Начало всех начал 4 страница

Отрицая общественное воспитание, как единственный способ формирования воинской натуры, упомяну слова Канта, который говорил, что "самосознание - это то, что человек сам делает из себя". /* И.Кант. Собр.соч.Т.6 -М.:1966./ А вот почему он это делает - это вопрос другой. Жизнеспособная личность может адаптироваться к любой идеологической среде и воспитательной программе, может просто играть чужую роль, делая это даже неосознанно. И потому способность критического осознавания собственной натуры является причиной основополагания личности.

Принцип самоопределяемости создает множество проблем. Например, связанная с ним известная свобода выбора может вообще поставить под сомнение сословность как форму родо-племенной организации социума. Нарушение зависимости от этико-профессиональной и социально-психологической матрицы сообщества ведет к травмированию его физической оболочки. Сословие превращается в подобие духовного ордена, выдвигающего идеологическую связь на уровень семейно-родственной связи. Но это противоречит естественной природе человека. И потому адепт духовного ордена или секты предварительно зомбируется. Мы не можем идти подобным путем. Задача состоит не в подмене естественных принципов, а в их направленном развитии. Самоопределение должно быть в пользу сословия. И это достижимо благодаря нехитрой взаимосвязи явлений: группа формирует менталитет системы, а менталитет стимулирует самоопределение личности. Менталитет как изнанка любого социального сообщества, любого стихийного или спланированного процесса выполняет важнейшую функцию построения или поддержания вживаемости явления в природную и бытовую среду. Опустошение менталитета ведет к различным внешним конфликтам и кризисам. Упрощенно действие менталитета можно уподобить необъяснимой притягательной силе. И потому, если ментальное пространство системы не оказывает психологического воздействия на развивающуюся личность, никакие способы воспитания не будут способны удержать ее в верности этой системе. Личность поддается воспитанию, восприимчива к его опорным ценностям и подвластна процессу только в случае соприкосновения с самим менталитетом. Попробуйте научить человека с любопытством рассматривать с близкого расстояния стреляющего по нему врага. Даже через воспитание мужества и отваги вам все равно не удастся засушить в личности вполне естественный вопрос: "А зачем это нужно?"

Таким образом, жизнеспособная ментальная идея воинской сословности фактически может сама решить вопрос семейной преемственности милитария, сделав эту преемственность вполне естественной с одной стороны и неформальной, неортодоксально установленной - с другой.

Возраст сословного самоопределения, разумеется, не подчинен наступающей дееспособности гражданина, или признакам сформировавшейся личности. Человек может в любом возрасте считать себя воином, и в любом возрасте в этом заблуждаться. Заблуждаться в этом не должно само сословие, а в большей степени его организованная часть - дружина.

Дружина. Это слово происходит, от санскритского "дру" - "следую рядом". Первичная роль дружины состояла только в охране княжеской персоны, что уподобляет ее гвардии. Однако и в том, и в другом случае, изначальный смысл не поспевает за ростом менталитета этих понятий. Оба они срастаются с представлением о некой элите, степени превосходства и боевой зрелости. Мы же оперируем тем смыслом, который слышим в понятии, или хотим услышать. Это весьма важный вывод и он нам еще пригодится. Таким образом, дружина становится символом, и как идейно-эстетический символ притягивает и формирует адептов. На первом этапе, когда еще ничего нет, дружина существует как иллюзия. Устойчивая, убедительная и духонасыщенная. Иллюзия эта воплощается в реальность исключительно на голой вере и абсолютной преданности ее сторонников. Сейчас подобные явления встречаются на каждом шагу. Политические партии и духовные секты, бандитские группировки и многочисленные индивидуализированные подразделения специального назначения. Все это, так или иначе, вращается вокруг принципов, обозначенных мной выше. К примеру, некий обрядовый поединок за право ношения крапового берета в дивизии Дзержинского, сознание причастности к данному подразделению и фанатическая уверенность в его исключительности, что это если не дружинность? Однако целевая типизация и отсутствие какой бы то ни было духотворческой оригинальности делают подавляющее большинство "дружинных" проектов устойчивыми только с физической стороны. Так, если и существует разница между православными, католиками, протестантами и сектантами, то разница эта укладывается только в форму обряда и степени духовных амбиций и подавления свободы воли верующих. Во всяком случае, так может показаться объективному наблюдателю, то есть наблюдателю со стороны. Все существующие различия между упомянутыми конфессиями можно считать непринципиальными, поскольку и там и тут вера осуществляется в одного бога. Обряд - вот критерий различия. И потому убежденность в правоте обряда есть вообще символ религиозного выбора. Перенесем этот вывод на иные виды духовно-этической деятельности. Политические движения. Вера в светлое и сытое будущее характерна как для атлантической демократии, так и для коммунистов. Разница в подходе, в обряде, другими словами. Но обряд - только физическое действие. Обряд давно забыл, что он не более чем следствие духовной ориентации, ее опора. Опора, а не духовный смысл. Отсюда и перенасыщение обряда его собственной идеологией и эстетизацией. Эстетика внешности дружины поглощает, а иногда и разлагает эстетику самой идеи. Происходит это только потому, что дружина, воплощаясь из первичной иллюзии в некое материализованное существо, перестает поддерживать жизнеспособность своей идейно-эстетической сферы, а работает исключительно на себя, на свой собственный менталитет. Правильность этих выводов подтверждается Практикой продвижения политических партий во власть. Смотрите на депутатов Государственной Думы и делайте выводы.

Все сказанное не более чем манипулирует уже прозвучавшим выводом, что не организация должна стоять над сословием, а сословие над организацией.

Однако живучесть идеи зависит не только от степени амбициозности её главного символа - дружины, но и от самой содержательной полноценности. Если в содержание закладываются такие принципы, как "не убий", "возлюби врага своего", и т.п., вряд ли можно полагать, что подобная концепция устроит воина. Кто-то не согласится, ссылаясь на философские выверты смыслокопателей, и все-таки провозглашено то, что провозглашено. И сам декларатор из Назарета уже не сможет прокомментировать своих высказываний. Кстати, данное обстоятельство делает совершенно бестактным, а говоря церковным языком - еретическим любое толкование иисусовых изречений. "Не убий" - значит не убий! Для милитария эта идея нежизнеспособна, как не жизнеспособна она и для любого человека вообще. Даже отказавшись от убийства животных, человек вынужден убивать растения, чтобы не умереть с голода. "Не убий" - значит не убий в принципе. Попытки заглянуть за простоту и очевидность этого призыва как раз и пытаются оправдать насилие, дезавуировать его там, где насилие отрицается уже чуть ли не на молекулярном уровне. Оправдать христианизирующих агрессоров просто. Их адаптированность к христианской культуре и эстетике, погруженность в действо, в обряд, толкает на несознаваемый компромисс между разумом и житейской необходимостью. Но оправдывать безбожных "крестоцеловальников" куда труднее. Им-то зачем лукавить? Разве что на поводу у стадного чувства ныне Христа возлюбивших. Обывателю нужен пастырь. Гранитный, с кепкой в руке или к доскам прибитый. Обывателю Идея ни к чему, для него духовность заключена в действии, в обряде. Раньше - в первомайской демонстрации, в лозунгах, в братании со всеми трудящимися, в кремлевском величии, теперь - в молитве, в иконопочитании, в крестном знамении... Убивать, правда, стали больше, и ближнего своего ненавидят пуще прежнего, но это как бы само по себе, вне веры. Вне христианолюбия, вне обряда.

Впрочем, есть куда менее бесхитростные умозаключения, способные заморочить голову недомыслящему милитарию. "Зло порождает зло!" Как часто приходится это слышать от потрепанных войнами ветеранов Афганской, Боснийской, Чеченской кампаний. Но ведь это перефразирование принципа подставления щеки, и только. Выходит, нужно признать жизненную правомерность идеи "добром за зло". Много ли она сулит? Последний чеченский пример, связанный с Буденновском. Повторенный в Кизляре, доказывает обратное - добро всегда оборачивается злом. Бытие организовано по законам Природы, а не умозрительной философией пророков. Бездарность стратегического мышления штабных теоретиков оборачивается правдивостью бредовых постулатов. Все войны второй половины двадцатого столетия, где существует российский след, ущербны для нас. И здесь миротворческие постулаты ни при чем, здесь верховодят политики. ПОЛИТИКИ. Всякий раз, когда Россия выполняет жандармские функции, сдерживая чье-то национальное саморазвитие, или прикрывает силой оружия всем очевидные собственные интересы, ее позиция проигрышна. Политические недоумки толкают Армию на заведомо проигрышную позицию, что еще раз убеждает нас в необходимости регулировать политику государства самим милитарием. В конечном счете не существует ни добра, ни зла. Есть просто этическая опора чьих-то политических интересов. Так и любовь к ближнему - всего лишь элемент морального строя христианства как политического движения иудейских диссидентов времен расцвета Римской Империи, Только и всего. Потому религиозность - либо дань традиции, либо свидетельство разрухи ума, но никак не символ духовности человека. Закладывать в идейную основу воинской общности подобные ориентиры и бездуховно, и аморально.

Другое дело - культурная традиция. Православие как обряд вплелось в сознание и бытие русского человека удивительным узором душевной чистоты, внутренней сдержанности и неистребимого патриотизма. Для многих поколений русских людей белоцерковный мотив пейзажа стал символом Родины. Эстетическим символом. Вполне естественно, что каждая морально устойчивая личность готова защищать этот символ в случае угрозы его истребления. Подобная угроза может осознаваться и как направленное действие против русского самосознания вообще. С другой стороны нельзя не заметить, что православию привержены русофобствующие атлантисты. И демократическая пресса, ведущая непримиримую войну с русским патриотизмом, всячески благоволит к православию. Тут нет никакого парадокса. Американисты эксплуатируют в православии не русскую эстетическую символику, а исключительно выгодные им христианские догмы, главная из которых - "Все люди - братья". За глуповатой внешней наивностью здесь разворачивается мощный фронт противодействия национальному самосознанию народов. Христианское мировое братство, способное сожрать любые национальные различия, сдерживается лишь внутренними противоречиями, воплощенными во взаимную непримиримость конфессий. Атлантисты ничуть не ошиблись, пропагандируя православие и делая на него ставку. И все-таки милитарию не следует навязывать формы духовно-эстетической символики. Русь, безусловно, можно соединить и с другой символикой, более близкой воинской душе. Великий пример этой эстетики продемонстрировал наш безвременно ушедший художник Константин Васильев. Символистика его Руси лучшим образом иллюстрирует все мною сказанное. Однако эти символы следует культивировать не пороча и не принижая уже сложившиеся стереотипы, не наступая им на горло. В противном случае можно серьезно затормозить сращиваемость русского воинского элемента разной духовной ориентации.

Религиозная ориентация, а точнее, духовная ориентация - одна из острейших проблем формирования менталитета дружины. Отход от христианского формотипизма может содержать интерес к дружине со стороны многих самоопределяющихся и социально активных воинов. Каков же выход? Отвечая на этот вопрос, следует установить причину религиозности вообще. Она состоит в том, чтобы заполнить духовный вакуум. Большинство делает это традиционным способом, кто-то экзотическим, сектантским. Однако духовность имеет и социальную опору. Трудно это оспорить. Храм - не только символ веры, но и форма социального единства. А значит, социум способен влиять на Храм. В противном случае христианство было бы абсолютно однородным, единоконфессионным.

Несколько лет назад мне попалось на глаза объявление в одной рекламной газете. Текст гласил примерно следующее: "Предлагаю всем, кто разочаровался в существующих формах религии, объединиться для создания нового культа". Простенько, но от души. Предлагается совместно построить обряд, храм, внешнюю оболочку, а вера подразумевается как приложение. Явление вполне типичное для нашего времени, если не считать откровенности призыва. Смена духовной ориентации в подавляющем большинстве случаев - абсолютно осознанный волевой акт. Человек сперва входит в храм, а потом начинает верить. Таким образом, притягательность обряда, магия внешнего действия играет огромную роль в религии. Огромную, если не решающую. Однако, бытие милитария, при внимательном рассмотрении тоже вовлечено в некий ритуал. Разве постоянство тренировок в борцовских залах, это не ритуал? Для большинства практикантов боевых искусств, чей стаж перевалил за десятилетие, это именно пожизненный ритуал. А таких десятки тысяч. А разве не ритуал принятие присяги, заступление в наряд, приветствие, обращение к старшему и т.п. Мы просто уже не осознаем это как ритуальное действие. Внешняя обязательность ритуальных армейских действий, утвержденная и догматизированная уставами - это все, что осталось от кастового воинского бытия, сопряженного с магическими таинствами традиций, инициациями и посвящениями, символикой и незыблемой моралью. Вот он, Храм воина! И ему не нужны никакие дистрофичные пророки истерзанные апокалиптическим истощением ума, разляпистая несуразица богоявленных символов, рукотворные трактаты самопровозглашенных богоизбранников, догматворное обложение мозгов гадливыми парадоксами сомнительных истин, самоистязания под лозунгом спасения души и прочее. Нет, ничего этого воинскому Храму не нужно. Он воздвигается мужеством и волей, что вызывает у иных зависть, у иных благоговение, физическим здоровьем. Культивируемым как неоспоримая истина, преданностью Отечеству, Роду, отеческой Крови, желанием умереть за свой народ, явив тем самым главный признак воинской духовности, созданием сильного и жизнеспособного потомства, генетически отторгающего порок и разложенчество. Вот этот Храм. Его кирпичами становятся простые и соединимые с воином истины:

· Ничего не делай наполовину;

· Всегда и во всем полагайся только на собственные силы;

· Ты можешь сомневаться в поражении врага, но никогда не сомневайся в своей победе;

· Не желай другому - не получишь сам;

· Где труднее - там достойнее;

· Никого не вини в своих бедах, в них виноват только ты сам;

· Лучший из лучших не тот, кто достойно живет, а тот, кто достойно умирает;

· Отрекаясь от друга, ты отрекаешься от причисления себя к мужчине, отрекаясь от своего Рода, ты отрекаешься от причисления себя к человеку;

· Умирает только тот, кто признает над собой власть смерти;

· и так далее.

Не думаю, что в перечислении этих норм следует где-либо поставить точку. Не конкретика обозначений является догмой, а только ограниченность оценок того, что хорошо и что плохо. А догма устанавливает пределы истины. Но раз познание бесконечно, значит и истина беспредельна. Внешние пределы имеет Храм, но не истина, которую он прославляет и вокруг которой возводится. Однако, что же это за истина, способная преодолеть человеческое насилие над собой? За всю историю существования человека только одна позиция познания Мира оказалась сильнее тех законов, которые она породила с помощью человеческого сознания. Это - ПАНТЕИЗМ. То есть обожествление Природы в качестве единственного критерия Истины и мерила жизнедеятельности человека. Природа с построенной ею сложнейшей системой взаимосвязей бесконечно познаваема и одновременно нераскрываема до конца. Человек, возносящий себя и в большом и в малом, человек, поднявший над Природой трансстатичные эго своих богов беспомощен и ничтожен наравне с ними едва только природа вздрогнет одной из своих стихий. Чего стоят эти догматы, эти правдоискания и сами личности против Силы, уничтожавшей цивилизации, континенты, целые народы с их великими культурами, техническими достижениями и тысячелетней историей? Такое очевидное могущество, прикрываемое одномерным понятием "экология". Человек домысливает за Природой, приписывает ей плоды собственных умственных стараний, а иногда подчиняет природу прихотям и Деспотизму божественных персоналий. Однако стоит снять с глаз религиозные шоры, как обнаруживается вся очевидность и несостоятельность человеческих домыслов. Кому бы они ни приписывались, в чьи бы уста ни вкладывались, но повторил их человек, догматизировал человек и обожествил тоже сам человек. В Природе, например, нет понятийности Добра и Зла. Ей неизвестны эти категории в качестве движущих сил. Добро и Зло относительны, каждый делает то, что ему предписано делать и природа не пытается оценить это с помощью подобных измерений. Бытие человека, безусловно, только повторяет природу, но, повторяя, переносит в сферу деятельности и Её законы. Существо человека тем жизнеспособнее, чем ближе к Природе принципы его жизни. Это уже осознано многими, но немногим оказалось под силу провозгласить эти принципы в качестве духовной позиции, религиозной морали. Дальше всех здесь продвинулось язычество, но и на его пути встала все та же преграда - догматизм. Сегодня книжный рынок завален наспех сляпанными ведами, славянскими "мифологиями" и опусами типа "Клубка песен птицы Гамаюн", "Звездной книги Коляды" и т.п. Эксплуатируется с целью подпихнуть что-нибудь от себя и подлинная сага киммерийской эпохи - Велесова книга. Явление это вызвано как амбициозностью самих авторов, что называется нашедших свою общественную нишу, так и отсутствием подлинной информации по данному вопросу. Потенциальным потребителем этой галиматьи является среднеразвитый обыватель, не очень задумывающийся об исторической подлинности представленных текстов в силу своей склонности к упомянутому мной ранее принципу "вижу в явлении не то, что есть на самом деле, а то, что хочу увидеть". Тенденция превращения истины в заложницу чьих-то незрелых умствований склоняет современное язычество к привычному клерикальному деспотизму. Если десять лет назад новоиспеченный язычник тянулся душой к Природе, почитая образы древних богов, как символы Ее состояний и проявлений, то теперь он все больше склоняется к отрыву этих образов от Природы и превращении их в авторитарных душеправителей. Появление же претенциозных трактатов библейского типа уже начинает сдвигать мозги нововеров в сторону ортодоксии языческого святокнижия. "Книги - чужие мысли". Простая и бесспорная истина. Превознося книгу, фактически поклоняются ее автору, а вовсе не Природе, и даже не ее богам.

Пантеизм с его очевидными истинами и вполне практической пользой не обидит религиозного чувства верующего милитария, какой бы веры он ни придерживался и милитария-атеиста в его реалистическом духовном практицизме. Пантеизм хорош уже тем, что не называет имен, способных вызывать умиротворение одних и раздражение других, символизирующих не только веру, но и отношение к ней ее противников. Пантеизм не придется черпать из книжных источников, боясь нарваться на идеологический подлог или чью-то авторскую индивидуальность.

В конечном счете, не важно то, как это называется, важно, что это является вдохновителем теологии Борьбы, в противовес нынешнему синдрому покаяния, характеризующему упадничество и подавленность воли.

Другой опорный аспект жизнеспособности идеи составляет, безусловно, национальный вопрос. Это - притча во языцех. Невразумительность изначальной позиции может заложить в фундамент дружины трещину. Впрочем, обществу известны только два способа разрешения этого вопроса: ориентация в сторону национальных интересов и ориентация на межнациональные, так называемые общечеловеческие интересы. Но есть и третий способ. Иногда возникают отклонения, например, в сторону североевропейского расового признака, что, с одной стороны, более экзотично, а с другой - менее жизнеосуществимо. "Общенародность" теснейшим образом связана с духом демократических свобод, и делает ревнителей культа человеческой личности заложниками космополитизма. В идеологии, в основном, все тропинки проторены, поэтому наивно было бы полагать, что, имея независимый взгляд, например, простодушное самоуверение: все люди - братья, не попадешь с ним на хорошо ориентированную дорогу со вполне конкретным исходом. Космополитизм поглотил безобидное равенство, обоснованное простой логикой типичности процессов человеческого развития. Космополитизм подчинил эти выводы политике человеческого обезличивания. Однако Природа - это совокупность разнообразия. Разнообразие - основа бытия и способ содержания в нем истины. Но данный вывод в равной степени раздражает и расистов. Истоки того и другого следует искать в битве за распределение социальных ролей: господин-раб. И ничего сверх этого. Раб не должен иметь Комплекса различий, как то: национальность, мировоззрение, характер и прочее. Раб может быть только молодым или старым, хорошим или плохим. Космополитизм в основе своей есть селектор рабства. Расизм, напротив, теология господ. И если рабостроительство базируется на подавлении самостоятельной воли, национальной и личностной самостоятельности, на покаянии, смирении и поклонении культу господина, то расизм выдвигает в качестве жизненной опоры эгоцентрическую доминанту, подавляющую право противника на любые формы самоопределения и проявления каких бы то ни было собственных жизненных интересов. И то, и другое - крайности, а крайности жизненно неустойчивы. Природа навязывает нам Свою исходную аксиому - РАВЕНСТВО сторон. Мы обязаны принять ее, хотим того или нет. Национализм в этом отношении более жизнестоек, поскольку не отвергает право противника на его собственное национальное существование, культуру и геополитические интересы, а только борется за жизненное преимущество этноса перед другими на его исторической территории. Национализм может быть оправдан борьбой народа за независимость национальную справедливость. Однако национализм отторгает сращиваемость с посторонним этническим элементом и это его основной признак.

В отличие от национализма, патриотизм не противостоит попыткам инородцев служить данному отечеству и не использует идею национального превосходства среди слуг этого отечества. Таким образом, патриотизм допускает сопоставимость чужого со своим, если чужое служит или хотя бы не оказывает давления на традиционную культуру и бытие землехозяина. Я умышленно не называю его "этническим большинством", поскольку даже если коренной народ истребить, его историческая территория все равно будет его исторической территорией.

Казалось бы, что порочного в этой идее? Однако применительно к русским понятие патриотизма истолковывается только как национализм. Могу утверждать это, имея десятилетнюю практику социального использования идеи "Патриотизм - это сочетание своих личных интересов с интересами Отечества". Далекая от политики и многонациональная по составу военно-спортивная система, нареченная мной как славяно-горицкая борьба, уже с начала Перестройки подвергалась многочисленным провокационным склонениям в сторону русского национализма только потому, что она не самбо, не каратэ и не кикбоксинг. Партию первой скрипки в этом поганом оре сыграли прославившиеся своим русоненавистничеством "Известия". Их статья, название которой говорило уже само за себя - "Боевики-националисты предпочитают славяно-горицкую борьбу"/* «Известия»,15.01.94/, конечно, ударила по обывательским мозгам. Собственно говоря, в этом и была ее задача. Однако победные реляции атлантистов оказались омраченными фактическим вхождением в лагерь противника сорокатысячной функционирующей организации, что было спровоцировано, по сути, самой статьей.

«Общенародность», равенство национальных интересов с усечением патриотических мотивов русского национального волеизъявления и национального самосознания — идейный стиль ныне властвующей демократии. Только наивный простак может верить в искренность всенародной добродетели демократов. Она курсирует во флере американских грез, с легкостью отводя русским историческую судьбу американских аборигенов-индейцев.

Вдохновение идеям атлантизма на российской почве создает, разумеется, не всемирный заговор против России, существом которого заправляют мозги обывателя некоторые идеологи национализма. Эти идеи притерлись к исторически сформированному имперскому статусу России. Веками складывавшийся удельный вес пришлого этнического элемента в русском государстве дотянулся до той отметки, когда русскому национально-государственному интересу могли быть противопоставлены уже десятки миллионов человек. Интернациональная империя социализма еще более усугубила это положение. Сложилась историческая ситуация, когда часть населения, равная населению Франции, оказалась без этнической родины, разделив ее с русскими. Для цивилизованного государства существование престижной или непрестижной национальности нелепо. За разные годы существования Империи престиж манипулировал своим выбором. Сейчас быть русским непрестижно. Раньше было и проще, и достойней, и престижней. Оттого многие отрекались от собственного рода и племени в угоду своему жизненному удобству. С приходом Перестройки ситуация изменилась. Нужна была идея, способная оправдать притязания плодов интернационализма на русское геоментальное пространство. Ведь попирание чьей бы то ни было национальной культуры — это еще не идея. Американизм, расчистивший от коренного этноса громадную территорию, от океана до океана, стал иконой новых «граждан мира» из бывшего СССР.

Все вышесказанное вовсе не означает, что межнациональные браки поддерживают антирусскую геополитическую идею. Подобный вывод только обострит противостояние, отводя уже каждому рожденному этнически отличающемуся ребенку роль врага. Десятки миллионов людей обречь на этнический конфликт благодаря одному нелепому выводу ортодоксалов-националистов?! Но ведь он является ключевым для всего праворадикального крыла. Жизнеустойчивость нации состоит в том, чтобы обратить в преданное и бескорыстное служение совместно проживающий народ. А историческая практика показывает, что подобное разрешение проблемы национальной многосложности воздается глобальным укреплением самой национальной идеи. Этот народ должен знать, что русская этническая культура его не только не отторгает, но и использует его помощь в решении какого-то определенного вопроса общественного бытия. Рождение есть пространственно-временная случайность, служение — оправданная, сознательная закономерность. Национальные интересы могут развести народы по разные стороны конфликта, геоментальный, то есть патриотический интерес сводит их вместе.

Таким образом нам предлагается выбрать из трех:

— атлантический демократизм и этническое крушение русского народа, величайшей мировой цивилизации;
— патриотизм и равновесие национальных и интернациональных инстинктов;
— национализм и этнические конфликты, расшатывающие и дальше Россию.

Думаю, что для честного и здравомыслящего человека выбор очевиден. Особенно, если учесть, что противостояние русским не только подтачивает Россию изнутри, но и обложило ее по внешним границам. Прибалтика, Украина, Кавказ, Средняя Азия — все это фронты противостояния. Противодействие «русскому фактору» в некоторых регионах обрело массовый характер, давно преодолев эволюцию от враждебных настроений до враждебных действий. Я не испытываю, к примеру, комплекса братолюбивой тяги к украинскому народу, представители которого, с помощью снайперских прицелов, убивают русских солдат в Чечне, служа там за идею; представители которого, выражая волю Украины, голосуют в Страсбурге против принятия России в Европейское сообщество; представители которого, еще в годы всеобщего социалистического братания, поделили население на «своих» и «кацапов», и было это во вполне дружелюбных восточных областях. Однако парадокс заключен в том, что около 27 миллионов русских имеют украинское происхождение, и потому, когда украинский снайпер Грищук убивает русского солдата Кравчука, это символизирует кризис одной этнической цивилизации.

Отношение к русским — стратегический вопрос атлантизма. Восточная Фландрия, городок Алст, конец шестидесятых годов. Школьный священник негодовал. Он только что громогласно изрек, что русские едят своих детей, а этот мальчишка Герберт Роланд выразил сомнение. Единственный из всего класса... Это было. Чудовищно, невозможно, шестидесятые годы двадцатого века, Бельгия и все взаправду. Нас готовили на роль рабов. Мы были лишены человеческих свойств и качеств. Эту историю в конце девяносто пятого года рассказал сам Роланд. Грязные, распухшие от пьянства рожи бомжей и еще Чечня. Роланд знает правозащитника Ковалева и потому он иногда сомневается, а может быть и прав был тот школьный священник из его детства?

Делая ставку на национализм, пришлось бы решать вопрос, во что вработается многомиллионная армия инородцев, с учетом того, что переселять ее некуда. Этнический иммунитет заставляет русских сопротивляться разрушению национального самобытия русской народности. Подобная проблема возникает тогда, когда приход разноэтнической массы превосходит возможность ее ассимиляции коренным населением. Но обращать эту массу во врагов коренного населения — грубый политический просчет. Особенно, если учесть, что русские националистические позиции на проведенных в декабре выборах продемонстрировали поддержку населения России всего в 0,48% голосов. Это — особенность исторической ситуации и реалистическая установка для правильного выбора способов разрешения проблемы.

Социальное строительство — то необходимое условие общественного развития, без которого общество не совпадает с историческим ритмом развития цивилизации. Однако социальное строительство нельзя отторгать от этнической истории и культурно-бытовых традиций нации. В противном случае социальная постройка будет лишена духовно-нравственной устойчивости и окажется отторжимой от самого народа.

Дата добавления: 2015-10-28