Глава седьмая. Солдаты 5 страница. - «К середине - со-о-омкни-и-и-ись!» - скомандовал трубач

- «К середине - со-о-омкни-и-и-ись!» - скомандовал трубач. Всадники вновь понеслись к центру.

- «Шаш-ки-к-и во-о-о-н! В атаку марш-марш!» - последний раз прозвучала медь, и тысячи лошадиных копыт в бешеных ударах обрушились на поле.

Земля задрожала.

А всадников не было видно. Они лежали на конях, над которыми взлетали черные крылья бурок и голубых башлыков.

Вот их командир свернул направо и наперерез полку помчался к кургану. Шагах в двадцати он выпрямился в седле, поднял перед собой клинок и, осадив коня, отсалютовал:

- Ваше высочество! Ингушский полк в атаке! Штаб-ротмистр Байсагуров!

Как только он повернулся и встал лицом к полку, его всадники разом поднялись на стремена и, сотрясая воздух гиканьем и возгласами «вурр-ооо!», яростно размахивая и кружа саблями над головой, лавой промчались под штандартом и скрылись за дальней деревней в тучах пыли.

Отдав честь главнокомандующему, Байсагуров сделал свечу и как вихрь умчался за полком.

Главковерх, не скрывая удовольствия, похвалил атаку и поблагодарил племянника и командира бригады за настоящий сюрприз.

- Рады стараться! - по-солдатски ответил полушутя, полусерьезно начальник дивизии.

- Кто командует полком? - спросил главковерх, насупив брови.

Помощник командира дивизии ответил, что командует полком полковник Мерчуле. Но он внезапно заболел, и полк вел командир четвертой сотни штаб-ротмистр Байсагуров.

- Отлично! Побольше бы таких! - сказал великий князь. - Командиру полка благодарность. Штаб-ротмистра произвести... Кес-ке-се?* - вдруг спросил он, взглянув на поле.

Там к центру плаца шагом подъезжал одинокий всадник на брюхатой лошади. В левой руке его сверкала шашка, в правой была плеть. Ехал он траверсом*, лицом к начальству, и изо всех сил нахлестывал свое толстокожее животное. А оно, как от овода, только отмахивалось от него хвостом. Наконец всаднику все же удалось разогнать лошадь, и она нашла курцгалопом, вздымая вместе передние ноги и едва продвигаясь вперед. И тогда всадник тоже закрутил шашкой над головой, заорал «вур-ро-о-о!» Стало ясно: он шел в атаку вслед за своим полком.

А на поле уже вступали донцы.

Кто-то из штаб-офицеров поскакал, чтобы убрать всадника в сторону.

Тем временем лошадь его, видимо, приняв возглас «вурро» за «тпрру», остановилась. Заложив на спину кренделем короткий хвост, она стала освобождать свое бездонное брюхо от казенного фуража. Понукания не действовали.

Штаб-офицер был шокирован.

- Мерзавец! - воскликнул он. - Что ты здесь делаешь? Или ты не видишь, кто там!..

- Это не я, это лоша делает! Он десят лет армия. Если он сама не знаю, кто там, я откуда знаю?

- Да убирайся ты со своей коровой! - потерял терпение офицер.

- Мой лоша мой командер сказал осел. Эта лоша ты сказал коров! А я как, пеший атака пойдем? Да?

- Олух! Сворачивай сюда! - закричал офицер.

- Не олух! Орци я! — огрызнулся всадник и снова начал разгонять свою кобылу.

Офицер выхватил шашку, ударял лошадь Орци фухтелем и, схватив ее за повод, поволок в сторону.

- Отпускай! - угрожающе сказал Орци. - Плен моя не пойдет! Отпускай!

Но офицер продолжал уводить коня вместе с ним.

- Тогда смотри мине! - закричал Орци и взмахнул шашкой. Офицер чудом успел парировать удар в голову. Клинок Орци скользнул по его сабле до эфеса.

В это время, развернувшись, на них полным ходом шла артиллерия.

Офицер бросил Орци и поскакал в сторону.

Некоторое время кобыла Орци неслась вместе с батареями, потом устыдилась своей прыти и снова перешла на курцгалоп. И опять до кургана донесся победоносный крик Орци - «вурроо!» Он продолжал атаковать.

Когда штаб-офицер показал начальству разрубленный эфес и пояснил, что всадник кинулся на него, чтобы не попасть в «плен», главнокомандующий рассмеялся.

- Его теперь в полку доконают! - сказал он, успокаиваясь. - А ведь он не сдался даже офицеру! Атаковал! Шел на подкрепление! Это воин! Не так ли? А вот кто кавалериста на такого битюга посадил, тому не мешает всыпать! Солдату медаль!

Он замолчал, задумался и, окинув офицеров строгим взглядом, который, казалось, и смотрел на каждого и не видел никого, обращаясь к начальнику дивизии, сказал:

- Ну что ж, дивизия твоя пока дикая. Гаять с нею было бы лучше, чем воевать. Но ничего не поделаешь. Общее положение вам известно. Фронт требует новых сил. А с недостатками на ходу разберетесь! - Он козырнул и пошел к автомобилю.

Начальник дивизии уехал вместе с ним.

Помощник начальника дивизии, тучный мужчина с красной шеей и большими седеющими усами, снял папаху, перекрестился.

- Слава тебе!.. Пронесло! - Потом усмехнулся, покачал головой: -А здорово окрестил - «дикая»!.. Не в бровь, а в глаз! Так она теперь и пойдет!..

В эту ночь во всех полках дивизии офицеры кутили. Но особенно бурно предавались веселью ингуши. Командиру полка сразу «стало лучше». Да и как было не поправиться, когда он получил благодарность главковерха, его друга произвели в ротмистры и даже серьезная оплошность корнета Бийсархо обернулась первой медалью в полку.

Орци был приглашен в офицерское собрание. Здесь его снова и снова заставляли пересказывать все, что с ним случилось на плацу, и хохотали до изнеможения.

Кутеж закончился поздно ночью, когда были исчерпаны все запасы местной лавчонки и чаборзовских ящиков. А через пару часов сна офицеры уже стояли во главе служебных команд полка, выстроенных для торжественной присяги.

Была глубокая осень. На смену утренним заморозкам приходили туманы и нудные дожди. Казалось, кто-то сквозь тонкое сито цедил их на головы солдат.

Лес притих. Мокрые листья уже не шуршали внизу. Природа замерла в преддверии зимы и холодов. А люди все сильней разжигали пламя вражды, и огонь сражений все шире растекался по несчастной земле.

Где-то на крайнем юге против России в войну вступила Турция.

«Дикая дивизия» вместе с другими резервами была переброшена на Карпаты.

Совсем недавно, разгромив неприятельские армии, русские захватили здесь большую часть Галиции и обложили австро-венгерскую крепость Перемышль. Днем и ночью воздух сотрясали тревожные вздохи орудий.

Каждый день офицеры и всадники ждали приказа выступить на передовую.

Ингушский полк стоял в помещичьей усадьбе, окруженной старинным парком, переходившим в лес.

Штаб занимал охотничий домик. Сюда и вернулся к своим офицерам Мерчуле с новостями от начальника дивизии.

Вечерело. На дворе стелилась промозглая сырость, а в домике командира полка буйно полыхал болышой камин, наполняя комнату теплом и ярко озаряя загорелые лица гостей. Они сидели вокруг дубового стола, на скамейках, а те, что помоложе, бросив на пол бурки, расположились у огня. И если бы не серебро погонов да блеск орденов под газырями, можно было б подумать, что здесь сошлась лихая разбойничья ватага.

Первое, чем поделился командир со своими друзьями, - это бочонком вина, полученным из родного села Илори. И хотя здесь в нем не было недостатка - мадьярские вина ничуть не уступали иным, друзья-офицеры с особым наслаждением цедили из кружек свое, кавказское, как драгоценный сок родной земли и частицу черноморского солнца.

Второе, чем поделился он, - это новостями «из военных сфер» дивизии и корпуса, где подвизалось немало титулованных особ, которые считали своей единственной задачей в войне пить пиво, интриговать, присваивать чужую славу и поражать фронтовых коллег осведомленностью в государственных делах.

Шел не первый месяц войны, а офицеры-фронтовики знали лишь то, что происходило у них на переднем крае и в лучшем случае - в масштабах своей армии. Вот почему, когда командиру полка случалось побывать в штабе дивизии, они с большим нетерпением ждали его и слушали «новости», в которых, конечно, далеко не все соответствовало действительности.

Выпив по первой кружке, гости воздали должное хозяину и налили по второй. Мерчуле откинулся на спинку единственного кресла, которое, видимо, прежде служило самому помещику, и сощурился, глядя на огонь. Наступила тишина. Только дрова потрескивали в камине.

- Э! Паши! - воскликнул командир первой сотни Химчиев, называя Мерчуле по прозвищу. - Не терзай нас. Вино чудесное. Но где же речь тамады, которую мы ждем?

- Будет и речь, - откликнулся командир полка. - Для грузин это не новость, но так как здесь большинство ингушей, для них я должен начать немного издалека. В прошлом веке, спасаясь от врагов и преследователей, из Франции в Россию бежал прямой потомок Иоахима Мюрата, прославленного наполеоновского маршала и неаполитанского короля. Путешествуя, он заехал в Грузию, увидел дочь владетельного князя Дадиани Мингрельского, влюбился в нее, и они поженились. Отец невесты дал им богатые владения, и молодые остались жить в Мингрелии. Когда у них родился сын, назвали его Наполеоном. А по-грузински ласкательно Напо.

Так вот, в штабе дивизии я совершенно неожиданно встретил принца Напо. Сейчас это пожилой человек. Полковник. Он служит у великого князя Михаила Александровича помощником по строевой части. Мы с ним сумели начать сей бочонок, и за этим занятием он рассказал мне немало интересных вещей.

Вы понимаете, строевик он, может быть, и никудышный, но вхож принц Напо во все двери. И знает очень много. Расскажу вам главное из того, что мне пришлось услышать.

Ну, во-первых, в высших сферах до сих пор тяжело переживают провал наступления нашей Первой и Второй армий в Восточной Пруссии. Бездарного Ренненкампфа* многие готовы считать изменником.

Хорошо, что хоть Юг сумел поднажать здесь, в Карпатах. Во-вторых, союзники дали немцам сражение на Марне. И те, не ожидая от французов такой прыти, отошли. Там с обеих сторон дралось около двух миллионов человек. Это грандиозно. Но надо было видеть, господа, с каким чувством рассказывал об этом Напо! Временами мне казалось, что передо мной тот самый великий маршал Мюрат! Вот что значит кровь!

Наша Ставка готовила новые планы, когда в сентябре кайзер вдруг обрушил на нас в направлении Варшава - Ивангород удар Первой австрийской и Девятой германской армий. Весь октябрь шли кровопролитные бои. Однако на этот раз Ставка сумела перегруппировать силы, создала перевес на правом берегу Вислы и повела контрнаступление.

Вы помните, в то самое время нас перебросили сюда. Это был маневр. Немец ожидал здесь нового наступления и не смог снять отсюда на Польский театр ни одной дивизии. План по захвату Варшавы был сорван. А дальше наши двинули их еще на полтораста верст назад. Таково положение на сей день. Положение совсем неплохое. И давайте за это опорожним заждавшиеся кружки.

- Да, это обнадеживающие вести! - воскликнул любимец командира полка Химчиев. - Но что же будет с нами? Так можно и всю войну просидеть, пороха не понюхав!

- Не волнуйся, князь! - улыбнулся Мерчуле. - В этой мясорубке каждый получит свое! Да! Вот еще, чуть не забыл! Оказывается, по ту сторону фронта о нас ходят целые легенды. Нас там называют «Варварами России». Их командование пытается урезонить своих и говорит, что мы, мол, относимся к иррегулярным войскам, которые по своим качествам всегда уступают кадровым.

Но австро-венгерских, да и немецких солдат эти объяснения плохо успокаивают. Они усвоили одно: раз дивизия «дикая», - значит, в нее собраны все русские зуавы, ирокезы, бушмены, — словом, фанатичные дикари, которые гораздо опаснее даже казаков. За каждого убитого дикаря мстят. С пленников снимают скальпы, а иногда пьют их кровь и пожирают!

Гости Мерчуле дружно смеялись.

- А ведь в этом есть доля правды! - воскликнул Байсагуров. - Всадники обязательно будут мстить за каждую нашу жертву!

- И молодцы! - решительно сказал командир полка. - Это война. Пусть знают наших.

Было за полночь, когда дверь в горницу распахнулась и на пороге появился человек в бурке, запорошенной снегом.

- Из штаба дивизии. - представился он и передал пакет командиру полка.

Мерчуле прочитал приказ, поднялся. Улыбнулся Химчиеву.

- Господа офицеры, выступаем в 3.00.

Взяв под козырек, офицеры направились в сотни.

Ночь стала светлее. На дремлющий лес тихо ложился мягкий снег.

Ингушский полк пришел в соприкосновение с противником совсем неожиданно.

Железнодорожная станция, на которую он был направлен, считалась оставленной без боя. Но на рассвете разведка донесла, что станция забита австрийцами. Они окопались там и, видимо, не собираются уходить.

Из штаба дивизии последовал приказ: «Станцию взять!» Местность была холмистая. В лощинах держался туман. Две сотни спешились и вступили с противником в бой по обе стороны железнодорожного пути. Остальные, прикрываясь лесом, зашли австрийцам во фланг. И когда пешие сотни поднялись в атаку, кавалеристы с диким воем и гиканьем ударили по врагу.

Схватка была короткой. Австрийцы бежали, бросая оружие. Станция и большие трофеи достались полку почти без потерь.

Часа через два все было готово, чтобы с воинскими почестями предать земле первых убитых. Но Чаборз, подоспевший сюда из обоза, о чем-то поговорил с Бийсархо, муллой, и они втроем пошли к командиру полка и стали просить его исхлопотать вагон для отправки убитых домой. Они говорили, что это поднимет настроение всадников и их уважение к командиру.

Вечером, когда блеклое солнце зашло за лесистые холмы и от земли потянуло холодом, проводить своих товарищей на станцию собрались все, кому позволяла служба.

Паровоз стоял под парами. В конце состава были вагоны с трофеями и один — с убитыми. Сопровождали их раненые. В этот же вагон погрузили кое-какие вещи, добытые на станции для семей погибших. Груз никто не проверял, и под наблюдением Бийсархо Чаборзу ничего не стоило добавить к двенадцати покойникам еще два гроба. В одном из них были австрийские винтовки, в другом - патроны. Легко раненный в руку родич Чаборза знал, куда и кому отвезти этих «покойников» и что за них получить. Сам он должен был вернуться в полк через две недели. Поезд тронулся. Мулла молитвенно поднял руки. За ним подняли Чаборз, Бийсархо и все остальные. Пошел снег. Вагоны медленно уплывали в серую даль. Вот уже виден только последний... Наконец в снежной пороше исчез и он. Холод пробирался под бурки солдат, ложился на сердце...

Чаборз с облегчением вздохнул и, обращаясь к мулле и Бийсархо, прошептал:

- Пойдемте ко мне... Есть чем погреться... В такой день никому не грех... - А когда шли, подумал: «Когда же еще бой? Отослать бы еще пару гробов...» И вдруг, испугавшись собственной мысли, он почти вслух воскликнул: «Чур меня!..»

Калой и Орци последними покинули станцию. Шли они вместе, но каждый думал о своем.

«Сколько горя и слез повезли!.. А сколько могил встретилось уже в пути!.. Убитые в землю уходят, а горе остается...»

Мысли Калоя перебил Орци:

- Было убито двенадцать, а отправили четырнадцать гробов...

- Должно быть, двое скончались от ран, — откликнулся Калой. Орци оглянулся. Вокруг не было ни души. Он совсем приблизился к брату и сказал:

- В двух фобах Чаборз и Соси отправили домой... винтовки и патроны!..

Калой остановился.

-Что?

Орци повторил.

- А зачем?..

- Как зачем? - удивился Орци. - Продавать!.. Если сказать Байсагурову, - заторопился он, - их сейчас же арестуют и по проволоке скажут, чтоб задержали вагон! Сказать?

Калой тяжелым взглядом смотрел на брата, и счастье было того, что в наступившей мгле он не видел его глаз.

- Они собираются торговать награбленным. А ты чем? - наконец спросил он.

- Как чем? Я не собираюсь... - растерялся Орци.

- Будь это дома, я изодрал бы твою шкуру!.. - сказал Калой. Орци невольно попятился.

- Наперед запомни: останусь один, но языкатого брата не потерплю!.. Калой пошел. Орци виновато шагал за ним.

- Соси не раз глумился надо мной, - сказал он через некоторое время, - вот я и подумал: не отомстить ли ему?..

- Язык - это бабское оружие! - откликнулся Калой. - А если тебе больше нечем мстить, юбку надень!..

Больше они не говорили. Только через некоторое время Орци, видимо, в ответ на какую-то свою мысль здорово стукнул себя по лбу кулаком.

В эту ночь взвод Бийсархо шел в пикеты. В такой снегопад нужна была особая осторожность, и корнет предупреждал своих людей. Всадники не верили в опасность. Кому придет на ум в метель на двор вылезать! Однако приказ есть приказ.

Орци с товарищем лежали в кустах, в стороне от поврежденной железной дороги. Снег огромными хлопьями валил без конца.

Они завернулись в бурки. И самым сильным их противником оказался сон. Он одолевал обоих.

В полночь на полотне показалась тень. Присмотревшись и не поняв, волк это или собака, всадники, однако, отметили, что животное, прислушиваясь и оглядываясь, бежало от кого-то со стороны противника. Это рассеяло сон, насторожило.

И снова время шло, и ничто не нарушало ночного покоя.

У Орци заныло в животе. «Надо же в такое время!» - с досадой подумал он и решил назло самому себе перетерпеть. Но резь усилилась, стало невмоготу. В конце концов ему все-таки пришлось подняться и пойти в разбитый домик путевого обходчика, в который они заходили, когда шли на пост.

Соблюдая осторожность, Орци тихонько добрался до дома. В нем по-прежнему все было мертво. Двери и окна сорваны взрывом. Однако здесь снег не слепил глаза и не дул ветер.

Через некоторое время Орци мог уже возвратиться на пост. Но ему так не хотелось снова вылезать на холод, что он решил покурить. Курить он начал недавно, курил плохо и тайно от Калоя. Табачный дым сам по себе не доставлял ему удовольствия, но зато было приятно иметь кисет, табак, угощать товарищей и самому угощаться.

Вот и сейчас он скрутил цигарку, сунул в рот и вспомнил: «А спичек-то нет!..»

В это время около дома послышались осторожные шаги. Кто-то обходил его, останавливаясь и, видимо, прислушиваясь. Постояв в дверях, человек вошел в сторожку.

Орци, уверенный в том, что это его напарник, обрадовался и негромко спросил:

- Спички с тобой?..

Но вместо ответа человек нелепо взмахнул руками и отскочил в сторону. В просвете окна Орци увидел австрийца. Страх, как кинжалом, пронзил всадника. Человек бросился к окну, споткнулся о кирпичи, схватился за подоконник. Орци подмял его под себя и прижал к полу. Тот не сопротивлялся, не двигался. Орци сорвал с него пояс с револьвером, сунул оружие себе за пазуху и связал руки. «Притворяется», - мелькнула у Орци мысль, и он также молниеносно замотал лицо пленного башлыком, ноги затянул поясом. Лишь после этого он подумал о том, что враги, наверно, уже прикололи или увели с собой его товарища... «И все из-за этого проклятого живота!..» Он вынул револьвер, ощупал его, взвел курок и выглянул в окно... Там никого не было видно. Тогда Орци, петляя и прячась за кустами, побежал на пост...

Товарищ лежал, ничего не подозревая. Орци увлек его за собой. Они побежали к дому. Пленный оставался на месте.

- Да не убит ли он? - воскликнул напарник Орци.

Он перевернул пленного на спину. Тот был жив, только тяжело дышал и таращил глаза.

Всадники развязали его и повели к себе.

Австриец едва волочил ноги.

В блиндаже при свете фонаря Орци увидел наконец свою жертву. Это был молоденький младший офицер, умиравший от страха. Взгляд его безумно блуждал по бородатым лицам горцев в косматых папахах, с огромными кинжалами на поясах. Видимо, он ждал какого-то ужасного конца.

Урядник послал за корнетом. Бийсархо пришел немедленно. Узнав о случившемся, он велел Орци и второму всаднику идти обратно на пост, а пленного направил в штаб полка.

Через час все пикеты отвели назад. Полк занял оборону. Были предупреждены и соседние части. Атака австро-венгров, намеченная на предрассветный час и рассчитанная на внезапность, была встречена дружными залпами и плотным пулеметным огнем. Понеся большие потери, противник отступил.

Орци получил вторую награду - крест. Неожиданно для самого себя он становился заметным человеком в полку.

Как-то Бийсархо узнал, что Орци прячет револьвер плененного офицера и потребовал отдать трофей. Орци согласился. Он только попросил разрешения поговорить с корнетом наедине, потому что у него-де есть «личный секрет», связанный с этим делом. Когда всадники покинули землянку, Орци приблизился к Бийсархо и зашептал:

- Я этот револьвер сам добыл, рискуя жизнью... Офицер не преподнес мне его. Я боролся! Но я отдам... Отдам... Только сначала хочу, что-

бы вы с Чаборзом вернули в полк два гроба... — Орци улыбнулся. — Те два гроба...

Бийсархо близко видел улыбающиеся глаза Орци. Он готов был размозжить ему физиономию. Как смел этот хам так говорить с ним, с офицером! Но вместо этого он заставил себя усмехнуться.

- Ну и пройдоха же ты!..

- Мы все пройдохи! - засмеялся Орци. - А что делать? Я понимаю... деньги и мне и тебе нужны! Каждому нужны... Я этот револьвер хочу Чаборзу продать. А вот эту штуку не продам!.. Домой повезу!

Откуда-то из глубины бездонного кармана он вытащил роскошный золоченый портсигар с монограммами и золотыми монетами на крышке. Запирался портсигар кнопкой с драгоценным камнем.

- Где взял? - загорелся Бийсархо.

- У убитого вытащил. - Орци вскинул портсигар, поиграл им и снова сунул в карман.

- Да ты знаешь, за мародерство тебя могут... расстрелять! - воскликнул Бийсархо, умирая от зависти.

- Не расстреляют! - хихикнул Орци. - А хоть и расстреляют, я рискую! Да... Ты вон какое жалованье получаешь и тоже рискуешь... А у Чаборза мало, что ли? А и он идет на риск: водку сюда, гробы — туда... Ха-ха-ха! - Орци тихо смеялся. - А у меня ни лавки, ни жалованья! Царь на царя идет тоже не так, ради геройства, а за что-то! И рискует царь. То ли он победит, то ли его поколотят! Словом, война, я так понимаю, это кто кого осилит, обхитрит, кто у кого вырвет! Ну и мы тоже не должны хлопать ушами... Свой у своего - нельзя, конечно! А у врага - отчего же? Друг друга понимать надо!.. - Он опять приблизил к офицеру глаза и любезно улыбнулся. - Ну, я пойду...

Когда Орци вышел, корнет на цыпочках подбежал к двери и приник к ней ухом. Он знал, что всадники ждут Орци... Ведь они слышали, как он потребовал сдать трофей.

- Ну? Отнял? - услышал он их голоса.

- Конечно! Не будешь же перечить офицеру! — сокрушенно ответил Орци, и всадники засмеялись.

Успокоенный его ответом, корнет вернулся к столу. Он не видел, как Орци, отвечая товарищам, одной рукой показал из-за пазухи револьвер, а другой похлопал себя по неприличному месту...

Зима эта для кавалеристов проходила без большого урона. Наступление остановилось. Было приказано подменить пехоту, которую отводили для отдыха и переформирования. Противник, видимо, тоже собирался с силами и особенно не лез. Но все равно жизнь в землянках, в окопах или в седле - в зной и холод, в пыль и слякоть под открытым небом - изнуряла людей, заставляла мечтать о мирном времени, о доме.

В феврале нового, 1915 года стало известно, что с поста Верховного главнокомандующего смещен, как его называли, Большой Николай.

Ингуши не понимали, как царь, который был племянником Большого Николая, мог пойти против брата своего отца! Ведь это значит - показать всем, что у них в роду нет согласия, нет уважения! А как на это посмотрят чужие цари?

В часы, когда на позиции наступало затишье и в окопах оставались только часовые, офицеры и всадники залезали в свои «лисьи норы»*.Там они чинили одежду, играли в карты и передавали друг другу фронтовые новости, невесть как попадавшие сюда.

Однажды в одной из таких нор при свете огарка Калой пытался починить обувь.

К нему подошел всадник и, забрав сапог, сам принялся за дело. Обычно молодые солдаты-горцы всегда старались чем-то помочь своим старшим товарищам.

- Ты лучше расскажи нам, за что Большого прогнали? - попросил солдат Калоя. - Ты ведь все знаешь. А сапоги я тебе починю!

Калой прилег. Тусклый свет делал его бороду совсем черной, и она, сливаясь с концом закинутой бурки, казалась длинной, до самого пояса.

- Приехал, говорят, царь туда, - начал Калой, - где стоит самая главная землянка на войне, и вызывает к себе дядю своего, будто тот ему и не дядя, а племянник. И при всех чужих офицерах спрашивает: «Ну как, не можешь справиться с немцами?..» Все переглянулись, испугались за царя. Знали, что Большой Николай свирепый и очень сильный человек. Другой раз разозлится, как даст по столу кулаком, так доски вдребезги!.. Ну, думают, влепит он сейчас племяннику-царю оплеуху, да такую, что тот до конца войны глухим останется. Но Большой Николай сдержался при людях. Только гневно посмотрел на царя усталыми, опухшими глазами и сказал: «Я-то с немцами как-нибудь справлюсь! Лишь бы ты со своими немками справился!.. А то, пока ты водку пьешь, твоя немка-жена нам вместо патронов картинки, на которых боги нарисованы, присылает и себе жеребца по кличке Распутин Гиришка завела...» Ну, думают офицеры, — теперь конец. Убьет-царь Большого. Отбросил царь полу шинели, сунул руку в карман... выхватил платок и освободил в него нос... А потом поднял на дядю опухшие от водки глаза и сказал: «Этого я тебе никогда не прощу и не забуду!..» - и побежал в автомобиль. А когда уже отъехал, оглянулся и крикнул дяде: «Эй! Я лишаю тебя права кричать главные команды! Я сам буду теперь главные команды кричать! Иди домой!!!»

Всадники, затаив дыхание, слушали Калоя. Так вот, оказывается, за что прогнали Большого Николая.

- А дальше что? - спросил кто-то из темноты.

- А что дальше? Офицеры перестали слушаться Большого, и он уехал. Царя слово главным стало.

- Эх! А все-таки здорово он царю выложил! - воскликнул кто-то.

В это время снаружи раздался свисток, загремели выстрелы. Всадники кинулись к выходу. Выскакивая, они разбегались в разные стороны, занимали свои места и, еще не привыкнув к дневному свету, открывали стрельбу, сами не зная, куда и в кого.

Где-то показавшиеся было австрийцы исчезли. Постепенно стрельба затихла, и люди опять потянулись в землянки. На дворе было сыро. На дне окопа - талый снег, слякоть. Калой вернулся на нары. Босые ноги его стали черными от грязи. Он вытер их соломой и прикрыл буркой.

- Ты уже чересчур стараешься! - сказал он парню, который продолжал чинить сапоги. - Мне в них не на смотрины!

- Калой, а откуда ты узнал все про большого Николая? - продолжали выспрашивать всадники. - Так рассказываешь, словно сам с ними был!

- Я там не был, - нехотя отозвался Калой, - но слышал от того, кому рассказывал тот, который сам видел того, кто был при этом!..

- Зурна издалека! - протянул один из всадников.

- А ближе никто из нас этой зурны не услышит, - откликнулся другой. - Мы ведь и этого не знали!..

Калой молча надевал готовые сапоги и не намеревался выдавать, что многие новости он узнавал от своего командира сотни Байсагурова, который очень сблизился с ним и нередко рассказывал интересные истории.

Весной всадникам уже не так часто приходилось отсиживаться в окопах. И хотя в них, за проволочными заграждениями, за брустверами, было где укрыться и передохнуть, горцы терпеть не могли траншеи. Они всегда предпочитали движение, маневр, где можно действовать свободно и каждому проявить себя.

Дата добавления: 2015-10-28