Дублин, июнь 1901 г.

Когда иллюзионистка, поклонившись, исчезает прямо на глазах, зрители восторженно рукоплещут в пустоту. Они поднимаются с мест и, обмениваясь друг с другом впечатлениями от представления, по очереди выходят за дверь, вновь появившуюся в полосатой стене шатра.

Все устремляются к выходу, и во втором ряду остается сидеть один человек. Он не отводит затененных полями котелка глаз от того места, где несколько мгновений назад стояла иллюзионистка.

Последний зритель покидает шатер.

Мужчина не двигается с места.

Через несколько минут дверь вновь становится невидимой, сливаясь со стеной.

Мужчина не обращает на это никакого внимания. Он даже глазом не повел в сторону исчезнувшей двери.

А в следующее мгновение Селия Боуэн уже сидит прямо перед ним, в первом ряду, повернувшись боком к спинке стула и положив на нее руки. Она по‑прежнему одета в сценический костюм: белое платье, покрытое россыпью черных кусочков пазла. Разрозненные выше талии, к подолу они собираются сплошной черной массой.

– Ты решил навестить меня, – говорит она, не в силах скрыть радость.

– У меня выпало несколько свободных дней, – отвечает Марко. – А ты в последнее время не появляешься рядом с Лондоном.

– Цирк собирается туда осенью, – говорит Селия. – Это стало почти традицией.

– Я не мог ждать встречи с тобой так долго.

– Я рада, что ты пришел, – тихо признается она, протянув руку, чтобы поправить его котелок.

– Тебе нравится Облачный лабиринт? – спрашивает он.

Когда Селия опускает руку, он накрывает ее ладонью.

– Очень, – отвечает она, с трудом переводя дыхание, потому что его пальцы сплетаются с ее. – Ты уговорил мистера Барриса поучаствовать в его создании?

– Конечно, – говорит Марко, поглаживая большим пальцем тыльную сторону ее запястья. – Я решил, что мне нужна помощь специалиста, чтобы правильно его уравновесить. И потом, у тебя уже есть Карусель. Большой лабиринт – наше общее детище. Мне показалось, что будет честно, если Баррис сделает что‑то и для меня одного.

Жар от его взгляда и прикосновения волнами обрушивается на Селию, и она отнимает руку, пока эти волны не захлестнули ее с головой.

– Ты приехал, чтобы поразить мое воображение новым невероятным наваждением? – спрашивает она.

– Это не входило в мои планы на вечер, но если ты хочешь…

– По‑моему, это было бы честно, ведь ты смотрел, как я выступаю.

– Я мог бы смотреть на тебя всю ночь, – говорит он.

– Что ты и делаешь, – улыбается Селия. – Ты сегодня не пропустил ни одного выступления, я заметила.

Она поднимается и, выйдя на середину шатра, поворачивается кругом.

– Я вижу каждое место в зале, – говорит она. – Даже в заднем ряду тебе от меня не скрыться.

– Я боялся, что не смогу совладать с искушением дотронуться до тебя, если буду сидеть впереди, – говорит Марко, вставая со стула и выходя на край арены.

– Так достаточно близко для создания иллюзии? – спрашивает она.

– А если я скажу нет, ты подойдешь ближе? – отвечает он вопросом на вопрос, даже не пытаясь скрыть ухмылку.

В ответ Селия подходит к нему так близко, что подол ее платья шелестит по его ногам. Так близко, что он не может устоять перед искушением обнять ее за талию.

– В прошлый раз тебе не нужно было прикасаться ко мне, – замечает она, но не отстраняется.

– Я решил попробовать что‑то новое, – говорит Марко.

– Мне закрыть глаза? – игриво интересуется Селия, но он вместо ответа разворачивает ее лицом от себя, продолжая держать руку на талии.

– Смотри, – шепчет он ей на ухо.

Парусина шатра натягивается и деревенеет, мягкая ткань превращается в бумагу, по которой тянутся полоски текста, печатные буквы перемежаются с написанным от руки. Постепенно весь шатер заполняется строчками стихов, среди которых Селия узнает шекспировские сонеты и оды греческим богиням.

А затем шатер начинает раскрываться, бумага разрывается и складывается, принимая новые очертания. Черные полосы пускают тонкие щупальца на белые, которые, в свою очередь, становятся еще ярче, вытягиваются вверх и начинают ветвиться.

– Тебе нравится? – спрашивает Марко, когда превращение завершается, и они оказываются в темном лесу среди мерцающих белых деревьев, покрытых строчками стихов.

Селия кивает, не в силах вымолвить ни слова.

Он с неохотой отпускает ее и идет следом, пока она бродит среди деревьев, читая обрывки строф на ветвях и стволах.

– Как тебе приходят эти образы? – недоумевает она, дотрагиваясь до бумажной коры одного из деревьев. Кора теплая и плотная на ощупь и светится изнутри, словно фонарь.

– Рождаются в голове. Являются во сне. Я пытаюсь представить, что могло бы тебе понравиться.

– Не думаю, что по правилам игры ты можешь пытаться угодить своему сопернику, – говорит Селия.

– Я никогда не понимал этих правил до конца, так что просто делаю то, что велит сердце, – объясняет Марко.

– Отец упорно избегает подробностей, когда речь заходит о правилах, – вздыхает Селия, пока они гуляют среди деревьев. – Особенно если я допытываюсь, когда и как будет определен победитель.

– Александр тоже отказался со мной об этом говорить.

– Надеюсь, он хотя бы не стоит у тебя над душой, как мой отец, – морщится Селия. – Впрочем, в его положении трудно найти себе занятие поинтереснее.

– В последние годы мы почти не виделись, – говорит Марко. – Он никогда не отличался теплотой и разговорчивостью, но он единственное подобие семьи, которой я был лишен. И все же он отказывается со мной говорить.

– Тебе можно позавидовать, – горько усмехается Селия. – Отец непрестанно твердит, как я его разочаровала.

– Я отказываюсь верить, что ты можешь кого‑то разочаровать, – заявляет Марко.

– Тебе еще не посчастливилось познакомиться с моим отцом.

– Ты можешь рассказать, что с ним произошло? – спрашивает Марко. – Мне хотелось бы знать.

Остановившись под деревом, испещренным словами любви и желания, Селия со вздохом заправляет за ухо прядь волос. Раньше она никогда об этом не говорила, поскольку рядом не было того, кто мог бы понять.

– Отец всегда страдал неоправданным честолюбием, – начинает она. – И его посетила идея, воплотить которую он не сумел – по крайней мере, не так, как планировал. Он хотел вырваться за пределы физического мира.

– И как он думал этого достичь? – спрашивает Марко.

Селия рада, что он не отмахивается от этой идеи как от бредовой. Видя, что он искренне пытается понять, она старается объяснить как можно доходчивее.

– Предположим, у меня есть бокал вина, – говорит она, и в ее руке тут же появляется бокал с красным вином. – Спасибо. Если я возьму и вылью это вино в кувшин с водой, или же в озеро, или даже в океан, оно исчезнет?

– Нет, просто растворится, – отвечает Марко.

– Вот именно, – кивает она. – Отец придумал, как избавиться от бокала. – При этих словах бокал в ее руке растворяется, но вино продолжает покачиваться в воздухе. – Однако он растворил свою сущность не в кувшине и даже не в бокале побольше, а сразу в океане. И теперь ему трудно собрать себя воедино. Нет, он может это сделать, но ценой невероятных усилий. Ему было бы куда легче, если бы он не возжелал объять необъятное. Но все привело к тому, что он потерял почву под ногами. Теперь он вынужден за что‑то цепляться. Подолгу торчит у себя дома в Нью‑Йорке. В театрах, в которых он часто выступал. Если удается, цепляется за меня, но я уже научилась его избегать, когда мне не хочется его видеть. Он ужасно злится – ведь для того чтобы отгородиться, я использую один из его собственных приемов.

– Так это осуществимо? – спрашивает Марко. – То, к чему он стремился? Я хочу сказать, если бы он все сделал правильно?

Селия переводит взгляд на вино, колышущееся в воздухе без бокала. Когда, подняв руку, она дотрагивается до него, вино рассеивается на отдельные капельки, которые тут же вновь сливаются воедино.

– Мне кажется, при определенных условиях это возможно, – говорит она. – Нужен был якорь – место, дерево, предмет, за который он мог бы держаться. Какая‑то привязка. Думаю, отец мечтал, что такой привязкой для него станет весь мир, но мне кажется, что она должна быть гораздо более конкретной. Чтобы действовать подобно стенкам бокала, внутри которого можно свободно перемещаться.

Вновь коснувшись парящего в воздухе вина, она толкает его в сторону дерева, под которым стоит. Жидкость впитывается в бумагу, медленно распространяясь все дальше и дальше, пока все дерево не покрывается красным. Яркое пурпурное пятно среди белоснежных деревьев.

– Ты воздействуешь на мою иллюзию, – говорит Марко, с интересом глядя на пропитанное вином дерево.

– Ты мне позволяешь, – откликается Селия. – Я не была уверена, что у меня получится.

– А ты смогла бы добиться этого? – спрашивает Марко. – Того, что не удалось твоему отцу?

Селия задумчиво смотрит на дерево и отвечает не сразу.

– Если бы у меня были на то причины, думаю, смогла бы, – говорит она. – Но мне нравится быть частью этого мира. Наверное, отец начал тяготиться своим возрастом, куда более почтенным, чем можно судить по его внешности, и не был в восторге от мысли, что ему предстоит гнить в могиле. А еще, возможно, хотел сам вершить свою судьбу, но я не могу утверждать наверняка, потому что он не советовался со мной, приступая к эксперименту. Мне осталось лишь отвечать на многочисленные вопросы во время фальшивых похорон. Честно говоря, это было не так трудно, как может показаться.

– Но он говорит с тобой? – допытывается Марко.

– Случается, хоть и не так часто, как раньше. На вид он тот же, хотя мне кажется, что это просто отголосок его прежнего. Его дух сохраняет видимость физической оболочки, но сам остается бестелесным, и отца это страшно гнетет. Вероятно, ему удалось бы сохранить большую материальность, если бы он все сделал иначе. Впрочем, лично я не уверена, что хотела бы навечно застрять в каком‑нибудь дереве, а ты?

– Полагаю, это зависит от дерева, – отвечает Марко.

Он бросает взгляд на пурпурный ствол, и его мерцание усиливается. Словно тлеющие угли вспыхивают с новой силой.

Вслед за ним остальные деревья тоже светятся ярче.

Наконец сияние становится таким нестерпимым, что Селия вынуждена зажмуриться.

Земля плывет под ногами, и Марко обнимает ее за талию, чтобы она не упала.

Когда она открывает глаза, они стоят на верхней палубе корабля, бороздящего океанский простор.

Только корабль построен из книг, паруса сотканы из тысяч страниц, а плывут они по черному морю чернил.

Небо усеяно яркими, словно солнце, пригоршнями звезд.

– Я подумал, что после разговоров о замкнутых пространствах немного простора нам не повредит, – говорит Марко.

Селия подходит к краю палубы и проводит рукой по корешкам книг, образующих борт. Легкий бриз играет ее волосами, принося с собой запах пыльных томов, смешанный с густым и влажным ароматом чернил.

Марко подходит и становится рядом с Селией. Ее взгляд скользит по бесконечной черной глади. До самого горизонта не видно ни пятнышка суши.

– Это прекрасно, – говорит Селия.

Опустив взгляд на его пальцы, сжимающие поручень, она хмурит брови при виде его идеально гладкой кожи.

– Ищешь шрам? – спрашивает он, делая взмах рукой. Кожа подергивается легкой рябью, и на безымянном пальце появляется опоясывающий шрам. – Мне было четырнадцать, когда это случилось. На кольце была сделана гравировка на латыни, но я не помню, что там было написано.

– Esse quam videri, – тихо произносит Селия. – Быть, а не казаться. Это девиз семьи Боуэн. Отец любил украшать им все, что только можно. Я не уверена, что он вполне понимал иронию этой надписи. Твое кольцо, должно быть, напоминало вот это.

Она кладет свою правую руку рядом с его на череду книжных корешков. Гравировка на серебряном кольце, которую Марко принимал за затейливую виньетку, оказывается той самой надписью, сделанной витиеватым почерком.

Селия снимает кольцо, и его глазам предстает такой же шрам.

– Это единственная рана, которую я так и не смогла исцелить до конца, – говорит она.

– Похожее кольцо, – соглашается Марко, глядя на серебряный ободок, хотя его взгляд постоянно возвращается к ее шраму. – Только мое было золотым. Свое ты получила от Александра?

Селия кивает.

– Сколько тебе было? – спрашивает он.

– Шесть лет. Это было обычное серебряное кольцо. Тогда я впервые увидела человека, умевшего делать то же, что и мой отец. Но мне показалось, что у него с отцом не было ничего общего. Он назвал меня ангелом. Это были самые чудесные слова в моей жизни.

– Он недооценил тебя, – говорит Марко, накрывая ее ладонь своей.

Паруса вздуваются от неожиданно налетевшего ветра. Раздается шелест затрепетавших страниц, а чернильная гладь вздыбливается волнами.

– Твои проделки, – замечает Марко.

– Я не хотела, – откликается Селия, но не отнимает руки.

– Я не против, – говорит Марко, сплетая свои пальцы с ее. – Это мог бы сделать и я.

Ветер усиливается, и чернильные волны бьются о борт корабля. С парусов осыпаются отдельные страницы, кружась в воздухе, словно осенние листья. Корабль кренится набок, и Селия почти теряет равновесие, но Марко удерживает ее, обхватив за талию, и она заливается смехом.

– Вы поразили мое воображение, господин иллюзионист, – заявляет она.

– Назови меня по имени, – просит он. Он никогда не слышал, как его имя звучит в ее устах, и сейчас, обнимая ее, он внезапно ощущает острую потребность. – Пожалуйста, – добавляет он, когда она медлит с ответом.

– Марко, – тихо шепчет она.

Имя, произнесенное ее губами, пьянит его больше, чем он мог предугадать, и он наклоняет голову, чтобы попробовать его на вкус.

Его губы уже почти касаются ее, когда она отворачивается.

– Селия, – выдыхает он ей на ухо, вкладывая в звук ее имени желание и боль, которые чувствует она сама. Жар его дыхания обжигает ей шею.

– Прости, – говорит она. – Я… Я не хочу усложнять то, что и так слишком сложно.

Он ничего не отвечает, продолжая ее обнимать, но ветер постепенно стихает, и волны, разбивающиеся о борт корабля, успокаиваются.

– Большую часть жизни я из последних сил пытаюсь научиться владеть собой, – говорит Селия, опустив голову ему на плечо. – Познать себя вдоль и поперек, разложить все по полочкам. Когда ты рядом, мне это не удается. Это пугает, а еще…

– Я не хочу тебя пугать, – перебивает Марко.

– А еще пугает наслаждение, которое мне это доставляет, – заканчивает Селия, поднимая голову, чтобы взглянуть ему в глаза. – Так хочется раствориться в тебе. Расслабиться. Позволить тебе помочь мне не крушить хрусталь, вместо того чтобы непрестанно себя контролировать.

– А я мог бы.

– Знаю.

Они молча стоят на палубе. Корабль скользит вдаль по черной глади.

– Давай убежим, – говорит Марко. – Куда‑нибудь. Подальше от цирка, подальше от Александра и твоего отца.

– Мы не сможем, – возражает Селия.

– Конечно, сможем, – настаивает Марко. – Если мы будем вместе, мы сможем все.

– Нет, – вздыхает Селия. – Все мы можем только здесь.

– Я не понимаю.

– Ты когда‑нибудь всерьез задумывался об этом? О том, чтобы взять и уйти? Не просто тешить себя приятной мечтой, а действительно исполнить свое намерение?

Когда он ничего не отвечает, она продолжает:

– Тогда попробуй прямо сейчас. Представь, что мы сбегаем из цирка, выходим из игры и вместе начинаем новую жизнь где‑то далеко, только представь это как следует.

Марко закрывает глаза, чтобы нарисовать перед мысленным взором картину того, как он будет осуществлять свою мечту. Обдумывает в деталях, как передать дела новому секретарю Чандреша, представляет, как будет упаковывать чемоданы, как пойдет покупать обручальные кольца.

Его правая рука начинает гореть. Острая пронизывающая боль растекается от полоски шрама на пальце, поднимается по руке, стирая любую мысль из его сознания. Это та же боль, которую он испытал при появлении шрама, только в тысячу раз острее.

Корабль прекращает скользить по волнам. Осыпаются бумажные листы, и море чернил тает, уступая место двум рядам стульев, расставленных кольцом внутри полосатого шатра. Марко падает на пол, корчась от боли.

Боль немного стихает, когда Селия опускается возле него на колени и берет его за руку.

– В ночь, когда цирк отмечал свой юбилей, – начинает она. – В ночь, когда ты поцеловал меня. В ту ночь мне пришла в голову эта мысль. Я не хотела продолжать игру, я хотела просто быть с тобой. Я думала предложить тебе убежать и я действительно этого хотела. Стоило мне убедить себя, что у нас это получится, я испытала такую ужасную боль, что едва удержалась на ногах. Фридрих не понимал, что со мной происходит, он просто нашел тихий уголок, где я смогла присесть, и держал за руку. И не задавал вопросов, на которые я не смогла бы ответить, потому что его доброта не знает границ.

Пока Марко тщетно пытается выровнять дыхание, ее взгляд останавливается на его шраме.

– Я подумала, что, возможно, все дело в тебе, – продолжает она. – Поэтому однажды я попыталась остаться на перроне, чтобы поезд с цирком уехал без меня, и боль была такой же нестерпимой. Мы связаны, и связаны надежно.

– Ты хотела убежать со мной, – улыбается Марко, несмотря на пронизывающую его боль. – Я и не надеялся, что поцелуй окажется таким действенным.

– Ты мог бы заставить меня забыть о нем, стереть его у меня из памяти так же легко, как заставил обо всем забыть гостей того вечера.

– Не могу сказать, что это было легко, – признается Марко. – К тому же я не хотел, чтобы ты забывала.

– Я не смогла бы его забыть, – говорит Селия. – Как ты себя чувствуешь?

– Ужасно. Но боль отпускает. А ведь я тогда сказал Александру, что хочу все бросить. Видимо, я сам не верил в то, что говорил. Я просто хотел до него достучаться.

– Видимо, это сделано для того, чтобы нам не казалось, будто мы заперты в клетке, – говорит Селия. – Мы не замечаем решеток, пока не пытаемся проникнуть сквозь них. Отец говорит, что все было бы куда проще, если бы мы не любили друг друга. Возможно, он прав.

– Я пробовал, – говорит Марко, заключая ее лицо в ладони. – Я пытался забыть тебя, но не смог. Я не могу перестать думать о тебе, не могу перестать о тебе мечтать. Разве ты не чувствуешь ко мне то же самое?

– Конечно, чувствую, – признается Селия. – Ты всегда здесь, рядом со мной. Я пропадаю в Ледяном саду, чтобы хоть отчасти ощутить то, что чувствую рядом с тобой. И так было всегда, даже до того, как я узнала, кто ты. И всякий раз, когда я думаю, что лучше быть не может, я ошибаюсь.

– Тогда что мешает нам быть вместе здесь и сейчас? – спрашивает он. Его ладони соскальзывают с ее лица, опускаясь на обнаженные плечи.

– Я так этого хочу, – шепчет Селия, задыхаясь, когда его руки направляются ниже. – Поверь, очень хочу. Но это касается не только нас с тобой. В эту игру оказалось втянуто столько людей! Все сложнее и сложнее держать все под контролем. И это, – она накрывает ладонью его руку, – мешает мне сосредоточиться. А я боюсь представить, что может случиться, если я потеряю контроль.

– Разве у тебя нет источника силы? – удивляется он.

Взгляд Селии выражает недоумение:

– Источника силы?

– Для этого мне нужен факел – это мой проводник. Я черпаю силы в его пламени. У тебя нет ничего подобного, ты все делаешь сама?

– Я по‑другому не умею, – говорит Селия.

– И ты постоянно держишь цирк под контролем? – спрашивает Марко.

Селия кивает:

– Я уже привыкла. Бо́льшую часть времени это вполне приемлемо.

– Это, должно быть, невероятно тяжело.

Он нежно целует ее в лоб и отпускает, стараясь держаться как можно ближе, но не дотрагиваясь.

А потом он рассказывает ей разные истории. Легенды, услышанные от учителя. Собственные фантазии, навеянные тем, что попадалось ему в древних книгах с растрескавшимися корешками. Идеи для цирка, которые невозможно вместить ни в один из шатров.

Она же делится историями своего детства, проведенного за кулисами. Приключениями в далеких городах, где бывала вместе с цирком. Вспоминает события тех дней, когда выдавала себя за медиума, и радуется, что ему, так же как и ей в то время, это занятие кажется глупым и бессмысленным.

До самого утра они говорят и не могут наговориться. Он уходит перед закрытием цирка.

Вставая, Марко помогает подняться Селии и на мгновение прижимает ее к груди.

Он вынимает из кармана визитку с адресом и буквой «М» вместо имени.

– Я стараюсь реже бывать в особняке Чандреша, – объясняет он, протягивая ей визитку. – Если меня там нет, ты всегда можешь найти меня по этому адресу. Я буду рад тебе в любое время дня и ночи. Вдруг тебе захочется отвлечься от цирка.

– Спасибо, – благодарит его Селия. Она переворачивает карточку, и та бесследно исчезает.

– Когда все это закончится, кто бы из нас ни выиграл состязание, я не отпущу тебя так легко, как сегодня. Договорились?

– Договорились.

Марко подносит ее руку к губам, запечатлевая поцелуй на серебряном кольце, скрывающем шрам.

Селия проводит кончиками пальцев по его подбородку. А затем поворачивается и растворяется в воздухе, не оставив ему времени протянуть руку, чтобы ее удержать.

Дата добавления: 2015-10-02