Случай с проверяющим

«На вопрос „Зачем ты рассказываешь сказки?“ мастер Большое Облако обычно отвечал:

— Для врагов мои сказки — словно медленный яд, исподволь пропитавший страницы. Для друзей — как согревающее душу молодое вино. Решайте сами, что они для вас — боль в сердце или хмель в голове?»

Тибетские сказки: «Легенда о Большом Облаке».

Зима была, а вроде бы её и не было: кругом слякоть, грязь и мокрый асфальт. Но как только морозы ударили по-настоящему (то есть примерно к пятнадцатому декабря), из Комитета по Лесу Л. О. объявили очередной предновогодний аврал. В готовящейся Елочной Кампании-96 участвовали две «конкурирующих» организации: «Зеленая Дружина», под предводительством рыжебородого деятеля из универа по фамилии Жук, и «Дружина Гринхипп», направляемая совместными усилиями В. Гущина и А. Лустберга. Курировать проведение кампании доверили комитетскому чиновнику Батову по прозвищу Туранчокс,[102]названному так за небольшой рост и выпученные белесые глаза.

Обе конторы перед стартом кампании развернули агитмероприятия с целью завербовать к себе новые кадры: ЗД-шники в универе, а Тони Лустберг — среди тусовки ролевиков. Он звонил всем подряд и уверял, что участие в подобном мероприятии пойдет только на пользу, а сколько природы будет спасено — закачаешься. Так как в прошлом году мы уже участвовали в подобном, то согласились и на этот раз.

Перед началом кампании Жук и Батов устраивали в Комитете общий инструктаж для членов уже существующих экологических организаций (вроде «Гринхипп» и «Зеленой Дружины») и для вольнонаемной публики вроде нас. Отжигали как могли: Жук запугивал нас случаями смертоубийства, якобы имевшими место во время прошлых кампаний, а Туранчокс обучал основам инспекторского дела. По его мнению, наиглавнейшим в этом является правильное расположение предметов у инспектора на столе. Бланки протоколов и копирка лежат слева, Кодекс об Административных Правонарушениях (КоАП РФ) и копия приказа губернатора о «мерах по пресечению незаконной порубки и провоза новогодних елей» справа, посередине пресс-папье и стакан с авторучками и т. д. Любое отступление от этого распорядка Туранчокс считал немыслимым и, скорее всего, полагал деянием противоправным.

По результатам этих курсов (считавшихся «инспекторскими») соискателям вручалось удостоверение общественного лесного инспектора Комитета по Лесу Л. О. Этот документ предоставлял своему обладателю следующие полномочия: «применять физическую силу и специальные средства… задерживать и доставлять… устанавливать личность по системе ЦАБ[103]… и оформлять в административном протоколе…» всех без разбору, кого только ни увидят тащащим под мышкой свежесрубленную ель.

Штаб кампании развернули на Витебском вокзале. Там засели Батов и ЗД-шники под руководством Жука, а «Гринхипп» получили в своё распоряжение бывший пикет ДНД[104]на Финляндском. Задачи Комитет поставил такие — полностью перекрыть траффик елей и устраивать допшмон по электричкам, высылая рабочие группы на патрулирование в «челнок». Всех задержанных за браконьерство нужно стаскивать в пикет и оформлять, кроме тех, кого выездные группы оформят на месте.

Идет борьба, объяснял нам Лустберг, за количество протоколов — в них, и только в них отражается действительный вклад в дело природоохраны, сделанный каждым из нас. Инспекторам необходима, пел нам Тони, кристальная честность — взяток с нарушителей не брать, изъятые ели оформлять документально и передавать наверх полностью, до одной.

Мы не то что бы слушали его, но прислушивались понемногу. Если люди из «Гринхипп» нам пришлись не по вкусу, то о Лустберге у нас к тому времени сложилось благоприятное впечатление. Тони провел несколько любопытных игр и обладал в тусовке если не популярностью, то известностью точно.

Мы провели с Лустбергом переговоры и сошлись вот на чем. Мы помогаем ему провести кампанию — а он не мешает нам жить и не лезет в наши дела. Договорились, что мы сформируем автономные группы, а один из наших инспекторов будет занимать должность оперативного дежурного посменно с человеком от «Гринхипп». На том и порешили.

Атмосфера штаба Елочной Кампании — постоянный вой, шум и чудовищная суета. Все вокруг завалено елями, большое количество ОЧЕНЬ НЕДОВОЛЬНЫХ людей спрессованы в маленьком помещении и дожидаются своей участи в очереди на оформление. Каждый норовит доказать собственные права:

— Похуй мне и на тебя, и на весь твой Комитет! Кто вы такие, что… Другие стараются инспектора наебать:

— Были документы, были! Я на даче забыла купон из лесничества, и… Наихудшие из невольных посетителей втупую давят на жалость, душат тебя слезами:

— Милок, — выла гражданка Баева (задержанная за три дня четыре раза, каждый из них — с мелкооптовыми партиями по двадцать, пятнадцать, тридцать и так далее метровых елей). — Милок, я бабка старая, ты уж меня пощади. У меня внучки на новый год останутся без подарочков, ты уж…

Увидав, что слезами горю не поможешь, Баева без видимого перехода переключалась на чернейшую брань:

— Ах ты, сука, ебучий паразит! Я ж тебе…

Начинается кампания прекрасно, когда в Комитете тебе вешают на уши лапшу о «вежливости и корректности по отношению к правонарушителям». Потом такие, как Лустберг, врут с три короба о «кристальной честности», а Батов рассказывает тебе, как правильно расположить предметы у себя на столе. Перед началом кампании ты приходишь в штаб, чувствуя себя борцом за дело природоохраны и видишь, как там все благообразно: пустой пикет и за чистым столом новоиспеченные бойцы зеленого фронта.

У всех, на кого ни посмотри — убеждения, каждый хочет поучаствовать в общем деле, никакой критики и в помине нет. Создается впечатление сопричастности чему-то, только вот хуй знает — чему? Охватывает мандраж, хочется СРОЧНО что-нибудь сделать для природоохраны, причем всё равно что. Все кажется таким благостным и важным, словно вот-вот — и вся Природа будет тобою одним заботливо спасена. Но подготовка к кампании заканчивается, начинается работа, и тогда в штабе появляются первые посетители.

Сначала ты еще говоришь людям «здравствуйте», но потом вся твоя вежливость куда-то исчезает. Люди ненавидят тебя за то, что ты ловишь их и отнимаешь ихние елки — и постепенно ты начинаешь отвечать им тем же. Раздражение и злоба плавятся в тигле разума вместе с недавними взглядами, и на людей с елью начинаешь смотреть, как на персональных врагов. Рождается ненависть, которую ничем не унять, а пикет природоохраны постепенно словно бы превращается в казематы гестапо. Исподволь ты полностью «перекидываешься», а вид ели у человека в руках начинает действовать на тебя, как на грузинов выражение: «Я маму твою ебал».

Но на просто злобу всему человечеству похуй, и тогда она начинает искать выхода в каких-нибудь поступках. В зачистках «челноков», когда НАДО гнать людей кучею впереди себя по вагонам с помощью пиздюлей, в облавах на вокзалах и рейдах на нелегальные елочные базары. Люди «Гринхипп» не поддержали нас в этом начинании — их удел был охотиться за одинокими пенсионерами и избегать серьезных конфликтов. Наши же товарищи постепенно вошли во вкус и конфликтов стесняться совершенно перестали.

Это сказалось на «успеваемости» — мы начали вырабатывать сумасшедшее количество протоколов. Пикет был забит до такой степени, что часть задержанных приходилось запирать в помещении старого туалета, где мы хранили изъятые ели. В этом туалете однажды вышел презанятнейший случай.

Как-то, набившись в помещение туалета едва ли не вдесятером, мы курили план из четырех жирных косых. Дым клубами рвался из маленького помещения и поднимался к билетным кассам. Это привлекло внимание сотрудников милиции, патрулирующих здание вокзала. Мы так и застыли, когда трое ментов вошли в к нам в туалет и остановились, в упор глядя на нас. Мы не успели ничего сделать — ни сбросить косяки, ни даже выдохнуть дым — так неожиданно все это произошло.

— Сержант, чем это пахнет? — тихо спросил ихний старшина. — Запах такой странный! Сержант прошел вперед и вынул у Крейзи из онемевших пальцев косяк. Затем он несколько раз глубоко затянулся, а потом подошел и передал косяк старшине.

— По моему, хвоя, — неуверенно предположил он. — Впрочем…

— Угу, — отозвался сержант, затягиваясь. — Точно, еловая хвоя. Вы вот что, — обратился он к нам, теперь уже вполне серьезно. — Вы курите тут осторожнее! Мы люди нормальные и все понимаем. Но шмон от вашей ганджи стоит такой, что дымом полволкзала заволокло. А тут неподалеку ошиваются ОМОНовские патрули. Они такой хуйни не поймут! Сержант!

— Ага, — отозвался сержант, доставая из-за пазухи поллитру водки. — Нам бы, значит, елочки нужны, но не те вицы, что обычно носят, а настоящие. О'кей?

— О'кей, — отозвался я, так как был сегодня оперативным дежурным по направлению. — Выбирайте, приличные елки во-он где…

Когда транспортники отвалили, мы вздохнули с облегчением. Присели на елки, выпили по глотку водки и раскурили притушенные было косяки. Но не успели мы затянуться, как двери туалета опять распахнулись. В проем вместилась тройка бойцов ОМОНа — облаченные в броню и вооруженные с ног до головы. Мы заметили, что один из них несет увесистый полиэтиленовый пакет, бережно придерживая его за провисшее днище.

— Что за хуйня? — начал их старший. — Коноплю курим? Охуеть надо, прямо на вокзале, пиздец! А если вас менты выпалят?

— Не ссыте, — миролюбиво успокоил нас тот омоновец, что нес пакет. — Мы люди нормальные и все понимаем. Вот, собрали вам немного попить-поесть. А из-под вас нам нужны приличные елки, а то у черных стоит одно говно кривое. Зер гуд?

— Зер гуд, — кивнул я, находясь от всего этого словно бы в некотором отупении. — Вон тот угол, выбирайте.

Омоновцы присмотрели себе кое-чего и стали собираться. Уже уходя, их старший повернулся к нам и многозначительно произнес:

— Вы бы поаккуратней тут с коноплей. Нам-то похуй — все почти на югах повоевали, знаем, что к чему. А вот транспортники вас за это с потрохами сожрут. Бывайте, парни! Когда они вышли, Крейзи утер лоб и с интересом огляделся.

— Ну что, — наконец спросил он у нас. — Legalize?

— Legalize, — признал я. — А еще какие-нибудь органы охраны правопорядка на вокзале есть? Кроме транспортников и ОМОНа?

— Пожарники, наверное, — неуверенно отозвался Строри. — И должен быть хоть один КГБ-шник. Не хотелось бы…

— Отставить панику! — успокоил нас Крейзи, демонстрируя недокуренный косяк. — Безопасности вокзала данное деяние не угрожает, а пожарника…

— Пожарника, — перебил его я, — мы пошлем на хуй. Хуй ли нам пожарник, когда мы из самого Комитета по Лесу? Нам ли стесняться пожару?

Поскольку с людьми «Гринхипп» мы работали рука об руку, то начали поневоле приглядываться, смотреть, что это был за коллектив. И постепенно наше «прохладное» отношение к ним изменилось, сменившись откровенной уже неприязнью. Каждый божий день мы только и слышали от них, что о необходимой инспектору «кристальной честноcти». О необходимости полностью отдавать «наверх» изъятые ели — якобы для передачи их в приюты и детские дома. Мы изымали сумасшедшее количество «н.д.л.п.»,[105]и Тони нас за это очень хвалил. Уверял, что мы вместе делаем большое и благородное дело.

Но при ближайшем рассмотрении оказалось, что за нашей спиной руководство «Гринхипп» проворачивало дела поменьше и не такие уж благородные. Каждый день к вокзалу подъезжала грузовая машина, в которую запихивали изъятые за день ели. Она увозила их, как объяснял Лустберг, для передачи в руки престарелых граждан и детишек-сирот.

Однажды народу в штабе не оказалось, все разъехались по «челнокам». Так что сопровождать машину для выгрузки елей поехал не человек «Гринхипп», а один из наших. Машина поехала недалеко — к елочному базару на пересечении Арсенальной улицы и улицы Комсомола. Там ели выгрузили в общую клеть, а Лустберг так это прокомментировал:

— Часть елок поступает на реализацию, а средства перечисляются потом в фонд ВООП и идут на дело защиты природных заказников и памятников природы.

Звучало это неплохо — но трое хачиков, орудовавших в клети, легенды не знали и немного испортили складывающуюся картину. Один из них подошел и передал Лустбергу горсть смятых купюр, добавив при этом:

— До завтра, начальник.

Так у нас зародились первые сомнения, а потом в копилку событий начали падать все новые и новые факты. Например, мы неожиданно узнали, что на проведение кампании выделялись кое-какие деньги: на питание участников и на канцелярские расходы. Суммы были незначительные, но маленькие деньги теряются даже легче больших. До штаба кампании они практически не доходили. Иногда, правда, Тони подбрасывал своим выпить или пожрать, но и то не каждый день. Постепенно от сложившегося у нас поначалу восторженного впечатления не осталось и следа. Очевидно стало, что руководство «Гринхипп» ебет мозг и загребает бабло чужими руками, оправдываясь впоследствии стопками выработанных с нашей помощью протоколов. Но в будущем разрыве наших отношений с «Гринхипп» не этот мотив послужил основным — вовсе нет. Виною этому послужил полноватый и улыбчивый куратор «Гринхипп» от ВООП,[106]один из организаторов нынешней кампании Володя Гущин.

Мы видели его и раньше, хотя не так уж и часто. Он изредка появлялся на играх, вооруженный «Зенитом» с мощной оптикой, и забавлялся фотоохотой. Всегда приторно вежливый и обходительный, Гущин изо всех сил старался расположить к себе окружающих. Он старался сойтись с людьми поближе, угощал при случае водочкой и пивком, подчеркнуто либерально относился к вопросу употребления наркотиков членами природоохранного патруля.

Вечерами, когда поток нарушителей спадал, Гущин на пару с Лустбергом устраивали в штабе своеобразные посиделки. Они спонсировали коллектив бухлом и начинали «петь на два голоса». Но чем больше мы их слушали, тем крепче становились зародившиеся у нас по ходу этих бесед подозрения. Мы решили прояснить их и расспросили других членов «Гринхипп». Водка развязала языки, и постепенно у нас начала вырисовываться цельная картина событий.

Кроме работы на ниве природоохраны Гущин и Лустберг шабашили в мутной конторе под названием «СП-б Институт подростка», занимающейся реализацией различных социальных программ. Суть этих мероприятий была в контроле за жизнью неформальных молодежных движений, фактически — сбор информации и поголовный учет. Под такую программу попала и питерская ролевая тусовка. Прикрываясь понятиями «глубинная экология», «культура хиппи» и мерами по набору волонтеров для участия в природоохранных кампаниях, Гущин и Лустберг выполняли «заодно» и еще несколько интересных задач.

Сами они не слишком-то это афишировали. Но те, кого они вовлекли в свои акции, заносились впоследствии в специальные архивы «Института» — в списки подростков, которых Гущин и Лустберг спасли, социализировав и извергнув из «опасной среды». На тот момент все это как бы витало в воздухе, находясь на стадии либо предположений, либо непроверенной еще информации. Так что повода сказать им в лицо «вы стукачи» и послать их на хуй вроде бы как не было. Зато появился и окреп другой, не менее существенный повод.

В повседневном общении и беседах членов «Гринхипп» мы заметили некоторые непонятные поначалу странности, своеобразные поведенческие перекосы. Сначала мы не обратили на это внимания, но затем один случай за другим убедили нас в обоснованности наших предположений. Первый тревожный звоночек прозвучал, когда Гущин начал разглагольствовать о свободе половых отношений, агитируя вступать в якобы учрежденную им «Партию сексуальных меньшинств». Делал он все это как бы в шутку, но у каждой шутки есть свои пределы, и Гущин далеко за них перешел.

Потом уже и другие люди начали обращать наше внимание на аналогичные факты:

— Вы ебнулись? — спросил у нас Юра Орк. — Чего вы третесь с этими пидорами? Послушайте-ка, чего я вам расскажу!

Порядка ради стоит заметить, что Юра Орк — один из старейших ролевиков, в свое время побывавший на «самой первой» союзной игре. Он приехал в Питер откуда-то с юга, чтобы сутки напролет просиживать за компьютером на квартире у Брендизайка, изнуряя свое тело и разум невообразимым количеством самых разнообразных наркотиков. Юра Орк оказался панком самой высшей пробы, убежденным полинаркоманом, чье отношение к жизни лучше всего характеризует вот какая история.

Однажды, втрескавшись как следует «винтом», Юра Орк вышел на лестничную площадку и увидел двух поднимающихся по лестнице ментов. Момент был что надо: Юра стоял на лестнице в одних штанах, зажимая рукой локтевой сгиб, и смотрел на ментов почерневшими от первитина глазами. Кое-кто на его месте тут же бросился бы обратно в квартиру, но только не Юра Орк. Вместо этого он вышел на край площадки и заорал:

— Эй, вы!

B как только менты подняли головы, Юра Орк широко расставил руки и проорал еще громче:

— ВОН С МОЕЙ ПЛАНЕТЫ!

И пока ошарашенные менты втыкали в расклад, Орк развернулся, запрыгнул в квартиру и был таков. Он был способен еще и не такие фокусы, так что иногда я жалею, что канва этой книги не позволяет мне отступить в сторону и написать побольше про похождения этого удивительного человека.

Так вот, Юра Орк сообщил, что на самой заре коллективных посиделок в Доме Природы вышел вот какой случай. Один из гостей «Заповедника» напился до отрубона и уснул на банкетке в коридоре. Тогда Гущин подхватил его к себе на руки и понес в свой кабинет — якобы укладывать спать. Через минуту из кабинета послышался приглушенный шум, и тогда Юра и еще несколько человек решили глянуть — что там творится? Юра шел первым и так и застыл на пороге. Пьяный гость слабо ворочался животом на столе со спущенными штанами, а заголившийся Гущин пробовал пристроиться к нему сзади. Скинув оторопь, Юра и остальные набросились на Гущина и как следует ему наваляли. Били, ясное дело, по чему ни попадя.

— Он даже не пробовал защититься, — рассказывал Орк. — Просто сжался в углу и закрыл голову руками. А потом прибежал Лустберг и давай его отмазывать. Дескать — вы не так поняли, Вова просто пошутил. А я-то еще не верил, что Гущин — пидор! Думал, пиздят все, наговаривают на мужика!

Выяснилось, что у Гущина на тот момент уже сложился стойкий имидж растлителя-гомосексуалиста. И про других членов «Гринхипп», Призрака и Федю-Цыгана в тусовке ходили слухи, что они гомики. В свете чего мы начали совсем по-другому смотреть не только на Гущина, но и на всю «Дружину Гринхипп». Одной из последних капель стала публикация в газете «Смена».[107]Там один из чиновников Комитета прямо указывал на «Гринхипп» и клеймил их полными пидорами.

Не то, чтобы все это открылось для нас сразу же, за один день. Гущин с Лустбергом юлили, как могли, отшучивались и съезжали со скользкой голубой темы. Нет, объяснял нам Лустберг, они вовсе не пидоры — просто кто-то неудачно пошутил, а газетам верить нельзя. Но все это вместе с их социальной деятельностью производило очень уж неприятное впечатление. А под самый конец кампании нам представился случай на печальном примере проверяющего из городского штаба убедиться в справедливости наших предположений.

Руководство кампании осуществлялось с Витебского вокзала, где оперативными дежурными сидели люди Батова и Жука. Они рассылали по другим участкам своих проверяющих, а особенно часто посылали их на Финбан. К Гущину и Лустбергу у них вечно были какие-то претензии. Те платили им той же монетой, и обе организации бомбардировали Комитет кипами жалоб и уведомлений. Но у руля тогда стоял Жук, так что его люди имели право проверки пикетов и складов на других участках кампании. Ночью двадцать девятого декабря в штаб на Финляндском прибыл один из таких проверяющих — молодой парень около двадцати двух лет. — Надо срочно его слить, — начал подзуживать нас Лустберг. — Он нам весь процесс поломает. Блин, придумайте что-нибудь, а?

М ы подумали-подумали, а потом взяли бутылку бренди и пошли поить проверяющего. Поначалу он отказывался пить, но на стопку бренди в честь нового года согласился. В бренди мы добавили нитразепам. Через полчаса проверяющий, обессмыслившийся и без документов, отдыхал на груде елок в помещении бывшего туалета.

— Че с ним делать? — спросили мы у Лустберга.

— Мы сами с ним разберемся, — ответил Тони, и они с Гущиным отправились разбираться, захватив в штабе наручники и ключи от туалета.

Минут через пятнадцать мы решили проведать их и посмотреть, чего там у них происходит. Отворив двери, мы поначалу не поверили своим глазам. Проверяющий стоял на коленях, прикованный к батарее наручниками — а Гущин уже снял с него штаны и теперь принялся за трусы.

— Вы не охуели, часом? — спросили мы. — Для чего это все?

— Ну… — замялся Лустберг. — Мы подумали, что…

— Выпороть его хотели, — ответил Гущин. — Вы идите, мы сами управимся!

— Идите-ка вы на хуй! — предложили им мы. — Если хотите кого-нибудь так «пороть», травите людей сами!

Отцепив проверяющего от стены, мы оттащили его в отдел и сдали от греха подальше, выдав за наркомана. После этого я позвонил на Витебский и доложил — на Финляндском задержан милицией человек, выдающий себя за проверяющего городского штаба. Схвачен транспортниками в состоянии сильного алкогольного опьянения и без каких-либо документов. Когда я назвал фамилию проверяющего, ихнему оперативнику потребовалось не больше пятнадцати секунд на раздумья. После чего из трубки послышалось:

— Мы такого человека не знаем. Ведь удостоверения у него нет?

— Нет, — успокоил его я, хотя удостоверение проверяющего было у меня в руках. — Откуда же ему быть?

Проблема проверяющего разрешилась, зато назрела другая проблема. Отношения с руководством и личным составом «Гринхипп», мягко говоря, накалились. Мы уже не то что не хотели сесть с ними на одну лавку, а и просто избегали находиться с такими деятелями в одном помещении. Они подметили это наше отношение, и под конец кампании дежурства приходилось организовывать посменно. Мы провели внутреннее совещание, целиком посвященное вопросу нашего нынешнего отношения к людям из «Гринхипп»:

— Плохи наши дела, — заявил Строри на этом совещании. — Из-за этих пидоров мы едва не попали в непонятное, имеет место чудовищное западло.

— Не знаешь — не в падлу, — утешил его Гоблин. — Кто же знал, что они пидарасы?

— Может, ну её на хуй, такую природоохрану? — предложил Барин. — Что-то мне больше не хочется ничего охранять. Ну их в пизду, сами пусть ловят этих несчастных старух.

— Втравили нас в какое-то говно, — резюмировал Кримсон. — Природоохрана — это хуйня, не тем мы занялись.

— Погоди! — перебил его Крейзи. — Природоохрана здесь ни при чем, нечего позволять кучке пидоров дискредитировать целое направление! Закончим эту кампанию без лишнего шума, а в будущем году сделаем все по-своему, уже без этих гондонов. Погодите, не кипишуйте — мы еще подвинем их с насиженных мест!

— Так эту хуйню оставлять нельзя! — поддержал его Барин. — Надо чего-нибудь сделать!

— Сделаем, — высказался я. — Обязательно сделаем! На том и порешили.

Дата добавления: 2015-10-02