XL. Лейбниц

Продолжателем идей Платона, Луллия и Бруно в XVII в. является Лейбниц. Подобно Бруно, он в ранней юности был увлечен идеей Луллия об алфавите мыслей, и впоследствии эта идея вылилась у него в работе о комбинаторике и в замысле "Универсальной характеристики". Хотя он и не отвергает значения догадки в научном творчестве, но все же считает вполне осуществимой теорию изобретения, которая указывала бы методы для открытия новых истин. В статье "Les preceptes pour avancer les sciences" он пишет: "В каждой науке надо стараться вскрыть принципы изобретения, каковые, будучи поставлены в связь с высшей наукой или с общей теорией науки, т. е. с общим искусством изобретения, были бы достаточны для выведения из них всего остального или, по крайней мере, наиболее полезных истин, не утруждая нашего духа излишними предположениями". Открывается возможность в будущем "демонстративной энциклопедии". В основу здесь положены немногие положения: 1) опытного характера, 2) "Vues d'esprit qui ont donne l'occasion et le moyen d'inventer"*.

Примеры:
Геометрия	Астрономия и арифметика Перспектива
Учение о перспективе	Гномоника	Музыка
Учение о тенях

Примеры:
Геометрия Астрономия и арифметика

Перспектива
Учение о перспективе Гномоника Музыка

Учение о тенях

Весьма характерно то противопоставление научного творчества, где нужно только знание и умение, художественному, где нужно дать "простор воображению". "В музыке необходимо упражнение и даже гений и живость слухового воображения для человека, желающего преуспеть в композиции... Подметив в сочинениях искусных музыкантов тысячи и тысячи прекрасных кадансов и, так сказать, музыкальных фраз, он может дать простор своему воображению, и существуют даже люди, от природы музыканты, которые сочиняют прекрасные арии, подобно тому как есть поэты, которые при небольшой начитанности совершают чудеса, ибо в делах, особенно зависящих от наших чувств, можно добиться большего успеха, отдаваясь машинально подражанию и практике, нежели следуя сухим постановлениям. И как для игры на клавесине надо, чтобы сами пальцы усвоили привычку, так и для того, чтобы сочинить прекрасную мелодию (арию), чтобы написать хорошую поэму, чтобы живо представить себе архитектурный орнамент или рисунок для картины на сюжет из головы (tableau d'invention), надо, чтобы наше воображение выработало себе привычку, после чего можно предоставить ему свободный полет, не сообразуясь с разумом, по способу (a la maniere) энтузиазма. Оно непременно достигает успеха в меру гениальности и опытности данного лица, и мы замечаем иногда даже во сне, что мы формируем образы, которые едва ли можно было бы сформировать наяву. Однако необходимо, чтобы разум исследовал потом (examine par apres) создан-

ное, исправил и отполировал бы создание воображения. Тут правила искусства оказываются необходимыми, чтобы сообщить произведению некоторый отпечаток законченности и совершенства" (см. сочинения, изд. Erdmann'a, 1840, стр. 170—171). Итак, Лейбниц допускает свободную игру воображения на манер энтузиазма для художественного творчества (поэзия, музыка, живопись и архитектура), но не для научного и философского творчества, где все должно быть подчинено рациональному методу. Под энтузиазмом он разумеет нечто вроде мистического экстаза или интуиции, каковые не могут быть источником разумного знания. Вот как рассуждает он в другом месте об "энтузиазме": "Слово энтузиазм, подобно слову софизм, первоначально употреблялось in bonam partem* (божественное присутствие в нас, упражнение в мудрости). И Сократ претендовал, что бог или демон давал ему внутренние предупреждения, так что энтузиазм сводился к божественному инстинкту. Впоследствии энтузиазму стали приписывать страсти, фантазии, сны, всякие безумства". Описывая откровения и пророчества мистиков (trembleurs, их вожди Барклай, Лабадасти, Антуаннета де Буриньон, Уильям Пен, св. Тереза, Квирин Кульман), Лейбниц говорит о "свете", иногда буквально озаряющем их: "Но зачем же называть светом то, что не дает возможности что-либо видеть?" ("Mais pourquoi appeler lumiere се qui ne fait rien voir?"). "Temoignage interne** мистиков нуждается в других средствах подтверждения".

XLI. Кант

Именно такой "антимистический" и чисто рассудочный взгляд на научное творчество был усвоен немецким просвещением XVIII в. и отразился на взглядах на научное творчество и у Канта. Так, лейбницианец Эбергард отождествляет гения с "рассудочной головой" ("Allgemeine Theorie des Denkens"). В таком взгляде на научное творчество сходятся и эмпиристы по следам Бэкона, и рационалисты по примеру Лейбница, а сам Кант в этом вопросе рассуждает в 1790 г. как истый вольфианец"¹, хотя из его позднейших набросков, как мы увидим, заметны его колебания по этому вопросу, а в "Антропологии" (1798) — радикальная перемена. Вот знаменитое противопоставление научного и художественного творчества в "Критике способности суждения", вызвавшее протестую-

¹ Несмотря на свою явную зависимость от рационализма лейбнице-вольфовской школы во взглядах на изобретение в науке, Кант все же делает шаг вперед перед Лессингом во взглядах на изобретение в искусстве. Лессинг до того уверовал в возможность руководствоваться чисто рациональными принципами в поэтическом творчестве, что, считая "Поэтику" Аристотеля столь же непогрешимой, как "Элементы" Эвклида, он смело заявляет: "Покажите мне пьесу великого Корнейля, которую я не смог бы превзойти в выполнении" (besser machen). Правда, он несколько смягчает ниже свою претензию, но его вера во всеспасающее значение теории искусства в художественном творчестве остается непоколебимой: "Я, конечно, лучше написал бы эту пьесу, и все же мне далеко до Корнейля, я лучше написал бы эту пьесу и все же не должен вменять себе это в особенную заслугу. Я сделал бы лишь то, что на моем месте сделал бы всякий человек, у которого вера в Аристотеля была бы столько же крепкой, как моя" (см. Bosanquet: "History of Aesthetics", 1892, p. 218—219).

щие замечания Фихте и Жана Поля Рихтера. "...Вполне можно изучить все, что Ньютон изложил в своем бессмертном труде о принципах философии, сколько бы ума и вдумчивости это ни потребовало, но нельзя научиться вдохновенно творить, как бы ни были точны все предписания для поэзии и как бы превосходны ни были для этого образцы. Причина этого заключается в том, что Ньютон все свои шаги, которые он должен был сделать от первых элементов геометрии до самых великих и глубоких открытий, мог сделать совершенно наглядными, — не только для самого себя, но и для каждого другого, и определить их для последователей. Но никакой Гомер не мог бы показать Виланду, каким образом находятся и соединяются в его голове полные фантазии и мысли идеи именно потому, что он и сам не знал этого и, следовательно, не смог бы научить этому никого другого" ("Критика способности суждения", § 47). Совершенно очевидно, что Кант здесь смешивает процесс методического рационального изложения научных истин с процессом их открытия. В защиту прав гения в науке и философии выступили в XVIII в. Гердер и Гаманн; позднее Фихте по этому поводу пишет следующее: "Совершенно ясно, что философ не менее нуждается в смутных чувствах правильного или в гении (der dunklen Gefuhle des Richtigen oder des Genie), чем поэт или художник. Последний нуждается в чувстве красоты, философ — в чувстве истинности (Wahrheitssinn)". Узнав, что один писатель предлагает не применять к ученым эпитет "гений", ибо в науке существует теория изобретения, Фихте замечает: "Wie wird denn eine solche Theorie der Erfindens selbst erfunden werden?! Etwa durch eine Theorie der Erfindung einer Theorie des Erfindens? Und dies?"* (W. B. I, S. 73, изд. 1845 г.). Жан Поль Рихтер восклицает по поводу вышеприведенных слов Канта: "Можно, конечно, выучиться ньютоновским принципам, т. е. воспроизвести то, что уже открыто, совершенно так же, как можно выучить сочиненное -другим стихотворение, но в одинаковой мере нельзя научиться открывать Ньютоновы принципы и создавать поэтические произведения. Новая философская идея до своего рождения просвечивает, по-видимому, с большею ясностью в предваряющих ее зародышах мысли и molecules organiques, чем поэтические произведения, однако почему же ее впервые увидал Ньютон? Ни он, ни Кант, а равно ни Шекспир, ни Лейбниц не смогут раскрыть нам, каким образом из облака старых идей вдруг сверкает молния новой идеи, они смогут показать ее связь со старыми (Nexus), но отнюдь не ее порождение (Erzeugung) из оных, то же приложи-мо и к поэзии" (это интересное место указано Вейнингером в его книге "Пол и характер". Оно имеется в XL томе сочинений Рихтера, стр. 29 "Das Kampanerthai"). Восемь лет спустя, как это видно из набросков к "Антропологии", Кант снова возвращается к проблеме научного творчества. Его смущает то, на чем запнулся весь век просвещения в вопросе о научном творчестве: он не может справиться с понятием догадки (Einsicht). С одной стороны, для него несомненна роль "интуиции", догадки в научном творчестве, с другой стороны, догадка представляется ему чем-то почти тождественным случайности, а поставить все научное творчество в зависимость от какого-то загадочного "иррационального" начала представлялось неприемлемым для интеллектуалистического доктринерства, пережиток которого здесь явно сказывается.

Присмотримся к наброскам Канта, к не опубликованным при его жизни черновым тетрадям, которые стали известны лишь недавно, но которые верно отражают locum minoris resistentiae* всех теорий изобретения XVII и XVIII вв.: "Reflexionen zur Anthropologie". § 484: "Догадка среди мыслей есть то же, что счастливая случайность среди житейских обстоятельств". Догадка есть начало размышления, но догадка предшествует последнему; фантазия, правда, дает импульс, как догадка, большею частью, но должна подвергнуться испытанию со стороны размышления и обдумывания. Почему бывает так, что первая идея, которую рассудок образует относительно какой-нибудь системы представлений, обыкновенно заключает в себе больше, чем оказываешься в силах путем продолжительной разработки развить из нее?" § 481: "Автор должен представлять в своих сочинениях не выдумку, но прозорливость, не Einfalle, но Einsichten. Впрочем, догадка полезна. Ньютон (Questioned в "Оптике", 1704) — Кеплерово притяжение. Врачи исцеляют нас путем догадок. Догадка мало отличается от случая. Колумбово путешествие было результатом счастливого случая".

В подчеркнутых мною замечательных словах Канта поставлена та самая проблема, которую мы подробно исследовали в настоящем сочинении. Кант как раз описывает здесь зарождение целостной концепции системы, при которой, как мы видели, частичные догадки опережают в порядке своего зарождения логическое обоснование завершающей догадки (что отмечают, как мы видели, Спенсер и Шопенгауэр). В "Антропологии", как мы видели, Кант, следуя за учением Аристотеля о роли проницательности в мышлении, ставит в центр теории изобретения учение о том, что позднее было названо синтетическим силлогизмом (проф. А. И. Введенский: "Логика как часть теории познания"), причем то, что он, быть может, под влиянием Гельвеция рассматривал как продукт внешнего случая, теперь относит на счет одаренности. Именно от нее зависит изобретательность, сила суждения — Urtheilskraft (см. об этом т. I, глава VI). Т. Райнов в своей интересной статье, напечатанной в VII выпуске "Вопросов психологии и теории творчества"¹, мне кажется, недостаточно оттеняет капитальную перемену в воззрениях Канта на гений в науке, происшедшую, быть может, под влиянием критики, за время от появления "Критики способности суждения" до "Антропологии".

Дата добавления: 2015-10-02