Море волнуется. . .

Море волнуется – раз.

Море волнуется – два.

Море волнуется – три.

Морская фигура: замри!

Детская считалочка.

В тихом омуте черти водятся.

Народная мудрость.

I

Море волнуется – раз...

После окончания института мне сильно подфартило, – по крайней мере, гораздо больше, чем многим моим однокурсникам. Я устроился на работу по своей специальности в небольшой, красивый и уютный городок в южном Подмосковье. Места там шикарные: сосновые леса, грибы, ягоды, чистый воздух, рыбалка на тихих лесных речушках и широкой полноводной Оке. А рыбак, надо вам сказать, я весьма заядлый.

Этой весной в окрестностях города начали бурение первых семи артезианских скважин, – чтоб качать чистейшую воду для жаждущей столицы с полукилометровой глубины. А это и есть моя специальность. В наших краях под землей открыли огромнейшее озеро, или, если хотите, море первозданной, нетронутой техническим прогрессом влаги в меловых отложениях. Они, отложения эти, напитаны водой как губка, и, я уверен, вскоре охотно поделятся своим содержимым с многомиллионным столичным городом. А еще глубже, под мощными меловыми пластами, по данным геологов, лежат осадочные породы силурийского периода – тоже пропитанные, как губка, водой, но водой соленой и фактически непригодной для питья. Она осталась в этих чудовищных глубинах со времен этак пятисотмиллионолетней давности, когда первые неуклюжие рыбины, закованные в прочный костяной панцирь, едва только начинали свой заплыв в теплом и юном океане. Еще глубже: три километра вниз – скала, дно древнего моря и основа всей Восточно-Европейской платформы. Вот такая небольшая геологическая справка. Геологию я пять лет изучал в институте и неохота мне, честно говоря, чересчур загружать ваши мозги. Так что хватит об этом.

Ко дню моего дебютного выхода на работу, одиннадцатого июля, первые семь скважин были почти готовы: они достигли проектной глубины и уже ждали подключения к магистральному водопроводу «Москва-В*****рск». Нужно было закладывать очередную партию скважин и начинать бурение, - чем, собственно говоря, я на работе и занимался. Но воспоминаниями о работе мне тоже неохота загружать ваши мозги. О работе, как я считаю – и нужно говорить, когда находишься на работе. Я же хочу поведать вам о своем главном и роковом увлечении, хобби, так сказать – то есть о рыбалке. А именно – о том теплом и ясном августовском вечере, когда случилась самая невероятная, жуткая и пакостная история в моей жизни. О ней и пойдет речь.

В ту субботу, девятнадцатого августа я, как всегда это делаю по выходным, собирался на рыбалку. Хожу обычно на вечернюю зорьку. Почему? Во первых, я – «сова» (люди, как известно, делятся на «сов» и «жаворонков»), а во-вторых, в шесть часов утра мне приходится просыпаться и в другие дни недели. Но чтоб по субботам, пусть и ради любимого занятия, вскакивать в такую рань – нет уж, извольте – не выйдет.

На улице погода – просто великолепная. Солнышко печет, в небе – ни облачка... Короче – кайф, несмотря на скорый и неизбежный конец лета. Правда, в последнее время климат сильно изменился в связи с парниковым эффектом, так что лето вполне способно затянуться аж до октября. В прошлом году, например, 10-го октября было +26. И если даже в декабре вдруг стукнет +15 – я тоже особо не удивлюсь.

Итак, я собирался на рыбалку, – крючки проверял, удочку, лески и т.д. А на кухне, через дребезжащий динамик радиоточки, заведенный на всю катушку, пел свой полузабытый хит Юрий Антонов:...«Море, море – мир бездонный...». Знать бы в ту минуту, каким грозным и зловещим предупреждением была для меня эта песня!

Я даже начал, одеваясь, подпевать престарелому корифею эстрады: «море, море»... – Море волнуется – раз! – вдруг вспомнилась неожиданно старая детская считалочка и почему-то – артезианские скважины. К чему бы все это – я так тогда до конца и не понял...

II

Море волнуется – два.

Рыбу я ловлю почти в самой черте города, там где Кремиченка, местная речушка, недалеко от своего впадения в Оку, разливается тремя широкими и довольно глубокими омутами. Голавли, крупные караси, язи и подъязики, да всякая иная рыбья мелочь – вот их основное, хотя и не очень многочисленное население.

Лет десять-пятнадцать назад все это население, как и вода в речке, сильно воняло мазутом и другими промышленными радостями. Рассказывали рыбаки, что в те недалекие времена кое-кто из них выловил однажды по весне в Кремиченке здоровущего язя-мутанта. Язь был почти без чешуи, весь покрытый омерзительной слизью, а плавники его, если верить тем же рыбакам, были цвета заппекшейся крови и оканчивались остро отточенными когтями.

Слышал я даже душераздирающую байку о том, как вышеописанный язь закогтил, исцарапал и покусал изъявшего его из водоема рыболова, при этом измазав его от сапогов и до самого воротника штормовки какой-то липкой и отвратительной дрянью.

Впрочем, рыбаки – всемирно известные чемпионы художественного трепа. Помнится, еще один из них врал мне не краснея что во времена его деда в Кремиченке иногда попадались самые что ни на есть настоящие пираньи и дед, мол, даже показывал ему хранившийся в чулане один сильно высохший и особо зубастый экземпляр. А передохли все они, якобы, когда свежепостроенный металлургический комбинат выплюнул в прозрачные речные струи первые порции керосина и мазута.

Однако лет за семь до моего приезда в город на заводе том открыли новые очистные сооружения, вода в речке снова стала прозрачной, промышленные ароматы исчезли и все вышеописанные кремиченские безобразия постепенно сошли на нет. Долго о них слышно не было... До самого злосчастного и жуткого вечера субботы 19-го августа ****-го года.

К первому из омутов я подошел часов так в шесть. Солнце заходит в девять, то есть через три часа, – и этого времени мне вполне хватит, чтоб отдохнуть всей душой и телом на речном берегу с удочкой в руках. Тем более, что пейзажи вокруг ну просто великолепны: за спиной – сосновый лес, напротив, через речку – деревня, а по правую руку – живописная долина красавицы Оки, откуда постоянно доносится надсадный рев моторных лодок и жизнерадостные вопли купающихся дачников. В общем – благодать! И с этой мыслью я насадил червя, закинул удочку, закурил и с нетерпением стал ждать первой поклевки.

Правда, было там одно, несколько смутившее меня обстоятельство. Подходя к омуту со стороны леса, я успел заметить, как с песчаного мелководья в глубину метнулось буро-зеленое, размером с крупного карася, плоское тело. Насколько мне удалось его рассмотреть, тело было членистым, состояло из множества одинаковых, слегка уменьшавшихся к хвосту сегментов и к рыбам или же земноводным явно не относилось. На рака тоже не похоже, скорее на гигантскую мокрицу, да и кто видел когда-нибудь живого рака в Кремиченке?

Больше всего неопознанная тварь почему-то смахивала на трилобита из учебника палеонтологии. Были некогда такие примитивные членистоногие в древних водоемах. Вот только последние сорок миллионов лет живыми их никто не видел, – так что у меня был весомый повод удивиться и придти в сильное недоумение. В конце концов, я решил, что это просто из-за жары начала мерещиться всякая муть, а тут и поплавок дернулся и затем плавно пошел вбок и вниз. Подсечка – и вот омут порадовал меня первым серебристым, грамм на сто, карасиком.

III

Море волнуется – три!

– Ну и как рыбка? Ловится? – раздался чей-то хрипатый голос из-за спины и чуть ли не над самым ухом. Я медленно обернулся. Голос принадлежал коренастому невысокому старичку в добела застиранных джинсах, черной майке с пентаграммой и надписью “SLAYER” и с окладистой седой бородищей. Старик буквально сверлил меня взглядом своих зеленых и отнюдь не пожилых глаз – взглядом цепким, неприятным и колючим. Да и подошел он уж больно незаметно, я бы даже сказал – бесшумно как тень...

– Ловится рыбка-то? – еще раз переспросил старикан и снова посмотрел прямо в глаза. Мне стало жутковато.

– Да уж ловлю потихоньку, дед. Карасика вот поймал... - натянуто улыбаясь, ответил я и тут же продемонстрировал карасика в наполненном водой целлофановом пакете.

– Не густо, не густо... – прокомментировал улов старик, бесцеремонно присаживаясь на траву рядом со мной: – Да и то ничего, сынок, водичка-то нынче почище стала. А вот когда завод в реку гадил, к ней и не подойти было – задохнешься! И уж какая гадость в ней водилась...

Едва я собрался ответить деду, что мне прекрасно известно о населяющей данный водоем ранее гадости, но тут ярко-оранжевый поплавок посреди омута пару раз вздрогнул и медленно и осторожно скрылся под водой.

Подсечка... Есть! Нечто тяжелое и мощное рывками заходило на глубине. Струной зазвенела леска – кило на два, пожалуй, потянет... Дед лез под руку с ненужными советами: - Да ты напролом-то ее не тащи! Вываживай неспеша, пущай подустанет. Подсачек есть? – видит же пень старый, что нету!

– Тогда на мель, на мель ее выводи и руками – да на берег!

В общем-то, я так и сделал, черти б ее побрали, эту рыбину! А это была вовсе не рыба. Вернее, рыба, но не совсем: ее крепко сбитое мощное тело наполовину было покрыто костяным шишковатым панцирем, сзади извивался мясистый хвост без лопастей и в крупной чешуе, а по бокам этой гадины отчаянно загребали летний воздух два здоровенных плавника.

Что это, дед? – пытаясь скрыть внезапную дрожь в голосе, вопросил я собеседника. Мой рыбацкий трофей бился и подпрыгивал на траве.

– Панцирная рыба, сынок, подкласс бесчелюстные, силурийский период. - спокойно ответил он и тотчас же добавил ее мудреное название на латинском.

– Но ведь она же ископаемая... – теперь и я смог как следует разглядеть свой улов. Она самая. Панцирная. Прямо как в учебнике палеонтологии или в музее. Только вот живая – ишь, шевелится, скотина! Три глаза – два по бокам и один на темени, бессмысленно пялились в пространство.

– Теперь уже не ископаемая, сынок, не ископаемая... – почти нараспев произнес старикан и мрачно усмехнулся в бороду.

– Я его про себя называю панцирник троеглазый – это чтобы отличать от панцирника членистохвостого. А этот, - он кивнул в сторону моего трофея, - малек еще. Вот подрастет когда – в нем метра полтора будет. Ты вот что, сынок, если домой сегодня придешь, свари из него ушицу. Пальчики оближешь! Получше да повкуснее стерляжьей ушица-то будет. Да и костей в нем нет – хрящи одни, как у стерляди. А в воду когда полезешь – трилобитов под корягами пошукай. Отваришь потом с укропом да под пивко... – дед аж причмокнул от собственного описания ископаемых гастрономических удовольствий.

– Послушай, но откуда... – начал было я. Больше всего меня смутило в монологе старика жутковатое в своем пророчестве словечко «если».

– Оттуда, сынок, оттуда. – желтый крючковатый палец указующе вперся в поросшую травой земную твердь. – Дырки в земле зачем сверлили, кожу матери своей дырявили? Предупреждали же вас, людей, что до добра это не доведет, эти, как их там – экологи! Вот и досверлились! – проснулось море-то. Миллионы веков спало, а людишки глупые своими сверлами разбередили его, растревожили. Вот вам и панцири в уху да трилобиты к пиву!

– Пойду я, пожалуй, заждались, поди, меня... – старик, кряхтя, поднялся с земли и закурил папиросу.

– Ты тута смотри, лови-то поосторожней... А то поймаешь чего, да не вытащишь, инженер! Последнее слово дед произнес с явным укором и откровенной издевкой, развернулся, направляясь к лесу и вскоре растворился меж стволами сосен.

Стоп! Откуда он узнал, что я инженер? По одежде, вроде, не скажешь, да и на лице не написано. А старикана и след простыл.

IV

Морская фигура – УМРИ!!!

На этот раз клюнул нормальный, без извращений, голавлик. Вот ведь хрень какая – подумал я удивленно, – дырки насверлил, море какое-то, трилобиты... Глюки. Посмотрел вправо и назад: не глюки. Двухкилограммовый малек, панцирник троеглазый, все еще шевелился и шуршал плавниками где-то в траве.

– Тьфу, гадость-то какая! В уху, говорит, её, вкусней стерляжьей... – а солнышко уже садилось. Настроение было испорчено полностью. – У-у-у, хрыч бородатый, чтоб тебя!

А поплавка-то на воде – нету. Я резко подсек. Леска натянулась... Так... Зацеп. Что ж, прощай, крючок! Коряг-то на дне – немеряно. Придется оборвать. Не в воду ж за ним лезть, к трилобитам, будь они неладны! Кладу удочку, перехватываю леску и медленно-медленно тяну. Злополучный крючок должен либо оторваться, либо вырваться из коряжьего плена. Впрочем, это маловероятно, он застрял намертво. Хотя нет, вот леска чуток подалась, затем еще чуть-чуть...

И тут омут содрогнулся. Вода пошла бурунами и на поверхность ее поднялся вертикально, видением из кошмарных снов, огромный членистый скорпионий хвост – грязно-бурый и весь в налипших водорослях. Хвост пару раз покачнулся, словно прицеливаясь, и со страшной силой ударил по воде, окатив меня водопадом брызг. Потом ударил снова и на поверхности очутилось уже все тело чудовища – трехметровое, с многочисленными шипастыми лапами и гигантскими загребущими клешнями. На меня уставились огромные, с блюдца, хищные и голодные глазищи.

Очередное живое ископаемое – ракоскорпион, гроза палеозойских морей, соизволило явиться во всей своей зловещей гротескной красе. Мне, правда, так и не пришлось оценить по достоинству его красоту, силу и ловкость.

Я даже крикнуть не успел. Ископаемый древний хищник с хрустом перекусил меня пополам своими клешнями, разодрал когтями на концах шипастых лап и, плотоядно клацая жвалами, приступил к вечерней трапезе. Пора уже – ужин! Проголодался, сволочь.

Кстати, а как вы думаете, откуда я вам сейчас пишу? Что, догадались? То-то же! А еще я очень сожалею, что при жизни так и не отведал ухи из панцирника троеглазого и вареных трилобитов с пивом...

Так что берегите, люди, природу – мать вашу! Ведь море-то – прямо у вас под ногами – всего каких-нибудь два-три километра вниз.

И оно снова волнуется.

29-31 января 2000.

Дата добавления: 2015-10-28