Глава девятая. Из тьмы веков 4 страница

- Чтоб правительство знало, что не один Багратион, а вы все вместе решили не идти за Корниловым.

Впереди стоял не очень высокий по сравнению с другими, всего в три этажа, красивый дом. Он был темно-красного цвета, с колоннами и под железной крышей. На самой кромке ее, как по команде «Смирно!», бесстрашно стояли люди.

«Вот это почет! До чего мы дожили! - мысленно восхитился Калой. - Всюду люди... А эти, что выше всех, на самой крыше, наверно, и есть Керенские... Правительство... Видно, к митингу приготовились...» - И, подтянувшись, он под грохот барабана стал еще четче печатать шаг. Нельзя сплоховать перед «большими людьми».

Отряд облетела весть: «Идем по Дворцовой площади. Впереди - Зимний дворец». Кавалеристы подобрались, вскинули головы и, лихо отрывая руку, пошли, как на параде, по этой видавшей виды площади.

- Господин Волковски! - полуобернувшись, сказал Калой молодому офицеру-сибиряку, которого за простоту в обращений солдаты уважали больше всех. - Иди вперед! Команда надо.

Волковский с удовольствием возглавил колонну.

- Молодцы! Хорошо идут! — сказал он, улыбаясь, Калою.

Люди, стоявшие около Зимнего дворца, зааплодировали отряду. Калой взглянул на них, потом поднял глаза на крышу, на «правительство»... Там... по-прежнему неподвижно стояли каменные фигуры, украшавшие великую саклю царя...

Краска стыда и негодования на самого себя залила лицо Калоя. Горели уши. «Благодарю тебя, Аллах, - мысленно сказал он, - за то, что если ты и не наградил меня умом, то хоть вразумил быть не слишком болтливым! Что бы было, если б я свои глупые мысли высказал вслух!.. О великая мудрость молчания!..»

Не доходя до дворца, Волковский вышел из строя и лихо скомандовал:

- Батальон, стой!

Переговорив с представителями Зимнего дворца, он отдал команду разойтись. Вот тогда только и начались бесконечные разговоры и обмен впечатлениями.

Работники Петроградского Совета, которые шли с солдатами от вокзала, обещали показать гостям город и познакомить с жизнью рабочих.

Илья Иванович условился с Калоем встретиться здесь, у подъезда, через два часа.

Горцев пригласили во дворец. Когда они вступили под своды, заиграла музыка.

Мраморные лестницы и колонны, ниши и статуи, золоченые люстры, массивные бра, хрусталь и золото канделябров, зеркала, картины, роспись и лепка потолков и стен, дорогая мебель с царскими вензелями - все это сказочное богатство и роскошь ошеломили их, но они не удивлялись вслух и гуляли по коридорам и залам, словно это были давно уже знакомые им места.

Калой, Вика и Мухтар держались вместе. Вика была поражена не меньше Калоя. Ей представились эти покои заполненными великосветской знатью, придворными дамами, и, когда в зеркале она увидела себя в скромной форме фронтовой сестры, ей захотелось покинуть дворец.

А Калой справился со всеми впечатлениями этого дня, обрел прежнюю уверенность и повеселел.

И все-таки он снова был поражен, когда, посмотрев на пол, увидел под ногами свое отражение.

- Если б я был один, - сказал он негромко, - я подумал бы, что все это сон!

- Да, много здесь необычного, - согласился Мухтар. - А все это создано руками тех людей, которые, как и мы с тобой, при царе не могли показаться здесь. Но когда народ возьмет власть все это станет доступным каждому.

- Если уж я пришел сюда, то, мне кажется, ты недалек от правды! - отозвался Калой.

Обед начался в нескольких залах.

Какие-то представители власти благодарили горцев-солдат за службу отечеству и за то, что они не поддались на провокацию, не пошли против своего «законного правительства». Они призывали солдат быть верными воинскому долгу и России.

За столом, где сидели ингуши и некоторые другие делегации, главенствовал пожилой господин с блестящей розовой лысиной, одетый в черный костюм.

Заканчивая свою длинную, видно, специально подготовленную речь, он говорил:

- Ваша дивизия в составе Второго кавалерийского корпуса с самого начала войны ратными подвигами снискала себе почетное место в войсках восьмой, а потом девятой армий.

Участие ее в августе четырнадцатого года в сражении на реке Гнилая Липа, у города Залешики, в Городокском сражении в сентябре, на реке Сан в октябре четырнадцатого года, бои около румынской границы в пятнадцатом году, июньское сражение 1916 года к югу от Днестра и до Доброноцца и, наконец, участие в июньском наступлении уже этого, семнадцатого года принесли ей громкое имя, а вашему оружию вечную славу!

Горцы были польщены такой осведомленностью оратора в их делах и громко аплодировали.

- Временное правительство было счастливо узнать, - продолжал он, - что вы, славные сыны России, в час грозной для нее опасности во главе со своим начальником нашли в себе мудрость и смелость остаться верными до конца!

Враг у ворот. Но объединенная Россия непобедима!

За славных орлов Кавказа!

За вас - его лучших, храбрейших джигитов! Ура!

И снова горцы дружно прокричали «ура!», хотя так и не поняли, что им теперь придется делать: возвращаться домой или идти в окопы.

Обед был простой, обильный. Вина достаточно. Но большая часть солдат-мусульман спиртного не касалась. Да и ели они немного, как подобает в гостях. И только лимонад все пили с удовольствием.

К концу этого обильного обеда всадникам надо было держать ответные речи. Ингуши попросили сказать Калоя.

Он встал. Встали и всадники. Представитель власти при виде такого подчеркнутого уважения к этому горцу тоже поднялся.

Калой вдруг вспомнил все, о чем прошлой ночью они говорили с Мухтаром. Вспомнил о разных партиях в России, о том, что временное правительство - это власть богатых, только без царя, и оно боится простых людей... Многое вспомнил Калой. Он знал, что стал умнее, что многие мысли и знания Мухтара стали его мыслями. И все же сейчас он еще не мог пользоваться этой мудростью и решил сказать так, как подсказывало сердце.

- Я по-русски... плохо... - И он попросил Мухтара переводить его. Говорил он медленно, останавливаясь, чтобы Мухтар успевал перевести. Обращаясь к представителю власти, он держался как равный.

А тот слушал его, смотрел на всадников, стоявших в строгом молчании, и удивлялся умению их вести себя и логике этого крестьянина-вожака.

- Я благодарю товарищей, - переводил Калоя Мухтар, - за то, что они дали слово мне, когда каждый из них мог бы сказать лучше. Я благодарю их за то, что они не изменили обычаю почитания старших, хотя за эти годы на войне можно было забыть о всех правилах жизни!

Я прошу наполнить чаши. Я прошу нашего хозяина сесть. И хочу, чтобы села Вика.

Они сели. Все остальные наполнили свои бокалы, Калой продолжал:

- Веревка, говорят, хороша длинная, а речь — короткая. Но это легче сказать, чем сделать. Тем более мне. Я не наиб Шамиля и не русский генерал. Я всего лишь горец, пастух.

Я привык говорить со скалами. Скалы привыкли к моему голосу. А эти стены слушали царей. Эти стены не привыкли к голосу пастуха.

Сегодня для нас удивительный день! Я хочу, чтобы мы вспомнили всех, кто погиб на войне... всех, которые не дожили до этого дня, до дня, когда я, Калой из Эги-аула, говорю в этой великой сакле!.. Ничего нет удивительнее этого!

Мы шли по городу, - обратился он к представителю власти. - Я не знаю, может быть, и есть на земле человеческое жилье краше этого... может быть, и есть народ приветливее вашего, но нам ваши люди бросали цветы, а лица их были еще красивее. А ведь нас везли через всю Россию не для парада! Нас везли, чтоб мы убивали этих людей!..

Калой помрачнел, помолчал, опустив глаза, а потом вскинул голову, бросил взгляд на весь зал и гневно воскликнул:

- Да покарает великий и всемогущий Аллах того, кто задумал такое злое дело!

- Амин! - хором откликнулись всадники.

- Да воздаст он добром за добро тем, которые пришли к нам, схватили за руку и сказали: «Безумные! Проснитесь! Ведь перед вами братья!» Великое спасибо этим людям за ум, за смелость, за правду! Иначе сейчас все было бы плохо! Все было бы очень плохо!..

Этому главному городу России, этой главной сакле в этом городе, вам, которого власть от себя поставила хозяином перед нами, мы желаем добра и берката!

За этим столом мы пожелаем, чтоб не гибли на войне люди, - он бросил взгляд на Вику, - чтоб не сиротели дети, матери, жены России! - И, подняв над головой кусок черного хлеба, воскликнул: - Чтоб этот кусок хлеба, перед которым все мы всегда на коленях, был у нас в изобилии! Чтоб для всех рук хватало земли!

Спасибо за уважение! Спасибо за хлеб-соль!

Калой поклонился представителю власти, выпил и, дождавшись когда выпили все, вышел из-за стола. Его примеру последовали остальные. Небывалый обед в Зимнем дворце был закончен.

Илья Иванович и Калой ехали в трамвае, шли пешком, переходили мосты. Илья рассказывал Калою, как их с Виты судили, везли в Сибирь и наконец разлучили. И с тех пор он ничего не знал о своем любимом друге. А Калой рассказал Илье, как погибла Матас и пришло письмо от Виты.

Илья очень обрадовался, узнав, что товарищ жив.

Они пошли по обыкновенным улицам, чем-то напоминавшим Калою родной Владикавказ. И от этого на душе стало хорошо, будто он приблизился к дому.

- Вот здесь и квартируем. Четвертый месяц, - сказал Илья Иванович, переходя улицу и направляясь к дому с резным крыльцом. - Сыновья на фронте. Дочь в деревне у бабушки. И Вера была у них. Потом я переехал сюда, и она со мной. Так вдвоем и живем здесь, словно жизнь начинаем сначала. Да, собственно, оно так и есть. Не только у нас - у всей страны должна начаться новая жизнь!

Он постучал в дверь, но никто не ответил. Тогда своим ключом он открыл парадную.

Илья и Вера занимали просторную переднюю и большую комнату, разгороженную на две части платяным и книжным шкафами. В первой половине комнаты стоял стол, диван, несколько стульев и комод. За шкафами - кровать. Мебель и лакированные картинки на стенах, как и все здесь, принадлежали домовладелице.

Калой пристроил в угол шашку, снял черкеску и остался в сатиновом бешмете. Только теперь он почувствовал, как устал за эти последние дни.

Илья Иванович, немного смущенный тем, что дома не оказалось хозяйки, сам разжег керосинку и поставил чайник.

Они сидели на диване, разговаривали, отдыхали.

- Идет! - вдруг воскликнул Илья Иванович, посмотрев в окно. - Давай скорее сюда!

Он завел Калоя за шкафы, спрятал его черкеску и шашку, а сам сел на диван, уткнувшись в газету.

- Ты только не выдавай... - тихо бросил он Калою.

В передней скрипнула дворь, послышался женский голос: «Беглец оказался дома!» - и Вера Владимировна вошла в комнату.

- Где же это ты, Илья Иванович, пропадал?! - воскликнула она. — Небритый, глаза ввалились... И я извелась, не знала, где тебя искать...

- Ну, уж и глаза ввалились, и борода... - засмеялся Илья. - Так сразу и сфотографировала! Ездили на встречу с Туземной дивизией. А от них - к казакам. Самое главное, что беду удалось отвести. Ради такого, думаю, можно и не побриться.

- Илья, а ты никого не встречал в дивизии?.. - спросила Вера Владимировна.

Илья отрицательно покачал головой.

- Не поверишь, - продолжала она. - Идем мы по Невскому, гремит музыка, народ собирается. Глядим - казаки идут с шашками. Не можем понять: чего народ радуется! Сейчас ведь дела начнутся!.. И слышим: «Дикую дивизию» большевики распропагандировали. Идет в гости к гарнизону». Такая радость! Мы стали у Казанского, чтоб хоть издали посмотреть... И действительно, я сразу узнала: наши... горцы идут! Я как вспомнила все, меня аж затрясло... А тут... глянула на первый ряд и закричала при всем народе... Люди оглядываются, а я плачу, не могу... Кого, думаешь, увидела?..

Илья Иванович с едва скрываемой улыбкой слушал жену. Она заметила это... насторожилась, взглянула на шкаф... А там не то кошка черная, не то щенок лохматый притаился... Она забежала за шкаф, ахнула...

- Шамиль!

Кинулась к Калою, обняла его, и тяжко зарыдала... Илья Иванович и Калой не рады были этой затее и всячески старались успокоить ее.

Наконец она взяла себя в руки.

- Вы уж простите, что так распустилась... Я ведь не плакала, и когда сыновья уходили и когда он вернулся... Много лет копилась эта водица... Вот, значит, до какого случая!.. Как они с братом тогда гостинцы твоим сиротам привозили да к себе в горы звали... Ну, ничего... Слава Богу, все позади! Как у вас там? Как Матаска, бедняга, что слышно про Виты?

- Ничего! — воскликнул Калой, про себя отмечая, как поседели виски у Веры. - Виты письмо был. Теперь, наверно, домой приедем! Ма-тас - тоже хорошо! Все хорошо! - Илья Иванович был рад, что Калой скрыл про смерть Матас. - Один мальчишка тоже есть! - хвалился Калой, стараясь говорить только приятное. - Брат живой. Домой поехал...

- Вот тебе и «дивизия»! - не могла успокоиться Вера. - Разве ж Калой мог пойти против нас? Наш Калой? Никогда! Ну, Илья, если уж и горская глухомань тронулась заодно с вами, - значит, правда ваша настоящая!

- Что ж, слава Богу! Только как ни хороша политика, а соловья баснями не кормят! У нас гость! - сказал Илья Иванович, и Вера принялась хлопотать по хозяйству.

Немного погодя пришел Мухтар. Вику не отпустили друзья, которых она разыскала в Петрограде.

Смеркалось, когда снаружи постучали. Илья вышел и вернулся с молодым мужчиной. Открытое лицо. Непослушная копна волос. Он с интересом поглядел на Калоя и, подавая руку, сказал:

- Будем знакомы, земляк. Сергей. Из Владикавказа. С Мухтаром они поздоровались как старые друзья.

- Садитесь, что же вы все встали? Я ведь не старик! — засмеялся гость...

- Не старик. Молодой ты, — сказал Калой. - Но ты гость!

- Да какой же я гость? - воскликнул Сергей Миронович. - Это вы гость! Вы ведь только сегодня в этом доме, а я здесь бывал не раз.

- Нет, - возразил Калой. - Я в этом доме пятнадцать лет! Илья наш брат. Значит, это наш дом. Ты садис. Я хозяин!

- Ну, раз так, я горские законы знаю, - сказал Сергей Миронович, - хозяин даже перед юношей стоит! - И он сел первым.

Всем хотелось узнать, что делается сейчас на Кавказе. Киров много рассказывал о том, как купцы, нефтепромышленники, офицеры пытаются удержать за собой власть, а партийная организация большевиков борется против этого.

- А знаешь, за чье здоровье ты поднял тост в Зимнем дворце? - спросил Калоя Мухтар. Тот не понял его. — Ты пил за его здоровье! -указал он на Кирова. - Это он придумал послать нас к вам.

Калой посмотрел на Илью Ивановича. А когда тот поддержал Мухтара, он торжественно встал, взял Кирова за руку и от всего сердца потряс двумя руками.

- Спасибо! Спасибо! Большой беда был! Большой дело сделал! Это потом все луди узнают! Человек молодой, а башка хороший! Много масла есть!*

Кирову очень понравилось это выражение.

Зная, что все услышанное здесь Калой передаст своим, Киров повел откровенную беседу. Он говорил, что горцы не должны слепо верить своим местным авторитетам - богачам, офицерству, чтоб они учились судить о людях не по их речам, а по делам и жили в мире со своими соседями.

На это Калой, помрачнев, возразил:

- Ты говоришь, наши луди разная есть. Это правда. Но сосед тоже разная есть... Когда мой сосед мой земля себе брал, мой хлеб кушал, а мне земля нет, хлеб нет - тогда это неправильный сосед!

Киров согласился с ним.

- Надо, чтоб власть стала наша, - сказал он. - А землю поделить сумеем.

Подали ужин. Хозяйка просила извинить, что хлеба на столе маловато.

Ужин прошел весело, по-семейному. Потом пили чай, настоящий, вприкуску. И снова говорили о приближении больших событий. Ведь рабочие и солдаты Петрограда требуют от своих организаций, от Советов немедленно брать всю власть в свои руки.

Киров очень просто рассказывал о программах партии кадетов, меньшевиков, эсеров. Калой слушал его, но в конце концов не выдержал и перебил, заговорив на своем языке.

- Он говорит, - перевел Мухтар, - ты всего этого не рассказывай! Николай был настоящий царь и то обманул! За двести рублей сманил меня на войну на шесть месяцев, а держит вот уже три года. Я пойду за тем человеком, который остановит войну, даст мне землю и право, чтоб среди людей человеком считаться! За такой партией - хоть на смерть! Все остальное - пустые разговоры! Те, о которых ты рассказываешь, не о нас хлопочут, а о себе. Начальниками хотят стать, командовать мною...

Киров улыбнулся, кивнул головой. И только теперь начал рассказывать еще об одной партии - о большевиках. И снова Калой слушал его и думал, как непросто будет этой партии добиться победы. Правда, сейчас все тронулось с места. Но пока у начальников есть сила, да и умение командовать, трудно с ними справиться...

- Скажи, - обратился он к Кирову теперь уже по-русски, - если бедный луде всех прогонит: Керенски гонит, Карнилов гонит, кто наш царь будет?

- Не будет царя, - ответил Киров. - Ты, я, он - мы все будем управлять жизнью, страной!

- Ничего не будет! - решительно возразил Калой. - Я дурной, как баран. Никогда не читал. Свой фамилии писать не могу. Ты, он - два голова. Два голова - два разны язык! Когда один голова нету, это руки ноги не может ходить. Когда дома один отец нету, все дитя туда-сюда бежит. Всем бедны луди тоже один голова надо! Вот я чаво говорю!

Киров понял.

- Нет, друг, ты не дурной, хоть и не учился! В твоей голове тоже много «масла»! - Все засмеялись. - Правильно. У бедных людей во время революции должен быть вождь, «голова»!

Есть такая голова в России. Партия, вот мы все бережем этого человека, скрываем от врагов. Он руководит нами. А когда придет время, он встанет впереди!

- Какой? — спросил Калой, слушавший Кирова с напряженным вниманием. - Мы домой пойдем. Говорить будет. Луди скажит: какой это человек? А я скажу — «не знаю». Тогда наш разговор чепуха будет. Ты видел?

- Видел, - ответил Киров. - Будешь говорить людям, скажи, что он обыкновенный человек, такой же простой, как ты и я. Он очень много знает, очень умный, самый умный. Любит народ, учит бороться. Брат его царя хотел убить. Его схватили, повесили. Враги боятся этого человека. Друзья любят. Мы все ему верим. Зовут его Ленин...

Калой задумался, взвешивая все услышанное. Потом посмотрел на Кирова и сказал:

- Ле-нин!.. Значит, бедны луди есть своя царь! Киров дружески улыбнулся.

- Ну, что ж, неточно, но считай, что есть!

Несколько суток жили горцы в Петрограде. Их возили на заводы, на митинги, на собрания революционных частей гарнизона. И всюду они слышали, как народ требовал суровой расправы с главарями мятежа.

Под давлением масс Временное правительство арестовало генерала Корнилова и его сообщников.

Генерал Крымов, убедившись в том, что его поход на Петроград окончился провалом, застрелился. Командующие фронтами прислали телеграммы о своей лояльности к Временному правительству.

Борьба с корниловским мятежом вызвала революционный подъем масс по всей России.

Она усилила роль и значение партии большевиков как единственной реальной силы в стране, способной дать отпор контрреволюции.

Кавказский туземный конный корпус отошел на станцию Дно. Со второго сентября командующим корпусом был назначен генерал-лейтенант Половцев, жестоко расправившийся с июльской демонстрацией в Петрограде. Но в своем корпусе он не появлялся. Исполняющим его обязанности солдаты выбрали командира Ингушского полка Мерчуле.

Сначала Временное правительство хотело вернуть корпус на фронт. Но солдатские комитеты отказались подчиниться этому. Тогда через две недели Керенский отдал приказ об отводе корпуса в город Армавир для окончательного укомплектования.

Временное правительство не собиралось выходить из войны.

А солдаты-горцы не думали возвращаться на фронт. И поэтому, когда подготовленный к задержанию корпуса пехотный заслон попытался в Армавире преградить ему дорогу, тридцать два эшелона ощетинились пулеметами и винтовками и беспрепятственно миновали станцию.

Путь домой на Кавказ был свободен.

На остановках всадники из вагона в вагон водили своих барабанщиков и зурначей и плясали на радостях лезгинку.

В ту же ночь многие офицеры покинули эшелоны. Они вернулись в подчинение командования и были отправлены в действующую армию. С ними вместе ушел и Бийсархо. Всадники о них не жалели.

В Невинномысске свернули к себе черкесы с абхазской сотней. В Прохладной ушли домой кабардинцы, а в Беслане ингуши и осетины попрощались с фронтовыми друзьями остальных полков, которые продолжали путь к своим - в Чечню, Дагестан, Азербайджан.

Наступил конец «дикой дивизии», всего несколько дней только именовавшейся корпусом. С этого времени она как часть навсегда перестала существовать.

Поезда вытянулись по ветке Беслан - Владикавказ. Ингуши не отрывались от окон с левой стороны. В осетинских вагонах все глаза были устремлены направо. Воины двух народов-соседей взволнованно смотрели на земли своих отцов, на далекие, еще зеленые очертания аулов, в которых им предстояло обнять родных и близких и теплым словом поддержать тех, к которым их мужчины никогда уже не придут на порог.

Весь долгий путь от Петрограда до Кавказа Вика оставалась в вагоне, где ехал Калой. Из четырех нар ей выделили одни. Тридцать мужчин разместились на трех. Они приняли ее как жену командира и привязались к ней как к сестре.

Поезда шли с остановками, долго. И за это время Вика почти всех своих друзей научила писать фамилии.

Один Калой говорил, что он ничему не научится, потому что пальцы его способны держать только винтовку или топор. Но когда наконец у него раз за разом стало получаться «Эги Калой», радость его была велика.

Он находил какие-то клочки бумаги, обрывки газет, писал на них свое имя, фамилию и, показывая Вике, спрашивал:

- Это чаво?

- Эги Калой, - читала она.

Он вскидывал руки и смеялся. А потом показывал другую бумажку и задавал тот же вопрос, и Вика снова читала:

- Эги Калой.

И опять он смеялся, как ребенок.

- Значит, правда! Умею писать! - восклицал он. И говорил, что если бы в горах появилась хоть одна такая женщина, она всех горцев вывела бы в люди, сделала из них писарей на всю Ингушетию! А писарь -какое хорошее дело! Кому письмо надо, кому жалоба - все идут к нему и просят и несут: кто горшок масла, кто яички, кто курицу... Не жизнь, а сплошной байрам! А потом он рассказал про того писаря, который в детстве учил его. Как тот не только не брал у бедных, но сам делился с ними последним куском. И Калой не переставал удивляться, какие разные бывают люди!

Вика зашивала солдатам черкески, бешметы. А порой вела с ними

долгие беседы, рассказывая что-нибудь из прочитанного. И огрубевшие от войны мужчины сидели вокруг нее часами, затаив дыхание и не шевелясь. В этих занятиях Вика увидела свое призвание и навсегда решила, кем она будет в жизни.

Подъезжая к городу, Калой вспомнил Петроград. Каким маленьким казался после него родной Владикавказ! А ведь совсем недавно он поражал его своими размерами. Вспомнил он и Илью, и Веру. Они провожали его до самого Царского Села. Вера дала сверток с гостинцами для сына, Илья - карточку Ленина, свой адрес, пачку керенок. Калой спрятал в бешмет фотографию, а от денег попытался отказаться. Но Илья и слушать не захотел. Прощаясь, Вера и Илья просили передать привет женщинам, обещали собраться в гости. А перед самым отходом поезда Калой высунулся из окна и доверительно сказал Илье:

- Когда увидишь Ленина, скажи ему: он обязательно должен приехать к нам. Мы хотим его видеть. И вы приезжайте вместе с ним. А еще скажи: если что понадобится, он всегда найдет меня на месте!

Вспомнил Калой сейчас Кирова, Илью, Веру и подумал: «Верно говорят, что не все мусульмане обязательно попадут в рай и не всем христианам гореть в аду!»

Размышления Калоя прервала Вика. Она стала рядом. Молчаливая, печальная. Заметив это, Калой заговорил:

- Скоро мама увидишь! Ох, как он буду рад!

- Его село... - сказала Вика, взглядом показывая на далекий аул. Это был аул Байсагурова. Калой понимал, что тоска теперь с новой

силой завладеет ею. Не будет больше полка, не будет работы, в которой она, стараясь облегчить страдания людей, забывала о себе, о своем горе. Слезы бежали по ее щекам, она утирала их и тихо говорила:

- Конечно, не всегда он был прав и не всегда правильно поступал... Но он был хороший... Хороший... И я готова была ему все простить... Сколько я хлопотала, чтобы скорее попасть к вам... Может, ничего и не случилось бы... А пока пришло разрешение... - подбородок у Вики задрожал. Чтобы не разрыдаться она прикусила губу. - А как мама его любила!.. Она ничего не знает...

Вика говорила, а село Байсагурова уходило назад, как ушла и осталась позади вся ее жизнь с ним.

Калой глядел на Вику и не знал, что делать. Первый раз в жизни он должен был утешать русскую женщину. А что ей скажешь? На своих можно прикрикнуть, объяснить, что покойнику от слез близкого очень тяжело. А эта не поверит. У них другие обычаи.

- Плакать нельзя. Ты молодой. Время мало - много идет, другой человек придет... Хороших человек не один. Се будет хорошо!..

Вика улыбнулась, покачала головой.

- Нет, Калой, для меня больше никто не придет! Хороших людей много. Но такого нет. А другого мне не надо.

- Нельзя так говорить! - почти закричал Калой. - Тебе дети нет. Лет мало. Это наша, горски дурной закон: муж помер - жена дома са-дис. Ваш закон другой.

- Обидно говоришь! - сказала Вика, с укором посмотрев на него. - Разве могут быть у мужа и жены разные законы? Или он был не такой горец, как все вы?

Калой давно уже знал, как Вика любит Солтагири. Но он не думал, что ее мысли подойдут так близко к их суровым понятиям о жизни.

- Или он недостоин, чтоб жена уважала его память? - продолжала Вика взволнованно. - Я никому не буду этого рассказывать, потому что меня мои люди не поймут, а ваши - не поверят... Но ты-то его всадник и старший друг, человек, который видел его последний час, ты, который ко мне отнесся, как отец, ты должен знать, - Вика закрыла глаза, - жена Байсагурова никогда в жизни не будет уже ничьей женой!..

Поезд подходил к станции, Калой передал всадникам разговор с Викой.

- Такая сделает все! - выразил один из них общее мнение. Они верили ей и любили за то, что ей можно было верить.

Калой окликнул Вику. Она оторвалась от окна. Тридцать горцев, сгрудившись в середине теплушки, смотрели на нее. Она читала в их глазах сочувствие и уважение к себе.

- Ты сказала тяжелый слово, - обратился к ней Калой. - Сейчас мы все пойдем разный сторона. Но все эти мужчины - твой братья. Ты забрал наша сердце. Пиши аул, фамилий всех! Чаво надо - все будем делать! Не скучай. Это Бог дело. Сегодня он, завтра нам время... Каждом человек - свой время!

Вика слушала эту бесхитростную мудрость простых людей, завидовала им. И все же ей с ними было легче. Она исполнила их просьбу, записала адреса.

Дата добавления: 2015-10-28