|
Читайте также: |
- А когда эти времена придут?
- Лишь только созреют твои предки, так и времена уж тут как тут, – усмехнулся Домовой. – Минут через пять, от силы десять…
До поры духовного созревания пращуров красный угол избы – по диагонали от печи – красовался живописным ликом Жихаря свет (нет, скорее «темень») Кузьмича и женщины, в которой Никитушка, благо, не обделён фантазией, признал его гражданскую жену Кикимору. А что, лет пятьсот назад была очень даже ничего себе! Означенная кикимора восседала на лавке у русской печи, сразу справа от входа в избу, и деловито управлялась с прялкой и веретеном, не забывая эпизодически бросать вроде бы в никуда язвительные замечания насчёт «понаехало дармоедов!»…
Между тем за дармовым угощением дело не стало. Закончив наконец манипуляции с хлебом из кислого ржаного теста, Домовой устроился под своим образом на лавке во главе стола и указал места пришельцам: Никите – с почётом, по правую руку, Вовчику – по левую, на приставной скамье, дамам – подле своих кавалеров. Перво-наперво каждый в торжественной обстановке получил от него свою долю хлеба, который, известно, всему голова, и кубок с хмельным мёдом. Трудно сказать, приняты ли у домашней нечисти заздравные тосты – даже маленькие тостики, вроде «За ВДВ!», – потому Никита свой устав в чужом монастыре вводить не стал, лишь с поклоном поднял чару в ответ на аналогичный жест хозяина. Правда, ему послышалось при этом, как Домовой буркнул: «Прозит!»… Но мизинца в этот раз на отсечение не дал бы. Да и вообще, какая разница, кто там что ляпнул?! Никитушке было не до того – он жевал вожделенный хлебушек!
Жихарь Кузьмич дал ему по-отечески добрый совет:
- Ты бы, витязь, ушицы с дороги откушал, оно всяко полегче для желудка будет. Вот, гляди, уха на бульоне из утки, вот – на лосиных рёбрышках.
- Что-то, Никуся, наш хозяин гонит! – прошептала ему на ухо Гюльнара. – Уха, насколько я знаю, рыбный суп.
- Рыбным супом, Граната Ренатовна, – отомстил за «Никусю» гражданский супруг, – уха сделалась тогда, когда ваши татаро-монгольские предки сожрали всё, вплоть до рогов с копытами, древнерусское зверьё…
Вслед за хозяином он опрокинул «на второе» чарку березовицы – терпкого хмельного напитка, получаемого брожением берёзового сока – и менторским тоном развил тему ухи:
- …А если серьёзно, то наши – не ваши! – пращуры издревле называли ухой всякое первое, в нынешнем понимании, блюдо. И ушицы на лосиных рёбрах я, пожалуй, впрямь отведаю!
Отведал он ушицы. Отведал и пирогов с разнообразной начинкой. И томлёной в печи осетрины. И даже кашей-размазнёй с творогом и грибами не побрезговал. И… И всё это время ощущал какой-то странный дискомфорт. Что-то за этим столом было не так! Что-то не вписывалось в интерьер навьего мира и языческой Руси! Что-то… Ага, вот оно, что! Вован жевал кабаний окорок с гарниром из… картошки. Привет Колумбу и Петру Великому! С другой стороны, памятуя об особых отношениях демонов с американскими индейцами, удивляться не пристало.
Жихарь Кузьмич оценил водку третьего тысячелетия по Рождеству Христову как вполне пристойную, закусывая без энтузиазма, скоро осовел и пустился в многословный трёп о счастливых деньках своей молодости. Молодости, во времена которой, по традиции, было всё ништяк – и девки краше, и вино пьянее, и монеты звонче, и уверенность в завтрашнем дне, и стабильность, и эрекция…
Пафосные мемуары Домового скоро надоели, и Никита, отягощённый изобильными яствами, как рюкзак туриста – «Завтраком туриста», вразвалку прошёлся по избе. Дощатый пол, устланный дорожками из колючей рогожи, не скрипел. Благостную тишину в избе нарушали только шепелявое бормотание Жихаря Кузьмича, смешки гостей и деликатный храп Кикиморы, которую, разом с прочей челядью, за стол не пригласили. Со скамьи у печки, от жара которой бабку разморило, Никита подобрал нечто среднее между пергаментом и тонким свитком бересты. На ощупь артефакт и вовсе показался ему грубой выделки бумагой. Ну, а когда развернул находку, ему почудилось, что вот-вот сойдёт с ума. Если уже не сошёл… Потому что свиток оказался ни много ни мало – газетой! Еженедельником «Великокняжеские бредни» со слоганом «Протралим частыми великокняжескими бреднями наш общий русский прудъ!». Прочитав заголовок первой же статьи – «Варяги, go home!», – князь-менеджер почувствовал явную нехватку свежего воздуха…
…Воздуху на веранде свежести вполне хватало. Вопреки традициям зодчества древних славян-русичей, сени, а значит, и весь жилой комплекс, входом своим глядели на север. Увы, для демонов законы человеческого общежития, как и законы мироздания, не писаны, и если чуть проветривший мозги Никита наблюдал сейчас восхитительный закат в западном секторе горизонта, из данного факта никак не следовало, что восход увидит на востоке. Впрочем, это проблемы демонов и мироздания! Он же оседлал перила на резных балясинах и пристально, с тоской в глазах, будто в последний раз, вгляделся в окоём, неторопливо поглощающий светило.
- Лепо? – спросил неслышно подошедший Домовой.
Гость сперва не понял, что бы это значило, но тут же вспомнил актёра Яковлева в памятной роли Грозного царя Иоанна IV Васильевича: «Красота-то какая! Лепота!»
- Да, – согласился он, – красиво прямо-таки до остервенения. Любовался бы и любовался!
- Налюбуешься ещё… А сейчас – спать! Завтра первый рабочий день.
Никита чуть не брякнулся на дощатый настил.
- Хм! Чей это первый рабочий день?!
- Ну, не мой же! – поморщился Домовой. – Писано про него: умён, наблюдателен, аналитичен… А он – дурак дураком, ей-Перуну!
- Чего-чего?! Где писано? Что писано? Про кого писано? Давайте-ка, любезный, с этого момента поподробнее!
Судя по несколько растерянному виду, хозяин понял, что допустил оплошность, спьяну наболтав, чего не надобно.
- Где писано? – проворчал он. – На лбу у тебя писано! Жить со своей дружиной будешь в тепле и сытости, но не задарма. Пойми, о тебе же забочусь! Потому как труд, он, конечно, сделал из обезьяны человека, но нету никаких гарантий, что процесс этот необратим.
Присоединившиеся к ним Гюльнара, Оленька и Вовчик, будучи шокированы заявлением демона, в унисон издали странные хрюкающие звуки, а Никита проворчал:
- Вот оно, хвалёное русское гостеприимство: кто не работает, тот не есть… Ладно, чай, не инвалид, не лежебока-обезьяна и не тунеядец, – отработаю хлебушек. Вот только в какой должности? Разнорабочим на гумне?
- На гумне! – фыркнул Домовой. – Ты хоть представляешь себе, олух, что это такое?
- Честно говоря, смутно, – признался сконфуженный пришелец из цивилизованного мира.
- Вот то-то же! Посему быть тебе инструктором по рукопашному бою. Сам ведь хотел, не так ли?
- Да, было дело… Подождите, Кузьмич, а вы откуда знаете?!
- Ну, мало ли… – хозяин многозначительно взглянул в мутнеющие небеса. – Птичка Гамаюн весточку под хвостом принесла.
- Птичка Гамаюн… Под хвостом… Ах, да, вы же мысли читаете влёт! – Никита подобрался. – И кого мне предстоит здесь пиз… ну, в смысле, тренировать?
Он мельком оглядел подворье. У ворот хлева демон этого заведения, по-варнацки сидя на корточках, заворачивал с полкило конопли в обрывок знакомого уже официоза «Великокняжеские бредни». Рядом валялся Аркуша, облапив, словно дорогого сердцу медвежонка-последыша, бутыль из-под хмельного мёда. Инструктор брезгливо кивнул на чумазого Хлевника.
- Этого, что ли?!
- Этого тренировать бесполезно, – вздохнул Домовой. – Этого пора кодировать… Группу обучаемых я тебе завтра предоставлю, не переживай. А теперь, гости дорогие, милости прошу почивать! Спальни бабка вам, надеюсь, уже приготовила. Там и постели на перинах мягоньких, и одёжа какая-никакая, и вообще… Кстати, звукоизоляция отличная, так что во блуде не стесняйтесь. Дело ваше молодое, ну, а наше – сторона.
- Спальни, говорите? Да ещё со звукоизоляцией… Ну-ну, поглядим, послушаем! – покачал головой Вовчик, обнимаю Ольгу за талию.
Никита поддержал друга саркастической ухмылкой.
Но уже в сенях стало понятно: иронизировали гости зря. Забыли, где находятся! Забыли, с кем имеют дело! Забыли, что пространство с материей, как и время, нестабильны, а потому вполне изменчивы.
- Чудеса! – воскликнула поражённая Оленька.
- Хорошо эти, блин, кудесники устроились! – пробормотал Вован.
А Никита шепнул на ухо Гюльнаре:
- Пожалуй, мы устроимся не хуже, правда, цветик мой гранатовый?
Хотя и весьма просторная, но по конструкции простейшая изба – прямоугольник в четыре стены – предстала внутри совершенно иной, нежели четверть часа назад. Интерьер изменился напрочь: единственная прежде комната оказалась разделена перегородками, вскрытыми гладким тёсом, на своего рода холл, увенчанный красным углом, и два изолированных спальных помещения с печной стороны. В тёплом, ровном, ничуть не раздражающем свете иудейского семисвечника-меноры – наверняка трофея разбойных варягов – в спальне князя-менеджера и его языческой жены чётко прорисовывались пушистая, как облако, постель на двуспальной кровати из лавки и приставной скамьи, пара скамеек-табуретов и некое подобие трюмо с мутным венецианским зеркалом и тазом для омовения, к которому прилагался изящный, явно восточной работы, жбан с водой. На столике у стены, прямо под волоковым оконцем, выстроившись вокруг изящного букета полевых цветов, терпеливо ожидали своего часа кувшины со сбитнем и настоем чаги, два серебряных кубка, украшенных смарагдами, и деревянное блюдо с немудрящим древнерусским десертом: ломтями клюквенного пирога, блинами, густо промазанными мёдом, и крупеней – шариками гречневой каши, запечённой с творогом и взбитыми яйцами. Под невысоким потолком из плотно пригнанной, гладкой – далеко не топорного тёса – смолистой доски витали чуть дурманящие ароматы разнотравья. Было на удивление свежо. Тихо. Спокойно. Мирно. Ладно… Ну, и, хрен с ним, ладно, будем жить!
Впервые за эти дни Никита чувствовал себя по-настоящему прекрасно. Перина оказалась мягкой, как первый ноябрьский снег. Постельное бельё оказалось нежным, словно кожа годовалого младенца. Звукоизоляция оказалась и впрямь на уровне! Что оказалось весьма кстати…
- Как хорошо, правда, Ники?! – прошептала Гюльнара, уткнувшись носиком ему в грудь.
- Правда, цветик мой гранатовый, чистейшая правда.
- Только домой всё равно хочется… Надолго мы здесь?
- Завтра узнаем, – вздохнул Никита.
- Ты уверен?!
- Абсолютно! Как в том, что Бог свят. Как в том, что вслед за летом наступает осень. Как в том, что дважды два – четыре. Ну, в крайнем случае, пять… Как в том, что люблю тебя! – а про себя добавил. – Как и в том, что нам с тобою рано или поздно, увы, предстоит возвратиться туда, откуда прибыли. Ну, а как у нас там дальше сладится, то лишь Бог весть…
Когда я вернусь,
Я пойду в тот единственный дом,
Где с куполом синим не властно соперничать небо.
И ладана запах, как запах приютского хлеба,
Ударит меня и заплещется в сердце моём,
Когда я вернусь…
А когда я вернусь?!
Глава 8. Нас – рать!
Его звёздным часом стал комендантский…
С раннего утра гостиница-ночлежка превратилась в сумасшедший дом. Жихарь Кузьмич, демонически бодрый и свежий, без малейшего намёка на похмельный синдром, принялся носиться по избе и голосить дурным петухом:
- Ку-ка-ре-ку, подъём! Ку-ка-ре-ку, форма одежды – парадная! Ку-ка-ре-ку, дружина – строиться! Ку-ка-ре-ку, с вещами на выход!
Возможно, впрочем, это был как раз таки поименованный синдром. Алкогольный психоз у каждого из страждущих весьма оригинален…
- Кузьмич, – простонал Никита, – не обижайся, но ты сегодня станешь у меня боксёрской грушей!
И было это ещё сравнительно мягко сказано. Во всяком случае, из комнатки Вована с Ольгой, несмотря на звукоизоляцию, послышалась матерщина, коей позавидовали бы все, какие только есть, монголо-татары, ломовые извозчики, трамвайные хамы и футбольные фанаты, вместе взятые…
Но, как бы то ни было, полчаса спустя Никита Буривой – при полном воздушно-десантном параде, в голубом берете набекрень, – понукаемый демоном, вывел свою дружину за ворота.
И офонарел!
Офонарел по той простой причине, что вдоль поскотины, как на дивизионном смотре, выстроилось… Войско. Войско, на знамёнах которого издалека отчётливо читалось «Варяги…». Да уж хренушки, какие там варяги, когда янки! «Yankee, go home!»…
!!!...
И понял тогда майор запаса Буривой, чему и кого ему придётся обучать.
И понял тогда майор запаса Буривой, что воеводы навьих ратей, не доверяя защиту Отечества развращённым потомкам чудо-богатырей, готовы выступить против тех, кто насаждает в миру Яви демократию и кока-колу.
И понял Никитка…
- Понял, Никитка? – подначил его Домовой.
- Понял, – кое-как выдавил из себя признание князь-менеджер.
- Ну, и ладушки! Пойдём, с чудо-богатырями познакомлю!
На правом фланге легендарного воинства Никите почудилось, будто отсюда только-только отошёл со своим мольбертом великий русский живописец Васнецов Виктор Михайлович. В натуре, блин, натура для эпического полотна «Богатыри»! По центру Илья Муромец на вороном коне, в куполовидном шлеме и кольчатой рубахе под поясок, вооружённый копьём и палицей. По правую от него руку, сиречь одесную, Добрыня Никитич на коне белом – точнее, сером, белой масти не бывает, – защищённый сфероконическим шлемом, червлёным щитом и пластинчатым доспехом поверх кольчуги, с богатырским мечом, до половины клинка извлечённым из ножен. Ошую младший витязь, безбородый Алёша Попович, на игреневой – тёмно-рыжего цвета, при светлых гриве и хвосте – лошадке, в комбинированном кольчато-пластинчатом доспехе и шлеме-шишаке с красным флажком-яловцом, вооружённый тугим луком, коими славились по миру воины из азиатов и славян.
Никита замер в нескольких шагах, исполненный благоговением, как общественный нужник – дерьмом. Да, собственно, дерьмом знакомство их и обернулось…
- Здравствуйте, многоуважаемые стражи земли Русской! – обнажив голову, низко поклонился он. – Гой вам еси от лица всего прогрессивного человечества!
- Приветики! – смущённо хлопая пушистыми ресницами, тоненьким голоском ответил ему Алёша Попович.
Добрыня вовсе промолчал, отрешённо глядя куда-то за окоём, лишь дальше потянул свой меч из ножен, как разгневанный джигит – кинжал.
Ну, а Муромец… Муромец недобро сощурил глаза, чуть привстал на стременах, взглянул на Никиту из-под руки, демонстративно покачав увесистой (говорят, в девяносто пудов!) своей палицей, как ОМОНовец – «демократизатором» ПР-72, и брезгливо пробасил, обращаясь к Домовому:
- Кузьмич, что за лажа такая?! Этот задохлик будет учить нас кулачному бою?! Нас – богатырей землицы Русской!!!
- Не одному лишь кулачному бою… – таясь за трапециевидной спиной «задохлика», неубедительно возразил Домовой. – Это Мастер!
Илья громогласно хохотнул.
- Мастер, говоришь? Так нехай себе мастерит! У меня, вон, как раз чоботы сафьяновые поизносились. Да и коня перековать с дороги надобно… Возьмёшься, а, мастер по трефовой масти?
Хмурый, как вчерашняя туча, Никита пронзил его колючим взглядом и многозначительно заверил:
- Возьмусь, добрый молодец, возьмусь, даже не сомневайся…
Знать бы Муромцу, что именно вчерашний офицер СпецНаз при этом думал! Думал: ты у меня, Илюша, на землице Русской ужо поваляешься! В нокауте… Low-kick в колено у меня поставлен хорошо – ещё на тридцать три года заляжешь в своём Карачарове, и калики перехожие не помогут! Сам, поди, каликой станешь. В смысле – калекой…
- Не бери дурного в голову, – оттаскивая его за рукав, прошептал Домовой. – Прегордый он, спесивый больно. А что делать?! Альтернативы-то ему нету!
- Придётся найти, – буркнул Никита. – Вон, хотя бы среди этих витязей, – кивнул в сторону малочисленной дружины конных латников. – Орлы! Кто такие? И что за скорбь у них? Уж не князь ли копыта откинул?
У каждого из дюжины воинов рукав кольчуги был перехвачен траурной лентой, а доспехи, шлемы и щиты измяты, будто дружина-дюжина попала под камнепад.
- Кручинятся по родимой Рязани, Батыем разорённой, – внёс ясность Домовой.
- Рязани... – повторил за ним Никита. – Камнепад...
И, к чести своей, доказал, что «пятёрку» по истории в школе получил вполне заслуженно.
- Так это сам Евпатий Коловрат Неистовый со ратники его?!
- Он самый, – подтвердил Кузьмич.
Никита, приложив правую ладонь к сердцу, молча поклонился хмурому богатырю во главе отряда, и тот, не меняясь в лице, ответил ему тем же сдержанным приветствием. Вот он, настоящий герой! Не тот, кто Соловья-разбойника примучил да и рад-радёшенек... Нашествие орды Батыя, внука Чингисхана, основателя Золотой Орды, застало рязанского вельможу Евпатия Коловрата в Чернигове. Прослышав об агрессии, он с дружиной малой соколом полетел в стольный свой град, но обнаружил лишь стервятников, пирующих на пепелище. И бросился тогда Евпатий Коловрат по следу полчища Батыева, а как нагнал у Суздаля, так полилась рекою варварская кровь. Смешались тогда полки захватчиков, и сделались татары точно пьяные или безумные, и устрашился сам их царь безбожный. Казалось ему, будто мёртвые поднялись из могил. Сам Евпатий разрубил до седла необоримого воина Батыева, богатыря Хостоврула. И возбоялись татары, видя, какой он крепкий исполин, и подвели многие осадные машины, и трусливо забросали героя каменьями...
«Вот кому точно наш респект и уважуха!» – подумал Никита и снова молча поклонился в пояс.
И тут же взгляд его наткнулся на... ордынцев. Ей-богу, тех самых монголо-татар! Левее по фронту навьей рати бок о бок без малейшего признака враждебности стояли русские мужики в посконном рубище, вооружённые щитами и длинными копьями, под началом двоих латных витязей, и легкоконный ордынский отряд, половина общей массы которого – вместе с лошадьми – явно приходилась на командира, необъятных габаритов раскосого великана в овчине поверх «бронежилета» из толстой кожи буйвола, с копьём, на котором развевался конский хвост. Спешенный татарин запанибрата разговаривал с одним из белокурых витязей, чуть более высоким и крепким на вид. Со стяга в руках последнего на ситуацию непонимающе взирал Иисус Христос, ликом точь-в-точь как на знаменитой картине «Спас Ярое Око».
- Это кто же такой? – спросил Никита, показав глазами на ордынца.
- Темир-мурза, – ответил Домовой.
- Челубей?!
- Он самый… – Кузьмич прикрыл глаза и продекламировал Бог весть какого автора. – «Сам из рода печенежского, а силой подобен древнему Голиафу. Пяти сажен высота его, и трёх сажен ширина его, велик и страшен зело»…
- Ах, оставьте! – отмахнулся гость. – Челубей! Скажите ещё, что беседует он с Пересветом! Или это брат его, Ослябя?
Хозяин не принял ироничного тона.
- Никакой это не Ослябя, вот ещё! Андрей Ослябя – вон он, – кивнул на витязя ростом пониже, – ополченцев Большого полка уму-разуму учит, чтобы не подкачали, случись ремейк битвы на поле Куликовом. А с Темир-мурзой говорит Александр Пересвет, воин-схимник, благословлённый Сергием Радонежским, собственной персоной.
- Ох, и навертели вы здесь, в навьем мире! – покачал головой потрясённый Никита. – Они же враги!
- Мир наш не навий, а сакральный, – поправил Кузьмич с нотками обиды в голосе. – И Пересвет с Челубеем никакие не враги. «И поиде инок Пересветъ противу татарского богатыря Темирь-мурзы, и ударишася крепко, толико громко и сильно, яко земле потрястися, и спадоша оба на землю мертви, и тут конец прияша оба». Сам посуди: вышли на честный поединок, бились до смерти, оба геройски погибли. И что? Ничего личного!
- Да, пожалуй, оно так, – согласился Никита. – Извините, Кузьмич, я на минутку отлучусь. Поди-ка сюда, моя хатын!
Предметная консультация с хатын (сиречь женой) Гюльнарой заняла, если быть точным, две минутки, после чего он, подойдя к русско-ордынскому подразделению, молча раскланялся с боярином-иноком Пересветом, на белом плаще которого златом были вышиты крест и священный девиз «Аще Богъ по нас, кто на ны?». Большего, нежели поклон, не мог пока себе позволить – изо всех сил старался удержать в гулко звенящей черепной коробке несколько татарских выражений... Самое интересное, что у Никиты получилось!
- Исэнмесез, хэрмэтле Темир-мурза! – вежливо поздоровался он с уважаемым воином.
Тот, показалось, опешил от такого обращения, но быстро взял себя в руки, по-восточному подобострастно склонился – благодаря чему стал вровень с пришельцем – и ответил, в свою очередь, по-русски. Ну, почти по-русски.
- Здравствуйте, Кузьмич-усто!
Видимо, они так долго раскланивались, что Пересвет, не выдержав, многозначительно покашлял, а Домовой ткнул мастера-усто под бок. Очень, кстати, вовремя! Из опустевшей от переизбытка ярких впечатлений головы не успела выветриться фраза: «Привет вам, славные богатыри!»…
- Салам, атаклы батырлэр!
- Привет тебе, башлык-эфенди! – хором пробасили ордынцы, потрясая знамёнами-байраками в честь «господина начальника».
А того каким-то чудом хватило на зубодробительное выражение: «Как доехали, дорогие друзья?»:
- Юлларыгыз ундымы хэрмэтле иптэшлэр?
Челубей искренне поразился:
- Ва! Хорошо знаешь наш язык, мастер Кузьмич! Очень сильно уважаю! Присядь, печенье в чай макнём, поговорим за жизнь!
Мастеру же вдруг почудилось продолжение фразы: «…и маму свою давай!»
- Наговоритесь ещё всласть, – проворчал Домовой, увлекая Никиту вдоль фронта. – Пойдём, мастер-наставник, впереди много интересного!
Интересного вправду набиралось – хоть по горлышко залейся. Новгородский боец-отморозок Василий Буслаев мило беседовал со своим киевским тёзкой, Васькой Пьяницей, который умудрился навести татар на мать городов русских, не сошёлся в цене предательства и сам же степняков за то побил. Никите захотелось уточнить, как было дело – то ли Василий Игнатьевич впрямь Иуда, то ли внедрился к нехристям по заданию великокняжеских спецслужб. Но – увы! Домовой почему-то торопил и торопил его, лишь походя давая пояснения:
- Михайло Потык, сборщик дани из Киева. Жену себе выбрал из белых лебедей, с Кощеем за неё пересобачился… Короче, некрасивая история. Взят на испытательный срок.
- Дунай Иванович с дружиной, знатный богатырь, в Литве прославленный. Ну, а при Киевском столе под хмельком повёл себя неоднозначно…
- А вот славный Микула Селянинович, пахарь… А ну, встал оттудова, деревенщина! – разъярился вдруг Домовой. – А ну, пошёл!
Да, верно, было отчего зарычать. Пахарь, славный в русском эпосе душевным и физическим здоровьем, но сегодня землистого цвета лицом и взглядом больного верблюда напоминающий психа, у которого маниакальное возбуждение сменилось на фазу депрессии, восседал в тесной компании курильщиков кальяна – тщедушных азиатов, наглухо закутанных в рубища с капюшонами. Пару раз глупо хихикнув, он всё-таки встал, одёрнул рубаху и поплёлся прочь, демонстрируя миру вышитый лозунг «Скажи «нет!» антибиотикам!»…
- А это что за красавцы? – спросил Никита, когда они отошли подалее от странных азиатов. Ей-богу, в другой раз он точно бы проверил регистрацию…
- Ай, лучше не связывайся! – шепнул Домовой. – Это ассасины, из персов, профессиональные убийцы. Гашиш употребляют, чтобы страха не ведать.
- Слыхал про таких…
Никита слыхал про таких из курса лекций по истории мирового терроризма. Закрытое общество исмаилитов-ассасинов (…-гашишинов) – сродни рыцарским орденам Европы – было создано в 1094 году персидским экстремистом Хасаном ибн Саббахом, другом знаменитого Омара Хайяма, получившим титул шейх аль-джебель (старец гор). Цепь захваченных ими горных крепостей впоследствии была превращена в государство-имамат. Адепты учения ассасинов «ад-дава аль-джадида» (новый призыв) беспрекословно подчинялись своему главе, готовы были жизнь отдать по мановению его руки. Избранные юноши становились смертниками-федаинами – жертвующими собой во имя веры, по сути, профессиональными убийцами. Шейхи «подсаживали» пацанов на гашиш, дабы те при жизни наслаждались прелестями рая, куда, дескать, в обязательном порядке попадут после совершения теракта. Ну, те и «мочили» кого ни попадя: султанов – в том числе самого Саладина, пусть и безуспешно, – визирей, крестоносцев и прочая, прочая, прочая…
- И какого же дьявола им здесь нужно?
- Борются за наше правое дело. Терроризм пока что не в почёте, потому безработица у них. Ну, а мы не стали кочевряжиться, наняли, чай, лишними в святой борьбе не станут.
- Понятно, – усмехнулся Никита. – Ну, а наш обормот почему с ними?
- Да тоже подсел на ихнюю «дурь»! Деревня, света белого толком не видел, а натура увлекающаяся… Гляди-ка, наставник, тебе, кажись, машут!
Внимание наставника в самом деле пытались привлечь, и не суть, кто именно, главное – чем! Кучка оборванцев, беснуясь, как больные маниакально-депрессивным психозом, в отличие от наркомана-пахаря, на этапе возбуждения, размахивали транспарантом «Слушай наставника-гуру, а не супружницу-дуру!». Лишь вдоволь нахохотавшись, Никита-гуру с несказанным удивлением опознал в отряде оборванцев водяных, а среди них – давешнего своего знакомца-пьянчужку, истошно заоравшего: «Здорово, обыватель!»
- Боевые пловцы? – спросил Никита Домового. – Гроза морей?
- Гроза морей у нас дядька Черномор, – авторитетно пояснил демон. – Реки и озёра контролируют альдоги, духи Ладоги. А эти... Эти – так, прислуга, обозники, на них водоснабжение сакральной рати.
- И как они в деле?
- Ох-ох-ох! Мягко скажем, оставляют желать лучшего...
Наконец, на левом фланге воинства ожидали мастера ещё две встречи. Точнее, полторы. За половину можно посчитать мелькнувшую спину ведьмака с памятной надписью «...go home!», на которой обращение к варягам было тщательно забелено, а взамен красовался оригинал «Yankee...». Её носитель, прощелыга Глузд, явно не жаждал контакта с облапошенным Никитой. Да и тот, если честно, не горел сейчас желанием общаться. Куда больше его привлёк отряд, в тылу которого скрылся лукавый ведьмак. Он готов был поставить на пари малую пехотную лопатку против каменного топора за то, что перед ним... индейцы. Глузд, видно, неспроста трепался об Америке...
- Кто эти люди, Кузьмич?
- Наши союзники, воины народа лакота.
- Лакота, говорите... – Буривой на миг задумался. – Ах, лакота! Как же, как же, слышал!
Слышал он об индейцах-сепаратистах давно, кажется, в начале 2008 года, сразу вслед за прецедентом с независимостью края Косово, когда вожди народа лакота, проживающего в штатах Небраска, Южная Дакота, Северная Дакота, Монтана и Вайоминг, заявили о попрании Вашингтоном их законных прав, вследствие чего, дескать, выходят из состава США. Помнится, тогда демарш краснокожих вызвал у него лишь ироничную усмешку. Ну, а сейчас... Сейчас же всё в них вызывало уважение: и неподдельная решимость на багровых лицах, и боевая раскраска, и орлиные перья в шевелюрах, и воздетые к зениту томагавки, и плакаты «Yankee, get out of here!»,
«Yankee, hands off Russia and Nebraska...», и особенно приписка «…а то вам пи$децъ!» вполне по-русски…
На кураже Никита вскинул крепко сжатый кулак в доисторическом приветствии германских коммунистов из «Рот-фронта» и воскликнул:
- North Dakota über alles!
Если сепаратисты что-нибудь поняли из дикой англо-немецкой смеси, то наверняка посчитали его Лучшим Другом индейцев. Если бы поняли. Посчитали бы...
И, наконец, ещё одна встреча. Встреча с дряхлым от старости, щупленьким, седым, как лунь... японским самураем в шёлковом кимоно, расписанном драконами, с мечом-катана в ножнах на заплечной портупее.
- Господи, этому-то что здесь нужно?! Бери, дедушка, ноги в руки да вали домой!
И был ему ответ:
- Я бы с удовольствием, сыно-пчхи!-чек, да только отнялись мои ру-пчхи!-ченьки...
О, чёрт, всё интереснее и интереснее! Чем дальше в лес, тем экзотичней партизаны!
- Ну, мастер-наставник Никитушка, как тебе светлые рати сакральной Руси? – спросил Жихарь Кузьмич, когда строевой смотр был закончен.
- Потрясающе! – честно признался Буривой. – Сногсшибательно! Я бы даже сказал, охренеть!
- Берёшься поднатаскать витязей?
Никита панибратски приобнял Домового и ответил после долгой паузы:
- Поднатаскать, говорите... Жихарь Кузьмич, в этой связи у меня к вам несколько практических вопросов. Первый: как долго и на каких условиях продлится наше сотрудничество? Второй: есть ли возможность переправить нас в родимую реальность? Скажу честно, за друзей не ручаюсь, но сам готов возвратиться в Навь, или, как вы говорите, сакральный мир. Семья моя далеко, сам я пенсионер, человек относительно свободный в своём выборе. Да и счёты у меня тут кое с кем... Однако мне нужен хотя бы день-другой, чтобы уладить текущие дела. И потом, голыми руками я умею только драться, пусть даже наверняка лучше любого из ваших богатырей...
- А голова тебе на что? – съязвил демон.
- Могу приложить и головой, лобная кость у меня крепкая, – невесело усмехнулся Никита. – А вообще-то я в неё кушаю.
Собеседник хохотал долго и заливисто, из чего он справедливо заключил, что анекдоты с «бородой» в миру языческой Нави будут иметь колоссальный успех. Во всяком случае, точно не меньший, чем хит Sexual revolution...
Дата добавления: 2015-11-03; просмотров: 43 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Варяги, go home! 6 страница | | | Варяги, go home! 8 страница |