Читайте также:
|
|
Ева Фильк, помощница советника Хауссера, была легализована. Она получила маленькую комнату в том же доме, где жил советник, продовольственные карточки, пропуск для хождения по городу в ночное время. Воспользоваться этим пропуском Оксане еще не пришлось, но днем она появлялась на улицах города довольно часто. Офицеры и солдаты заглядывались на красивую, стройную девушку, деловито шагавшую рядом с низеньким цивильным чиновником в очках. Ровный, уверенный шаг умеющей маршировать молодой немки, голова гордо поднята, правая рука сунута в карман жакета… И никаких взглядов по сторонам.
Зачем потребовался союзникам эксперт по восточным вопросам? Какие новые идеи зреют в голове загадочного и опасного мастера провокации? Ответ на первый вопрос должны были дать радиограммы, но только в том случае, если их удастся расшифровать… Чем занимается советник сейчас, какую очередную провокацию он готовит – это Оксана должна была узнать сама.
Нужно было спешить, времени могло оказаться мало. Первый день ничего не дал. Все осторожные попытки Оксаны выведать что-либо ни к чему не привели. Хауссер даже близко не подпускал “помощницу” к своей тайне. Он согласился, что должна быть создана видимость, будто Ева Фильк занимается чем-то серьезным, усиленно помогает ему. Оксане было предложено читать оккупационные газеты, издающиеся на украинском и польском языках, и делать выписки. “Что именно выписывать?” – спросила Оксана. “Не имеет значения, – пожал плечами советник. – Выписывайте все, что вас заинтересует. Ведь это для проформы”. То оружие, каким хотела воспользоваться Оксана, Хауссер старался обратить против нее же. Он, видимо, желал составить более точное представление об ее уме, осведомленности, интересах. По выпискам это было бы нетрудно сделать. Есть мудрая пословица – покажи мне твои книги, и я скажу, кто ты…
Оксана охотно согласилась читать газеты и делать выписки, но тут же высказала сомнение, сможет ли служить такая работа достаточной маскировкой. Если она будет сидеть в комнате, может создаться впечатление, что Хауссер прячет ее, боится показать людям. Неизбежно возникнут кривотолки и подозрения. Гораздо выгоднее показать, что она активно помогает советнику, выполняет хотя бы какую-нибудь черновую работу. К тому же – она не может объяснить советнику причин – ей необходимо почаще появляться на улицах в самых различных местах города. Но это не должны быть бесцельные прогулки. “Ваша помощница, – убеждала Оксана советника, – должна выглядеть как серьезный, деловой человек, сознающий свою ответственность, торопящийся выполнить каждое поручение шефа”. Доводы были убедительными, и Хауссер согласился, хотя и с явной неохотой.
Советник решил, что Ева может посещать различные цивильные учреждения, брать там для него всевозможные справки, не носящие секретного характера.
В первый же день они успели (Оксана настояла, чтобы Хауссер пошел вместе с ней) побывать на бирже труда. Советник представил начальнику биржи свою “помощницу” и сказал, что в ее функции входит изучение настроений будущих рабочих Германии и вопросы психологической обработки. Оксана поняла, что здесь, на бирже труда, она вряд ли узнает что-либо новое о Хауссере, но ничем не выдала своего разочарования. Ее внимание привлек красочный плакат, висевший на стене. На фоне прекрасно возделанных полей, ферм с племенным скотом и прячущимся в долине прелестным поселком с островерхими черепичными крышами стояли румянощекие веселые юноша и девушка в вышитых сорочках. Они прямо-таки едва сдерживали свой восторг. Надпись раскрывала причину их необыкновенной радости – “Мы увидим Германию!”
Оксана похвалила плакат. Особенно ей понравилась надпись.
– Тут что-то есть от туризма, а романтика путешествий всегда увлекает молодежь, – глубокомысленно заметила “помощница” советника.
На этом можно было и закончить первый визит, но в разговор вмешался заместитель начальника биржи пан Герасимчук. Это был прилизанный юркий человек с лицом, похожим на мордочку побывавшей у парикмахера крысы… Пан Герасимчук – ему, видимо, не терпелось выслужиться, показать полезность своей персоны – попросил ознакомиться с текстом заготовленного им послания анонимного духовного пастыря к украинским хлопцам и девчатам, отправляющимся на работы в Германию. Обращение называлось “В трудную минуту уповай на бога”. По мнению Герасимчука, послание следовало отпечатать на полосках розовой бумаги в большом количестве, чтобы каждый уезжающий в Германию мог хранить эту памятку о родине возле сердца.
Хауссер, недовольно хмурясь, взял листки у Герасимчука. Он держал их перед собой так, чтобы могла читать и его “помощница”. Уже первые строки убедили Оксану, что послание написано рукой опытного иезуита. Ничего похожего на висевший на стене дурацкий плакат, который вряд ли мог кого-либо соблазнить или обмануть. Духовный пастырь знал дорогу к сердцам – никакой радости, никакого ликования по поводу “Мы увидим Германию!” Нет, в каждом слове елейное сочувствие и даже скорбь. “Дети мои! Вы оторваны от своих близких и дорогих, покинули родные, милые Вашему сердцу места, едете в чужой, неизведанный край. Что ждет Вас там, на чужбине? Труд и труд, может быть, нелегкий. Он покажется Вам вдвое тяжелее, потому что Вы будете среди чужих людей, язык которых многие из Вас не знают. Верю, будут трудные минуты у Вас, не один раз Ваши сердца сожмутся от тоски по дому, и слезы потекут ручьями от незаслуженной обиды. Не теряйте веры, уповайте на господа, молитесь, молитва ободрит и успокоит Вас. Ничего легкого в жизни нет. Будьте терпеливы и послушны. Покажите тем людям, среди которых Вы будете жить, что украинцы не боятся труда, даже самого черного, и Вы заставите Ваших хозяев и начальников относиться к Вам, трудолюбивым украинцам, по-иному. Только честным трудом, образцовым поведением, преданностью к своей религии Вы можете вызвать уважение, любовь не только к себе лично, но и ко всей украинской нации”.
Духовный пастырь догадывался о возможных конфликтах и на религиозной почве. Он все предусмотрел, давал советы, как следует поступать в таких случаях. Возможно, например, какой-либо религиозный праздник будет объявлен немцами рабочим днем. Что делать хлопцам и девчатам в таком случае – возмущаться, бунтовать? Ни в коем случае! “Уважайте чужие обычаи. Пусть горько будет надевать грязную рабочую одежду в праздник, встретьте его достойно, послушанием и горячими молитвами к богу. В праве на молитву Вам никто не осмелится отказать”.
Оксана не стала читать дальше. У нее было такое ощущение, будто ее кормят прокисшим повидлом на сахарине. Каждое слово анонимного духовного пастыря было липко, лживо и источало яд: “Не ропщите на своих хозяев, сколь бы жестоки и несправедливы они ни были, работайте не покладая рук и утешайте себя молитвой – “в праве на молитву Вам никто не посмеет отказать”…
– Возьмите, Ева, – сказал Хауссер, передавая листки Оксане. – Благодарю, пан Герасимчук. Ваша идея заслуживает внимания. Весь вопрос в бумаге.
– Можно не на розовой, – суетливо кланялся сияющий Герасимчук. – На обыкновенной. Важно, чтобы каждый смог получить. Очень важно! Наши люди привержены к религии. Слова духовного пастыря повлияют на них больше, чем приказ или, скажем… наказание. Пожалуйста, господин советник.
Напрасно старался Герасимчук, по реакции Хауссера Оксана поняла, что его сочинение не будет вручаться невольникам – нет бумаги. Значит, инициативу этого холуя можно одобрить. И когда вышли из биржи, девушка сказала:
– Кто бы мог подумать. У этого Герасимчука такая пошлая физиономия, а смотрите – литератор.
– Никакой он не литератор, – буркнул Хауссер. – Пройдоха.
– Но ведь написано, я бы сказала, не без таланта.
– Еще бы! Этот жулик подсунул нам слегка сокращенное и обработанное сочинение униатского митрополита Андрея Шептицкого.
– Вот как! – искренне удивилась девушка. – Но что нам мешает поставить подпись митрополита? Это было бы внушительно.
– Нельзя. Митрополит Шептицкий – глава униатской, греко-католической церкви. Его влияние распространяется на население Галичины. На территории Волыни, принадлежавшей прежде России, живут в основном православные.
– Можно без подписи. В конце концов для вас не имеет значения, кто автор – митрополит или этот Герасимчук.
– У нас нет бумаги на всякие безделушки, – сумрачно ответил Хауссер. – Скоро все газеты придется печатать на серой оберточной.
– Очень жаль. Я полагаю, Герасимчук прав, – такие горячие слова духовного пастыря многие религиозные молодые люди носили бы возле сердца. Неплохая психологическая обработка…
– Не очень-то! – возразил советник. – Послание Шептицкого было отпечатано во Львове на отличной розовой бумаге. Вы знаете, как поступили с ним эти грязные свиньи? Они подтирали им в дороге задницы. Простите… Полотно дороги было усеяно розовыми бумажками.
– Думаю, вы преувеличиваете, – улыбнулась Оксана. – Это могли делать только хулиганы. Я убеждена, что послание, написанное столь сердечно и искусно, сыграло бы роль, принесло бы пользу, склонило бы многих к покорности и послушанию.
– Вы могли бы быть хорошей помощницей, Ева, – усмехнулся Хауссер. – Вы быстро схватываете и разбираетесь в психологии.
– Именно поэтому я и предложила вам свои услуги…
Оксана шла рядом с советником, вид у нее был серьезный, деловой, правую руку она держала в кармане жакета.
Остаток дня девушка провела за чтением газет и когда наткнулась на очерк Марии Чайки, восхищенно рассказывавшей, с каким горячим желанием едет сознательная украинская молодежь в Германию, – решила навестить журналистку.
В комнате Марии было накурено, на столе лежали исписанные листки с многими перечеркнутыми и исправленными местами. Несмотря на слащавую любезность, с какой журналистка встретила Оксану, было заметно, что она недовольна приходом девушки, прервавшей ее работу.
– Извините, Мария, я на минутку. Я отлично знаю разговорный украинский язык, но не очень-то сильна в правописании. Если можно, прочтите это небольшое сочинение и исправьте ошибки.
Журналистка взяла листки, закурила и начала читать, держа ручку наготове. Исправлять ей ничего не пришлось, но по мере чтения лицо ее становилось все более хмурым. Она тотчас же узнала автора.
– В отношении грамматики все правильно, – со вздохом сказала Мария. – Это послание митрополита Шептицкого. Что вы собираетесь делать с ним?
– Мы отпечатаем его на розовой или голубой бумаге и будем раздавать украинским рабочим, едущим в Германию.
Журналистка пристально посмотрела на немкеню, сказала с вызовом:
– Было бы лучше, Ева, если бы вместо розовых бумажек выдавали им по тарелке горячего супа и куску хлеба.
– Это мысль! – Оксана сделала вид, что ее обрадовало замечание журналистки. – Не знаю, как насчет горячего супа, но вместе с посланием можно выдавать по бутерброду. Ну, хотя бы с повидлом. – И она закончила, очень довольная собой: – Такой маленький-маленький бутерброд с повидлом. Это вы хорошо нам подсказали – духовная пища будет как бы подкреплена материальной. Такие вещи остаются в памяти, правда ведь?
У Марии округлились глаза, ноздри задрожали. Оксана невинно глядела на нее. И этот взгляд обезоруживал. Мария, кажется, решила, что имеет дело с наивной дурочкой, сказала грустно:
– Бутерброды не помогут, послание тоже. Вы скверно обращаетесь с украинскими рабочими, плохо кормите их. У нас есть такая пословица – не жди молока от голодной коровы. Чтобы рабочие хорошо работали, их нужно хорошо кормить.
– Как? – изумилась Оксана. – Это говорите вы? Странно… Я только что читала в газете вашу статью, Мария. Прекрасная статья! В Германии ваши молодые люди приобщаются к культуре, приобретают ценные специальности, отношение к ним лучше, чем к рабочим других национальностей, питание, учитывая военное время, вполне сносное. Я просто радовалась, когда читала. Не понимаю…
Румянец стал ярче и шире проступать на скулах журналистки. Мария сунула в рот сигарету, торопливо зажгла ее и сделала глубокую затяжку.
– Да, я это написала… – твердо, с каким-то внутренним усилием произнесла она. – Должна была написать. Так же, как митрополит Шептицкий, этот великий святой человек, должен был написать свое послание.
– Не понимаю? – Оксана изобразила на лице полную растерянность. – Как же так? Скажите, это правда, вы это точно знаете, что с вашими рабочими в Германии плохо обращаются, плохо их кормят? Я просто не сталкивалась, я думала… Ваша статья, в ней все так хорошо написано, как будто вы сами побывали в Германии.
Мария закашлялась. Кашель был сухой, резкий. Лицо покраснело сплошь, на висках обозначились синие вены. Кажется, она была серьезно больна. Наконец Марии стало легче, она сплюнула в платок, мельком глянула на него и зажала в кулаке.
– Вам, очевидно, не следует много курить? – сочувственно сказала Оксана.
Журналистка небрежно махнула рукой, криво усмехнулась.
– Чепуха! Просто попала крошка табака. Не обращайте внимания… Вы многого не понимаете, Ева. Есть политические соображения. Меня никто, слышите, никто не может обвинить в том, что я написала этот проклятый очерк, хотя я сама краснею за него. Но больше я так писать не буду. Не буду! Я вообще не буду писать в эту газету.
– Почему же?
– Таковы политические соображения, – Мария вдруг лукаво подмигнула Оксане. – Положение изменилось.
Их разговор прервался приходом жениха Марии. Он только поклонился немкене и, поджав губы, присел на стул. Оксана хотела сейчас же уйти, но журналистка задержала ее. Мария была возбуждена, глаза ее блестели, она как-то сразу похорошела.
– Знаешь, Петрусь, – сказала она, схватив Оксану за руку. – Я решила бросить работу в газете. Хватит! Нужно заняться тем, что принесет больше пользы.
– Да, пожалуй, ты права… – сказал Петр, внимательно посмотрев на свою подругу. – Пора.
– Эта мысль зрела у меня давно, но принять окончательное решение помогла мне Ева.
Петр удивленно приподнял брови, покосился на немкеню.
– Да, Ева… Из разговора с ней я поняла, что одна полоса моей жизни кончилась и должна начаться другая – бесстрашная, героическая. Мы ускачем с тобой на сером волке. Не бойся, я не упаду… Мы будем вместе. Спасибо, Ева. Заходите, пожалуйста.
Оксана попрощалась и ушла, думая о последних словах журналистки. Куда собиралась ускакать Мария со своим женихом на сером волке, девушка не поняла, так как не знала, что Петр находится на нелегальном положении. Все остальное было ясно. На гитлеровцев националистам уже надеяться нечего, следовательно, не надо убеждать молодых украинцев ехать в Германию, расписывать, какой рай их там ожидает. Теперь Мария, очевидно, начнет сочинять зажигательные листовки, восхваляя не Гитлера, а собственного “жестокого и прекрасного вождя”. Ложь останется ложью. Мария от своего не отступится, будет продолжать обманывать и предавать свой народ.
Утром, как было договорено, Оксана отправилась с Хауссером в городскую управу. Советник шел молча, вид у него был нездоровый, кожа под глазами набрякла, отвисла мешочками. Кажется, он плохо спал эту ночь. Оксана, словно не замечая подавленного состояния своего “шефа”, шагала рядом, глядя только вперед, правая рука в кармане… Людей на улицах в этот утренний час было мало. Редкие прохожие старались поскорее прошмыгнуть мимо них.
Хауссер повел глазами по сторонам и огорошил Оксану неожиданным вопросом:
– Вы собираетесь шантажировать меня, если то, что предложит Пристли, окажется для меня неприемлемым?
“Вот о чем он думал всю ночь – каков будет характер задания, сможет ли он его выполнить? Прекрасно! Пристли, очевидно, существует, но мне не следует подтверждать его существование. Гелена не знает имен тех, кто ее послал. Да и у каждого из них может быть несколько кличек… Нужно успокоить беднягу советника”.
Оксана ответила спокойно, рассудительно:
– Зачем предполагать худшее? Я думаю, от вас не будут требовать невозможного. В этом смысле я на вашей стороне.
– И вы сможете подтвердить Пристли, что я не имею никакого отношения к военным делам?
Оксане стало жарко. Она почувствовала, что Хауссер был близок к тому, чтобы приоткрыть краешек своей тайны.
– Конечно! Но… Только в том случае, если я буду убеждена в этом.
– Сведения об армии, военной промышленности, экономике – все это исключено, – сердито сказал советник. – Меня не посвящают, и я не интересуюсь… Только то, что сообщают радио, газеты.
– Есть другие, не менее важные области… – подсказала девушка.
Хауссер насупился, промолчал. Оксана снова уловила его настороженность, враждебность. Не вышло, расспрашивать нельзя. Придется отложить до более удобного случая.
– Я считаю этот разговор преждевременным, господин советник. Я верю в успех. И помните – я не враг вам, а помощница…
– Ева, вы могли бы ответить на один вопрос?
– В зависимости…
– Пристли англичанин или американец?
– Кого бы вы предпочли?
– Американца все-таки.
– Какое это имеет значение? Кстати, вы уверены, что Пристли это Пристли?
– Поэтому я и спрашиваю. Я знал его как англичанина.
Оксана засмеялась и заметила, что на губах Хауссера появилось подобие улыбки. Очень хорошо – это первый признак доверия.
Они свернули в узкий проулок, упиравшийся в более широкую улицу. Шагах в тридцати у тротуара стояла маленькая легковая машина. Сидевший за рулем молоденький солдат-шофер позевывал, но его лицо – обыкновенное, солдатское привлекло вдруг внимание Оксаны. Почему у нее возникло это странное впечатление, девушка не могла понять, но ей вдруг показалось, что у шофера не одно, а два лица и одно смещено, перекошено, как будто солдат слегка повернул голову и напряженно прислушивался к тому, что происходит позади него. Это продолжалось всего лишь мгновение и было похоже на галлюцинацию, обман зрения. В действительности солдат сидел, сонно глядя перед собой, у него было спокойное, свежее лицо.
Из-за угла навстречу им неторопливым, ровным шагом вышел высокий офицер. Оксана сразу же узнала его – тот гауптман, которого она видела день назад в своем доме. Он подошел к машине, легонько постучал носком сапога о покрышку колеса, проверяя, не спустил ли баллон, сказал солдату:
– Эрнст! Надо заправить машину, но сперва на улицу Симона Петлюры. Захватим обер-лейтенанта. И осторожнее на этих выбоинах, душу можно вытрясти.
Садясь рядом с шофером, гауптман рассеянно взглянул на проходящих мимо, задержал взгляд на девушке, но, кажется, не узнал ее или узнал, но не мог вспомнить, где видел.
Машина плавно тронулась с места.
Хауссер и Оксана вышли на угол. Советник свернул было вправо, но невдалеке послышался женский плач, крики. Оксана оглянулась. Позади, у двухэтажного особняка, стоял грузовик с солдатами. Сидевшие в кузове солдаты удивленно глазели на раскрытое окно на втором этаже. В окне показалась голова офицера. Он крикнул вниз:
– Всем – с машины! Бурфелы – в гестапо! Здесь убийство. Быстро!
Голова офицера скрылась в окне. Солдаты начали прыгать на мостовую. Фельдфебель вскочил на подножку, и машина промчалась мимо советника и девушки.
Хауссер, ничего не объясняя, быстро зашагал к особняку.
– Куда вы? – догнала его Оксана.
– Идем! – в сильном волнении произнес Хауссер. – Там… Неужели?..
Они прошли мимо столпившихся на тротуаре и мостовой солдат. Из окна доносился плач женщины. Хауссер, проявляя неожиданную при его комплекции резвость, побежал вверх по лестнице, Оксана едва успевала за ним. Следом, громыхая тяжелыми сапогами, бежали солдаты.
В коридоре второго этажа Оксана увидела перепуганную заплаканную женщину в кокетливом белом фартуке. Она с ужасом глядела в какую-то комнату и, судорожно дыша, бормотала что-то несвязное.
Хауссер подбежал к раскрытой двери, остановился у порога. Оксана заглянула через его плечо и увидела лежавшего на ковре у письменного стола мужчину в судейском мундире. Над ним склонился растерянный лейтенант.
– Господин лейтенант, – послышалось за спиной Оксаны. – Посмотрите, что мы нашли на лестнице.
Ефрейтор протолкался вперед и подал офицеру записную книжку в голубоватой обложке. Лейтенант торопливо полистал книжечку и закричал зло и радостно:
– Вот здесь по-русски! Это он обронил. Убийца! Свою записную книжку.
– Положите на место! – фальцетом вскрикнул советник, и нависшая на воротник холеная, без морщин шея его покраснела. – Сейчас же положите! Пусть гестапо! Они знают…
– Это он… – запричитала женщина в фартуке. – Как я могла подумать… Такой галантный. Это он убил!
– Положите все на место, – снова закричал Хауссер. – Ничего не трогайте, лейтенант. Оцепите своими людьми квартал. Сейчас же! Успокойтесь, фрау Марта. Боже! Среди бела дня. – Он притронулся к руке Оксаны. – Идемте, Ева. Я не хочу встречаться с этими господами. Я их не могу видеть…
По лестнице Хауссер спускался, придерживаясь за руку своей помощницы, точно слепой или пьяный. Его лицо блестело испариной. На улице советник остановился, снял очки, начал протирать платком запотевшие стекла. Оксана впервые увидела его глаза, они были большие, на выкате и почему-то напоминали девушке двух слепых, беспомощных котят, хотя, казалось бы, это сравнение никак не шло к глазам.
– Какой ужас… – Хауссер задыхался. – Пойдемте! Что-то невообразимое. Под самым носом штурмбаннфюрера… Среди бела дня!
…Гауптман, записная книжка в голубой обложке… “Второе”, перекошенное от напряжения лицо молоденького шофера… Снова гауптман. Он шел спокойно, совершенно спокойно. Да, он не спешил. И в машину сел не спеша, сперва постучал ногой о покрышки. “Осторожнее на этих выбоинах…” Неужели он стрелял в судью? Конечно, книжка в голубой обложке обронена или подброшена. Скорее всего подброшена. И это книжка Петра, жениха Марии, – лейтенант, очевидно, ошибся, записи в ней сделаны не на русском, а на украинском языке.
– Господин советник, вам плохо? – в голосе Оксаны звучало искреннее участие.
Хауссер слегка вздрогнул и, словно очнувшись, удивленно посмотрел на помощницу.
– Скажите, Ева… Мы проходили мимо какой-то машины… Вы не обратили внимания на офицера? Как он выглядел, в каком чине?
– Н-нет…
– И номера машины не заметили?
– Даже не посмотрела. Почему вы спрашиваете? Может быть, вы все-таки объясните мне, что произошло? Кто убит?
– Советник юстиции…
– Не понимаю… Кто его застрелил?
– Тише… – Хауссер подозрительно поглядел по сторонам. – Сразу видно, что вы свалились с неба. Партизаны, конечно. Может быть, даже тот офицер, который на наших глазах укатил на машине.
– Вы… вы это серьезно? – Оксана даже приостановилась от изумления, – Партизан в немецкой форме, на машине, днем, в центре столицы Украины?
– Вас это не должно удивлять.
– Невероятно!
– Они выбрасывают фортели и почище. Совсем недавно вот так же среди бела дня был похищен и вывезен из города полковник. И все это происходит под носом у Герца.
– Вы имеете в виду штурмбаннфюрера, начальника…
Сердитый Хауссер не дал Оксане договорить:
– Да, именно этого господина я имею в виду. Если так будет продолжаться… Давайте зайдем в какой-нибудь дворик. Я должен присесть. Что-то с сердцем.
“Не хватало, чтобы с ним случился удар…” – подумала Оксана, торопливо открывая первую же калитку. К счастью, у веранды дома стояла скамья. Оксана усадила советника, расстегнула крючок воротника мундира. Из глубины застекленной веранды на нее испуганно смотрела какая-то женщина, видимо, хозяйка. Оксана показала ей жестом: “Воды!” По побледневшему лицу советника катились капли пота. Оксана сняла с него фуражку и, точно веером, начала обмахивать ею голову шефа. Подоспела хозяйка с большой кружкой воды. Девушка набрала в рот воды и несколько раз, как кропят белье перед глажением, прыснула водой на голову советника, затем вытерла мокрым платочком его лицо, лысину, шею.
– Выпейте воды. Мокрый платочек положите на грудь возле сердца. Вот так! И ни о чем не думайте. Пройдет. Просто вы переволновались.
Хауссер сидел, слегка откинув назад голову. Мундир был расстегнут на груди, и из-под него виднелась кремовая шелковая трикотажная рубашка. “Конечно, это от переутомления, – думал советник, проникнутый жалостью к себе. – Еще бы, не спать две ночи подряд. Эта история с эшелоном… Все время в напряжении. А тут нелепая гибель советника юстиции, неоправданная, бессмысленная потеря, которой можно было бы избежать. Не надо было ходить туда, смотреть на труп…” Он почувствовал, как девушка взяла его руку, нащупала пальцем пульс. “Заботливая… Но все волнения начались с ее визита. Черт бы побрал Пристли, марки, Гитлера и все на свете… Так можно загнать себя в гроб раньше, чем рухнет Третий рейх и потребуется помощь Пристли. Нет, все обойдется, только нужно сходить к врачу. Завтра же!”
Бледность сходила с лица советника, и оно приобретало прежнюю окраску. Он поднял голову, глубоко и облегченно вздохнул.
– Все в порядке. Спасибо, Ева. Извините меня.
– Почему вы не носите с собой каких-либо таблеток, капель? Разве можно так рисковать?
– Это первый раз со мной. Очевидно, на почве переутомления. – Хауссер вернул платок девушке, тщательно отряхнул мундир, застегнул на все пуговицы.
Они вышли на улицу.
Очевидно, за это время весть об убийстве какого-то видного гитлеровца успела распространиться по городу. Прохожих почти не было видно на улицах, а те, что появлялись, шли торопливо, молча, пугливо поглядывая по сторонам. На Гитлерштрассе стоял патруль с офицером во главе, проверял документы у всех, кто проходил по улице или проезжал на машинах. Как заметила Оксана, особенно тщательно проверялись документы офицеров и солдат. Советника и девушку лейтенант пропустил сразу же, как только мельком взглянул на их пропуска.
В городской управе также чувствовалась подавленная, тревожная атмосфера. Сотрудники с особой поспешностью и угодливостью вскакивали со своих мест, кланялись советнику. Подобострастие, собачья готовность уловить желание хозяина, испуг. Начальник статистического отдела, к которому они зашли, устремляясь, навстречу Хауссеру, чуть было не столкнул со стола арифмометр.
Хауссер вел себя так, точно ничего не знал о трагическом происшествии. Попросил дать сводки о сдаче хлеба крестьянами и, посадив Оксану рядом, углубился в изучение цифровых данных. Очевидно, эти сводки действительно в какой-то мере интересовали советника, потому что он довольно долго рассматривал их и, казалось, забыл о существовании своей помощницы. Заведующий отделом стоял у стола полусогнувшись, готовый в любую минуту дать пояснения.
– Так… – сказал наконец Хауссер. – Давайте займемся.
Они начали выписывать названия сел и фамилии старост, которые, по словам советника, “особенно злостно саботировали сдачу контингента”. Таких злостных сел оказалось превеликое множество. Под диктовку Хауссера Оксана старательно выписывала столбцом: порядковый номер, название села, фамилия старосты, процент выполнения.
Их работу прервало появление бравого лейтенанта в общевойсковой форме. Лейтенант переступил порог и поднял два пальца к козырьку фуражки.
– Господин советник… – словно напоминая о чем-то, тихо и вежливо сказал он и ласково поглядел на Оксану.
– Да, да, – поспешно кивнул ему головой Хауссер, поднимаясь из-за стола. Он не удивился и не стал расспрашивать лейтенанта, точно давно уже ожидал его прихода. – Продолжайте, Ева. На сегодня этой работы для вас будет достаточно.
Лейтенант открыл дверь, пропуская советника, и подарил Оксане обаятельную улыбку.
– Извините, фрейлейн!
Когда дверь за ним закрылась, Оксана, будто бы недовольная уходом своего шефа, спросила у статистика, еще не оправившегося от шока, охватившего его при появлении лейтенанта, и все еще стоящего навытяжку.
– Кто этот офицер?
– Вы не знаете лейтенанта? – удивленно спросил статистик и, вытянув шею, сообщил полушепотом: – Лейтенант Гайлер из гестапо…
Итак, Хауссер – свой человек в гестапо. Его вызывают туда открыто, и он знает, зачем вызывают. Не столь уж важное открытие… Оксана была недовольна собой: кончались вторые сутки ее пребывания в городе, а она почти ничего нового не узнала об эксперте по восточным вопросам. Хауссер проболтался только о Пристли.
Проработав еще около часа, Оксана решила отправиться на обед. В вестибюле она почти столкнулась с бойкой, славненькой черноглазой девушкой, державшей в руке потертый кожаный портфель.
– Простите, как ваше имя? – спросила она по-немецки, весело заглядывая в глаза Оксане.
– Ева Фильк.
– Вы сотрудница советника Хауссера?
– Да.
– Это для вас. Ознакомьтесь… Расписываться в получении не надо… – Девушка вручила Оксане конверт и быстро вышла на улицу.
Конверт не был заклеен. Оксана заглянула в него и увидела бумажку со столбиками цифр. Шифровка… Первая шифровка, принятая Геленой оттуда. Связь с Пошукайло работала четко.
Дата добавления: 2015-10-28; просмотров: 52 | Нарушение авторских прав
<== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
Последний разговор | | | Богдан, Богдан... |