Цветок яблони

Мы мирные люди, но наш бронепоезд

Кровавую пищу клюёт под окном.

В. Шендерович.

Альмензана – это не имя сказочной очаровательной принцессы, хотя и переводится оно красиво и поэтично – «Цветок яблони». Так называют затерянный поселок, форпост цивилизации – научную станцию у подножья Восточного Ледового Щита, в краю бескрайних озер, разделенных перешейками чахлой лесотундры. Здесь широкие полноводные реки проложили путь себе среди валунов и песчаных наносов, – а питаются они водами, вырвавшимися из-под мощного ледового панциря и частью стекающими вниз, с километровой толщи ледника в периоды таяния снегов. Летом здесь не снимают теплой одежды: ведь под боком, всего в двух днях пути к северу, лежит объект исследований – самый мощный холодильник за всю обозримую историю человечества. Он покрывает почти весь север Восточного материка, весь север Западного, полностью огромный северный остров между материками, ближе к Западному и полностью Южный Полярный континент с его окрестностями. А посередине, между ледяным Севером и ледяным Югом – тундра и леса, пустыни и джунгли, моря и степи, в обилии населенные диким, хищным и кровожадным зверьем, а также не менее дикими людьми, но в меньшем, гораздо меньшем количестве.

Лишь архипелаг Айятлан изумрудно-жемчужным ожерельем брошен в океан меж первозданных земель. Он омывается теплым течением и климат там благодатен. Девять больших островов и множество мелких – там нет кровожадного зверья и нехоженых джунглей, там склоны невысоких гор усеяны полями и плантациями. Там на зеленых пастбищах бродят стада тучных коров с выразительными и печальными глазами – их никогда не забивают на мясо, но берут только молоко, а после смерти их – рога и кожу. Там последняя война отгремела полтысячелетия назад. Там, на Айятлане – двадцать три века высокой утонченной культуры, подобной которой еще никогда не было на земном шаре. И Айятлан готов поделиться светом цивилизации со всеми племенами и народами Земли.

Для этого, кроме других целей, и стоит на острове, посреди небольшого холодного озера, станция Альмензана – Цветок яблони. Айятланцы любят поэтичные имена, ибо поэзия и другие искусства красной нитью проходят через всю их культуру и деятельность. У них даже сараи – и те выстроены изящно, и выглядят настоящими шедеврами архитектуры. Архитектуры, завораживающей своей целесообразностью и гармонией любого, кто увидит ее.

Любого, но не дикаря, кочующего в свежесодранной звериной шкуре у подножья Восточного Ледового Щита. Тридцать пять лет назад целая орда их, зажав в зубах каменные топоры и примитивные луки, безлунной летней ночью переплыла озеро и ворвалась на станцию. Они вырезали почти всех в Альмензане – из тридцати ученых и ассистентов чудом уцелело только пятеро, а кое-кого, по жутким рассказам этих пятерых, растерзали на части и сожрали прямо на берегу. Причем в резне и каннибальской оргии принимали участие не только воины диких, но и (о ужас!) и женщины, и даже дети лет десяти-двенадцати обоих полов.

Через год станция была восстановлена полностью, но дикарям мстить не стали: считается, что невиновны они в своей свирепости и зверской кровожадности – весь мир вокруг них живет по первобытному закону джунглей: или ты, или тебя. Весь мир, кроме благословенного Айятлана. Правда, дополнительные меры предосторожности все же были приняты: новому персоналу станции с архипелага прислали парализующие жезлы и контейнер с живыми пираньями, адаптированными и приспособленными под климат Альмензаны. Пираний тут же выпустили в озеро, где они за тридцать с лишним лет в изобилии размножились, но озеро покинуть не смели - иначе включалась заложенная в них программа деструкции.

Зато кровожадных дикарей пираньи перепугали на совесть. После пары курьезных случаев с очередным ночным купанием те окончательно уверились, что на острове посреди озера живут боги. Пусть вполне смертные и такие вкусные – но все-таки боги. А боги изучали сезонные движения ледников, изменения климата, флору и фауну лесотундры, ну и дикарей, естественно. Раз в сутки Альмензана выходила на связь с Архипелагом, а дважды в месяц – когда Земля, Луна и Солнце выстраивались в одну линию – станция разговаривала со звездами.

Да, Айятлан был уже и на такое способен, ибо выбрал для развития лучший из путей.

Можно пойти путем Колеса и Рычага – и в конце его изгадить и отравить планету чудовищными механизмами и их отходами.

Можно пойти путем Генетики и Отбора – и наводнить свой дом множеством ублюдочных, приспособленных под людские прихоти, мутантов.

Айятлан избрал другое – то, что ныне называют экстрасенсорикой и магией – и за двадцать веков силой разума и мысли подчинил своей власти материю и пространство. За две с лишним тысячи лет – от шаманских камланий через бесконечные войны замков с магами и колдунами – и до межзвездной связи! Неплохо!

Для связи служила прекрасная статуя из матово-белого вещества, твердого, как алмаз. Конечно, можно было обойтись простым шаром – и эффект был бы тот же самый – но это же были люди Айятлана с извечной своей тягой к прекрасному и совершенному. Статуя изображала Сехмира – древнее божество согласия, миролюбия и союза, а стояла она в самом центре острова Альмензаны, на пригорке, возвышаясь и господствуя над остальными постройками станции. Религии, как таковой, в Айятлане не было, но статуи Сехмира и других божеств имелись в изобилии на Архипелаге и всех его форпостах и научных станциях. Это помогало людям ощущать себя единым целым, одним великим народом. А в часы межзвездной связи именно эти статуи, подобно линзам или усилителям, позволяли собрать мысли в единый сверкающий сгусток, бросить его в пространство – и через несколько минут услышать ответ.

На станции постоянно обитало тридцать человек: пятнадцать бездетных семейных пар добровольцев. Впрочем, заводить детей прямо на станции отнюдь не возбранялось. Обязательная вахта длилась три года – при полном обеспечении всеми благами цивилизации, после чего можно было либо вернуться на Архипелаг, либо войти во вкус и остаться на второй срок: все-таки вокруг – буйный первозданный мир – а это захватывает.

Создатели Альмензаны приложили все усилия, чтоб исключить любые возможные конфликты и стычки между сотрудниками. Для этого имелись кабинеты психологической разгрузки, комнаты для расслабляющей медитации и тому подобные ухищрения. Сотрудников-добровольцев тоже подбирали по сходимости и гармоничности характеров. Сплетниц, склочников, стервоз и скандалистов на станцию не брали при всем их желании. Одного лишь не смогли предусмотреть разумные, тактичные и дальновидные создатели Альмензаны – скотской и животной сущности, порой просыпающейся в любом человеке, буть он хоть трижды пацифист и житель Айятлана.

* * *

Лара, старший ассистент, сидела у окна Башни Наблюдений со светящимся кристаллом в руках. Через кристалл она внимательно следила за событиями на ближнем берегу озера, за перелеском – на стоянке диких. А там разворачивалось такое действие: здоровенный лохматый и бородатый воин в шкурах и боевой раскраске о чем-то увлеченно беседовал с темноволосой рослой женщиной, одетой в белую меховую накидку. При этом он то и дело подпрыгивал, размахивал руками и со страшной силой бил себя кулачищами в грудь. Лара несколько раз участвовала в исследованиях и экспедициях, и знала – раскрашенного воина зовут Ухр. Вот сейчас он наверняка рассказывает той дуре в белых мехах, какой он хороший воин и охотник, и как здорово ей с ним будет.

Женщина в белом внимательно слушала, а потом вдруг повернулась и бросилась бежать. В три огромных прыжка Ухр догнал её, повалил, а затем, обмотав вокруг кулака ее длинные темные волосы, потащил кричащую и упирающуюся дикарку в свою хижину. Дальше было еще интереснее... Досмотрев троглодитское порно-шоу до конца – это когда Ухр мощным пинком вытолкнул сильно помятую темноволосую из хижины, Лара положила кристалл на ажурный резной столик.

– Какой же самец! – подумала Лара. – И как все просто у них... – Безо всяких там галантных обхождений, церемоний, и напыщенных долгих ритуалов. А еще Лара мыленно сравнила Ухра со своим ученым и именитым мужем, Хаданом, специалистом по ледниковой фауне. Сравнение вышло явно не в пользу последнего. Хлюпик и пацифист, не то что этот – свирепый и сильный.

Трехлетняя вахта подходила к концу, и Ларе уже не терпелось покинуть до боли надоевшую Альмензану, и вернуться с мужем на теплый и благодатный Архипелаг. Но сначала хорошо бы просто так, чисто из любопытства, не через кристалл, а во плоти, живьем, посетить стоянку и хижину Ухра. Посмотреть, как и чем живет дикий и могучий воин...

В каком-то мазохистском порыве Ларе вдруг самой захотелось побывать на месте той, темноволосой в белой мягкой меховой накидке. Но ее, Лару, он бы не посмел выкинуть пинком. Древние, забитые, загнанные утонченной культурой в дальние уголки подсознания инстинкты и порывы просыпались в ней. И вот через несколько дней, когда Хадан, и с ним еще пятеро, отправились на катере к самой кромке ледника, Лара окончательно решилась воплотить свой прелюбодейный замысел.

Ночью, в небольшой лодочке, тайно пересекла она озеро, и, с охранным жезлом в руке (на всякий случай), в ослепительно белой тунике предстала перед Ухром, белокурая, прекрасная и цветущая, как сама Весна. Наверное, именно так зарождались легенды о недоступных блистающих богинях, иногда снисходящих на одну ночь до простых смертных. Короче говоря, Ухру понравилось, Ларе – тем более. Благодаря особой методике она буквально за сутки выучила примитивный язык дикарей, и теперь прекрасно понимала своего могучего любовника. Пользуясь отсутствием Хадана, на следующую ночь все вышеописанное повторилось снова. И еще две ночи подряд – пока рогоносный ученый не возвратился из исследовательской миссии.

В подобные поездки, дней на пять-шесть, Хадан уезжал довольно часто. За это время свирепый и могучий Ухр, воин из дикого племени, всею силою первобытной, не испорченной цивилизацией души, полюбил свою прекрасную и сияющую белокурую богиню. А она вовсю этим пользовалась.

Спустя месяц, во время большого совета Станции, Лара вдруг решилась поведать всем, что дикари на берегу вовсе не такие уж и дикие, и что с ними запросто можно найти общий язык, если знать правильный подход. И она, Лара, сумела найти общий язык, и племя, что кочует на том – она показала рукой – берегу, уже знает ее и настроено вполне миролюбиво. Оно, мол, уже вполне готово принять из наших щедрых рук путеводный светоч высокой культуры и цивилизации. К тому времени все племя поголовно знало, что Ухр иногда проводит ночи с богиней, и на основании этого Ухр, уже не стесняясь, метил в вожди, или, на худой конец – в верховные жрецы.

Совет одобрил действия Лары, старшего ассистента по наблюдениям. Было сказано, что окультуривание дикарей – это очень благородная цель и вполне достойная цивилизованного человека миссия. Еще Совет высказал пожелания встретиться с одним из наиболее достойных аборигенов для ознакомительной беседы с целью установления дружеских отношений.

– Мы все-таки все должны знать, Лара, с кем и как нам предстоит иметь дело в самом ближайшем будущем.

* * *

Только с большим трудом удалось Ларе уговорить Ухра съездить вместе с ней на остров. Встречало их семеро – старейшие и уважаемые ученые – мозговой центр Станции. Они ждали на центральной площадке острова – на мощеном камнями пятачке вокруг статуи Сехмира, бога согласия и союза, а заодно и средства связи. В числе ожидающих был, к несчастью, и Хадан, ничего не подозревавший муж Лары.

– Наш гость, Ухр, охотник и воин из племени Бупунов, - представила Лара своего любовника. Тот выглядел живописно: в боевой раскраске, вокруг бедер – волчья шкура, а на шее – тройное ожерелье из просверленных разноцветных камешков и клыков, причем, не только волчьих. Там были и вполне человеческие. Внимательно рассмотрев клыки, Хадан поднял глаза выше – и встретился взглядом с Ухром. Всего одно секунды хватило всесторонне образованному и многоопытному, как и большинство айятланцев, магу, чтобы понять все – всё, что связывает этого грязного дикаря с его женой. Понять, но не подать виду. Не один мускул не дрогнул на лице у Хадана. Но и Ухр тоже, каким-то особым первобытным звериным чутьем, понял многое.

И главное, что он понял – высокий худощавый тип с пронзительными глазами, тщательно ухоженный и разодетый – стоит меж ним, Ухром, и его богиней и возлюбленной. И преграду эту необходимо убрать и уничтожить. Ухр глухо зарычал и, сжав кулаки, начал надвигаться на Хадана. Их взгляды встретились снова: лютая пещерная злоба против вековой мудрости, воинственность дикого хищника – и всепрощающий пацифизм мага и ученого.

– Ты хочешь драться со мной? Зачем? – Ухр не ответил, далее надвигаясь с самыми кровожадными намерениями. Шаг, другой – и бросился. Хадан пытался было сопротивляться, но Ухр всего лишь пару раз напряг вполсилы могучие мышцы рук, как тисками сжав ими худосочного ученого. Хадан пронзительно закричал – Ухр сломал ему руку в суставе и бросил на землю. Затем охотник схватил поверженного противника за горло и начал душить – неспешно, ухмыляясь и явно растягивая удовольствие. Окружающие застыли в шоке – настолько диким было все происходящее, безмолвно взирая на продолжающееся у самого подножья статуи Согласия хладнокровное убийство.

Хадана спас инстинкт самосохранения, а проще говоря – желание выжить. Угасающее, отчаянно цепляющееся за жизнь сознание на миг напрягло все ресурсы организма и отдало приказ – роковой для Ухра. Последний аргумент умирающего мага, которому так хочется жить. А порою для этого нужно убивать, но Хадан не умел этого, да и представить себе был не в силах. Что ж, все когда-нибудь приходится делать в первый раз.

Дикаря отбросило с такой силой, что буквально размазало по статуе Сехмира, забрызгав ее матовую белизну багровыми и сероватыми сгустками – кровью и мозгами Ухра. Бездыханное тело, распятое и распластанное на статуе, провисело так полсекунды – и рухнуло оземь, на камни. Лара пронзительно закричала и забилась в истерике. Остальные подавленно молчали. Давно, очень давно не видели подобного зрелища миролюбивые выходцы с Айятлана.

Хадан застонал и приподнялся, опершись на здоровый локоть. Руки ему никто не подал. Минут пять он возвращался к жизни – лицо постепенно розовело – потом кое-как встал на ноги.

– Люди! Только что у вас на глазах я неоправданно жестоко убил разумное человеческое существо, - кровь тонкой струйкой стекала из прокушенной губы Хадана, – Мне нет оправданья. Я умру, - вынес себе окончательный приговор ученый и, пошатываясь, нетвердой походкой направился к озеру. Люди молча провожали его взглядами. Все, кроме Лары. Та лежала на камнях и почти неслышно плакала, иногда тихо всхлипывая и поскуливая.

Хадан по пояс вошел в ледяную воду. Вон они, пираньи – стайка небольших зубастых карасиков. Уже почуяли кровь. Ноги ощутили первые обжигающие укусы. Хадан сделал еще два-три шага и нырнул, чтобы никогда больше не всплыть. Вода над ним сомкнулась, а потом вдруг забурлила и окрасилась багровым.

* * *

К вечеру статую Сехмира тщательно отмыли, отскоблив и заново отполировав забрызганные и запачканные места. Но тонкая структура её – та, что собирала и передавала энергию мысли – уже претерпела роковые и необратимые изменения. Роковые для Альмензаны, Айятлана, да и всей цивилизации в целом, ибо ночью по связи пришел приказ: станция Альмензана («Цветок яблони»), совместно с Кельзаной, Лахадром и Эглирой – другими подобными станциями Восточного полушария, должна контролировать прибытие контейнера с редкоземельными металлами. Он идет со стороны пояса астероидов. Требуется: остановить контейнер на подходе к атмосфере, а затем – плавно приземлить на один из островов Архипелага. Там его уже ждут.

Объясняться и оправдываться времени просто не было. Что ж, придется воспользоваться тем, что есть, несмотря на риск и смертельную опасность. Персонал станции, еще не оправившись до конца от утреннего потрясения, ровным четким кругом расположился на центральной площадке, и совместным мысленным усилием активировал статую.

Сначала все шло ровно и гладко, как обычно. Подобные диспетчерские операции изначально входили в круг обязанностей населения Альмензаны. А вот потом – закрепленный кровью, отпечаток сознания агонизировавшего Ухра на тонкой структуре статуи включился в дело – в самый неподходящий момент – и внес свой гадкий и сокрушительный вклад. Контейнер, а проще говоря, – астероид, нашпигованный редкими металлами, так и остался на орбите. Зато другой астероид, как назло, проходивший в это время чуть дальше лунной орбиты, вырвало из ткани пространства и со страшной силой швырнуло сквозь атмосферу прямо на Айятлан.

Небесный подарок весом в четверть миллиарда тонн обрушился с пылающих высот на цветущий Архипелаг и мгновенно уничтожил его. Планетарная кора была пробита насквозь и многокилометровая океанская волна от удара и взрыва несколько раз обогнула Землю, смывая и опрокидывая все на своем пути. Проснулись все дремавшие прежде вулканы, и пеплом от них заволокло небо, на долгие годы скрыв планету от солнечного света и тепла. По Альмензане, весьма удаленной от морей, тоже ударил небольшой метеорит, притянутый испорченным Сехмиром. И всё покрыл мрак.

Эпилог.

Тьма над Землей стояла больше сотни лет, а когда рассеялась – лик планеты начал необратимо изменяться. Архипелаг исчез почти полностью и бесследно: теплое течение теперь смогло прорваться на север и дойти до края ледника. Спустя этак сотню веков его обзовут Гольфстримом. Ледник отступал и скоро исчез вовсе, где насытив влагой и заболотив, а где и затопив места своего былого нахождения. Климат теплел и холодное озеро былой Альмензаны стремительно зарастало, неуклонно превращаясь в стоячее болото. А что же с бывшей станцией, Цветком яблони?

Потомки жителей Айятлана, магов и ученых, все-таки сумели выжить во мраке. Но во что превратились они! Смешавшись с первобытным племенем бупунов – тех самых, родственников Ухра, они переняли самые дикие и отвратительные их обычаи – ведь чем выше стоял народ на ступенях культуры, тем ниже он и падёт. Таков неумолимый закон истории.

Правда, все так же, дважды в месяц, собирались они на острове вокруг чудом уцелевшего Сехмира, но уже отнюдь не для разговоров со звездами. Нет. Бывшее божество согласия, миролюбия и союза всем племенем взгромоздили на черный осколок метеорита и поклонялись ему зловеще и варварски. Его имя со временем переиначилось в Хмыра, и, дважды в месяц – в новолуние и в час полной луны, щедро поливали бупуны его статую кровью своих врагов. Тех закалывали тут же – у подножья. А потом жадно пожирали останки. Таким образом, мощнейший магический артефакт полностью поменял свою сущность на абсолютно противоположную. Хмыр стал кровожадным богом войны и злобы. Даже свой внешний вид незаметно сменила его статуя. Она стала ужасающим и отталкивающим идолом темно-багрового цвета, и излучала отныне лишь лютую черную вселенскую злобу и ненависть.

А контейнер с редкоземельными металлами до сих пор болтается где-то на орбите. Его снова обнаружили только в шестидесятых годах двадцатого века нашей эры. Под именем «Черный Принц» он и ныне считается самым загадочным и таинственным спутником Земли, ибо вращается в прямо противоположном её ходу направлении. Вот и все.

Ну что тут еще сказать? C’est la vie – такова жизнь. И какое бы благополучное и цветущее общество не построили люди далее – в стаде всегда найдутся паршивые овцы, и в любой бочке меда со временем окажется ложка дегтя. Сначала она испортит вкус, а затем и весь мед из бочки превратит в черный зловонный деготь.

Спите спокойно, люди – и пусть вам приснится Цветок яблони, а также плоды, которые он принес.

Ноябрь 1999 г.

Лифт

(Идея рассказа Сергея «Вождя» Максимова)

-- Поехали!

Юрий Гагарин.

Витёк Малышев возвращался домой с субботней дискотеки. К его большому сожалению, подругу на оставшийся вечер сегодня найти не удалось – несмотря на все старания. И вообще весь день сложился неудачно: аппаратуру у ди-джеев постоянно замыкало и клинило, девок красивых было мало, а ту, что он пригласил на «медляк», лучше и вовсе не вспоминать… Постоянно хихикающая дремучая дура.

А в остальном пляски сегодня были зашибись. Даже совсем неплохие – мысленно успокаивал себя Витёк, заходя в родной подъезд. Не спеша закурил, затянулся – и не спеша надавил кнопку вызова лифта. Тишина, никакой реакции. Лишь где-то наверху дважды лязгнули двери, затем послышался звук движущийся лифтовой кабины – и снова двукратный дверной лязг.

– Что они там, сволочи, в салки на нём что ли играют? Разъездились, твари! – возмутился Витёк и с внезапно закипевшей злобой ударил окованным железом ботинком. Ударил прямо в сомкнутые хлипкие коричневые двери. Лифт не реагировал: наверху кто-то продолжал кататься на нём и без конца лязгать его дверьми. Малышев ударил ботинком ещё, на этот раз сопровождая действие крепким отборным матюком.

По-видимому, заклинание сработало, так как лифт тут же подъехал и приглашающе открыл двери. Витек зашел в него, покосился на свежую пахучую лужицу справа, снова закурил и надавил нужную кнопку – ту, что под номером тринадцать.

Поехали – вверх, сквозь этажи, набирая постепенно скорость. А в голове до сих пор играет музыка. Она своим настойчивым ритмом как будто хватает, настраивает на нужный лад и уносит куда-то далеко, в бескрайний космос.

– Что-то долго он едет, - подумал Витек, нащупывая в кармане свежекупленную банку «пепси-колы», - вроде бы пора уже быть и родному тринадцатому этажу, известному досконально, вплоть до раздавленных тараканов на стенах и всенародно знакомого трехбуквия, коряво намалеванного синей краской. Там еще были обгорелые спички на закопченном потолке, и почти стершиеся следы плевков. А лифт все едет и едет. Витек начал понемногу беспокоиться – то ли это такие глюки, то ли лифт, судя по времени, проезжает сейчас не тринадцатый и не двадцатый, а, по крайней мере, тридцать пятый этаж. Хотя доподлинно известно, что в малышевском доме всего четырнадцать этажей и это одна из самых высоких многоэтажек в городе, а всего их девять таких.

Конечно, в подобной ситуации нужно непременно нажать кнопку «СТОП» на панели управления лифта, а затем – «ВЫЗОВ», и подробно расспросить через переговорное устройство лифтера о неожиданно усилившейся в здании многоэтажности. Естественно, добавив и от себя несколько этажей для полного комплекта. Но Витек знал твердо – обе этих кнопки он самолично выколупал по пьяни с помощью перочинного ножика, когда пару месяцев назад вот так же возвращался с дискотеки. А лифт все поднимается…

Малышев приблизил лицо к щелочке между дверями и заглянул в нее – там размеренно мелькали: лестница с перилами, лампочка, зеленые стены, потолок, лестница с перилами, лампочка, зеленые стены, потолок… Витек следил за этим монотонным чередованием до тех пор, пока зеленые стены и лампочка не промелькнули еще раз двадцать пять.

Дело принимало вовсе нешуточный оборот. Конечно, он понимал, что такого даже в принципе не могло быть, а тем более случиться персонально с ним. Так вот нате, блин, случилось же. Вернее, только начинается. Витек нервно закурил, и тут как-то всем своим нутром и интуицией вдруг понял – главная пакость сегодняшнего вечера еще впереди. Где? Наверное, там, куда поднимается этот fucking лифт. Как и все – почти все представители его поколения, Малышев частенько вставлял в свой лексикон всяческие американские словечки, а так же грязные ругательства.

А лифт все едет. Витек снова заглянул в узенькую щель между дверцами: лампочка, зеленые стены, потолок, лестница. Снова лампочка и так далее. Все без изменений. Сколько там он уже едет? Полчаса? Витек снова затянулся «Bond»’ом. Своим любимым сортом сигарет. Осталось меньше, чем полпачки. В кабине стало ощутимо холодней, что, впрочем, и неудивительно. Интересно, какой сейчас уже этаж? Двухсотый или трехсотый? А еще Витек заметил, что музыка, настойчиво игравшая в его голове, потихонечку сошла на нет, плавно и незаметно сменившись звоном в ушах.

Он снова нащупал банку «пепси-колы», достал, повертел в руках. Открыть, что ли? Ладно, потом, дома, - мрачно подумал Витек и затушил сигарету о стенку лифта. Он еще не до конца потерял надежду. А лифт тем временем продолжал монотонно и размеренно скользить вверх.

– Fucking shit! - смачно по-иностранному высказался Малышев, и со всей дури вдарил кованым башмаком по дверям. Потом еще раз и еще. Лифт не реагировал. Он продолжал подниматься сквозь этажи, неуклонно стремясь к только ему ведомому загадочному финалу.

– Вот б…ь! - теперь уже по-русски выразился Витек, и сел прямо на грязный пол кабины, испачкав новые брюки. Звон в ушах сменился ощущением их заложенности, а вокруг становилось все прохладней и прохладней. Снова посмотрел в щелочку – все та же унылая последовательность: лестница, лампочка, потолок и снова лестница, - Может быть все-таки еще возможно как-нибудь остановить этот гребаный лифт? Взгляд автоматически переместился на алюминиевую панель управления. Тщетно. Под полустершимися надписями «ВЫЗОВ» и «СТОП» зияли два прямоугольных окошечка густой черноты, слегка разбавленной табачным пеплом. Как будто целый выводок раздолбаев – таких же, как и он сам, ежедневно, с нездоровым садистским удовольствием, тушили свои бычки об закопченные развороченные дупла в алюминиевой пластине на месте былых кнопок.

Витек снова закурил. Сколько уже времени прошло с тех пор, как он сюда вошел? Минут, наверное, сорок, если не больше… Уши заложило полностью. Если бы не звуки размеренно работающего с противным скрипом механизма – можно было бы четко расслышать, как кровь ритмично ударяет в виски соответственно каждому биению сердца. Теперь он заметил, что затягиваться и дышать за последнее время стал чаще: воздуха явно не хватало. Пальцы рук, державшие сигарету, немели. Да и под легкую осеннюю куртку, казалось, уже свободно заползал и вольготно располагался там неземной космический холод… Космический?! Витек вздрогнул – не таких зданий на всем земном шаре, даже в обожаемой Америке, чтобы… Заглянул в щелочку.: потолок, лестница, стены, лампочка. Только стены теперь были уже не мутно-зеленого болотного казенного цвета, а вроде бы покрыты инеем. Да и лампочки, казалось, светили ярче. Это просто потому, что полы на каждом этаже были покрыты толстым полуметровым слоем льда, а сверху как сахарной пудрой припорошены легким снежком. Снег искрился в лучах электрического света, и периодически мелькающие за дверной щелью пейзажи были по-новогоднему радостны и торжественны.

Вдруг на одном из проползающих мимо этажей мелькнуло несколько человеческих фигур. Насколько Малышев успел их рассмотреть – в просторных ярко-оранжевых меховых куртках, с альпенштоками и вроде бы с какими-то баллонами за плечами. Они неспешно брели тоже куда-то вверх по снежному лестничному безмолвию в электрическом желтом свете, сшибая ледорубами многочисленные грязно-белые сталактиты.

– Спелеологи, - подумал Витек, и с новой силой начал биться ногами в дверь, - Люди! Люди! Помогите! - Поздно. Проехали. Пока стучался и орал, лифт успел намотать еще этажей так пятнадцать. От недостатка кислорода Малышев быстро выдохся и перевел дыхание. Нестерпимо захотелось пить. Хорошо хоть, воду с собой захватил. Достал из кармана злополучную «пепси-колу» и попробовал открыть. Тут ждал новый сюрприз. Вместо ожидаемого хлопка бурая жидкость мощной газированной струей плеснула в лицо и залила глаза и ноздри. Витек чуть не захлебнулся и отставил банку в сторону, на пол кабины. Из овального отверстия сверху синей жестяной банки поползла густая бело-коричневая пена. За это долгое время жестянка вместе со всем своим содержимым успела нагреться в кармане куртки почти до температуры человеческого тела и теперь кипела прямо на открытом воздухе.

Вода кипела, а Витек задыхался и замерзал. Стараясь не сбить дыхание, он попробовал подпрыгнуть несколько раз и с силой ударить ногами в пол – говорят, что это иногда помогает остановить лифт. На самом-то деле, это скорее помогает в нем застрять, но сейчас это существенное различие было не столь уж и важно. Главное – застопорить этот монотонно скрипящий механизм, уносящий Малышева. И не с корабля на бал, как говорили поэты-классики, а с порога родного дома – и прямо в заоблачную стратосферную высь.

Воздуха не хватало катастрофически. Мороз. Пальцы рук и ног уже не ощущаются. По крайней мере, ими больше не пошевелить. «Пепси-кола» в банке постепенно успокоилась, перестала кипеть и замерзла. Сначала ледяной корочкой покрылась грязно-бурая лужа на полу, а затем и жидкость в самой жестянке. А потом и вся сине-красная банка как-то внезапно подернулась инеем. Но Витек этого не заметил, поскольку вот уже пять минут хрипел в предсмертной агонии. Все тело, а в особенности уши и глазные яблоки, пронзала бешеная боль. Это разреженной атмосферное давление снаружи организма настойчиво спорило с давлением кровяным. И второе, естественно, победило. Из ушей и носа хлынула кровь – первыми не выдержали самые тонкие сосуды в теле. А с каждым вдохом легкие теперь как будто набивались иголками или маленькими копошащимися ежиками. Угасающее сознание еще некоторое время цеплялось за остывающее и вздрагивающее тело, а затем, этажей так через тридцать-сорок, распрощалось с ним раз и навсегда.

И отправилось оно в какую-то неведомую тинэйджерскую Вальгаллу – туда, где встретят его прекрасные валькирии в светящихся импортных одеждах, где рекой льется «пепси» и «кока-кола», а «сникерсы» буквально валяются под ногами. Там длинноногие крашеные перекисью грудастые девки отплясывают на бесконечной дискотеке, и чарующие ритмичные звуки в сочетании с лазерной цветомузыкой уносят душу в межзвездные галактические дали. И вечно длится party на танцполе… Уау!

Эпилог.

Семен Иванович Горшков, пенсионер, целых пять минут, тихо ворча и бубня себе под нос, настойчиво вызывал лифт. И вот он едет вверх, к нему на четырнадцатый этаж, а кабина его сотрясается от мощных ударов кованых ботинок, сопровождаемых отборными матюками на русском и английском.

– Опять этот гаденыш снизу, Витька, щенок, спьяну буянит. Управы на него нет! Вот пойду к участковому, все ему… - и тут двери лифта открылись. Семен Иванович заглянул внутрь и тут же схватился за область сердца под драповым вытертом пальто. Из кабины дохнуло неземным космическим холодом вперемешку с густым табачным дымом, а на полу ее, в замерзших лужах крови и еще какой-то бурой дряни, лежал окоченевший труп Витьки Малышева. На мертвом посиневшем лице застыл, отпечатавшись намертво, жуткий оскал агонии. Все тело неестественно скрючено, вывернуто судорогой и присыпано тонким слоем инея. Но больше всего поражали глаза: глазные яблоки почти полностью вылезли из орбит, покрылись мутной поволокой, но до сих пор продолжали пытливо и настойчиво смотреть в некую абстрактную точку мирового пространства. Туда, куда приехал лифт.

13-15 декабря 1999 г.

Дата добавления: 2015-10-28