрами. Я больше не был сиротой! Я обрел семью, и это была Божия семья. 1990 год внезапно показался мне невероятно далеким.

День за днем, наблюдая всю драму мессы, я видел, как прямо на моих глазах вновь и вновь возобновляется Завет с Богом. Я знал, что Христос хочет, чтобы я принимал Его в вере не только духовно в своем сердце, но и физически: на языке, в горле и во всем теле и душе. Это было само Боговоплощение. Это было Евангелие во всей его полноте.

Каждый день после мессы я посвящал от получаса до часа молитве на четках. Я чувствовал, как сила Господня изливается через Его матерь, прежде чем человек приступит к Святому Таинству. Я просил Его распахнуть мое сердце и явить мне волю Свою.

'Господи, это на самом деле Твой сверхъестественный зов, или я всего лишь увлечен какой-то интеллектуальной авантюрой?'

События начали набирать скорость. За две недели до Пасхи 1986 года мне позвонил Джерри с известием, что он и его жена, Лесли, на Пасху собираются присоединиться к Церкви.

Я был ошеломлен.
- Джерри, я просто не могу в это поверить. Ведь предполагалось, что ты убережешь меня от перехода в католичество. Неужели ты опередишь меня на пути к евхаристии!
Это казалось несправедливым.
- Скотт, я не собираюсь совать нос в те причины, по которым ты еще выжидаешь, но Бог дал нам достаточно свидетельств, чтобы убедить нас стать католиками в этом году.

И я обратился к Богу в молитве: 'Господи, чего Ты хочешь от меня? Что должен сделать я?'

Помню, что молясь и размышляя, я удивлялся тому, что не спрашивал об этом прежде. 'Господи, что Ты хочешь, что бы я сделал?'

Я был крайне ошеломлен, когда неожиданно услышал ответ:
'Мой сын, что ты сам хочешь сделать?'
Это было ясно. Мне не нужно было долго обдумывать ответ: 'Отец, я хочу вернуться домой. Я хочу принимать Тебя, Иисус, моего старшего Брата и Бога, в Святом Причастии'.
И Он словно бы спокойно ответил: "Я не останавливаю тебя".

Я почувствовал себя окрыленным. Описать это было невозможно. Я понял, что должен посоветоваться с единственным человеком, который все ещё пытался остановить меня. Я спустился к Кимберли и сказал:
- Ты не представляешь, что мне только что сообщил Джерри. Он сказал, что он и Лесли собираются присоединиться к католической церкви в Пасху через две недели.
Кимберли осторожно спросила:
- Ну, и что это меняет? - Она буквально видела меня насквозь.
- Понимаешь, я только что молился и просил Бога направить меня...
- Ты сказал, не раньше 1990 года. Ты это помнишь? Ты обещал. Не отказывайся от своего обещания ни под каким предлогом.
Я неохотно подтвердил ее слова:
- Да, я помню свое обещание насчет 1990 года. Но с тех пор, как я начал ходить на ежедневную мессу, я почувствовал, что Христос зовет меня к себе в Святом Причастии.
Она слушала спокойно, но на ее лице застыло глубокое огорчение.
- Кимберли, я просто не знаю, как сказать об этом, но я боюсь, что я достиг той точки, когда задерживаться было бы неповиновением. Пожалуйста, молись о том, чтобы освободить меня от этого обещания!
В то время мы чувствовали такую боль, которую невозможно описать словами. Через некоторое время, помолившись в другой комнате, она вышла, обняла меня и сказала:
- Я освобожу тебя от обещания, но я хочу, чтобы ты знал - никогда в жизни я не чувствовала себя настолько глубоко преданной и настолько покинутой.
Это было мучительным для нас обоих.

Позже той ночью я искренне молился:
- Господи, для чего Ты показал мне Семью Твою, но лишаешь меня моей собственной семьи? Почему Ты показал мне Твою Невесту, Церковь, и отнимаешь у меня мою собственную жену?
Во время этой молитвы, Бог, казалось, говорил:
'Я зову тебя не вопреки твоей любви к Кимберли и детям, но именно во имя твоей и моей любви к ним. Скотт, ты нуждаешься в полноте благодати причастия для того, чтобы через тебя я мог любить их'.
- Господи, но почему же Ты Сам не скажешь ей об этом? - спросил я.

Я пошел к монсиньору Брускевичу, бывшему тогда пастором в Церкви Святого Бернарда. (Позже он стал епископом Линкольна, в штате Небраска.) Церковь Святого Бернарда была наиболее ортодоксальным и активным приходом в округе. Поэтому я надеялся, что она станет для меня духовным домом. И я не был разочарован.

Монсиньор выслушал мою долгую богословскую одиссею. Будучи сам опытным богословом, он мог оценить и путь изучения, и борьбу, которую я вел с собой. Он дал мне понять, что не видит никаких препятствий моему соединению с церковью на пасхальной неделе. Однако, он был мудрым пастором и понимал, что я нуждаюсь в некоторых практических советах.

Он терпеливо выслушал мои планы подготовки к Первому Причастию: неделя молитв, завершающаяся трехдневным постом перед самой Пасхой. С мягкой мудростью он спросил:
- А Кимберли и дети как-то участвуют в твоей подготовке?
Я был смущен и вынужден был признать, что так или иначе они выпадали из моего плана. Монсиньор ответил:
- Скотт, могу ли я предложить тебе другой план?
- Конечно, - ответил я покаянно.
- Почему бы на протяжении всей этой недели не окружить их любовью и вниманием, завершив чудесным семейным пикником в парке в субботу в полдень, прямо перед тем, как вечером я дам тебе Первое Причастие?

Благодарю Господа за его отеческую мудрость.

Пасха 1986 года стала и временем истинной сверхъестественной радости, и временем глубокой и естественной скорби. Я принял на себя 'водопад' таинств: крещение, примирение, конфирмацию и первое Причастие. Я возвратился на свою скамью и сел возле моей скорбящей жены, которую я любил всем сердцем. Я взял ее руку, и мы начали молиться. Я ощущал, как присутствие самого Христа через Святое Причастие внутри меня проникает наружу и охватывает нас обоих.

Я ощущал, как Бог говорит: " Скотт, это не зависит от твоих чувств. Дар, полученный тобой в Святом Причастии, позволит тебе довериться мне более, чем когда-либо. Я пребываю в тебе теперь, в теле, и в душе больше, чем когда-либо прежде."

Я благодарю Господа за то, что Он использовал Святое Причастие, чтобы укрепить меня в вере и надежде на Его неустанную заботу о нас во время предстоящих нам испытаний.

Кимберли

Наш переезд в Милуоки отдалил нас от наших друзей, семейной жизни и церкви; это место было чужим для нас.Мы не знали никого в этом городе.

Хотя мы вместе ходили в местную протестантскую церковь, у меня было время, которого не было у Скотта - время, чтобы найти в ней друзей. Его обучение в католическом университете предоставило ему много возможностей встретить там друзей-католиков. Так что мы продолжали отдаляться друг от друга во многих аспектах, развивая множество независимых дружеских отношений.

Большая часть моего времени было посвящена заботе о наших маленьких сыновьях. Начиная всё больше понимать опасность и распространенность абортов и порноиндустрии - девять клиник, где делались аборты и пять книжных магазинов 'для взрослых' в центре одного только Милуоки, - я активно включилась в борьбу против них. Поэтому у меня было очень мало времени и еще меньше желания продолжать учиться. Я надеялась, что кто-нибудь в Маркеттском университете сделает то, чего никто пока не смог сделать - остановить сползание Скотта в католичество.

Мне и в голову не могло прийти, что Скотт перенесет дату перехода к католической церкви с 1990 на 1986 год. Произошло это за десять дней до Пасхи, когда он вышел из кабинета и сказал:
- Кимберли, Джерри и Лесли присоединяются к Церкви на этой Пасхальной неделе. Ты нужна мне, чтобы услышать мое сердце. С тех пор, как я начал ходить к мессе в Университете, я заболел, заболел жаждой получить Бога в Святом Причастии. И я теперь так убежден в истине католической церкви, что если я не присоединюсь к ней и не получу Бога так, как Он того требует, я воспротивлюсь Его воле. Ведь мы знаем, что задержка в повиновении есть неповиновение.

Я была сражена! Ведь Скотт обещал 'не раньше 1990 года'! И в то же время видела глубокий конфликт между его обещанием с одной стороны и его углубляющимся убеждением с другой. Я не могла стоять на пути его повиновения Богу, независимо от того, что это значило для его карьеры или для благосостояния нашей семьи. Скотт нуждался в том, чтобы Святой Дух открыл мое сердце, и я должна была освободить его от обещания выждать время до тех пор, пока я не буду готова присоединиться к нему; я должна была освободить его, чтобы он мог идти вперед, повинуясь воле Божией так, как он понимал это. Той ночью я написала в моем молитвенном журнале о глубоком одиночестве и предательстве, которое чувствовала. Я написала: "Господи, к кому я могу обратиться со своей болью?' И саркастически добавила: 'Не говори мне, к Марии и святым'.

До Пасхи оставалось только десять дней. Это значило, что у нас было только десять дней, чтобы позвонить семье и сообщить им то, что мы до сих пор держали в секрете. У меня было только десять дней, чтобы позвонить друзьям-богословам в надежде, что они переубедят его прежде, чем он сделает свой окончательный прыжок в католичество. Профессора были поставлены в очень трудное положение, им приходилось отвечать на те вопросы, изучению которых Скотт посвятил годы. Но, по правде говоря, очень немногие пробовали остановить его, удержать от рокового шага, который был бы гибельным для его души, а позднее, благодаря его богословским талантам, и для душ других людей. Чувство покинутости и безнадежности возрастало во мне день ото дня.

Я не понимала, как мне общаться с ним, не нанося ущерба нашим отношениям. Если бы я поделилась со своей семьей или семьей Скотта, рассказав им о своей боли, это немедленно привело бы к разрыву между ними и Скоттом. Для нас обоих это был вопрос верности друг другу. Мы должны были защищать друг друга во имя нашего брака и нашей семьи и не разделять с другими людьми ту огромную боль, которую мы испытывали. Все это усиливало одиночество, которое мы оба ощущали.

Я чувствовала себя очень глубоко преданной. Я никогда ничего не имела против католиков, но в юности мне бы и в голову не пришло начать общаться с парнем-католиком. Теперь же мне предстояло быть замужем за католиком!

Я пошла вместе со Скоттом и одним из моих дорогих протестантских друзей к Пасхальной всенощной. Крёстным отцом Скотта был Крис Вольф. В какой-то момент Скотт наклонился ко мне и сказал, что в ту же самую ночь, когда Джерри и Лесли вступали в католическую церковь в Филадельфии, крестным отцом Джерри собирался быть некто Грэг Вольф (отнюдь не родственник Криса). Я криво улыбнулась, но ничего не сказала; казалось, в том, что и Скотт, и Джерри входили в католическую церковь, ведомые волками^[1], было нечто зловещее.

С одной стороны, многое в богослужении очаровывало меня - шли многочисленные чтения из Священного Писания, отражавшие последовательность заключения Завета между Богом и людьми - от Ветхого Завета до Христа. (Я никогда не подозревала, что католики читают так много Священного Писания!) Многие из элементов службы напомнили мне о ветхозаветном еврейском храмовом служении: благовония, поклоны, алтарь и жертвоприношение. Все участники мессы были преисполнены радости, словно они твердо веровали во всё, что говорилось и делалось.

В то же время я чувствовала, как во мне что-то умирает. На моих глазах Скотт клялся в верности Церкви, которая разлучит нас надолго, а может быть и навсегда. Мы никогда уже не сможем принимать причастие, стоя рядом друг с другом, если только один из нас не изменит своих убеждений (и я могла предположить, кто это должен быть!). Этот великий знак христианского единства стал символом отсутствия единства между нами. И радость людей была для меня подобной вонзённому в сердце кинжалу. Их радость была невыразимой печалью для меня.

После мессы кто-то взял фотоаппарат и попросил всех сфотографироваться со Скоттом. Я попробовала выйти из группы, но Скотт настаивал, чтобы я тоже была на снимке. Я думала, зачем мне увековечивать память самого страшного вечера моей жизни? Хотя на состоявшейся затем вечеринке друзья Скотта были очень милы со мной, было мучительно видеть, как все радуются за него, хотя наш брак подвергался теперь самому большому испытанию, которое только могло быть.

[1] Wolf - англ.: волк

Дата добавления: 2015-11-04