Варяги, go home! 6 страница

Подгонять пришельцев из иного мира не было нужды. Изрядно подуставшие от сомнительных прелестей быта на пленэре, они, предвкушая хоть какие-то удобства, трусили вслед за провожатым очень даже бодренько и скоро оказались на идеально ровной, как строевой плац, поскотине в прямой видимости цели марш-броска. Обитель языческих демонов князя-менеджера, скажем прямо, впечатлила. Правда, в особенном ракурсе… Чур, видимо, сообразив, что по прибытию отойдёт на второй план, затеял презентацию охраняемых владений, и Никита, признанный некогда спец по штурму зданий в населённых пунктах, слушая его вполуха, поймал себя на мысли о том, что оценивает подворье в первую очередь как оборонительный объект.

В частности, комплекс сооружений представляет собой прямоугольный параллелепипед, замкнутый по всем граням, кроме воздушного пространства над внутренним двором. Природный холмик в разнесчастный метр высотою делает, тем не менее, излишней насыпку вала. Помимо того, что стены естественным образом становятся выше, это хорошо весьма ещё и тем, что талые снега и дожди не превратят твердыню в зону подтопления.

Фасовой – сиречь лицевой – гранью параллелепипеда служит крепкий частокол в рост Николая Валуева (в полтора роста Никиты и минимум в два – Чура) с массивными воротами на петлях, схваченными для жёсткости чугунной полосой на заклёпках, и калиткой из оструганной доски. Концами забор-частокол примыкает к срубным стеновым конструкциям овина и бани. Венцы – то бишь квадраты тёсаных брёвен – в срубах добротные, из толстых, плотно пригнанных стволов сосны. В каждой стене на уровне человеческих глаз прорезаны крохотные щели с задвижками – так называемые волоковые окна, – готовые амбразуры для стрельбы и наблюдения за супостатом.

Глухие боковые грани параллелепипеда обрываются в болота. Ну, а тыльная вплотную примыкает к непролазной опушке девственного леса. Ей-Перуну – подумал Никита, – хоть и крохотная, но всё-таки цитадель! За что не преминул похвалить охранителя Чура, а после настороженно спросил:

- Случаются нашествия?

- Всякая замять бывала на ны… – неопределённо ответил тот.

Хотел было присоветовать, чтобы обмазали стены глиной для недопущения поджога при штурме, но Чур опередил его снисходительной ухмылкой.

- Герострат по наши хоромы ещё не родился! Чай, здесь не храм во славу Зевса Олимпийского!

Ну и ладушки! А если ворог, тем не менее, превзойдёт силами и нахрапом, от него можно тихой сапой отвалить в заросли с тыла. Жалко бросать имущество? Конечно, жалко, ведь оно – своё, накопленное тяжким, до седьмого пота, сверхъестественным магическим трудом! Однако жизнь потому и зовётся Жизнью, а не как-нибудь ещё, что главное в ней – выжить. Остальное – дело наживное. И, судя по отсутствию у Чура возражений, в миру нежити – такая самая ху… хм, проблематика, потому сбежать в чащобу для них не зазорно. Правда, где лес, там и леший со своей коррупцией, готовый пособник агрессору, а где топи, там, как ни крути, кикимора болотная – тоже коллаборационист, наверное, из тех ещё, из бывших… Впрочем, ладно, это их рамсы!

Плац-парад под вовсю разгулявшимся солнышком наконец был завершён. Чур требовательно забарабанил по воротам, истошно выкрикнув при этом:

- Дворник!

Пару минут спустя калитка, скрипнув, отворилась, и дружинникам воочию предстал чумазый худощавый старикашка. Вытертым армяком, залихватски ломаным картузом, передником до земли и метлой он впрямь напоминал муниципального клининг-менеджера времён «Собачьего сердца» Михаила Булгакова. Мутные глаза его отсвечивали чувством персональной ответственности за судьбу цивилизации, осознанием своей харизмы и несомненным превосходством над толпой. Такими взглядами озирают плебеев сержанты ОМОНа, Джордж Буш-младший, Алла Пугачёва и вахтёр с проходной секретного НИИчаво. Никита против воли вспомнил умозаключение пса Шарика, будущего Полиграфа Полиграфыча: «Дворники из всех пролетариев – самая гнусная мразь, человечьи очистки, низшая категория»…

Между тем старичок церемонно поклонился и поправил:

- Не дворник, а Дворовый!

- Милостивый и милосердный, прошу любить его и жаловать, – саркастически хмыкнул Чур. – Принимай дорогих гостей, а мне пора. Служба!

- Спасибо, дружище! – от души поблагодарил коротышку Никита.

А вот любить и жаловать Дворового ему внезапно расхотелось напрочь. Больше того, захотелось развернуться и бежать отсюда без оглядки, какого бы ущерба героическому реноме это в итоге ни стоило. Увы, разворот и побег представляют собою действие, а лихой боец СпецНаз, к стыду своему, натурально впал в кататонический ступор. Сил и рефлексов хватило лишь на то, чтобы попятиться, разведёнными руками увлекая за собой дружинников. Потому что из глубины двора к ним косолапо шествовал… бурый медведь-исполин.

- Милости прошу! – приветливо улыбнулся между тем Дворовый.

- Ой, нет, мы уж как-нибудь здесь…

Не поняв, отчего дорогие гости вдруг оторопели, он огляделся и тут же, потрясая метлой, истошно завизжал:

- Аркуша, ах, поганец! Опять с цепи сорвался!

«Цепью», насколько разглядел её Никита, служил кожаный ремешок, затейливо витой, но до того чахлый, что посадить на него даже ласкового пуделя было бы верхом легкомыслия.

- А ну, пшёл отсюдова! Место! – продолжал голосить Дворовый, шпыняя медведя, аркуду по-старославянски, немудрящим своим уборочным инструментом. Пришельцев же успокоил. – Не бойтесь, он у нас домашний, не укусит.

«Зачем ещё кусать?! – подумал, кое-как приходя в себя, Никита. – Проведёт туда-сюда когтями, и менеджер по продажам превратится в фарш на зразы. Или обсосанной за зиму лапой так приложит, что позвоночник консультанта по вопросам безопасности высыплется через анус. Да и какашки у тутошних медведей запахом – сродни выхлопу русского дизеля»…

- Ты уж, батя, привязал бы его чем-нибудь покрепче, – посоветовал он Дворовому.

- Я его в овине запру, оттуда, пожалуй, не удерёт.

- Да уж будь так любезен! И вход поленом подопри. И каким-никаким заклинанием. И отправь всё это хозяйство в иной пространственно-временной континуум. Так, чтоб не ближе эпохи динозавров где-нибудь в созвездии Стрельца… Ну, а мы пока тут, за воротами, свежим воздухом подышим. Озон после бури-то страсть как хорош!

До остервенения послушный воле дворника Аркуша столь «безропотно» отправился в заточение, что из леса чёрным торнадо взмыло в небеса вороньё, стены овина заходили ходуном, а сопряжённый с ними частокол заскрипел, как сведённые челюсти аллигатора. Команды «фу!», «сидеть!», «лежать!» и «место!» перемежались до того вычурной бранью демона, что Никита, сам любитель красного словца, буквально истерзал стилусом компьютер-наладонник, опасаясь только одного – как бы не пропустить очередного идиоматического раритета. И задался в этой связи вопросом необычайной значимости для текущего момента: вследствие чего, интересно, принято считать, что матерщиной Русь обязана хамоватым ордынцам? И не преминул спросить об этом Гюльнару. Всё равно ждать заточения медведя, так пусть друзья хоть отвлекутся!

- Всё очень просто, – пояснила спутница этой жизни. – Ни для кого не секрет, наверное, что ордынцы Русь не оккупировали, только получали с ваших уважаемых предков дань – так называемый ясак. Причём не обирали русичей: монастыри и церкви вообще обходили стороной, с вдов и сирот брали половину того, что полагалось. И вот что ещё характерно: в первые десятилетия после Батыева нашествия те, кого принято называть монголо-татарами, собирали налоги своими силами, максимум отдавали часть земель на откуп басурманам, жуликам из Средней Азии, и лишь много позднее перепоручили это дело самим русским князьям…

- Ну, а когда же матерщина? – не выдержал Вован, человек с явно выраженным южным темпераментом.

- Уже на подходе, – улыбнулась Гюльнара. – Подходит, значит, к деревеньке ордынский отряд: ханский баскак, свита его, вооружённое сопровождение, обоз. Мужики, естественно, бегут в леса – кому охота платить лишку?! Остаются бабы, ребятишки да патриарх, считать которого кормильцем язык не поворачивается. Деревня сирот! Ну, да, как говорится, с драной овцы – хоть шерсти клок. Останавливаются у первого же дома, баскак зовёт ребятишек из-за тына и горделиво представляется: «Я – бай!». То есть большой начальник. И, зная, что мужиков всё равно не отыщется, приказывает: «Вашу маму давай!». А так как визит оголодавших на «ЭТО дело» воинов к незамужней якобы женщине сплошь и рядом…

- …приводил к непотребству, – закончил за подругу Никита, – скороговорка «я бай вашу маму давай!», не к чести наших пращуров, очень скоро приобрела сегодняшний смысл.

Ольга осуждающе тряхнула русыми локонами.

- Не очень красивая история!

- Увы, солнышко, – вздохнул князь-менеджер, – история человечества знает куда больше случаев жлобского прагматизма, нежели истинного благородства. Даже семейные ценности нередко приносились в жертву сребролюбию и стяжательству… Ну, хорошо, цветик мой гранатовый, насчёт «ябать» мы поняли. А что ты скажешь по поводу..?

Он бросил до того выразительный взгляд на брюки, что Ольга смутилась, Вовчик хохотнул, а Гюльнара резонно заметила:

- По поводу того, о чём ты подумал, замечу – у тюркоязычных народов это дело называется «кутак». Не знаю, как ты, но лично я ордынского корня в слове из трёх букв, что по российским городам и весям пишут на заборах, не усматриваю. Может, варяги подкузьмили, а?

- Может, и варяги, – задумчиво проговорил Никита, с опаской поглядывая на овин. – Дикие люди, порождённые медведями в берлогах, вскормленные мухоморами и палтусом. С таких, блин, станется!

- Как там, интересно, наш медведь? – настороженно спросила Ольга, закрывая тему матерщины.

- А что медведь?! – пожал плечами Вовчик. – «Я – бай!» свою медведицу, рожай варягов да соси «кутак» и лапу. Нам бы его проблемы!

Не успел князь-менеджер в этой связи подумать о том, что сомнительные прелести быта на пленэре надоели ему хуже ноющей боли от застарелого вывиха голеностопа, неловко растревоженного ударом по печени упыря, как из калитки появился дворник Дворовый.

- Ну, вот, медвежья проблема улажена, – удовлетворённо хлопнул он в ладоши. – Милости просим, гости дорогие!

И гости – дорогие ли, эконом ли класса, а то, глядишь, вовсе за бесценок, да ещё со стопроцентной скидкой и вторым экземпляром в подарок, – хотя и оглядываясь на ворота овина, но всё-таки с явственным энтузиазмом направились вслед за сотрудником reception. Видимо, у каждого зудел свой голеностопный сустав…

Внутреннее убранство подворья домовитой нечисти радовало глаз обилием живительного дерева, а ноги – чисто выметенным дощатым настилом. Казалось, дружинники попали в баню, у которой снесло крышу. За каменку вполне сошёл бы гранитный валун прямо посреди двора, если приглядеться, младший брат скалы близ Исаакиевского собора, даже с чёрным, как смоль, вороном в роли Петра Великого и столь же чёрным котом – чем не вздыбленный конь в миниатюре?! Имелся в «баньке» и веничек – раскидистая одинокая сосна, произрастающая будто бы прямо из камня. Присутствовала даже шайка с водой – невысокий колодезный сруб. И Никите вдруг до чёртиков захотелось разогреться на банном полоке, отполированном ягодицами, рогожей и песком, передохнуть в предбаннике, до пресловутых чёртиков нахлебавшись потогонного чая, возвратиться в парную, поддать жару и лечь под распаренный берёзовый веник, да чтобы демон-банщик отхлестал, как скаковую лошадь, без чинов и званий, а после щедро окатил ведром колодезной воды. А потом отпоил бы квасом. А ещё позже можно вспомнить и про водку, что до времени таится в рюкзачке… Ух, как оно!!!

Оно – сиречь архитектурное решение языческого зодчего – может, и не сулило гостям развлечений, принятых в третьем тысячелетии по Рождеству Христову, но минимум благ обещало уж всяко. После двукратного ночлега на еловых лапах, после свихнувшихся от свежей крови комаров, испепеляющей жары и ярости Перуна-громовержца излишеств им не требовалось точно. Банька, судя по дыму, топится, и спаси вас за то, христианский Бог! Ведь «спасибо» как раз «спаси, Бо г!» и означает...

Баня составляла нижнюю половину левой ножки приплюснутой буквы «П», в форме которой был выстроен единый жилой и административно-хозяйственный комплекс здешней нечисти. В этой самой ножке под одной двускатной крышей, архаично изолированной от непогоды мшистым дёрном, заподлицо с баней соседствовала кузня-мастерская. Боком она притулилась к перекладине «П» – жилой избе, соединённой через парадные сени с клетью, то бишь складом всякой всячины. Вдоль всей перекладины тянулась просторная крытая веранда с колоннадой столбов, поддерживающих навес, и перилами на затейливых резных балясинах. Милая в своей патриархальности картинка эта ни к селу ни к городу напомнила Никите салун из ковбойского вестерна. В этой же связи́ его посетила мыслишка о возможной свя́зи между их визитом в навий мир и агрессивностью современных ковбоев. Впервые, надо сказать, посетила. И обдумать её следовало бы предметно. Но – увы! Голодный, уставший, грязнее старикашки водяного, Никита снова погрузился в нереальную реальность демонического быта.

Правую ножку литеры «П» составляли амбар, хлев и овин с заточённым внутри медведем. Овин, который Никитушка, спец по зачистке населённых пунктов, искренне считал прибежищем овец. Ну, а овчарню, соответственно, – овчарок... В нашем повествовании как-то уже говорилось о том, что всякая информация рано или поздно придётся ко двору, и он без колебаний разместил на верхней полке памяти сведения о том, что медведи, как и человек, подвержены синдрому обструктивного нарушения дыхательных процессов во время сна, по-латыни – храпу. Храпел косолапый Аркуша так, что казалось, будто во чреве овина сразу несколько тысяч душевнобольных трут одно о другое фарфоровые блюдца. Ну, да пёс с ним, что естественно, то, говорят, не безобразно. Но! Но хоть бы на пару миллионов децибел потише!

В остальном же, если не считать медвежьего синдрома, пастораль языческого хутора дарила умиротворение и радость от самого факта бытия, пусть даже в нереальном мире. Для встречи дорогих гостей на веранду высыпало, как понял Никита, всё здешнее население во главе с крошечного роста старичком – не больше метра, да и то вместе с лаптями и замшевой шапкой в форме колпака. Означенным колпаком, длинной, в пояс, седой бородой и лукавым прищуром выцветших за годы глаз он напоминал доброго гнома, а рязанской курносостью, долгополой рубахой под поясок и штанами из небеленой поскони – русского кержака-старообрядца. «Если это не Домовой, – подумал князь-менеджер, – прямо здесь же разуюсь и откушу себе мизинец на левой ноге! Всё равно толку с него никакого»…

Между тем старичок важно спустился по ступеням парадного крыльца – с отдельной двускатной кровлей, увенчанной резным коньком-охлупнем, – снизу вверх оглядел прибывших, каждому хитро подмигнул и наконец церемонно поклонился.

- Гой еси, добры молодцы и красны девицы! – приветственно воскликнул он, что-то пробормотал о погоде, тяготах пути и сбыче сокровенных мечт усталых путников, равно как и гостеприимных хозяев, после чего представился. – Здешний домовой, звать-величать меня Жихаркой, рода Постеньева, по батюшке Кузьмич.

- Вот как? – причмокнул губами Никита. – Странно, но я – тоже…

Постень, – припомнил он, – одно из народных прозвищ Домового. Жихарем его же называет деревенщина российского Северо-Запада. Ну, а Кузьма… Кузьма, по-гречески Косма, – во-первых, украшение, во-вторых, мир. Украшение дома. Мироустройство дома. Мир этому дому! Да и мизинец, кстати говоря, совсем не лишний, чай, сгодится в новом/старом мире подо что-нибудь…

- Мир вашему дому! – низко поклонился хозяину Никита, представился сам и представил друзей.

Хотел было почерпнуть из памяти всё, что прежде слышал о Домовом, но дедушка не дал на это времени, взявшись за презентацию челяди. Первым представил косматого, шерстистого, обсыпанного мякиной мужичка, чертами лица удивительно похожего на кота.

- Мой ближайший помощник, звать его Егорием. Он заведует овином – вон той избушкой, – кивнул на темницу Аркуши, – где мы сушим хлеб в снопах…

- Кто бы мог подумать?! – сконфуженно буркнул Никита под нос.

Благо, сразу не спросил, как там медведь уживается с овцами!

- …Люди почему-то считают его злобным, даже жестоким. Говорят, способен в сушильную печь затащить. Да, способен! – повысил голос Домовой. – С разгильдяями только так и нужно! Хлеб, он, известно, всему голова, а овин – народнохозяйственный объект повышенной опасности, и нечего там с пьяных глаз печку разгребать да полыхающими головнями размахивать!

- Абсолютно с вами согласен, – покивал Никита. – Техника безопасности превыше всего, а пьянство, знамо дело, вредный пережиток, – незаметно ущипнул Гюльнару за бочок и глубокомысленно заметил. – Наверняка его татаро-монголы привнесли в наш быт…

Домовой, не уловив иронии, лишь отмахнулся.

- Не, это вряд ли. Татары – народец мирный, смирный, трезвый, законопослушный. Ну, побили чурдженей, киданей, хорезмшаха затравили, нашим витязям на Калке врезали по первое число – тридцать первого мая, да по первое июня! – города пожгли, народец в плен забрали, дань назначили. Подумаешь, дело-то житейское! Я, сынок, на варягов более грешу, сволочь они та ещё.

- Честно говоря, я в последнее время тоже их не особо привечаю, – согласился Никита, думая о ковбоях-варягах из-за океана, обложивших Русь авианосными эскадрами. – Люди говорят, они Америку открыли, а весь мир теперь не знает, как её закрыть.

- Брешут твои люди! – снова отмахнулся Домовой. – Всем известно, что Америку открыли братья Ричард и Морис Мак-Дональды, наши, кстати, парни, из союзных кельтов. Ну, а после уже понаехало туда индейских гастарбайтеров… Ладно, идём дальше по персоналиям!

Следующей персоной оказался Хлевник. Звать его Архипкой. «Архип – старший над лошадьми», – походя перетолмачил Никита, столь же походя удивляясь тому, что означенный демон похож на Кузьмича как брат-близнец, правда, чуть покрепче телом и погрязнее рубахой. С другой стороны, чему удивляться?! Трудится, чай, не в офисе высокой культуры обслуживания клиентов… Главная его забота, – пояснил Домовой, – лошади и коровы. С овцами имеет дело редко, а с козами и свиньями – вовсе никогда. Хлевник сопровождает скотину в поле, чистит и холит её, заплетает лошадям гривы и хвосты, поит их, не даёт в обиду. Но этот же демон может оказаться и виновником всех бед, сваливающихся на скотину: вдруг вздумает гонять лошадь по конюшне, отчего она худеет и слабеет; может лишить корову молока.

- С Дворовым вы уже знакомы, – продолжал старшина домовитой нечисти.

- Да уж поручкались, – подтвердил Никита, содрогаясь от воспоминаний о явлении медведя. – По первому впечатлению, вполне достойный муж. Чистоту блюдёт неукоснительно, во дворе порядок. Вот только держал бы он мишку на чём-нибудь более прочном, чем кожаный шнурок.

- Это ещё что! – вздохнул Домовой. – Раньше выводил Аркушу на одних лишь заклинаниях. А как заикаться стал при заговорах, так мы бабай-аги и лишились…

- Значит, Бабы Яги больше нет?! – воскликнула Оленька так, будто жизни без неё себе не представляла.

Демон лишь поморщился в ответ.

- С этой ведьмой что сделается?! Её в печи не сожжёшь, в ступе не растолчёшь, помелом не выметешь! А вот бабай-агу уважаемого…

- Старого господина, – шёпотом перевела с тюркского Гюльнара.

- …бригадира отделочников из Таджикистана наш Аркуша с удовольствием покушал… Так, не отвлекаемся! – Домовой указал на обнажённого по пояс, хмурого, закопчённого, как скумбрия, мужика с недобрым взглядом, комплекцией напоминавшего Арнольда Шварценеггера. – Это наш кузнец-оружейник Гефест!

- Чувствуется, – уважительно кивнул Никита.

Домовой же перешёл на еле уловимый шёпот.

- Вообще-то его зовут Игнаткой, и с оружием он не в ладах, больше по подковам спец, да и то на уровне подмастерья. В русалку безответно втрескался, так у него с тех пор не только в башке всё перевернулось, но и руки заняли место ног. А те, сам понимаешь, откуда произрастали… Но приходится терпеть, другого нету. Слушай, витязь, а твой гридень…

- Кто-кто? – не понял Никита.

- Ну, телохранитель, оруженосец, младший дружинник, – пояснил Домовой, незаметно кивая на Вовчика. – Он часом не промышляет обработкой металлов?

- Увы, Жихарь свет Кузьмич, увы, он больше по электронике.

- Жаль-жаль! А то, глядишь, и приспособили бы к делу вместо Игнатушки-дурачка, русалкою прельщённого… А чего бы нет?! – воскликнул он, глядя, как саркастически усмехается Никита. – Посуди сам: работа интересная, почёт и уважение, крыша над головой, одёжа, харч от пуза, банька, опять же…

- Да, банька нам с дороги совсем не помешала бы, – в меру наглея, «тонко» намекнул гость.

- Ах, да! – всплеснул руками Домовой. – Что ж это я, недоумок старый, болтаю попусту?! Дорогая! – прокричал он в сторону избы. – Дорогая, подь сюды скоренько!!!

Дорогой оказалась высохшая бабка в обветшалой юбке-понёве, древняя, как первый динозавр, с невероятно длинным носом на морщинистом, цвета жёлчи, лице.

- Чаво орёшь?! – проворчала она, тиская в трясущихся руках кудель.

- Как там банька для наших гостей, дорогая? – заискивающе спросил Жихарь Кузьмич.

- Банька им! – фыркнула старуха. – Понаехали тут… Пущай топают, банька готова.

- А попить да пожевать чаво, переодеться..?

- Всё в предбаннике. А свою рухлядь пущай в сенях сложат, апосля разберу да простирну.

- Ай, благодарствую, дорогая, ай уважила! – поклонился, провожая её в избу, Домовой.

А потом заговорщицки прошептал, обращаясь к гостям:

- Это Кикимора, жена моя, стало быть, гражданская.

- Так ведь кикиморы – болотные существа, – не сдержавшись, бестактно ляпнул Никита.

- Болотные ещё вреднее, – со вздохом признался Домовой. – А с этой ладить можно. Теоретически… Ну, да пёс с нею, с каргой ворчливой! Проходьте в сени, кидайте поклажу свою немудрящую и – прямиком в баньку! Там и бодрящий напиток из чаги прямо с огня, и квасок ледяной, и простынки льняные, и бельишко узорочное. Банник вас приветит, звать его Вадимкой (забиякой, смутьяном, – припомнил значение имени Никита). Милости просим, гости дорогие!

Долго просить их не пришлось – шагали, как на бесплатный фуршет. Правда, на полпути Ольга не преминула бросить ложку дёгтя в их медовое ликование.

- Как-то слишком уж благостно нас принимают. С чего бы это, а? Попаримся мы, а нас, чистеньких, прямо на стол и подадут.

- Хоть бы сварили перед употреблением, – буркнул Вован, тоже явно встревоженный.

Не осталась в стороне и Гюльнара.

- А вот как раз Овинник печь свою растопит да зажарит наших мужиков на решётке, как барбекю. Нас же с тобой, Оленька, изнасилует кузнец Игнат-Гефест.

- Цветик мой гранатовый, – вмешался Никита, – за Вовчика подписываться не стану, но лично меня, мужа своего гражданского, обзывать «мужиком» не смей! Офицер подразделения СпецНаз, он же топ-менеджер, – не мужик. Мужики, вон, – кивнул на Хлевника, – лошадям хвосты в косички заплетают. Это первое. Во-вторых, раз уж вопрос о горемычной участи каждого из нас будет решаться по половому признаку, а я, как стало известно, не мужик, то меня – чур! – тоже изнасиловать посредством кузнеца.

Машинально помянув Чура, не мужик, но муж осёкся, ожидая появления демона-охранителя. И таки дождался! В голове его вдруг затрезвонил колокольчик и дребезжащий баритон произнёс: «Голосовое сообщение: человек в отставке, следи за базаром! С уважением. Чур»…

Дверной проём в предбанник гостям заступил сморщенный, паршивый, остроносый старикашка в одних лишь грязных, словно желания педофила, портках. Впрочем, канаты мышц навевали мысль о том, что защищать свой пост ветеран будет стойко. Это был явно «приветливый» Банник.

Тоном администратора гостиницы коммунистических времён, грудью закрывшего проституткам доступ к телесам и кошелькам иностранных граждан, демон спросил:

- Расписаны?

- Расписаны, – не колеблясь заверил Никита. – Под хохлому.

И продемонстрировал эмблему ВДВ на левом плече – ошибку молодости, в своё время едва не ставшую камнем преткновения на пути в «компетентные органы».

Ну, и началось! Выслушивая инструктаж о мерах безопасности и правилах «помойки» в санитарно-оздоровительном заведении, Никита представлял себе Банника то воспитательницей детского сада, то монашкой строгого устава, то замполитом Советской Армии, причём в самой гнусной из ипостасей означенных лиц.

В бане, говоришь, запрещено употребление спиртного? Не вопрос! Две из трёх оставшихся бутылок «Русского стандарта» он передал в дар Жихарю Кузьмичу, а последнюю намеревался лично выставить с утра на опохмелку.

В бане запрещено блудить? Да никто, честно говоря, и не собирался. Им бы смыть языческую грязь!

В бане запрещено разводить открытый огонь? Да, это проблема из проблем! Но, стиснув зубы, как-нибудь перетерпят…

В бане запрещено отправлять естественные надобности? Странно! Люди всю жизнь только этим и занимаются…

В бане запрещено нарушать установленный порядок вещей? Вообще без комментариев.

В бане людям разрешено использовать три «пара», так как четвёртый – для мелкой нечисти? Ну, что ж, вполне достаточно. Первый заход на разогрев тела, во второй поддаёшь воды на каменку и паришься, пока очи не вылезут, третьим закрепляешь это дело, и – спасибочки за процедуры!

Банька, говоришь, она всегда во благо для души и тела? Вот уж кто бы сомневался?!..

Гости навьего мира покинули баню воистину обновлёнными, причём не только телом и душой, но и нарядами. Девушки потрясающе смотрелись в тончайших – и соблазнительно полупрозрачных – льняных рубашках до пят с узорчатой вышивкой по вороту и подолу. Да плюс декольте, какого не увидишь на светских балах. Винтажные модели третьего тысячелетия удавились бы от зависти! Лишь кроссовки несколько подпортили эффект. Мужчины тоже облачились сообразно временам и нравам – в штаны и короткие, до середины бёдер, полотняные рубахи. Вован, как и дамы, натянул кроссовки, а вот Никита предпочёл дать ногам отдых, перепоясал немудрящий бойцовский костюм-каратэги длинным рушником и попытался максимально войти в образ несравненного сэнсэя Хидеюки Ашихары, основателя школы жёстких боевых единоборств ашихара-каратэ. При этом заставил себя думать о пути воина бусидо и цветущей сакуре у подножия горы Фудзияма, священной для каждого самурая, мало-мальски уважающего традиции Ямато Ниппон. Известно ведь, что он и в прошлой жизни отличался скромностью, как бегемот – осиной талией...

Между тем над гостевыми талиями нависла нешуточная угроза языческого хлебосольства. В искреннем изумлении оглядывая стол, на котором ни то, что яблоку, но даже земляничке негде было упасть, Никита поневоле вспомнил легенду о гостеприимстве древних славян. Кражи в их общинах карались по всей строгости тогдашнего Закона и Порядка – смертью либо усекновением конечности. Лишь в одном случае татьба считалась правомочной и оправданной – если человек украл для того, чтобы щедро угостить пришельца из других земель. Красивый обычай, не правда ли?! Увы, правда ещё и в том, что пришелец из иных времён попутно вспомнил другую вековечную традицию Руси: ночь усиленно кормить, к утру зарезать…

Пока Жихарь Кузьмич, балагуря с девушками и Вованом, нареза́л громадными ломтями ржаной хлеб, Никита осмотрелся в жилом помещении нечисти. Банальная крестьянская изба в северном своём варианте – прямоугольной формы сруб в четыре стены из толстых, лишённых коры сосновых брёвен, уложенных вертикальными рядами-венцами. Нижние венцы имеют продольные выемки, в которых для более плотного прилегания утопают верхние ряды. В этой связи князь-менеджер, не чуждый за последний год строительству и свойствам материалов, подумал, что разумнее было бы долбить канавки, наоборот, по низам верхних рядов, дабы в них не оседала влага – рассадник грибка, причина гниения вечно живого дерева.

- Соображаешь, тёзка мой по батюшке! – отвлёкся от разговора с гостями Домовой, тем самым напомнив, что демоны легко проникают в сознание людей. – Пролетят столетия, и твои предки к этому придут («предки» и тут же «придут», на вкус тёзки, прозвучало дико, но – увы!). А мы пока что строим так, как видишь. Только долбим канавки по той стороне стволов, которая была обращена к северу, – там годичные кольца расположены чаще, а значит, древесина гораздо плотнее.

- Так для отчёта и запишем… – буркнул в усы Никита и, пользуясь тем, что Домовой снова отвлёкся на его дружину, продолжил осмотр.

Стыки между венцами заложены мхом и промазаны глиной. Между прочим, мох – не только прекрасный теплоизолятор, но и преграда на пути любой инфекции. Дверь между жилой избой и холодными сенями сколочена из досок в виде щита и для пресловутой термоизоляции обтянута лосиной шкурой. Дверной проём среднему человеку по плечо…

- Для нашего роста достаточно, – пояснил коротышка Домовой. – А вот человеку надобно склониться, дабы оказать почёт и уважение истинным хозяевам. Ты уж не обижайся, витязь, коль скажу тебе по совести: вас, людей, порой следует опускать с небес гордыни и тщеславия!

- Это уж как Бог свят, – согласился Никита.

- Между прочим, когда придут времена триединого христианского Бога и присных его, славянам это дело пригодится: входишь в избу – вынужденно поклонись иконам в красном углу! А то забудешь с пьяных глаз и вовек не отмолишься.

Гость попытался ухватить демона за язык.

Дата добавления: 2015-11-03