Эренцен и его машина

Расположившись неподалеку от колодца, шофер Эренцен мыл нашу серую машину, старую, капризную, покрытую пылью и грязью. Неудивительно, что ее пугались животные. Вчера стадо коров при виде ее вдруг выстроилось полукругом и ринулось, чтобы забодать это безобразное и подвижное чудовище. Мы удачно проскочили, но отважные и неблагоразумные коровы несколько минут преследовали нас. По словам Эренцена, они, должно быть, приняли машину за громадного степного волка.

Хорошо, что у этого «волка» не спустила шина – нам было бы не до смеха.

Засучив рукава, Эренцен окатывал автомобиль соленой степной водой. Его скулы, темные от загара, пыли и пота, блестели, жесткие волосы топорщились.

– Скоро вы?

– Сейчас. Десять минут, не больше,– ответил он и стал размахивать мокрой тряпкой так, что мне пришлось поспешно отодвинуться от него.

Он правильно говорил по-русски: он окончил семилетку в Ставрополе.

– Машина, она как живая,– сказал Эренцен. – Ты с ней хорош – она хороша, а плох будешь – она с тобой еще хуже.

Провозился он с машиной еще с час; бесцельно было его торопить, все равно, пока не убедится, что все в порядке, он не поедет.

Я изучал быт и нравы кочевников, а Эренцен возил меня по степи, в которой знал, по его выражению, «каждую норку суслика».

Пренебрегая дорогами, он, по своему обыкновению, свернул в степь напрямик.

– Бензину хватит?

– На триста километров,– ответил он, преувеличивая наши запасы горючего, по крайней мере вдвое.

Его поиски кратчайших путей частенько удлиняли наше путешествие, доставляя при этом немало хлопот и невзгод. Однажды колючий и злой кустарник изодрал шину на переднем колесе, в другой раз мы еле выползли из волчьей балки. Правда, в самых глухих местах мы натыкались нередко на любопытные неожиданности: то затерянный буддийский монастырь с превосходной китайской живописью, то первый дымок оседающего на новом месте кочевья.

Было раннее утро, солнце только подымалось, а над серой, как пепел, степью уже стлался сухой дым, и совсем не чувствовалось в воздухе, что ночь была холодная. Суслики еще посвистывали, а в мутном небе кружил кобчик.

Час спустя мы с треском сели. Эренцен решительно отверг мою помощь. Он залез под машину. Виднелись его ноги в щегольских рыжих сапогах, чуть изогнутые ноги наездника.

– Эта машина,– сказал он,– хуже самого упрямого верблюда, ей-богу. У моего отца был верблюд – злая скотина. Ехать надо – он ложится, его ударишь – плюется и орет, точно его режут. Лошади не такие, ей-богу.

И он начал рассказывать о том, какой верный, умный и быстрый у калмыка конь.

Мне все же удалось уговорить распаренного Эренцена, и я сменил его ненадолго у насоса.

Вскоре шина сделалась тугой и звонкой – удары отскакивали от нее.

Эренцен стал прилаживать колесо.

В это время показались двое всадников; они повернули в нашу сторону, чтобы спросить, не нужна ли нам помощь,– так водится в степи. Я поблагодарил и протянул им папиросы. Тогда они сошли с коней, чтобы поболтать. Я изъяснялся по-калмыцки больше улыбками и жестами, поэтому позвал Эренцена, как раз убиравшего домкрат.

Увидев его, кочевники закричали в один голос:

– Калмык-шофер, калмык-шофер!

Они стали хлопать его по плечу с почтительной и дружеской фамильярностью, а он широко и важно ухмылялся.

Калмык-шофер пользуется в степи большим уважением.

Кочевник в остроконечной меховой шапке, с редкой бороденкой, в которой можно было легко сосчитать все волоски, буйно хохотал, хватаясь за бока.

Другой кочевник, приземистый, широкоплечий, с плеткой, висевшей у него на запястье, что-то кричал, указывая то на машину, то на свою косматую, малорослую лошадку, которую он держал в поводу.

Эренцен отвечал ему с вызывающей уверенностью.

Разгорелся спор: было очевидно, что спорят о преимуществах автомобиля перед степным конем.

Вдруг кочевник в остроконечной шапке грубо крикнул Эренцену:

– Калмык, ноги у тебя, как у наездника! Это, верно, оттого, что ты слишком долго ездил верхом на боку у матери.

«Черт возьми, как бы не дошло до драки!» – подумал я обеспокоенно.

Эренцен побледнел от гнева. Он что-то крикнул, отвернулся и побежал к машине; кочевники вскочили на коней.

Затрещал мотор; кони шарахнулись в сторону, но, подчиняясь седокам, затанцевали на месте, приседая на задние ноги, высоко задирая головы и скалясь.

В следующее мгновенье и кони, и машина исчезли в пыли.

Потом я увидел, как на небольшом расстоянии друг от друга с бешеной скоростью уносятся два столба пыли; они превратились в пышные облака, за которыми возникли смутные очертания сперва коней, затем машины.

Эренцен гнал по бездорожью, рискуя перевернуться: он далеко опередил коней и, завернув влево, теперь катился вдоль горизонта легко, с изяществом и спокойствием; однако видно было, как под колесами закипает пыль, вырывается густыми клубами, мчится назад.

Вскоре завернули и кони; они как бы распластались на нежно-голубом фоне неба с развевающимися хвостами и гривами, с пригнувшимися и застывшими седоками.

Один из всадников отстал, он поднялся в стременах и начал нахлестывать коня.

Внезапно я увидел, что всадники нагоняют автомобиль, белые фары которого сверкали на солнце.

«Что случилось?» Но машина шла, поравнявшись с первым всадником и не пуская его вперед ни на вершок.

Так они и достигли финиша одновременно. Кочевник в остроконечной шапке спрыгнул на скаку. Конь его пробежал еще немного и остановился с горячими, раздувающимися боками.

Из машины вылез Эренцен, довольный, улыбающийся. Кочевники жали ему руку, что-то крича; один из них погладил машину.

Они долго махали нам вслед шапками. А когда они скрылись за холмами, я сказал:

– Не понимаю, Эренцен, почему вы дали себя догнать? У вас что-нибудь случилось?

Он посмотрел на меня внимательно.

– Ничего не случилось,– ответил он. – Жалко стало калмыцких лошадей. – И глаза его наполнились лукавым и добрым смехом.

Дата добавления: 2015-10-02