Огненная стена

«Наше устное предание — меч, а книга сказок — ножны, хранящие его призрачный клинок. Это красивое оружие, неудивительно, если найдутся желающие достать его из ножен и начать размахивать над головой. Благодаря этому одним мечом можно будет вооружить сколь угодно желающих. Не правда ли, истинно библейские творятся сегодня чудеса?».

— Как это — не продам? — возмутился Маклауд, пригибаясь и заглядывая в зарешеченное окошко бензоколонки. — Ты в своем уме?

— У вас тара неподобающая! — визгливо донеслось из окошечка. — В пластиковые бутылки бензин разливать не положено! Только в канистры и металл!

— Наливайте в металл, — перебил продавщицу подошедший Строри. — У нас есть старый чайник, мы в него наберем! Дайте нам три литра семьдесят второго.

— Почему это — семьдесят второго? — спросил я. — Может, лучше будет взять девяносто шестой?

— Зачем? — удивился Строри. — Хватит с Торина и семьдесят второго.

— Не задерживайте очередь! — окрысилась из окошечка продавщица. — Живо определяйтесь!

— Три литра, семьдесят второй, — упрямо повторил Строри. — Сколько с нас?

На дворе был вечер пятницы, двадцать второе августа, что-то около десяти часов. Осторожно держа в руках старый алюминиевый чайник, в который Строри сунул заправочный пистолет, я наблюдал поверх его спины панораму пустынного шоссе, скопище товарных вагонов и огромную кучу каменного угля. Бензоколонка располагалась в Зеленогорске, неподалеку от здания железнодорожного вокзала. Там нас ожидали остальные товарищи — все те, кто оставил в городе свои дела и присоединился к объявленному сегодня с утра походу против Торина Оукеншильда. Мы перелили бензин из чайника в три литровые пластиковые бутылки и поспешили к станции. Оттуда вместе с ветром, пропитанным острым запахом бензина и угля, к нам донесся холодный, искаженный привокзальным громкоговорителем женский голос:

— Уважаемые пассажиры! Электропоезд до станции Каннельярви прибывает к первой платформе. Уважаемые пассажиры…

От Зеленогорска до Каннельярви мы с Маклаудом ехали на «колбасе».[142]К этой практике нас приучил в свое время Дурман. Мы стремительно мчались сквозь меркнущий мир — овеваемые бешеными токами воздуха, под раскинувшимся в небе пологом холодных августовских звезд. Поезд катил сквозь дремучие хвойные леса, по сторонам от железнодорожного полотна лежала густая темень. Иногда мы видели сквозь неё приглушенный свет — фонари проносящихся мимо станций и сияющие окна близлежащих домов.

Дважды свет вспыхивал впереди — ослепительно, с чудовищной силой. Затем удар воздуха и металлический грохот вынуждали нас всем телом прижиматься к нагретому за день металлу. Ждать, судорожно сжимая пальцы, покуда не пронесется мимо встречный состав. Перед станцией Горьковская поезд замедлил ход. Громыхая колесами, состав миновал переезд, и тут же к стуку колес добавился еще один звук, стремительно удаляющийся. Это был пронзительный женский крик, полный искреннего негодования. Обернувшись, я успел разглядеть, как беснуется около своей будки старуха в оранжевой робе. Бешено подпрыгивая, она размахивала флажком и подавала нам знаки угрожающего характера. Мы не придали этому никакого значения, и, как оказалось — очень зря.

Когда поезд остановился на станции Шевелево, из дверей последнего вагона выскочили двое сотрудников транспортной милиции. Пробежав полтора метра по платформе, они бросились к нам. Едва завидев их, Маклауд отцепился от «колбасы». Он прыгнул руками вперед на соседнее полотно, ушел в кувырок и покатился с высокой насыпи в придорожные кусты. Когда Маклауд приземлился на рельсы, я успел заметить на его лице мелькнувший на мгновение ужас — но в тот момент мне было не до того. Покуда первый мент прыгал ко мне с высокой платформы, следом за Маклаудом в кувырок ушел я.

Только спрыгнув на рельсы, я обратил внимание на разлитый по путям ослепительный свет. Я даже успел почувствовать, как упруго ударила мне в уши волна спрессованного воздуха, которую гонит пред собой несущийся на полной скорости встречный локомотив. Затем инерция потащила меня вниз по насыпи — а огромный, километра на полтора грузовой состав полностью отрезал нас от взбешенных нашей выходкой ментов.

Бросившись с разбегу в кусты, я вновь подверг свою жизнь немалой опасности. В темноте Маклауд принял меня за одного из преследователей и едва не зарубил точеной лопаткой.

— Свои, блядь! — только и успел крикнуть я, когда ударом под ноги меня опрокинуло с копыт, а над головой блеснул острый срез шанцевого инструмента.

— Бежим! — крикнул Маклауд, рывком поднимая меня на ноги, и тогда мы побежали. От Шевелево до Каннельярви всего несколько километров, так что мы задержались не сильно — полчаса или около того. За это время наши товарищи успели выгрузить из электрички рюкзаки, откупорили коньяк и теперь ждали нас на платформе.

— Угадайте, кого мы видели в электричке? — спросил Барин, как только мы, перепачканные в земле и несколько запыхавшиеся, забрались на платформу.

— Кого? — спросил я и тут же добавил: — Гадать не будем!

— Ладно, не надо, — примирительно ответил Барин и принялся рассказывать. Выйдя в тамбур, чтобы перекурить, Барин увидал средних лет женщину. Облаченная ТОЛЬКО в хайратник и легкий плащ из серебряной занавески, босая и грязная, срамная донельзя, она жалась в углу тамбура и стреляла по сторонам маленькими белесыми глазками. На вопросы она отвечать отказалась, но после долгих уговоров согласилась назвать своё имя — Алтариэль. Заманить её в Каннельярви не удалось, она вышла в Горьковской, но все равно — товарищи сочли это добрым предзнаменованием.

— Если по дороге такое попадается, — заявил Крейзи, — что же будет дальше?

Через час ударного марша мы оседлали вершину песчаной гряды, возвышающейся над озером Исток, и принялись за военный совет. Над нашими головами сомкнулись густые ветви, крадущие тусклый свет звезд, в подлеске стояла вязкая, обволакивающая темнота. Свет на соседнем холме, где располагалась стоянка Оукеншильда, был для нас словно маяк посреди целого океана мрака.

— Нас здесь семеро парней и еще семь девушек, из которых боеспособных только две, — начал Крейзи, усевшись на землю и раскуривая в ладонях косяк. — А по словам Джонни и Теня, у Торина на стоянке девятнадцать человек, причем одни мужики. Напомни, брат, чем они вооружены?

— Катаны из прессфанеры, три эбонитовые дубинки, два топора, — перечислил я. — И одна штыковая лопата. Но при кипеже схватятся они, скорее всего, за мечи.

— А у нас? — спросил Крейзи. — У меня гросмановский балонник[143]и газ.[144]

— У меня шестьдесят первая пятизарядка,[145]— поднял руку Барин. — И к ней штук двести ДЦ.[146]

— А у меня шестидесятая, — вставила своё слово Королева, — и полная банка с дробью. Из всего коллектива постпанков в нашу банду влились только двое девушек — Ирка, про которую уже была речь, и Королева. Она обучалась в институте им. Лесгафта на кафедре плавания и в вопросах физической подготовки легко могла дать фору большинству мужиков. Из всех девчонок в бою можно было рассчитывать только на неё и на Алену Маклауд, компенсирующую недостаток физической подготовки находчивостью и нечеловеческой злобой. Остальные девушки, отправившиеся с нами в этот нелегкий поход — Ирка, Ярославна, Яна Павловна, Белка и Света-Кендер — в боевых действиях против Оукеншильда участия не принимали.

— Я взяла кукушку[147]и газ, — заявила Алена.

— А я — удавку и шанцевый инструмент, — взял слово Маклауд, — и еще текстолитовую полосу на два килограмма!

— У меня только зажигалка и бензин, — пожаловался я. — Так что даже не знаю, пригожусь ли я вам?

— У меня есть дубинка … — скромно сообщил Фери, и показал всем эту дубинку: обломанное посередине молодое деревце с массивным комлем.

— У меня праща, — скупо обронил Панаев, а потом встал и широким жестом показал себе под ноги: —И камни к ней!

— А у тебя что? — спросил Крейзи, поворачиваясь к до сих пор молчащему Строри. — А, брат?

— Руки и ноги, — меланхолично отозвался Костян, демонстрируя соответствующий «инвентарь». — А еще колени, локти и башка. Больше мне ничего не надо!

— Охуеть! — резюмировал Крейзи, удивленно качая головой. — Ну и вооружение! Ладно, друзья, есть один план — так что слушайте сюда…

Через полчаса ночной часовой на стоянке Оукеншильда услышал тихие шаги и звуки нескольких голосов.

— Стой, кто идет? — привычно окликнул он, а в ответ услышал: — Да это же мы, Джонни и Тень, приехали на фестиваль! Проводи нас к Торину!

— Ждите здесь! — приказал часовой и тут же пошел к костру, а через несколько секунд оттуда донеслось уже привычное: — Хай, Учитель! Там эти — эльфы приехали!

— Пусть подойдут, — отозвался Торин, — пропустить!

Тогда я, Фери и Тень выступили из темноты и приблизились к костру. На поляне было пустынно, так как ниндзя Оукеншильда не уважали ночь и забирались в свои палатки вместе с отбоем. У костра сидел только сам Торин, грея возле углей свою тушу и искоса поглядывая на нас.

— Только трое? — неодобрительно спросил он. — А где же остальные?

— Понимаешь, Торин, — начал объяснять я, располагаясь у костра так, чтобы держаться от него как можно дальше, — поехало-то нас больше, только вот по дороге у нас приключились проблемы.

— Гопота со станции, — вмешался Тень надломленным голосом, в котором явственно слышался пережитый испуг, — налетели на нас около садоводства и гнались почти до самого озера. Буквально на шее у нас сидели! Наши разбежались кто куда — где их теперь искать?

— Гопоты человек десять, — перебил Панаева я, — и у них пневматические ружья! Мне пулю в ногу засадили, а…

— Козлы они! — очень импульсивно вступил в беседу Фери. — Меня подстрелили! В доказательство Фери повернулся и стал показывать Оукеншильду на свой бок, тыкая в него пальцем через рубашку. — Попали под мышку!

— Боюсь, как бы они сюда не приперлись, — тихо пробормотал я, но запугать Торина гопниками не удалось.

— Пусть только попробуют! — гневно начал он, но тут же дернулся и с криком схватился за щеку, а из-под ладони у него моментально выступила кровь. — Ой, блядь! А-а-а!

— Это они! — страшно закричал Фери. — Ой-ей-ей! Что же делать?

В следующее мгновение лес словно взорвался. С разных сторон послышались сухие щелчки винтовок, а между ними — мягкие, упругие хлопки пневматического револьвера. Заслышав их, я бросился на землю и принялся кататься по поляне и выть, и примерно тем же самым занялись Панаев и Фери.

— Мне в шею попало! — плаксиво кричал Фери. — До чего же больно!

В это время из лесу выскочили часовые Торина, держась кто за что — кто за ноги, а кто и за лицо. Сам Торин в это время уже лежал за палаткой, изо всех сил вжавшись в землю. И не напрасно. Из великого множества пуль, выпущенных нашими товарищами, по мне, по Теню и по Фери не попало ни одной. А вот Торину с ходу досталось четыре: две из винтовок, и пара — из револьвера. Все это заняло едва ли несколько минут: наш рассказ про гопников, первые выстрелы и вся паника и беготня. Некоторые из людей Торина проснулись и принялись выглядывать из палаток. Но поскольку свистка вылезать им пока что подано не было, выйти наружу самостоятельно никто из них не решился. И пока что нас это устраивало.

Улучив момент, я незаметно облил бензином несколько палаток, связал их по земле дорожкою и сделал длинную отводку — до самой середины поляны. На это у меня целиком ушла первая бутылка бензина. Со второй бутылкой я бросился к Торину, бережно поднял его с земли и сунул пластиковый баллон ему в руки.

— Торин, — умолял при этом я, — не дай им стрелять! Нам нужна заградительная стена огня! Лей бензин на землю, полосой вот отсюда — во-он туда!

Терзаемый болью от пуль и подгоняемый моими воплями, Торин схватил бутылку и принялся лить топливо на землю. Он опоясал стоянку широкой дугой, желая в этот момент только одного — чтобы поскорее прекратились эти мучительные, болезненные щелчки. Как только бутылка в его руках опустела, я сунул Торину в руки пылающий сук, выхваченный из костра и крикнул:

— Поджигай!

Торин бросил горящую ветку на землю, и бензин вспыхнул — разбегаясь в обе стороны призрачными синеватыми всполохами. Но уже в следующую секунду пламя окрепло, загудело, словно маленький ураган, и стало огненно-желтым. Торин поначалу радостно закричал, но почти сразу же смолк. Как только увидел, что «заградительная стена» не остановилась на краю обозначенной им полосы, а стремительно двинулась дальше.

Оукеншильд смотрел на бегущий по земле огонь остекленевшими от удивления глазами, покуда пламя не перекинулось на палатки, и только тогда опомнился. Сунув свисток в рот, он два раза подул в него что есть силы — и из горящих палаток на поляну посыпались его заспанные ученики. Они мало что понимали — поэтому принялись строиться в линию прямо перед пылающей стеной, сжимая в руках мечи «шото» и во весь голос выкликая:

— Хай, Учитель! Крейзи, наблюдавший за всем этим из лесу, так описал мне впоследствии свои впечатления:

— Я даже представить себе не мог, что Оукеншильд поведется! Когда ты начал орать про «заградительную стену», я подумал было: да от чего она заграждает, и как? Я решил — ты нам все испортишь своею выходкой, да только вышло наоборот! Никогда мне еще не было так удобно стрелять — люди стоят в одну линию, как на расстреле, и их полностью освещает огонь! Твою мать, да это же королевская охота!

Парад Оукеншильдовких учеников продолжался недолго. Свинцовые пули и омедненная дробь били предельно точно, вспарывая тонкую ткань головных повязок. Тут и там люди Торина с криком валились на землю, закрывая ладонями лицо. Но вот пальба прекратилась, закончилось время импровизации, и настал черед исполнить основную часть нашего плана.

— Э-э-эй! — во весь голос крикнул я. — Э-э-эй!

— Ау! — донеслось издалека, почти от самого озера. — Где-е вы-ы-ы?

— Наши! — радостно объявил Торину я. — Наши идут!

Через несколько минут Строри с Маклаудом стремительно вышли из темноты на поляну, и дело пошло.

— Хуй ли вы терпите? — напористо начал Мак, едва только «ознакомился» с ситуацией. — Хватайте дубины, дайте им отпор! Торин, дели людей на тройки, нужно прочесать лес! Гопоты не так уж много, не будет и десятка. А нас тут — почти тридцать человек! Давайте, живо!

— Ну, чего стоим? — поддержал его Строри. — Или ждете, пока они вернутся и опять примутся стрелять? Ну в пизду, я лучше пойду в темноту!

План наш был таков: с каждой тройкой Ториновских бойцов пойдет один из наших, и не просто так. Ночи в августе темные, а брать с собой фонари мы Ториновским бойцам категорически отсоветовали.

— Нельзя, — объяснил Панаев. — Вы же себя полностью демаскируете!

Поэтому тройки нукеров Оукеншильда расползлись по лесу в полной темноте, а нам оставалось только выловить такие группы поодиночке. К этому нехитрому делу мы подошли так. Кто-нибудь из братьев заходил вперед, в заранее уговоренное место и принимался там «шебуршить».

— Стой, кто идет! — во весь голос начинал орать тот из братьев, который вел тройку. — А ну, стоять!

— Стоять, ни с места! — подхватывали этот клич недалекие Ториновские бойцы, и на этом дело, можно сказать, было закончено.

Я сам ходил «шебуршить» и прекрасно помню, как это было. В лесу темнота, хоть глаз выколи, с двух шагов уже ничего невозможно разглядеть. С собой я взял Бариновский ИЖ-61, и теперь сидел с ним в подлеске, изредка принимаясь ожесточенно похрустывать ветками. Потом до меня донесся голос Костяна, «приказывающий» мне остановиться, и по нему я определил диспозицию и относительное расположение тройки. Тут я сразу же перестал «шебуршить» и мягко двинулся вперед, ловя каждый звук.

Когда впереди раздались повелительные окрики Ториновских нукеров, меня отделяло от них самое большее метра полтора. Целясь на ближайший голос, я спустил курок — а затем перехватил винтовку за ствол и нанес несколько сильных ударов прикладом. Строри в то же самое время принялся лупцевать людей Торина с другой стороны. В кромешной тьме совершенно невозможно было понять, чьих это рук дело.

Действуя этим и другими аналогичными методами, мы расправились с несколькими тройками Ториновских бойцов, включая и ту, которая ушла в лес под предводительством самого Оукеншильда. «Провожать» её направился Маклауд, сильно недовольный Оукеншильдом по нескольким причинам. Одной из них было то, что Торин всерьез верил, что он ниндзя и умеет двигаться в темноте. Все это Маклауд расценил как персональное оскорбление. Ползать в потемках, незаметно подбираясь к стоянкам, воруя вещи и умыкая на удавке зазевавшихся людей, было одним из любимых развлечений Маклауда. Однажды он незаметно прополз между мной и Строри, сидящими в темноте друг напротив друга на расстоянии чуть меньше метра. Добро, если бы мы были пьяные в говно или спали — так ведь нет. Был уговор, и мы ждали Чаку — но он все равно прополз, таясь в подлеске, словно огромный удав. Только расслабься — и в тот же миг горло охватит тугая, отнимающая воздух и силы петля.

Оукеншильд же на этот счет придерживался другого мнения: двигался в темноте по собственной, оригинальной системе. Присев на корточки, он начинал расхаживать взад-вперед «гусиным» шагом, громко, с шипением и присвистом дыша. Он до такой степени заматывал себе голову «платком ниндзя», что почти ничего вокруг себя не видел и не слышал, и все его люди поступали в точности так же.

Маклауд ушел вслед за тройкой Оукеншильда один, отказавшись от какой-либо помощи — и был совершенно прав. Через полчаса, когда тройка вернулась из лесу, Оукеншильда было не узнать. Торин трясся, руки у него дрожали, он постоянно оглядывался и жался к костру. Так Оукеншильд на собственном опыте узнал, что такое искусство ниндзя и как на самом деле нужно двигаться в темноте.

— Там ходит не человек, — шептал Торин побелевшими губами своим перепуганным ученикам, а сам принялся творить запоздалую, на мой взгляд, молитву: — Богородице, дево, помилуй мя! После этого случая Торин и его люди зареклись покидать стоянку до самого наступления утра. Лишь один из них отважился на прогулку к озеру, за что жестоко поплатился. Звали этого человека Тринадцатый.[148]

К этому времени мы разбили лагерь в ложбине у озера, оставив Барина, Ирку и Королеву на стоянке у Оукеншильда. Сославшись на охвативший их ужас, они залезли ночевать в продуктовую палатку.[149]До происшествия с Тринадцатым все в нашем плане двигалась размеренно и гладко. И хотя множество вещей осталось необъясненными, наши отношения с Торином продолжали оставаться в рамках «союзнических». Слишком быстро и напористо происходили события, на анализ которых Торину не хватало времени и сил. Близилось утро, а он все еще продолжал верить в гопников со станции и в остальную хуйню. Но случай с Тринадцатым многое перечеркнул. Мы сидели у себя на стоянке, когда какой-то человек в трехцветном камуфляже появился из лесу и пошел прямо в направлении нашего костра. Незадолго до этого мы видели этого типа на стоянке у Торина.

— Ты кто такой? — спросил я. — И хуй ли тут делаешь?

Мне очень не понравилось, что незнакомец, похоже, заметил прислоненные к дереву пневматические винтовки. Вот ведь сука, подумалось мне, до чего же не вовремя!

— Меня зовут Тринадцатый, — представился незнакомец. — Что это у вас тут такое? Винтовки? Он, видно, хотел и еще что-то добавить — но не успел. Оказавшийся рядом Маклауд сбил его с ног, а потом (с помощью братьев) связал и полностью запихал Тринадцатого в здоровенный дерюжный мешок. Не так давно мы спиздили этот мешок на стоянке у Оукеншильда. А чтобы Тринадцатый не слишком разорялся, мы напихали ему в рот тряпок и поверх заклеили скотчем, который как раз на такой случай постоянно возили с собой. После этого мы дополнительно обмотали мешок веревками, а потом уселись поверх Тринадцатого и принялись решать — что с ним теперь делать?

— Может, стоит просто дать ему пизды? — предложил я. — Да на этом и …

— Ну нет! — возмутился Строри. — Лучше мы…

— Пусть ему дадут пизды его собственные товарищи! — неожиданно заявил Маклауд. — Тащите его на холм!

— Как это так? — удивились мы. — С чего бы это?

— Увидите! — отмахнулся Маклауд. — Волоките его за мной!

Взяв одно из ружей, Маклауд двинулся в направлении стоянки Оукеншильда, а мы — делать нечего, потащились за ним. Выйдя на поляну, Маклауд принялся звать Торина:

— Оукеншильд! — громко закричал он. — Мы одного из местных поймали, того, что в нас из лесу стрелял! Вот его винтовка, теперь она наша! Мы уже навешали ему как следует, но вдруг подумали — может, и ты тоже захочешь ему что-нибудь сказать? Взвесь-ка ему хорошенько!

— А ничего, что мы ваш мешок для него одолжили? — спросил осторожный и предусмотрительный Строри, раньше других оценивший злую соль Маклаудовской шутки. — Подходите все, не стесняйтесь!

Тринадцатый, услышав такие речи, судорожно забился в мешке — но напрасно. Предложение Маклауда было принято с редким воодушевлением. Торин и его люди за сегодняшнюю ночь достаточно натерпелись, и теперь им очень хотелось утолить на ком-нибудь свою злобу. Не прошло и тридцати секунд, как все они столпились возле колыхающегося и протяжно мычащего мешка.

— Смотри, как извивается, сука! — с откровенной злобой произнес Торин. — А ну, поучим его! С этими словами он и его люди принялись пиздить Тринадцатого, сидящего в мешке, с таким ожесточением, что НАМ пришлось оттаскивать их от него.

— Убьете же, изверги, — пытались образумить их мы, но все было напрасно.

— В лицо ему хочу посмотреть! — рычал Торин. — В глаза его заплывшие, сучьи! Тринадцатый к этому моменту уже перестал мычать и кататься по земле — затих без движения, лежа у себя в мешке. Тогда Торин достал нож, распорол плотную дерюгу, перевернул бесчувственное тело на спину — да так и застыл.

— А… — он только и мог теперь, что сипеть. — Тринадцатый… но как?

— Что такое, Торин? — с притворным удивлением спросил Строри. — Ты его знаешь?

— Да, знаю, — потерянно произнес Торин, но на этом месте голос его сорвался, поплыл: — Это один из моих людей!

— Да? — переспросил Строри, теперь с фальшивым ужасом в голосе. — А как же ружье? Ох, Торин, что-то ты темнишь!

На этих благоразумных словах мы закончили нашу ночную программу и отправились пить водку и спать, предоставив Торину и его людям приводить в чувство Тринадцатого и самим разбираться в сложившейся запутанной ситуации.

Полуденное солнце разожгло над озером золотой пожар, осветило облака и заставило верхушки деревьев пылать. Наполнив легкие до отказа смолистым дымом марихуаны, я вышел на берег, чтобы ополоснуть лицо и выпить немного прохладной озерной воды. Трава придала моему телу легкость и породила в уме звенящую пустоту, растворила в чистом и недвойственном сознании-основе все недобрые мысли, всю мою ненависть и весь гнев на Торина Оукеншильда. Я был спокоен и счастлив, бестревожная гладь разворачивалась передо мной, я легко мог разглядеть под толщей воды каждый камешек, любой стебелек — даже самую маленькую травинку.

— С добрым утром, брат, — поприветствовал меня Строри, выходя на берег озера с сигарой и не початой еще бутылкою бренди. — Высматриваешь рыб?

— Не, — лениво ответил я, — вышел воды попить.

— Воды? — осуждающе переспросил Строри и тут же протянул мне бутылку. — Запей воду-то, брат, запей!

Я вытащил пробку и понюхал из горлышка, а потом сделал несколько долгих, прочувствованных глотков. Обжигающая влага потекла вниз по пищеводу, тревожа чакры и наполняя всё мое тело бодрящей огненной праной. Утренний хмель — самый лучший: уже прибыло к рукам, но еще не убыло в голове.

— Как там Торин? — поинтересовался я. — Думаешь, он разгадал нашу шутку?

— Думаю — да, — отозвался Строри. — Только вряд ли он решится выступить со своими претензиями!

— Но ведь он должен был принять меры? — тут я обернулся и принялся наблюдать: виднеется ли еще на пригорке уютный лагерь «богородичных ниндзя»?

— Здесь они, никуда не делись, — успокоил меня Строри. — Я так думаю, Торину самомнение не позволяет бросить приглашенных и съебать с собственного фестиваля. Сегодня же основной заезд!

— Ах, вот как? — обрадовался я и снова запрокинул бутылку. — Значит, к вечеру у нас будут еще гости?

— Будут, будут, — подтвердил Строри. — Только до вечера еще дожить надо, а у нас еды нет. А я видел вчера на стоянке у Торина продуктовую палатку! Пошли к ним, сыграем в «шишки» на будущий обед?

— А что там может быть? — заинтересовался я. — А?

— Ну… — Строри на мгновение задумался, словно припоминая. — Тушенка, килька, паштет… по-моему, гусиный, сгущенное молоко, конфеты, шоколадный крем…

— Ладно заливать, — перебил его я. — Про шоколадный-то крем. Откуда ему там быть? Но перед моим мысленным взором уже возникли все вышеперечисленные вещи, а во рту сама собой появилась слюна и стойкий привкус паштета.

— Не веришь? — возмутился Строри. — А ну, пошли!

Мы неторопливо встали и направились по тропинке наверх — к стоянке Торина Оукеншильда. Идти здесь недалеко, так что всего через пару минут мы были уже на знакомой поляне. Воины Оукеншильда расселись на земле с понурыми лицами, на которые минувшая ночь наложила свой след. Кому в виде пластыря на половину ебла, а кому и в форме наливающегося синевою здоровенного фуфыря. На нас воины-ниндзя подчеркнуто не обращали никакого внимания, а самого Торина пока что не было видно. Впрочем, здесь и без него хватало на что посмотреть.

— Гляди, — кивнул я, показывая на длинную проплешину, след вчерашней огненной потехи. Она начиналась с одного края поляны и заканчивалась у другого, возле груды каких-то обугленных тряпок. — Пиздато запалили!

— А вот и продуктовая палатка! — в свою очередь показал мне Строри и добавил: — Курс строго на неё!

Приблизившись к своей цели, мы тихонечко присели у входа, расстегнули частые пуговицы и заглянули внутрь. Там нашему взору предстала умилительная картина: Барин, Ирка и Королева не теряли времени зря. Из пятидесяти килограммов скопившейcя в палатке еды наши товарищи не тронули разве что самые банальные вещи: сухие макароны, соль и крупу. Действуя по принципу «что не съем сам, то понадкусываю», друзья вскрыли большинство пакетов с едой и консервных банок, а затем полночи пировали. Сейчас есть по-настоящему они уже не могли — только лениво морщились, зачерпывая шоколадными конфетами из пластиковой бадейки шоколадный же крем.

— Ни хлеба, ни ложек, — пожаловался нам Барин, грустно заглядывая в бадейку. — Приходится прямо конфетами черпать…

Бойцов Оукеншильда Барин еще с раннего утра грубо послал от продуктовой палатки на хуй. Под тем предлогом, якобы здесь спит его любимая девушка, Барин запретил кому-либо заглядывать в палатку и отказался предоставить для завтрака ниндзя хоть что-либо из сложенной там еды.

— Вот проснутся все, — заявил Барин сквозь матерчатые стенки, — тогда и позавтракаете! Наученные горьким опытом минувшей ночи, воины Оукеншильда не стали провоцировать новый конфликт. И теперь ждали, покуда Барин освободит палатку и разрешит им чего-нибудь поесть. А Кузьмич с этим делом вовсе не торопился.

Подстегиваемый пересудами лишенного завтрака войска, сонный Оукеншильд выбрался наконец из командирской палатки, расставленной на краю поляны для него одного. Ему не пошел на пользу тревожный утренний сон: рожа у Торина опухла, он быстро сучил потными руками и недовольно косился на нас заплывшими глазками. Видно было, что по нашему поводу Торин еще ничего толком не решил. Так что вместо ножа в спину он принялся меня и Строри всячески увещевать. Про наше участие в недавнем погроме и про судьбу Тринадцатого Торин не сказал и полслова, зато произнес целую речь про засевшего у него в продуктовой палатке Кузьмича.

— Вы уж поспособствуйте, — упрашивал нас Оукеншильд, — заберите его оттуда! Можно это устроить?

— Можно! — категорически заявил Торину Строри. — Но не сразу! Предлагаю для начала партию в «шишки» — пачка макарон против буханки хлеба. А то, я слышал, у вас как раз хлеба нет?

— А что за игра? — заинтересовался Торин. — В чем там дело?

Пока что мне еще не встречались люди азартнее Торина Оукеншильда — столь же жадные и так же увлекающиеся игрой. Устроившись посредине поляны в кругу собственных учеников, Торин играл в «шишки» с нечеловеческой яростью и ожесточением. Вскорости ставки с обеих сторон выросли до половины набитого консервами и снедью картофельного мешка. Часть еды для этих ставок мы выиграли у самого Оукеншильда, а часть одолжили у Алены Маклауд (пообещав через час вернуть еду с существенным прибытком).

Сначала играли по мелочи, для разогреву — но постепенно ставки росли, а Торина охватывал все больший ажиотаж. Перед заключительной партией Торин (невзирая на возражения более осмотрительных учеников) — поставил против уже проигранной им половины мешка оставшуюся половину. Торин поступил так, потому что был весьма уверен в победе. Перед финальной партией Строри проявил подлинное мастерство, слив Оукеншильду несколько игр подряд. После этого мы отправились к себе, с трудом волоча за углы огромный мешок — весь запас еды, имевшийся в распоряжении у Торина Оукеншильда. С нами отправились наши товарищи из продуктовой палатки и сам Торин, которого мы подкупили предложением выпить у нас на стоянке чаю, обсудить недавние события и как следует поесть.

Оукеншильд принял наше предложение с радостью. На его стоянке еды не осталось, а, кроме того, Торина раздражали постные лица оставшихся без завтрака учеников. Наверняка он рассчитывал перекусить чего-нибудь втайне от них, но вышло иначе — Торин натерпелся страху и остался без завтрака. Вышло это так.

— Кто это к нам пришел? — закричали товарищи, едва завидев Оукеншильда. — Торин, давай к нам! Окружив Торина, друзья принялись дергать его за одежду, подтрунивать и шутить. Непривыкший к такому обращению, Торин некоторое время стоял совершенно потерянно, но в конце концов собрался с силами и сделал свой ход. Скорее всего, он надеялся обернуть ситуацию для своей пользы, и поэтому стремился произвести на нас впечатление. Надо отдать Торину должное — произвести впечатление ему удалось.

— Подождите смеяться! — довольно резко одернул Торин наших товарищей, собравшихся вокруг него. — Сейчас я вам кое-что покажу!

С этими словами Оукеншильд подошел к берегу озера, прямо в одежде заступил в воду и пошел на глубину. Когда вода дошла ему до груди, Торин остановился, повернулся лицом к нам, выхватил из ножен катану и страшно, пронзительно закричал. Не прекращая голосить, Оукеншильд принялся рубить воду мечом, поднимая невообразимое количество мелких брызг. Он создал вокруг себя настоящую водяную завесу, преломляющую свет — так что на какое-то время его фигура как будто облеклась в сияющую одежду из радуги.

Все стояли, потрясенные истошным голосом Оукеншильда — хлещущим, словно ременная плеть из средоточия расцвеченной солнцем водяной тучи. Единственным, кого не впечатлило это зрелище, оказался Маклауд. Едва завидев на отмели Оукеншильда, он разделся до плавок, намотал на запястье удавку и без всплеска, как опытный крокодил, скользнул с берега в прозрачную озерную воду.

Видно было, как его фигура мелькнула за спиною у Торина, над песчаным дном — а уже в следующую секунду шею Оукеншильда захлестнула петля. Торин выронил меч, взмахнул руками, силясь удержать равновесие, но не смог. Маклауд стремительно потащил его за удавку на глубину. За несколько секунд Торин совершенно исчез с наших глаз, лишь иногда на поверхности мелькала его замотанная в черные тряпки рука, поднимая на спокойной поверхности воды стремительно затухающие концентрические круги.

— Глубинный страж уволок Торина в воду, — прошептал потрясенный Кузьмич. — Пиздец Оукеншильду!

Похоже, что Барин был прав. Через несколько минут выбравшийся из озера Маклауд выкинул на прибрежный песок бесчувственное тело Торина. Больше всего оно напоминало промокший, расползающийся по швам картофельный мешок. Немного придя в себя, откашлявшись и выхаркав из легких лишнюю воду, Торин на четвереньках пополз обратно на холм. Оукеншильд тащился, ни на кого не оглядываясь — с лицом, белесым от пережитого ужаса.

— Поучительный пример! — заявил Крейзи. — Видели, как озеро его наказало? Поделом!

Проводив Торина взглядом, мы принялись завтракать и пить чай, параллельно обсуждая планы на грядущий день. Все это заняло не более получаса — перекусить, выпить водки и покурить немножечко конопли. Но когда мы снова поднялись на стоянку Торина, то увидели лишь вытоптанную пустую поляну. Ниндзя Оукеншильда и след простыл.

— А-а-а, блядь! — закричал Маклауд, чья ненависть к людям Оукеншильда не была еще должным образом утолена. — Петрович, айда бегом к станции, на перехват!

Похватав, что попалось под руку, мы бросились по лесным дорогам вслед за бойцами Оукеншильда. Маклауд, Кузьмич, Королева и я побежали в сторону станции, а остальные — вокруг Истока и по другим направлениям. Но проклятые ниндзя исчезли бесследно — как исчезает лунный свет, скрытый набежавшими облаками.

Оукеншильд увел своё войско по лесу в неизвестном направлении, держась вдалеке от основных дорог. Так что перехватить его теперь не было ни единой возможности. Мы с Кузьмичом добежали только до поворота на Недоступную, а там воля к преследованию совершенно покинула нас.

— Ебись он колом, этот Оукеншильд! — заявил Барин. — Какой смысл гоняться за ним? Не хочу больше бежать!

Усевшись на обочине, мы закурили и принялись рассеянно наблюдать, как продолжают преследование Маклауд и Королева — размашистой рысью удаляясь по грунтовке в сторону станции. Через некоторое время их фигуры скрылись за поворотом, а мы с Кузьмичом пошли обратно в лагерь: пить водку и ожидать новостей. Они не заставили себя ждать. Прибежав на станцию, Маклауд и Королева не обнаружили там и следа воинов Оукеншильда. Порядком разочарованные, они уселись на платформе передохнуть — но тут их осенила неожиданная и весьма перспективная мысль. Появилась возможность обернуть ослепительной победой кажущееся поражение. Идея эта посетила наших товарищей в тот самый момент, когда они увидели уже знакомое вам объявление о фестивале, криво прилепленное на бетонном столбе.

— Хм… — прикинул Маклауд, глядя на этот листок. — Если Торина нет, кто же будет устраивать фестиваль?

— Мы, кто же еще! — ответила Королева. — Пошли, посмотрим расписание прибывающих электричек!

Когда электропоезд на Кирилловское, громыхая колесами, прибыл к платформе, перед глазами появившихся из тамбура гостей фестиваля предстала умилительная картина. Маклауд сидел на лавочке под объявлением с самым смиренным лицом, а Королева, распустив волосы, стояла возле столба рядом с ним.

— Ребята, — обратилась она к подошедшим ролевикам, — вы ведь приехали на фестиваль?

— Да, — ответили те, — а вас Торин послал нас встречать?

— Ага, — ответил Маклауд, — пошли скорее!

— К чему эта спешка? — удивились новоприбывшие, но Королева сразу же объяснила, почему.

— Жалко здесь время терять! — заявила она. — Ведь там так здорово! Скоро начнется турнир, а сейчас у озера поют менестрели. Торин просил передать, чтобы вы поторопились! Жалко, если праздник начнется без вас!

— Не, без них не начнется, — обронил Маклауд, но никто из прибывших не придал должного значения его словам.

Таким образом, Ториновский фестиваль превратился в западню, настоящую ловушку на тех, кто падок на подобные мероприятия. Мы установили патрули у станции и на лесных дорогах — и к вечеру в наши сети попало множество приглашенных. До места они шли своим ходом, воодушевленные красочными рассказами о фестивале — но у озера их движение прекращалось. Хватая их небольшими группами и по одному, мы с величайшим старанием вязали их капроновой веревкой и рассаживали под деревьями, неподалеку от нашей стоянки. Для них уже была приготовлена праздничная программа: мы назначили на эту ночь величайший Круг Игр, которому еще не было равных в истории.

Когда багровый закат пал на озерные воды, мы разожгли у себя на стоянке огромный костер. Пойманных сторонников Оукеншильда направили в организованный женой Маклауда и Королевой «косметический салон». Там их старательно вымазали углем, нарядили в юбки из папоротника и еловых лап, а на головы приспособили «шлемы», сделанные из смеси озерной глины, гречневой каши и старых макарон.

Из этого Круга Игр мне больше всего запомнилось четыре игры — «Узорный Гульерик»,[150]«Сказочник и Болотная Лихорадка»,[151]«Мученик»[152]и «Лиловый Шепотун».[153]Не только мы оценили по достоинству эти игры: за праздничной программой с огромным наслаждением наблюдали прибывшие под вечер из Каменки дембеля-миротворцы. Наша затея им очень понравилась, и наутро они уходили с четким намерением организовать подобные развлечения у себя в части. Это дает вышеперечисленным играм надежду на бессмертие — вполне возможно, что и сейчас в Каменке какой-нибудь «дедушка» говорит провинившемуся «духу»:

— А ну, тело, изобрази-ка мне Лилового Шепотуна!

Ночь пролетела незаметно, а рассвет мы встречали уже на опустевшей поляне — пресытившись под утро развлечениями и разогнав пленных. Ласковые лучи утреннего солнца падали на мир, все было тихо, благообразно и мирно. Усевшись возле догорающего костра, мы наблюдали за Строри, который взялся зашивать джинсы. По крайней накуренности он намертво пришил их к собственному спальнику, лежащему в это время у него на коленях.

Именно в этот момент невысокий, наряженный в серые слаксы и тонкую пропитку человек вышел из лесу на нашу поляну, небрежно помахивая зажатой в правой руке здоровенною «Моторолой». У него был сильно недовольный вид, как будто он не на берег лесного озера вышел, а явился в фирменный магазин — заявить претензию по поводу грубости и некомпетентности персонала.

— Так, — с ходу заявил он, — что это мы тут видим?

Это был первый случай, когда мы увидели в лесу сотовый телефон (одну из первых моделей «Моторолы» — прямоугольную коробку без экрана с выдвижною антенной). Незнакомец остановился всего в нескольких метрах от нас — а мы неподвижно сидели, пораженные его наглостью и мажорским видом. Строри в этот момент едва не проколол себе ногу швейной иглой, а Крейзи выронил из рук на газету наполовину забитый косяк — чего за ним обычно не водится.

— Чего вы расселись? — вновь обратился к нам незнакомец, подозрительно уставившись на наши удивленные лица. — И вообще — кто вы такие?

Тут надо отдать должное Маклауду, единственному из нас, кого совершенно не смутила необычная ситуация. Встав на ноги, он подошел к незнакомцу, положил ему руку на плечо и громко произнес:

— Это как раз то, что нам нужно!

Через несколько минут, когда незнакомец сменил свой первоначальный имидж (примерив на себя шлем из каши и юбку из папоротника) — между нами состоялась вот какая беседа:

— Я не затем приехал сюда, — визгливо выкрикнул незнакомец, — чтобы меня мурыжили какие-то Грибные Эльфы! Вы меня не знаете: я названный брат самого Торина Оукеншильда!

— Для тебя было бы лучше этого не говорить, — заметил Кузьмич, но незнакомец не унимался:

— Сейчас я позвоню в милицию, и тогда вам пиздец! Немедленно отпустите меня! Барин, услышав эти слова, взял принадлежащий Ториновскому брату сотовый телефон и куда-то унес. Вернувшись через минуту, он подал Ториновскому брату железную миску, в которой лежала его «Моторола»: мелко накрошенная топором, с антенной, вертикально торчащей из кучи обломков.

— Звони! — предложил Кузьмич. — Что же ты не звонишь?

Брат Торина уставился на миску в некотором оцепенении, вытаращив глаза, а Барин стоял рядом с ним неподвижно. Ничего не предвещало того кошмара, что случился буквально в следующий момент. Когда я это увидел, то поначалу не поверил своим глазам — до такой степени дико и необычно выглядел поступок Кузьмича.

Чуть подавшись вперед, Барин всунул миску прямо в руки Ториновскому брату. А когда тот вцепился в неё — обхватил его левой рукой за затылок и потянул на себя. Брат Торина принялся сопротивляться, но эта борьба длилась недолго. В следующую секунду Кузьмич с силой выбросил вперед другую руку и вырвал у брата Торина правый глаз. После этого Барин отступил на два шага назад, победно глядя на нас и высоко подняв зажатое в пальцах глазное яблоко.

— Кузя, блядь! — закричал я. — Ты чего делаешь?

— Тяжкие телесные! — зарычал Маклауд. — Барин, сука, вписал нас в блудняк!

— Чего вы орете, какие еще тяжкие телесные? — спокойно ответил Кузьмич. — Приколитесь лучше, у этого пидора искусственный глаз!

— Фу, напугал… ну гондон! — набросился Маклауд на Ториновского брата. — Второй глаз тоже искусственный? А ну, вынь, покажи!

Побросав одежду и обувь Ториновского «родственничка» в костер, мы нагрузили на него раздувшийся от нажитой добычи рюкзак Маклауда, похватали свои вещи и отправились в обратный путь. Мы собирались ехать домой, но по дороге нас поджидало еще одно забавное приключение.

На очередном повороте грунтовой дороги мы повстречали Леву-Хоббита — жирную чернявую тварь, нагруженную тяжеленным рюкзаком. Он прошел мимо нас с самым постным выражением лица, лишь искоса глянув на брата Оукеншильда, перемазанного сажей и облаченного в юбку из папоротника и еловых лап. Лева-Хоббит известен в Питере своей жадностью и нежеланием делиться едой, так что нам показалось хорошей идей проверить эти расхожие слухи.

— Привет, Лева! — крикнул Маклауд. — Есть у тебя хлеб?

— Нету, — буркнул Лева, но как-то неискренне, так, что всем сразу стало ясно — Лева врет.

— Ну, Лева, — ласково попросил я, — не откажи! А то у нас консервов полный рюкзак — и ни куска хлеба. Так как?

— Нету у меня ничего! — категорически заявил Лева и тут же добавил: — Пропустите, я опаздываю на фестиваль!

— Не спеши ты так, Лева, — начал было я, но меня перебил Строри:

— Петрович, Маклауд — нам некогда! Из-за этого жирного мудака мы опоздаем на электричку! Живо пошли!

Мы развернулись и пошли было дальше, но Лева-Хоббит рассудил иначе — не забыл Строриных слов про жирного мудака.

— Сами вы мудаки, — донеся до нас его голос. — В лесу надо иметь собственный хлеб! Обернувшись, мы заметили Леву-Хоббита — он улепетывал по дороге со всех ног, просунув пухлые ручки под лямки неподъемного рюкзака. Переглянувшись с Маклаудом, мы сбросили на дорогу собственные вещи и бросились в погоню за Левой.

То, что случилось с Левой, я склонен называть «спонтанный спецманевр». Я бежал первым, а когда догнал Леву — тут же набросил ему сбоку на шею капроновую петлю. Я не стал дергать за веревку, пытаясь остановить Левин разгон, а поступил с точностью до наоборот. Обогнав Леву, я изо всех сил принялся тянуть за концы веревки, придавая его бегу дополнительное ускорение. В этот момент Маклауд, настигнув Леву сзади, в прыжке ударил ногою ему в рюкзак, от чего Леву с еще большей скоростью бросило вперед. Тогда я резко остановился, изо всех сил натягивая удавку — приседая и упираясь ногами. Из-за этого Леву понесло вокруг меня по широкой дуге, которая закончилась, когда Лева на полной скорости врезался башкой в придорожную ель. Удар был столь страшен, что удавку вырвало у меня из рук, а Леву отбросило от дерева на пару метров назад. Вынув у Левы из рюкзака буханку хлеба, мы отправились догонять своих — счастливые сделанным и премного довольные собой.

Возле поворота на садоводство мы отправили брата Торина в лес, накрепко наказав ему ни в коем случае не показываться на станции. По слухам, некоторое время он скрывался в лесу, пока не был обнаружен грибниками: голый человек в юбке из папоротника, прячущийся под корягой. Нас весьма обрадовали эти слухи. Но они — ничто по сравнению с тем, что мы услышали всего через несколько дней по возвращении в город. У этих слухов есть своя, собственная предыстория.

Один из тех господ, что были захвачены нами для ночного Круга Игр, оказался не робкого десятка. Он прямо спросил у нас: с какой стати и почему мы над ним издеваемся? Это оказался близкий друг Торина Оукеншильда, запомнившийся нам под именем Мученик. На его вопросы мы ответили вот как:

— Торин собрал с нас по восемьдесят рублей, — с самым серьезным видом заявил Мученику Кузьмич. — Кроме того, мы сдали ему продовольственные взносы — так что теперь остались совсем без еды.

— А теперь Торин съебал, — поддержал эту провокацию Строри. — Видишь ведь сам, его нигде нету! Против тебя лично мы ничего не имеем, просто мстим таким образом Торину за кидок. Потерпи, и все образуется!

Какое-то время Ториновский друг терпел, но когда приехал в город, терпение у него истощилось. Прямо с вокзала он поехал к Торину домой и принялся колотить в дверь. А когда Оукеншильд ему отпер — друг с порога заехал Торину по еблу. Так Оукеншильда настиг посланный из леса пиздюль — полной моральной победой завершая историю нашей борьбы против школы ниндзя Торина Оукеншильда.

Дата добавления: 2015-10-02