Астрахань

(отрывки)

«…» Небо буквально затмили стаи перелетных птиц: гусей, уток, журавлей.

На дереве, повыше гнезда, где весной самка, должно быть, высиживала яйца, сидели два орла, храня неподвижность, хотя мы плыли едва ли не в сотне шагов от них.

В тот же день в нескольких шагах от берега мы увидели китайскую пагоду и замок, непривычный архитектурный стиль которого мы так и не смогли определить.

Эти два сооружения были окружены несколькими калмыцкими шатрами.

Мы позвали нашего капитана, и тот сказал, что это замок калмыцкого князя и что пагода служит для отправления культа Далай-Ламы.

Вскоре эти два памятника, которые казались вехами, поставленными на границе европейского мира азиатским гением, скрылись в вечернем тумане.

До Астрахани оставалось еще 25-30 верст.

Вскоре эти два памятника, которые казались вехами, поставленными на границе европейского мира азиатским гением, скрылись в вечернем тумане.

Наконец в десять вечера мы увидели множество горящих огней, услышали гул голосов. Мы входили в порт Астрахани.

«…» Господин Струве оказался человеком 32-35 лет, французом по происхождению, и, следовательно, говорящим по-французски не хуже парижанина; молодая женщина 25 лет и двое детей составляли его семью.

Его приглашение свидетельствовало о желании побыстрее принять путешественников у себя дома. Он сказал, что сделает для нас все, что от него зависит.

Я поделился с ним своим намерением (оно не покидало меня с той минут, как мы проплыли мимо пагоды князя Тюменя) – нанести визит калмыцкому князю.

Господин Струве ответил, что незамедлительно отправит к нему верхового калмыка; он не сомневался, что князь не только с удовольствием нас примет, но и, воспользовавшись таким чудесным предлогом, устроит праздник. Я путешествовал по стране, где любой проект казался осуществимым; поэтому я все принимал на веру.

Итак, я твердо уверовал в праздник у князя Тюменя.

«…» Вернувшись к господину Струве, где разместился наш штаб, мы увидели гонца от князя Тюменя; он передал нам от него поклоны и заверения в том, что мы доставим ему удовольствие, если нанесем визит через день, 29 октября; он также сообщил предполагаемую программу праздника, который будет устроен в нашу честь.

«…» Что касается следующего дня, то он был уже расписан. Я имел честь нанести третий удар по первой свае новой плотины через Волгу; честь первых двух ударов, естественно, выпала генерал-губернатору и гражданским властям.

«…» В самой высокой точке берега, напротив будущей плотины, был сооружен алтарь. Пушечный выстрел известил о начале молебна, который отслужили, вероятно, какие-то высшие иерархи русского духовенства: одеяния священников было роскошными. Мы слушали службу в окружении двух колец: первое образовали солдаты, а второе местное население.

Это второе кольцо состояло из калмыков, татар и русских.

Калмыки и татары, которых было большинство, пришли сюда из чистого любопытства и никакого отношения к религиозной церемонии не имели, так как татары-магаметане, а калмыки – исповедуют ламаизм.

Одну шестую зрителей – их можно было узнать по тулупам и кумским рубахам – составляли русские. Впрочем, у каждого из трех народов, благодаря костюмам и внешности, был свой ярко выраженный облик …

«…» У калмыков были желтые лица, раскосые глаза, редкие и клочковатые шевелюры и бороды, длинные, облегающие тело зипуны и широкие штаны. Как правило, на головах у них были надеты желтоватые шапки, плоские и квадратные сверху, напоминающие польские шапки.

От других народов калмыки отличались, прежде всего, покорным поведением и своим кроткими лицами.

Русские всего лишь спокойны, калмыки покорны.

Много говорят о сходстве некоторых пар близнецов, например, братьев Лионе. Мы вспомнили их потому, что они известны всем. Так вот, Анатоль похож на Ипполита, а Ипполит на Анатоля не до такой степени, как первый попавшийся вам калмык похож на другого калмыка, который отнюдь не приходится ему родственником. Следующий факт даст вам представление об этом сходстве.

Во время вторжения 1814 года князь Тюмень, двоюродный дедушка ныне правящего князя, приехал в Париж в свите императора Александра. Он пожелал, чтобы его портрет нарисовал Изабе.

Изабе, весьма добросовестно относившийся к своему ремеслу, как правило, просил у своих моделей большое количество сеансов. На двенадцатом или пятнадцатом сеансе он заметил, что князь Тюмень затосковал.

– Вам скучно, князь? – спросил Изабе через переводчика.

– Должен признаться,– ответил князь, так же прибегнув к услугам переводчика, – меня это впрямь не очень развлекает.

– Ну что ж,– сказал Изабе,– пришлите ко мне из вашей свиты любого, кого пожелаете, и я закончу портрет уже с ним, вместо того чтоб дописывать с вами: это ничего не меняет.

Князь Тюмень велел одному из своих калмыков попозировать художнику и в итоге получил вполне похожий на самого себя портрет.

Молебен завершился под грохот орудий, а когда артиллерия смолкла, заиграл духовой оркестр…

Присутствующим раздали хлеб, вино и соленую рыбу, и торжество в честь плотины увенчались большой трапезой, по-братски разделенной на траве мужиками, калмыками и татарами.

Только русские и калмыки удостоили вино своим вниманием; татары, будучи магометанами утоляли жажду, черпая прямо из Волги: ее вода, для нас непригодная, не вызывает у потомков Чингисхана и Тамерлана никаких неприятных ощущений…

Дата добавления: 2015-10-02