ОТ ОКОН К ЭКРАНАМ

Поль Вирильо считает, что историю окна можно разделить на три этапа (Virilio 1988: 185-197, 1991a: 69-100). Первое окно — это просто вход или дверной проем: единственное отверстие в стене пещеры или комнаты, предназначенное прежде всего для прохода обитателей. Затем появляется «световое окно», о котором мы говорили в предыдущей главе: отверстие, сделанное специально для движения света и воздуха, а не людей и материальных объектов. На третьем этапе возникает «проход» иного типа — электронный портал, инициирующий радикальное изменение отношений с пространством. По мнению Вирильо, «телеэкран — это окно, обращенное внутрь, через которое открывается уже не прилегающее пространство, а то, что находится за видимым горизонтом» (Virilio 1991a: 79). Вирильо справедливо отмечает, что окно-экран ломает привычный пространственный порядок. Однако этот слом не следует сводить к тому, что через окно мы видим «реальный мир», а на экране — лишь его изображение. Как только традиционные функции стеклянного окна — обеспечение светом и вентиляция — начали выполнять механические системы освещения и кондиционирования воздуха, обнаружилось главное предназначение окна в современную эпоху, сформулированное Ле Корбюзье: обрамлять внешнее пространство, превращая его в вид. С появлением панорамного окна граница между внутренним и внешним, по сути, уже определялась изображением.

Окно-экран усиливает эту пространственную неоднозначность: внешний мир воспринимается как спектакль. С тех пор как электронные медиа, например телевидение, стали окнами в мир «в реальном времени», метафора окна отсылает не только к обычному человеческому восприятию2. В данной главе я проанализирую реконфигурацию пространства модернистского «стеклянного дома», которая произошла с появлением «цифрового дома». Двойную «шарнирную» функцию стеклянного окна — соединять и разделять внешнее и внутреннее — все больше выполняют вездесущие экраны, которые теперь должны служить связующим звеном или интерфейсом между разнородными измерениями «дома» и «мира». Но если электронные медиа предлагают человеку, находящемуся у себя дома, «экранировать» мир — в смысле и показа и фильтрации, — то появление такого «экранного дома» ведет и к новому уровню зримости самого домашнего пространства.

Возьмем, к примеру, описание Цифрового дома мечты, построенного в 2003 году предпринимателем Скоттом Джонсом: «По всему дому размещены клавиатуры и сенсорные панели для управления аудио- и видеоаппаратурой, кондиционерами, отоплением, освещением, системами безопасности, шторами и разжиганием камина. <...> Дом разделен на 46 аудио- и видео-зон, там есть 246 осветительных цепей, многочисленные камеры и датчики системы безопасности. Войти в главную спальню можно лишь после того, как панель безопасности считает отпечатки пальцев хозяина. Даже в детском шалаше на дереве есть доступ к высокоскоростному Интернету. Чуть ли не единственные приборы, не встроенные в эту общую систему, — стиральная машина, холодильник и тостер. Но и их очередь, несомненно, придет» (Schiffman 2004).

Подобно дому Гейтса десятью годами раньше, Цифровой дом мечты преподносится читателям как пример того, во что превратятся в недалеком будущем их собственные жилища. Одна из самых примечательных (хотя о ней и не упоминается) характеристик «умного дома», начиненного цифровыми технологиями, — это то, что его пространство находится под неусыпным наблюдением, хотя бы потому, что для доступа к его различным системам и их настройкам необходимы персональные данные. Хотя насыщение дома цифровыми медиа ставит под сомнение дальнейшее существование частного пространства, тот факт, что от приватности часто отказываются добровольно ради бытовых удобств, позволяет предположить, что ее утрата повергнет в уныние далеко не всех. В конце предыдущей главы я высказал предположение, что интимная сфера сегодня стала контентом популярных СМИ и развлекательных медиа в новом смысле. Важнейшей составляющей всемирного успеха реалити-шоу «Большой брат», созданного компанией Endemol, стало не только соединение распределительных функций электронных медиа с дизайнерскими принципами стеклянной архитектуры, но и распространение нового способа публичного наблюдения за частной жизнью. Переход от стеклянной архитектуры к «Большому брату» наглядно демонстрирует амбивалентность форм принадлежности, характеризующих социальную жизнь в начале XXI века, которая зажата между ускорением информационного и экономического оборотов, обещающих текучесть и открытость, и эрозией прежних форматов идентичности вроде национального государства и традиционной семьи.

Дата добавления: 2015-10-24