Глава девятая. Из тьмы веков 5 страница

Всадники первой сотни проводили Вику до дому, тепло простились с ней и обещали не забывать.

Когда они скрылись за углом, Вика по-особому дернула за ручку звонка и услышала, как где-то в комнатах вскрикнула мать...

Вот в передней зашуршали ее шлепанцы, открылась дверь...

Вика вошла... Солдатский мешок вывалился из рук... Мать схватила ее за голову, все поняла... и прижала к сухонькой груди.

- Ласточка ты моя!.. От судьбы никуда... никуда...

Имущество Ингушского полка вместе с кассой и знаменем было перевезено в арендованный для этого дом купца Симонова, на углу Краснорядской, казармы определены за городом, на винокуренном заводе. А пока всадники, тепло распрощавшись, разделились на две партии и поехали по домам. Одни в сторону плоскостных аулов на Мочко-Юрт, Назрань, Экажево, Галашки, другие в горы - в сторону Длинной Долины.

Царя давно уже не было. А горную и плоскостную Ингушетию по-прежнему разделяла линия казачьих станиц - живое подтверждение того, что в жизни угнетенных народов ничего не изменилось.

Появление горцев-солдат в аулах взволновало людей. Народ выходил им навстречу. Многие спрашивали всадников о своих родственниках, об их судьбе. Спрашивали о событиях в стране. Жаловались, что после свержения царя началась настоящая неразбериха. Власть у казаков своя, у горцев своя. Согласия нет. Все с оружием, и каждая сторона норовит взять верх. Горцы хотят вернуть свои аулы, а казаки готовы за это объявить им войну.

Нерадостные это были вести. Солдаты только что ушли от войны, а она, оказывается, опередив их, угрожала им в родных аулах.

Разъезжаясь, условились: в случае чего сейчас же собраться и действовать сообща.

Многие солдаты-горцы оставались на ночлег в плоскостных аулах, чтоб в пути не застала ночь. Калой не хотел ждать. У него были две лошади - своя и брата. Венгерского гунтера Орци он уже здесь обменял на крепкого кабардинца, потому что гунтеру жизнь в горах была бы не под силу. И ехал он теперь быстро — то на одной, то на другой лошади, не давая им уставать.

Но горы есть горы. И к вечеру кони пошли шагом.

До дома было уже недалеко. Миновав замок Ольгетты, Калой пустил лошадь попастись, а сам лег на лужайке и почувствовал радость не только от приятного покоя в теле, но и от ощущения покоя на душе, потому что лежал он на земле, где все было своим, родным. Каждая вершинка, каждый склон были здесь исхожены его ногами.

Солнце садилось за высокий хребет, на котором искрился свежий снег. А напротив, через ущелье, на горе, еще во всей красе своей - в зеленых, желтых, лиловых и ярко-алых листьях — шумел осенний лес.

Калой заложил руки за голову, потянулся. Высоко в небе кружили орлы. Калой закрыл глаза. Сколько времени за эти годы он пролежал на земле! Но там он весь превращался в слух и зрение. То он подстерегал врага, то враг подстерегал его...

И вот настал день, когда можно было просто так уснуть, раскинув руки, и не думать, что этот сон может стать последним.

Солнце спустилось за гору. Лучи его яркими полосами остались в небе и зажгли над собой облака. По ущелью пробежал вечерний ветер, зашуршал в траве, вскинул, распушил конские хвосты и исчез за ближним холмом тоненьким вихрем пыли.

Калой ощутил в себе небывалую силу, вскочил, словно не было за плечами прожитых лет, окинул радостным взглядом горы.

Какая-то тень померещилась ему у стен башни Ольгетты. Он сел на лошадь и снова тронулся в путь. Впереди, пофыркивая, бежал кабардинец Орци.

«Неужели там был человек? — невольно подумал он. — Да кому теперь нужна эта башня! Может быть, и жить-то здесь не придется, если внизу вернут наши земли».

Старая башня вызвала в памяти встречи с Зору, стычки с Чаборзом, горечь скитаний в абреках.

Чем дальше уходил Калой в горы, тем теснее окружала его прежняя жизнь, словно он и не расставался с нею. Он свернул с тропы, и за холмом открылась серые камни Турса и Доули. Калой слез с коня и пошел к памятникам родителей. У подножия их журчал его родничок. Груша и яблоня, посаженные им, раскинули ветви, усыпанные поздними плодами.

- Здравствуй, Турс. Здравствуй, мать моя Доули, - прошептал Калой. Упав на колени, он выпил глоток воды, напоил коней и встал на намаз. В молитвах он помянул родителей, Гарака и Докки, беднягу Матас и неведомо где сложившего кости свои старика Хамбора, принесшего ему печальное завещание отца. И вдруг к нему вернулась та мысль, что пронеслась в голове там, у замка Ольгетты: «Может быть, придется покинуть горы...» Он содрогнулся...

Став между памятниками, он дотронулся до их холодной глади и заговорил, как с живыми.

- Мой отец и моя мать! Я, который никогда не видел ваших лиц, не ел из ваших рук, я чтил вашу память священно! Я клянусь горем вашего последнего часа, счастьем всей жизни моих близких, клянусь, что никогда не нарушу завета твоего, отец, и не покину этой земли, как ты велел! Я буду добывать счастье свое здесь, в краю, по которому так тосковали вы и я... А за измену в мыслях своих я даю обет: до смерти не забывать этот наказ и в память о нем никогда не брить лица своего! Амин!

И Калой поехал далыше, только теперь почувствовав, что он прежний Калой, что он снова дома. И смутное желание покинуть горы отошло от него навсегда.

Он вернулся сюда, чтобы жить здесь и умереть.

В глубокие сумерки подъезжал он к родным местам. Вон очертание скалы Сеска-Солсы. Вон башни аула и ранний свет в окнах. Свет и в его окне... Как долго этот свет ждал его!

Сколько ночей провела Дали у этого окна, глядя в глухую темень ущелья, вымаливая его у расстояния, у времени! Но ждут ли его сегодня?

Калой волновался. Много раз возвращался он домой. И в этом не было ничего необыкновенного. А сегодня...

Он представил себе, как войдет во двор, как встретится с братом, с женой, с сыном... Какой он теперь? Узнает ли сын его?

Мысля Калоя перебил мальчишка в папахе, в коротком бешмете. Он словно вынырнул из сумрака надвигавшейся ночи.

- Дядя, тебе по дороге не попадалась овца?

- Нет, — ответил Калой, — на тропе не ищи. Наверно, в каком-нибудь из этих оврагов осталась.

Мальчишка задумался. Куда бежать?

- Возьми вон того коня и поезжай, пока не совсем стемнело! - сказал Калой, указав на лошадь Орци.

- А куда же я потом отведу его? - спросил мальчик, схватившись за повод.

- Отведешь во двор Орци.

- Как? К нам?

Калой вздрогнул. Может, ослышался?

- А чей ты?

- Калоя, - ответил мальчик, ловко вскочив в седло и умело поворачивая коня.

- Какого Калоя?

- Турсова Калоя. Из рода Эги. Брата Орци, к которому ты едешь, -ответил мальчик. - Я сейчас. Она где-нибудь недалеко... Нет, лучше давай я провожу тебя, гость, а потом вернусь!

- Поезжай, поезжай! Мне не к спеху, - сказал Калой. - Я тоже помогу искать...

По-разному представлял себе Калой встречу с сыном. Но такой - никогда.

Мальчик был слишком велик для своих лет. В памяти Калоя он жил маленьким.

Вскоре овца нашлась, и они поехали к аулу.

Калой хотел было уже назваться, но решил еще немного поговорить с сыном, не выдавая себя.

- А где твой отец? - спросил он.

- На германской войне, — ответил Мажит.

- А почему дядя не на войне?

- Он был ранен. Отец тоже был ранен. Но отец очень сильный. Лошадь поднимает! Ему пуля, как укус осы: почесался - и прошло.

- А кто тебя врать научил? - Калой едва сдерживал смех.

- Я говорю правду. Это тебе и воти подтвердит.

- Значит, и воти твой врет, - сказал Калой. Мальчик насупился.

- Что же ты умолк? Нечего ответить?

- Есть. Но ты взрослый и гость... Тропа к аулу расширилась.

- А все дома, кроме отца? Все живы, здоровы?

- Все.

- Я вижу, ты почитаешь гостя. А чем мой приезд отметишь?

- Барана зарежу.

- Это как тебе еще разрешат!

- А кто запретит? У меня свои бараны.

- Как «свои»? Ты что, уже отделился от семьи?

- Зачем. Мы вместе. Мне подарили двух ягнят. Я назначил их отцу... Вот они и выросли... Большие, жирные стали!

- Но если ты зарежешь одного из них и узнает отец... Мальчик усмехнулся.

- А если он узнает, что я пожадничал для гостя?.. Он знаешь какой?!

- Какой?

- Да опять скажешь вру... Воти даст мне еще одного ягненка, если я первым увижу отца. Так что зарежу для тебя, а у меня все равно будет два.

- А если не ты?

- Как это не я? Я с утра до ночи в горах. Все тропки вижу, как в трубу. Жду...

- А если он ночью?

- Ночью? - Да.

- Ночью не увижу, - явно опечалился Мажит. Ему, видимо, и в голову не приходило, что отец может вернуться ночью. - Вряд ли он приедет ночью, - подумав, сказал мальчик.

- Конечно, - согласился Калой. - Ну, как еще в пропасть сорвется или перепугается... Тут совы кричат... Волки воют...

- Шутишь! — усмехнулся Мажит. - Калой сов испугается?! - И он весело рассмеялся. - Да он с немецкого полковника штаны снял и голым его к царю привел! Калой испугается! - И Мажит снова залился хохотом.

На этот раз Калой тоже захохотал вместе с ним.

- Какой ты веселый! Я никогда не видел таких гостей!

- Эх ты! - не выдержал Калой. - Отца родного не узнал! А еще Эги Мажит!

Мальчик опешил. Растерялся. Калой схватил его за плечо, дернул за ухо. Мажит молчал.

- Что ж ты молчишь?

- А это правда? - едва выговорил мальчик.

- Ах ты, кутенок этакий! Неужели я бумагу тебе должен показывать? Вот сейчас узнаешь, Калой я или не Калой! Держись! - крикнул он и, схватив за гриву рядом шедшего кабардинца, потянул его на себя. Конь вскинулся на дыбы. Калой бросил его, поднял Мажита за пояс над головой, потряс в одной руке и сгреб в охапку.

- Ну! Калой я или не Калой?..

Мажит молчал. А потом уткнулся в его грудь и заплакал.

- Иди! — сказал Калой. — Садись на лошадь и скачи! Пусть Орци отдает ягненка! И запомни. Давно еще, когда я был таким, как ты, Гарак мне сказал: у нас мужчины не плачут!..

Но Мажит уже смеялся сквозь слезы. Он соскользнул с рук отца, догнал лошадь и помчался в аул. Калой пошел пешком, подгоняя овцу. У околицы он увидел задыхавшегося от бега Орци, за ним - женщин.

- Да беги! Какая же ты! - укоряла Гота невестку. Но Дали не хотела оставлять Готу, которая была в положении.

- Ничего! Дольше ждала! - с видимым спокойствием ответила она, хотя сердце у самой рвалось наружу.

На этот раз братья не постеснялись обняться. Подбежавший Мажит забрал у отца повод и повел лошадь. Наконец, не выдержав, подбежала к Калою и обняла его Гота. И только потом подошла Дали. Ей можно было не торопиться. Он теперь был здесь. Ее. Надолго. Навсегда...

- Не шумите, - сказал Калой, - а то люди соберутся. Мы ведь только сегодня приехали. Я прямо с поезда...

Во дворе с база донесся запах шерсти и кизяка. Калой остановился. Шумно вздыхала скотина. На башне по-кошачьи мяукала сова. «Все, как прежде...» - подумал он и пошел в дом. Он ожидал увидеть черные каменные стены, бревенчатый потолок с подвешенным оселком, лук для взбивания шерсти, смолистые корни и множество других вещиц. Он собирался ступить на мягкий глинобитный пол. Но пол сверкал белизной вымытых досок, стены и потолок были оштукатурены и выбелены с синькой. Вещицы, веками имевшие свои места, исчезли. Кринки, миски, блюда встали за занавеску на новенькие полки, расположенные друг над другом.

Калой молча прошел в другую часть башни. Всюду была такая же чистота и новизна. Он вернулся к притихшим домочадцам.

Только камин в стене, очажная цепь да черный котел над ней оставались такими, как прежде.

- Наше ли это жилье? - не то шутя, не то всерьез спросил он. Никто не нарушил молчания. - Значит, время пришло и сюда! Хорошо, что хоть очаг, у которого праотцы и матери наши начинали и кончали свои земные дела, остался таким, как был!..

Орци, Дали и Гота стояли придавленные его словами.

- Да нет! Я не против всего этого. Хорошо! Чисто, - сказал им Калой, снимая с себя парабеллум и пояс с кинжалом. - Только куда мне это класть теперь? - Он усмехнулся и снова стал своим, добрым.

- Клади, куда хочешь! Вещи найдут свои места! - повеселев, ответила Дали, принимая от него оружие и черкеску. Орци с восторгом рассматривал парабеллум.

Калой сел на нары. Гота кинулась разувать его.

- Нет. Не ты! - отстранил он ее рукой.

- Но почему? Дай я сниму сапоги! - удивилась Гота.

- Нет, — ответил Калой. — Важнее сапог — племянник... — Гота покраснела и отвернулась. — Пусть хозяйка поможет мне. Она, наверно, соскучилась!

Дали вмиг стянула с него тяжелые солдатские сапоги.

- В них в лесу хорошо будет. А дома надень вот эти. - И она поставила перед мужем новые суконные чувяки на сыромятной подошве, которые всегда шила для него сама.

Калой успел разглядеть Дали. Она раздобрела, и ей это шло. «Хороша! - подумал он. - Очень хороша!» И невольно припомнил Наси, такую же пышную, цветущую... Видно, так и осталась она для него на всю жизнь мерилом женской красоты.

- Возьми себе, — предложил Калой брату пистолет. Но тот наотрез отказался.

- Если бы был такой же второй, я б его все равно выбросил, чтобы ни у меня, ни у других не было! Он только для тебя, для твоего роста!

- А за какие же деньги вы башню так вырядили? - спросил Калой, снова оглядывая комнату.

- Да у меня пара револьверов была... Портсигар дорогой... Продал их... У нас здесь оружию цены нет! - ответил Орци.

Больше Калой об этом не спрашивал.

В хурджинах у него оказались кое-какие подарки для женщин. Мальчику он привез гостинцы от Веры Владимировны. Но куда делся Мажит?

- А, действительно, где он? - удивилась Дали. - Так ждал отца... Гота, а вслед за ней Орци вышли во двор.

- Поставил лошадей и кончает свежевать барана, — сказала Гота, возвратившись.

- Какого барана? - удивился Калой.

- А он для тебя двух вырастил. Второго, говорит, завтра зарежу, когда к отцу люди придут. Ты можешь не беспокоиться, сын у тебя растет настоящий! - радостно говорила Гота.

- Да как же он там в темноте? - удивился Калой.

- Зажег бага. Видно, как днем.

Калой только покачал головой. В это время Орци и Мажит внесли мясо.

- Полей на руки, - бросил Мажит матери. И Калой с удивлением отметил, как похож на него сын.

Мальчик говорил мягко, но повелительно. «Откуда это? Ведь он меня почти не видел, — подумал Калой. — Сосал еще!» — вспомнил он и улыбнулся. А Мажит вытер руки, вернул матери полотенце и встал у двери. Женщины принялись готовить еду.

- Ну что, отдаст тебе Орци ягненка? - спросил Калой.

- А зачем? Он, конечно, отдаст, - не в силах сдержать радостной улыбки, отвечал Мажит, взглянув на дядю, - но ждать нам теперь уже некого!

- А если гость приедет? - спросил отец.

- Тогда любого зарежем, - ответил Мажит. - Для этого никто особо не выкармливает!

- О! — воскликнула Гота. — Из-за этих баранов мы не раз оставались голодными! Все из-под рук тянул для них!

- А зато мясо какое! - Мажит приподнял кусок баранины. - И курдюк с полпуда! А вы хотели отца сушеной говядиной встретить?

- Молодец! Так их! Мы им за это ничего, кроме кишок, не дадим!

- А кишки знаешь какие? Одно сало! Из них такой бъар* выйдет, что они с радостью откажутся от мяса! - воскликнул Мажит.

Мать украдкой поглядывала на мужа и сына. Глаза ее сияли от счастья.

- Ну, не оставлять же их в честь моего приезда голодными? Мажит застеснялся. Опустил голову.

- Нет, конечно, - сказал он, с любовью взглянув на всех. Тепло стало на душе у Калоя. В этом доме по-прежнему жила большая дружба. Он отдал сверток Веры Владимировны Мажиту и объяснил от кого.

В свертке оказалось домашнее печенье, немного конфет и заводной матрос. Раскачиваясь, матрос мог шагать на месте.

Научив мальчика обращаться с игрушкой, Калой рассказал домашним о встрече с Ильей Ивановичем и Верой.

Мажит передал матери печенье, не попробовав его, потому что есть одному было неприлично. Матроса он поставил на подоконник.

Отец заметил это: «А сын гораздо взрослее, чем я думал».

- Что, не нравится? — спросил он.

- Нравится. Хорошая кукла! — ответил Мажит, дав понять, что игрушки его уже не интересуют.

А Калою очень хотелось чем-нибудь по-настоящему порадовать первенца. Он попросил подать ему хурджины и достал из них браунинг в новенькой желтой кобуре. У Мажита вспыхнули глаза.

Отец вынул из кобуры пистолет, извлек из него обойму и подал мальчику.

- Ты видел такой?

- Да, - ответил сияющий Мажит.

- А взвести умеешь?

- Конечно. Воти научил меня. - И он взвел пистолет и щелкнул.

- Молодец, - похвалил Калой и подал ему обойму. - А ну, заряди и выстрели в пол...

Мажит вложил, в пистолет обойму, но взводить не стал. Помолчав, в явном замешательстве, он вздохнул.

- Боишься? - спросил Калой.

- Нет, - встрепенулся мальчик, - мне не хотелось бы стрелять... при Готе... да еще в комнате... - и, засмеявшись, добавил: - Да и патрона жаль! Другие можно достать, а таких купить негде... А стрелять я умею, ты не думай! Спроси у воти!

- Сними пояс! - строго приказал Калой.

Мажит взглянул на отца, не понимая его тона, но пояс вместе с кинжалом все же снял. Калой надел на его ремень кобуру и велел снова подпоясаться. Потом отдал пистолет.

- Вложи в кобуру и никогда без дела не вынимай! Носи тоже, когда в этом будет нужда. Твой.

Мажит растерянно посматривал на Калоя, на мать, не веря такому счастью. Потом рванулся и припал к отцу.

- Сходи к Иналуку и позови его к нам, - велел отец.

Орци шепнул что-то на ухо Мажиту. Мальчик кивнул головой, побежал, но вернулся и, приложив руку к пистолету, спросил:

- Снять?

- Нет, - сказал Калой. И Мажит скрылся за дверью.

- Не рано ли такой подарок? - покачала головой Дали.

- Он понимает оружие не хуже взрослого. Ему можно доверить, -не без гордости сказал отец. - Горец! Пусть привыкает к оружию. Мало ли что!..

В комнате стало жарко. Открыли дверь. Калой снял бешмет и прилег на нары. Дали подбросила ему под бок подушки.

Он рассказывал про войну, про Петроград, про обман генералов... Орци сидел у него в ногах. Женщины продолжали готовить и слушали, не пропуская ни слова. Сколько нового, невиданного было в том, что он говорил!

Калой почувствовал голод.

Он замолчал, повел носом, улыбнулся:

- Давно не слышал такого!.. Вы бы еще калмыцкого чаю сварили, так я, наверное, в один вечер забыл бы все тяготы войны!

- Это нетрудно, - засмеялась Гота. - Чего-чего, а травы да молока в горах хватает.

Со двора донеслось металлическое позвякивание. Вот звук этот зачастил по лестнице. Калой повернулся к двери.

На пороге стоял человек. Ушанка, шинель нараспашку. Деревянная нога. Лицо, искривленное не то улыбкой, не то гримасой как улыбка...

- Входи! - сказал Калой пришельцу и потянулся за бешметом. Тот

загремел ногой, кинулся к нему, как ребенок, и затрясся в беззвучном рыдании.

- Кто же ты? Я не узнаю... - смущенно спросил Калой.

- Думал... думал и тебя уже не увижу...

- Виты! - воскликнул Калой, узнав наконец его по голосу. - Что же это с тобой?..

Они снова обнялись. Женщины, отвернувшись, закрыли лица платками.

- Да... Вот посмотри... вот и все!.. Рассказывать долго. А слово одно - Сибирь...

Виты сел. Замолчал. Потупился и больше не поднимал глаз. Потом достал кисет, дрожащими, корявыми пальцами скрутил цигарку...

Калой глядел на друга и не видел его. Перед ним встало иное время: далекое, серое небо... Исхлестанная взрывами, истоптанная копытами мокрая земля... Бесчисленные упряжки обезумевших от натуги скачущих лошадей... по ступицы в грязи колеса орудия... Разбросанные по полю, всеми покинутые мертвецы... Вот один из них взмахнул рукой. Конь шарахнулся в сторону. Калой спрыгнул. Солдат лежал вмятый в землю. Живой была в нем только эта рука... Через грудь его проходил глубокий след гаубицы...

Калой вздохнул, посмотрел на Виты, и ему показалось, что он видит на нем этот тяжелый след железного колеса... «Раздавили, раздавили человека...»

Утро наступило тихое, без ветра, без солнца. Туманы немного поднялись, повисли над горами и так и остались, чтобы ночью снова опуститься на землю.

Калой спал. В башне и даже во дворе стояла тишина.

Весть о возвращении полка и Калоя разнеслась по всему аулу и побежала в другие.

Орци, Иналук, Виты встречали людей у ворот, благодарили за пожелание добра и приглашали после полудня на угощение.

- Пусть спит! - понимающе говорили старики. - Нигде не спится так спокойно, как в родной башне. Пусть спит!..

И Калой спал долго, крепко. Несколько раз Дали входила к нему, тихонько присаживалась на постель. Он спросонок приоткрывал глаза и, узнав, что это она, улыбнувшись, засыпал снова.

Вот и теперь он взял ее за руку и опять закрыл глаза. А она так и осталась сидеть, боясь пошевельнуться.

Немного погодя, вошла Гота. Она тихо приблизилась к Дали, обняла ее. И в это время Дали ощутила на своей щеке легкий толчок чьей-то жизни, бившейся под сердцем у Готы. Они понимающе улыбнулись друг другу, и Гота прошептала:

- Будет и у вас! Обязательно будет!

Калой проснулся поздно. Когда он вышел в общую комнату, Мажит, сидевший под дверями, вскочил. Он не отходил от отца, предупреждал все его желания, поливал, когда тот умывался, подавал одежду, прислуживал во время еды.

Когда мальчик зачем-то вышел, Дали сказала:

- Он очень серьезный. Но теперь, кажется, и вовсе решил стать взрослым.

За день в горы приехало много всадников полка - эгиаульцы, гойтемировцы, цоринцы.

А к Калою, как к самому старшему из них, гости шли группами я в одиночку. Их заводили в башню, кормили. Они желали роду-племени Турса и Гарака благополучия, полной чаши и выходили во двор, чтобы посидеть, послушать Калоя. Освободившись от домашних забот, сюда собрались и женщины аула.

К вечеру похолодало. Орци велел Мажиту с подростками разложить посреди двора костер. Вскоре высокое пламя озарило людей, строения, башню. Горцы сидели и стояли вокруг огня, слушая Калоя.

Они уже немало знали о войне, о непоправимом горе, которое она несет. Но им почти ничего не было известно о том, что делалось в Петрограде и каких перемен в жизни можно было ожидать.

Калой сидел на чурбачке, спиной к воротам, так, что весь народ был перед ним. Хозяину не полагалось садиться между башней и своими гостями. Орци, Мажит стояли позади него. Женщины ютились на веранде и на ступеньках.

Калой рассказывал все так, как было, не упуская подробностей. Голос его звучал ровно, как будто он читал. И людям казалось, что они сами видят все, о чем он говорит. Стояла тишина, и лишь изредка кто-нибудь вздыхал или острым словом выражал свои чувства.

Мысленно вслед за Калоем шли эти люди по просторам России, карабкались на Карпаты, рубились в Езеранах, стояли над братскими могилами и мчались в теплушках в далекий город русских царей, чтоб по воле удивительной судьбы стать участниками великих событий и найти в них свое, единственно верное, достойное место.

Шла ночь. Много раз подкладывали в костер дрова. Но никто не уходил. Горцы хотели знать все, что знал сам Калой. Хотели угадать, что впереди. И Калой говорил о петроградских рабочих, об их надеждах, об их врагах. Говорил все, что узнал от русских солдат на фронте, от своего друга Ильи Ивановича, от Кирова и Мухтара. И выходило, что скоро должны начаться большие дела и большая борьба бедного люда против своих врагов.

- Киров и Илья мне сказали: передай ингушам, что скоро придет время, когда полетят головы всех, кто ел и пил чужое и держал народ в ярме. Они сказали, что бедных в этом газавате поведет самый храбрый и умный из людей. Имя этого человека - Ленин... И когда он двинется, мы тоже должны пойти за ним... - Калой умолк.

Он достал из кармана бумажник, из бумажника бумагу, из нее маленькую фотографию, подозвал Мажита, положил фотографию ему на ладонь и велел показать самым старшим.

- Илья подарил, - сказал он. - Ленин!..

Народ заволновался. Каждому хотелось посмотреть на человека, которого они по-своему уже называли имамом бедных. Смотрели, не прикасаясь, только поворачивая ладонь Мажита к свету.

Когда фотография вернулась к Калою, старший из присутствующих сказал:

- Трудно угадать, каким он будет в бою. Здесь не нарисовано его тело. Но что смотрит этот человек далеко и думает - видно по глазам.

- Киров говорил: он такой же человек, как и мы... Только мне кажется, он говорил это, чтоб не обидеть нас. Ленин не может быть таким.

Старики согласились с ним, закивали головами. Каждый из них по-своему представил себе Ленина.

Одним он казался великаном, на голову выше Калоя. Другие представляли себе его в черкеске, в папахе, с маузером на боку. Третьи видели на гарцующем скакуне впереди несметного войска, готовым ринуться на врагов.

Но одно чувство было у всех общим - это вера н то, что есть у них теперь где-то защита и голова.

- А что говорит он о земле? Видно, там у него своих дел немало. Как нам быть? - спросил один из пожилых горцев.

- Для того, чтобы конь шел туда, куда ты хочешь, повод должен быть в руке, - ответил Калой. - Он готовится взять в руки повод страны. Если бедные победят, все будет иначе.

- Хоть бы не забыли тогда про нас! Затеряны мы здесь между небом и валунами. Нас-то порою и Аллах, кажется, перестает видеть! - заметил другой гость.

Старик встал. За ним встали все.

- Калой, мы засиделись, - сказал он. - Мы слепые. Расспросам не будет конца. Мы видим только тогда, когда слышим... Пора расходиться. Ты дал пищу и телу и душе. За это воздаст вам Бог! Мы уходим отсюда с другим умом и с другими глазами. Но к тебе еще не скоро придет покой. Ты видел мир, ты знаешь больше других. Ты должен быть начеку, должен прислушиваться и, когда придет время, сказать нам, что делать! Мы с тобой! Верно я говорю? - обратился он к народу.

- Верно! Верно! - раздались голоса.

С большими мыслями народ расходился по домам.

Ночь подходила к концу. Над горами занималось утро нового дня.

Осенью прилетела долгожданная весть: «В России вышел Ленин!»

Дата добавления: 2015-10-28