Глава седьмая. Солдаты 7 страница. Он шел своей легкой походкой, не хромая, положив одну руку на кинжал

Он шел своей легкой походкой, не хромая, положив одну руку на кинжал. А в окне стояла женщина в белом...

Такой и осталась она в его памяти на всю жизнь. Вот об этом никому из своих друзей не поведал он.

Хорошо, когда люди умеют оставаться людьми.

В полку многие не сразу узнавали Калоя. Пришлось ему рассказывать, что в госпитале стригут всех подряд, чтобы ничего в волосах не заводилось. Мужчину, который хотел его побрить, он прогнал. Но когда явилась санитарка, он не мог сопротивляться, потому что касаться руками чужой женщины неприлично, а она смело двинулась на него и сразу отхватила ножницами полбороды. Хорошо, что усы разрешили оставить. А то и вовсе был бы похож на бабу. Но выглядел он теперь моложе Орци.

Вечером денщик Байсагурова позвал братьев Эги к командиру. Полк занимал большую деревню, и командир сотни жил в отдельной комнате.

Офицеры-ингуши не были с подчиненными запанибрата. Но отсутствие в их языке обращения на «вы», традиция уважения к старшему по возрасту, почитание даже отдаленного родства, а главное, кровная месть за обиду создавали между ними такие взаимоотношения, которые во многом отличались от тех, что существовали в армии. Особенно это было заметно во внеслужебной обстановке. Поэтому, когда Калой и Орци вошли, Байсагуров встал и пригласил их как гостей сесть. Калой сел. Орци остался стоять у дверей.

- Я позвал вас, - сказал командир, - чтобы прочитать письмо от ваших родных. — Он вынул из конверта вчетверо сложенный лист.

Калой и Орци были очень взволнованы. Что принесла эта бумага: радость или боль? Ведь скоро два года, как они здесь.

«Дорогие наши братья и мужья, - начал читать Байсагуров, переводя каждую фразу на ингушский язык, - в первых строках этого письма мы посылаем вам наш горский салам и привет от всего сердца!»

При этих словах Калой почтительно привстал и ответил:

- Салам и здоровья и вам от всех нас!

Байсагуров продолжал: «Мы все живы и здоровы, чего и вам желаем. Почему вы так долго не кончаете войну? Без вас здесь трудно. Ведь когда вы уезжали, наша красная корова отелилась. А теперь эта телка сама скоро будет телиться. И еще сообщаем: умер старик Кагерман, Да-линой матери брат и гойтемировский старик Боскар. Умерли и другие, но про всех писать не будем, вам хватит и этих...»

- Да простит их Аллах! - сказал Калой.

- Да простит их Аллах! - повторили за ним шепотом Орци, денщик и даже сам Байсагуров.

«В жертву за брата матери Дали мы отвели серого быка... Но они отослали его обратно. С женщин, сказали, не надо ничего».

- Как серого? - воскликнул Калой. - Это же телок. За дядю моей жены - телка? Какой позор! Потому и вернули...

- А ты откуда знаешь, что это телок? - удивился Байсагуров. - Тут написано «быка»...

- Что ж, я свою скотину не знаю, что ли?.. — возмутился Калой.

- Да серому теперь два с половиной года, — вмешался в «разговор Орци. - Ведь мы его оставили два года тому назад полугодовалым!..

- Да! Верно! Ну, тогда хорошо! - успокоился Калой. - А я и забыл, что мы здесь так давно. Читай, пожалуйста, еще.

«Дали и Гота хотят, чтоб вы вернулись, - прочитал Байсагуров. -Село из десятой доли помогает им. Но лучше, когда хозяин дома. Ча-борз присылает ящики с винтовками. Их хорошо берут. Неужели вы вдвоем не можете для нас отвоевать хотя бы один ящик? Только посылайте с патронами, а то Сафарбек из Цори хотел загнать в австрийскую винтовку русский патрон, а тот лопнул, выбросил ему в лицо железки и испортил винтовку. Так что деньги его пропали, и лицо стало рябым. Лошадиных гвоздей у нас тоже нет. У всех подковы звякают. А хлеба в городе мало. Но вы там не умирайте и скорее кончайте войну. Нельзя же всю жизнь воевать. На этом все. Скоро начнем пахать. К сему ваш брат Иналук, жена Калоя Дали и жена Орци Гота. Отписал писарь Джа-рахского участка. Очень хороший человек. Это говорит не он, а я, ваш кровный брат и старшина Иналук».

- Большое тебе спасибо, Солтагири! - сказал командиру сотни Калой. - И им спасибо. И тому писарю спасибо. Да, наверно, он очень хороший человек.

- А вы писали домой? — спросил братьев Байсагуров.

- Нет, — ответил Калой. — Мы не умеем. А просить неловко. Каждый занят своим...

- Надо сейчас же написать, - сказал командир сотни. - Не сегодня-завтра снова начнутся бои... Зачем откладывать? А им это будет большая радость. Говори, я запишу. - Он раскрыл чистую тетрадь, отточил карандаш. - Я готов.

- А я даже не знаю, что им писать, - растерялся вдруг Калой.

- Говори то, что ты сказал бы им, если б они были сейчас здесь, -подсказал Байсагуров, и Калой неуверенно начал диктовать:

«Я тоже посылаю вам привет. И Орци посылает. Мы тоже очень хотели бы домой, но отсюда уезжают только в деревянных ящиках. А мы не хотим так. - Байсагуров улыбнулся. Это ободрило Калоя. - Вам не нравится, что мы не кончаем войну. А нам не нравится, что ее начали. Ну, а раз она есть, мы делаем свое дело и имеем кресты. Война эта, как осетинская лезгинка. То мы идем вперед, а они отступают, то они идут на нас, а мы пятимся. Но всякая пляска имеет конец. Кончится и эта война. Есть люди, которые говорят, что для того, чтобы кончился танец, надо у музыканта отнять гармонь. Удастся им это или нет - не знаю.

Нам очень жаль тех, которые умерли дома. Но у них есть могилы. А здесь каждый день умирает столько, что им и могил не хватает. Всех в одну яму кладут. С едой сейчас у всех плохо. Но пока нам дают хлеб, мы не пропадем, потому что мясо к нему сами достаем у наших врагов.

Много дырок на нашей одежде. На шкуре тоже были. Будут еще или нет - никто не знает. Чтоб не было больше, молимся Аллаху. Но война - это такой шум, иногда даже сам себя не слышишь, а слышит нас Аллах или нет - узнаем, когда умрем. На небе теперь тоже война. Здесь люди на крыльях летают и стреляют друг в друга. А другой раз и вниз железные банки бросают. Банки лопаются и летят нам в головы. Теперь еще дым стали пускать такой, что люди от кашля умирают. Все это, конечно, от Аллаха! А мы что!

Есть у нас немного денег. За кресты платят и за лошадей, которых у немцев воруем. Наше начальство покупает у нас. Правда, цену дает небольшую, но куда бы мы их здесь девали? Эти деньги тоже отошлем вам, а вы на все купите зерно. Без мяса жить можно, а без хлеба -смерть. Когда все люди и лошади здесь воюют, откуда же хлебу быть? Купите зерно.

А винтовки, как Чаборз, мы вам слать не будем. Самим не хватает. К нам приходят новые солдаты с пустыми руками. Кончились у царя винтовки. И ждут эти солдаты, когда убьет товарища, чтобы его винтовкой воевать.

Если вернемся, хорошо. Если не вернемся, не горюйте! Значит, была на то воля Аллаха!

Берегите нашего сына. Передайте горячий салам и моршал* всему аулу.

Это письмо для вас написал очень хороший человек, наш земляк Байсагуров Солтагири. Ему тоже спасибо.

Я - Калой и мой брат Орци.

Еще. Мне доктор отрезал бороду, и я пошел назад — молодой стал. Живите счастливо».

Когда письмо было закончено, Калой спохватился. Оказывается, он забыл написать самое главное.

И Байсагуров по его просьбе добавил:

«А с Чаборзом нас нечего сравнивать. Мы всегда впереди первых. И перед людьми наши лица белые. А он за полком, как ворон за пахарем. Идет и червей подбирает, он ни разу не был в бою, вместо крестов на груди у него лавка за спиной. Торгует едой и питьем, теплыми штанами и еще разный шурум-бурум продает. Все!»

Когда письмо было закончено, денщик подал на стол вареную конину, хлеб и спирт.

Настала полночь, а Байсагуров все не отпускал своих гостей. За ужином он пил один. Пить он умел, но, выпив, не мог удержаться от разговора. Он с увлечением рассказывал гостям о подвигах своего отца, который участвовал в последней турецкой кампании. О том, как тот из аманата вышел в офицеры и как не хотел, чтобы сыновья пошли по его стопам. Сначала он определил Солтагири в университет. Но за участие в собраниях и демонстрациях 1905 года его оттуда вместе с товарищами выгнали. И тогда заслуги отца помогли ему кое-как устроиться в кавалерийское училище.

Горцы почтительно слушали его, а он говорил, говорил, шагая по комнате и изредка поглядывая на себя в зеркало. На столе горела оплывшая свеча. Слабый свет еще больше подчеркивал бледность Солтагири.

От разговоров о своей жизни он вернулся к письму Калоя.

- Я написал все, что ты хотел, - сказал он, встав против него. - Но в нем ты говоришь о таких вещах, за которые, если узнают, тебя по головке не погладят! Ты высказываешься против войны, против «гармониста»! Это политика! А солдату политикой заниматься запрещено. Наше дело - воевать.

Я на всю жизнь получил урок за политику! Но то было мирное время. А сейчас знаете, чем это пахнет? Я уважаю вас. Мы земляки, вместе воюем, над нами равно витает смерть. И запомните мой совет: не наше это дело! Мы при России, а не она при нас. И пусть они решают свои дела, как хотят. Нас слишком мало, чтобы ввязываться еще и в их жизнь...

Есть у них разные партии, в которых одни хотят одного, другие - другого. Есть и такие, которых немцы наняли мутить солдат, чтобы легче расправиться с ними. Только все это до поры до времени! Романовы правили триста лет! И еще триста будут! Народ русский терпеливый! А наша хата с краю... - Байсагуров вдруг замолчал, задумался о чем-то.

- У тех русских, с которыми мне приходилось говорить, мало осталось терпения, - сказал Калой. - И до наших доходит...

- Что? Да... Ну в общем не нам это решать. Мы присягали царю и отечеству и будем с честью до конца выполнять свой долг! - скороговоркой сказал офицер, видимо, желая прекратить этот разговор.

В дверь постучали.

- Войдите!

В комнату стремительно вошел Бийсархо. Окинув взглядом всех и взяв под козырек, он обратился к Байсагурову:

- Ваше высокородие! Четвертый взвод с нуля в карауле. Разрешите забрать людей? - И, обращаясь к Калою, гаркнул: - Всадник Эги, потрудитесь встать перед офицером! - Калой побледнел, но встал.

- Разрешаю! - сказал Байсагуров. - А вам остаться.

Когда Калой, Орци и денщик вышли, он подошел к Бийсархо и, обдавая его запахом спирта, покачиваясь с каблуков на носки, сказал:

- Твоя манера разговаривать и вести себя с людьми кончится плохо... Или тебе кто-нибудь из офицеров сбреет голову... под подбородком, или от кого-нибудь из нижних чинов ты получишь пулю в затылок.

- Но зато меня не разжалуют за излишний демократизм! — ответил корнет, не опуская глаз.

Байсагуров отошел к столу, налил из баклажки две стопки спирта и, протянув одну Бийсархо, иронически улыбнулся.

- Гость! - сказал он. - А я ингуш, и для меня закон гостеприимства свят! Пей!

Бийсархо залпом осушил бокал, выдохнул, проглотил кусочек остывшего мяса.

- Благодарю за предупреждение, — сказал он, — но я не знаю, как ты можешь пытаться совмещать либерализм с воинской дисциплиной.

- А как Денис Давыдов водил крестьян с вилами и в лаптях против Буонапарте?

- Но мы же не партизаны! И сейчас не двенадцатый год. А в нашем народе этого дурацкого, первобытного вольнодумства и так столько, что хватит еще на века! И вот доказательство: наглец Калой рассиживает с тобой, как равный! Как тамада на свадьбе!

- Молчи! Про него молчи! - воскликнул Байсагуров. - Он хороший человек! Ей-богу! Я б на его месте давно рассчитался с тобой за твои придирки... И откуда у тебя столько амбиций! Ведь если взять любого из нас, так мы же в третьем колене поголовно все крестьяне! Не из князей же мы!

- А в тридцатом или трехсотом колене обезьяны! Так что ж мне теперь вместе с Калоем на четвереньках ходить? Нет! Недаром современное общество разделено на сословия! И я считаю это разумным. Каждому свое!

- Молодец! - снова воскликнул Байсагуров. - Хорош парад! Но послушай вот это: «А с Чаборзом нас нечего сравнивать. Мы всегда впереди первых. И перед людьми наши лица белые. А он за полком, как ворон за пахарем. Идет и червей подбирает...»

А ты говоришь «сословия»... Учились бы вот такие, так больше пользы было б, чем от нас с тобой...

- Это Калой доносит?.. - бледнея, спросил Бийсархо.

- Корнет! Не забывайтесь! Или вы думаете, я позволю себе доносы записывать? - Байсагуров жег корнета взглядом. - Что я, жандарм?

- Но тогда разрешите узнать, что вы читали? - заносчиво воскликнул Бийсархо.

Байсагуров прошелся по комнате. Он едва справлялся с собой. Подсев к столу, он прочитал из письма Иналука о Чаборзе и его торговле оружием.

- Это письмо из дому... А это ответ твоих всадников... И таким ответом солдата можно гордиться! — сказал он, пристально глядя на Бийсархо и покачивая ногой. — А вы за что ненавидите их?.. — Бийсархо молчал. Он не знал, известно ли Байсагурову о его причастности к этим махинациям с оружием и покойниками или нет. - Чаборз Гойтемиров твой приятель, - снова заговорил Байсагуров. - Если хочешь, сам скажи ему, чтобы он в двадцать четыре часа убрался к чертовой матери!.. Если он этого не сделает, я предам дело гласности, - он поднял письма, - и поставлю подлеца перед военно-полевым судом!.. И пусть тебе скажет спасибо, что я еще этого не сделал!..

Хозяин снова наполнил стопки. Они молча выпили. Байсагуров, разглядывая пустой бокал, сказал:

- А мой демократизм пусть тебя не волнует и не пугает... Живет Франция и Америка... Но я присягал Николаю... А мне мое слово дороже всего!

- Конечно! - коротко ответил Бийсархо и попросил разрешения вернуться к служебным обязанностям.

Байсагуров встал, проводил его, дружески хлопнул по плечу и, постояв в дверях, пока он не скрылся в темноте, вернулся и лег на кровать. Перед закрытыми глазами его встала Вика... Они была в расстегнутой кофте, с распущенными волосами. В глазах — страх. Очертания Вики стали неясными, поплыли куда-то...

- Золушка моя... - пробормотал он. Улыбка тронула его губы, и он уснул.

Денщик вошел на цыпочках, бросил бурку под дверь и тоже, улегся. На столе в стакане то вспыхивал, то затухал огарок свечи.

Весной и в начале лета 1916 года русский фронт лихорадочно готовился к наступлению. Но немецкие атаки на западе Европы, начавшиеся еще с февраля, осада французской крепости Верден потребовали срочных мер, которые смогли бы облегчить борьбу союзников России.

Наступление, предпринятое с этой целью Северо-Западным фронтом в районе Двинска и озера Нарочь, успеха не имело. Однако оно все же вынудило Германию приостановить атаки на Верден.

Западный фронт под командованием генерала Эверта ограничился слабым ударом на Барановичи. И только Юго-Западный фронт России, которым к этому времени командовал известный генерал Брусилов, не дождавшись 15 июня, как было намечено планом, уже в начале месяца пошел вперед.

Кавказская туземная дивизия, покинутая своим высокопоставленным начальником еще в феврале, действовала в Галиции. Командовал ею теперь генерал-лейтенант князь Багратион.

Пополнение поредевших горских полков проходило с трудом. Первоначально люди охотно вступали в дивизию, потому что им обещали быстрое окончание войны и легкую победу. Но с тех пор народ поумнел и понял всю легкомысленность этих надежд. Вот почему все попытки снова рекрутировать горскую молодежь для обескровленных полков встречали молчаливое сопротивление. Тогда-то кавказская администрация и решилась на крайнюю меру: амнистировать содержавшихся в тюрьмах бандитов и воров горской национальности, если они изъявят готовность идти на фронт.

Для большинства из них это был совсем неожиданный и легкий путь к свободе. Да еще с перспективой получить отличие, с которым впоследствии можно было легче скрывать свои преступные дела.

Так, в один летний день, когда Ингушский полк, как и все остальные, преодолевая сопротивление противника, с боями шел вперед, в его ряды влилась «абреческая сотня».

Ретивые администраторы Кавказа во главе с генерал-губернатором Терской области Флейшером придумали сотне это название, потому что нельзя же было прислать в армию, действующую под командованием его императорского величества, сотню арестантов, каторжников, бандитов и воров!

А «абреки» - это звучало романтично. Тем более, что даже по научному определению самого Даля, который стоял в библиотеке просвещенного губернатора, это означало: «Отчаянный горец, давший зарок не щадить головы своей и драться неистово!..» Чего же лучше!

Но когда эта сотня пришла на передовую, в полк, ингуши - а они почти все знали друг друга - быстро разобрались в людях, присланных на пополнение.

Мерчуле совещался с командирами сотен по поводу планов на следующий день, когда в его избу вошел адъютант князь Татархан и доложил, что трое всадников просят их принять. Командир полка хотел было направить солдат к своим командирам, но, подумав, велел впустить. Время военное. Кто знает, с чем они пришли?

Отдав честь, Калой обратился к Мерчуле:

- Разреши говорить ингушски!

Мерчуле кивнул головой. Байсагуров, встревоженный появлением всадников своей сотни, приготовился переводить. Он видел, как люди его чем-то сильно взволнованы.

- Мы третий год вместе, — говорил Калой, глядя прямо в глаза командира полка, словно тот понимал его. — Мы довольны тобой. Ты никогда не обижался на нас. - Байсагуров быстро переводил. Командир полка кивал головой. - В дивизии много полков разных народов. Мы, ингуши, не на последнем счету. И ничем не опозорили себя. Здесь каждый полк - лицо народа. Совесть полка - совесть народа. На прошлое мы не обижаемся. Но за будущее теперь не спокойны. И с этим пришли к вам.

- В чем же все-таки дело? - нетерпеливо спросил Мерчуле.

- Не торопите меня. Быстрая речка до моря не доходит, — ответил Калой. — К нам пришло пополнение, помощь. Но каждый из нас готов все делать за двоих, драться за двоих, только бы вы отправили этих людей обратно.

Ингушские офицеры сразу поняли, в чем дело. Для других же - а здесь были и грузины и казаки — это заявление явилось полной неожиданностью.

- Нам говорили, что едет сюда сто пятьдесят абреков. Мы удивлялись. Откуда столько абреков? Абрек - это особый человек! Он не грабит кого попало, не трогает мирного, бедного. Он делится с бедным, враждует с плохим начальством. А кого нам прислали? Мы - ингуши. Мы знаем друг друга от седьмого поколения. И мы знаем каждого из них. Это арестанты. Они были в тюрьмах за то, что у вдов и сирот крали телят, у соседей - кур, у дровосека и пахаря - веревку. Это проходимцы! От них, кроме плохого, никакой пользы не будет! Наше дело сказать. Мы тело полка, вы — голова. Голова пусть думает, чтоб потом не болела.

И Калой с товарищами ушел.

Но пополнение осталось. А то, чего боялись солдаты, случилось раньше, чем можно было ожидать.

Через неделю чуть свет полк был поднят по тревоге. Много раз за эти годы всадники вскакивали и спросонок хватались за оружие. Это стало их обычной жизнью. Но на этот раз им не угрожало нападение врага и никто не призывал их идти на смерть, на подвиг. Однако волнение, охватившее людей, было гораздо сильнее, чем обычно.

В полночь - а ночь была темная, туманная, шел мелкий дождь - часовой, охранявший штандарт и полковую кассу, был убит, караул обстрелян в своем помещении. А когда он вырвался, было обнаружено, что знамя и ящик полковой кассы на месте, на двуколке, но касса ограблена. Поиски не дали ничего.

И вот полк стоял в строю. Выехал командир. Он был бледен. Вокруг глаз расплылись черные круги. Молча оглядев всадников, он негромко заговорил:

- Я - командир полка. Вы - офицеры и всадники. Все мы - горцы. Мы вместе воюем, верой и правдой служим царю и отечеству. Мы много видели. Убивали врагов и хоронили своих соратников. Но честь полка до сих пор была незапятнана! В бою все бывает. Сегодня удача нам, завтра удача врагу. В бою мы могли потерять весь состав полка. Но если б сохранилось знамя, полк ожил бы снова из наших братьев и детей.

На войне случается и такое, что часть теряет знамя. Это значит -она умирает. Умирает честно, как солдат.

Но чтобы солдаты полка ограбили свой полк, ограбили свой первый пост! Я много служу, но никогда не слышал такого! И сейчас я думаю: счастливы те, которые умерли до этого дня!.. А я до сих пор не убит!..

До сегодняшнего дня было так: когда я являлся к великому князю, а позже к князю Багратиону, они знали, что я прибыл, чтоб доложить об исполнении приказа, о доблести офицеров и всадников нашего полка. А с чем я поеду сегодня?

Слышно было, как каркают пролетающие галки.

- Сегодня будет отдан приказ: штандарт отнять, полк распустить. Состав расформировать по другим частям. Вот что будет сегодня.

Наступило долгое и тягостное молчание. Солдаты думали о том, каким насмешкам они подвергнутся в чужих полках, офицеры - о том унижении, которое выпало на их долю. Но все были уверены в одном: эта подлость с кассой — дело рук так называемой абреческой сотни.

Тронув коня, ротмистр Байсагуров выехал вперед и обратился к командиру полка:

— Мы потрясены случившимся и приносим свое сочувствие вам, которому тяжелее всех. Этот факт покрыл нас позором. От имени господ офицеров и всадников, хотя я с ними и не договаривался, я хочу просить вас разрешить восстановить кассу из нашего жалованья.

Мы отказываемся получать его, пока вся похищенная сумма не будет собрана.

И прошу сохранить этот случай в тайне до тех пор, пока он не будет смыт подвигом полка, нашей кровью...

Раздался приглушенный гул голосов. Полк поддержал Байсагурова.

— Ну что ж, — сказал Мерчуле. — Это, пожалуй, единственный выход из нашего положения. Я приму на себя эту ответственность.

Днем полк продолжал двигаться за пехотой. Противник отступал. Но отступал не панически, а планомерно, отбиваясь и цепляясь за новые рубежи. Ночь застала ингушей в пустой деревне.

Эти места за войну несколько раз переходили из рук в руки, и теперь здесь все было разрушено. Лишь чудом уцелело несколько крыш.

Ограбление кассы вытеснило все обычные темы разговоров. Люди не могли успокоиться. Кто-то ударил всадников не только по самолюбию, но и по их солдатской копейке. Однако после ужина они быстро устраивались на ночлег и засыпали, как убитые.

Бодрствовал штаб, дежурившая четвертая сотня да офицеры, которых квартирьеры по их просьбе всегда старались устроить подальше от штаба.

Во дворах, где разместилась четвертая сотня, горели костры. Вокруг них сидели всадники.

У офицеров денщики накрывали стол. Там готовились отметить чей-то день рождения. Неважно, что этот день фактически был еще очень далек. Его на всякий случай отмечали заранее.

В штабе обсуждали полученное предписание - двигаться слева от пехотной «Железной дивизии» немцев, которая отходила в полном порядке, на день выдвигая сильные заслоны.

- Видимо, командование выискивает удобную для удара местность, — говорил командир полка, склонившись над столом, где лежала вся исчерченная карандашами походная карта.

- Во всяком случае разбить такую часть на марше можно скорее, чем когда она закрепится на позиции, - заметил адъютант Татархан. -Обратите внимание, судя по ландшафту, завтра может наступить момент, когда нам прикажут атаковать. Вот лес... Здесь мы... А им идти по открытой лощине... Если б еще справа помогли...

Командир полка думал, разглаживая пальцами морщины на лбу, щурился.

- И все равно, - сказал он, - если артиллерия не рассеет их, они нас до клинков не допустят! Шутите! Пехота в такой массе... - Он снова наморщил лоб. - Неудобно попрошайничать или подсказывать... Но вы, князь, придумайте... Надо как-то сделать, чтоб донцы поддержали пушками...

- Не беспокойтесь, батоно*. Это я беру на себя. Князь Багратион поймет нас... - и князь Татархан многозначительно подправил и без того торчавшие в стороны острые усы.

Байсагуров весь день был взвинчен. Он нервничал больше всех, хотя его заслугой было то, что командир полка принял предложение пополнить кассу. Но как смыть позор? Что для этого сделать?

Одни товарищи поздравляли его, другие молча завидовали его находчивости и успеху и видели в этом залог будущего продвижения по службе. В числе последних был и Бийсархо, который считал, что сам он несправедливо застрял на корнете, хотя ничем не хуже Байсагурова. Но как бы он ни думал о друге, он признавал его храбрость, военный опыт и умение ладить с людьми... А у него самого всегда все получалось резко и грубо. Это создавало между ним и всадниками стену, которую он не мог, да и не хотел преодолеть.

В доме, где собирались офицеры, одна из комнат была превращена в зал. Сюда денщики стаскали все оставшиеся в селе стулья, кресла и диваны. Заканчивалось приготовление к ужину.

Давно уже офицерам полка не удавалось кутнуть как следует, и теперь в предвкушении попойки настроение у них было великолепное.

Со двора доносился дразнящий запах паленого. Гремела посуда.

Наконец Бийсархо, на которого сегодня была возложена роль распорядителя, пригласил всех к столу.

Окна и двери в столовой были завешены бурками. Под сорванным до половины потолком висели ярко начищенные фонари. Стол, покрытый роскошной скатертью, невесть откуда прихваченной людьми хозяйственной части, ломился от зелени и птицы, фруктов, домашнего хлеба и бутылей вина. Это изобилие вызвало общий восторг.

На ходу выбрав тамадой Байсагурова, офицеры против обычного быстро расселись, хотя и было их здесь больше двадцати человек. Наполнили стопки, настоящие стопки - баккара. Байсагуров поднялся и механически, как молитву, произнес:

- День - государев! Ночь - наша! Здоровье его императорского величества!

Все встали и молча выпили.

Только после этого начался веселый спор о том, чей же сегодня день рождения. Желающих оказалось больше, чем думали. Но Байсагуров, пользуясь привилегией тамады, призвал собутыльников к порядку и сказал:

- Мои друзья! Все правы. Здесь любой из нас может претендовать на то, чтоб сегодняшний день считали днем его рождения. В этом году мы очень мало кого отмечали. Давайте же за таким обильным столом справим день рождения каждого, у кого он еще не прошел. Я хоть и не скептик, но фаталист... Думаю, что многим из нас стоит это сделать сегодня!

Крики «ура!» и «правильно!» покрыли его голос. Денщики поставили на стол целиком зажаренного барана. Из ноздрей и из ушей его торчали пучки зелени. Байсагуров потребовал к столу повара. Вошел краснощекий немолодой грузин с веселыми глазами. Тамада подал ему кружку вина и ножом из-под кинжала отрезал баранье ухо.

- Шалико! - сказал он. - Спасибо тебе! Твои золотые руки заставляют нас везде чувствовать себя, как на Кавказе! Живи, дорогой!

- Мадлоб! Мадлоб!* — улыбаясь и кланяясь всем, ответил польщенный Шалико и, на секунду замолчав, чтоб овладеть вниманием, сказал: — Дай Бог мне никогда не видать вашего плохого! — Он залпом выпил вино. Но баранье ухо на ноже вернул Байсагурову. — Батоно Байсагуров! Я был бы плохим грузином, если б не знал, какой кусок за столом полагается мне, а какой старшим! Мадлоб за уважение!

Он отрезал себе от ляжки и, поклонившись, ушел.

Много в этот вечер было тостов пышных, красивых. Пили за добрый десяток друзей, пожелавших справить свой день рождения. Пили за командира полка, за князя Багратиона. Не забыли высоких князей Михаила и его дядюшку Николая Большого.

В разгар ужина Бийсархо подошел к Байсагурову и на ухо сказал:

Дата добавления: 2015-10-28