Записи на полях. Сынок, зачем ты стал таким

Сынок, зачем ты стал таким

слабым?! Не моя ли грудь тебя

вскормила?

Горянка сыну

* * *

На окна тюрьмы надеты железные ресницы. На них села иволга, и начала петь своим тоненьким голосом ручеечную трель.

Через двойной ряд решеток я увидел ее лапки, а через прутик -голову и вибрирующий в такт песни клювик. Еле уловимые для глаза Дергались у нее перья на горлышке.

Издалека в глубине тюрьмы начали, хлопая, открываться кормушки. При начале характерного хлопанья кормушками тюрьма и ее обитатели оживляются. Гул катящихся тачанок с завтраком - маленькая радость арестанта. Его жизнь состоит из таких маленьких радостей, как получе­ние передачи и отход ко сну. Это особые радости. Сон иногда дает воз­можность теплых путешествий в иные пространства за стенки тюрьмы.

После завтрака я совершил омовение и прочитал «дзуха»[7]. Прилег на койку, гляжу в потолок.

По белому пространству потолка движется черная точка. Инте­ресно, что это за насекомое? Я ищу другое темное пятно, которое мог бы выбрать ориентиром и следить за движением насекомого.

В какое-то время мне начало казаться, что точка вовсе и не дви­жется. Нет. кажется, опять пошла. Вызовут сегодня меня па допрос­или нет? Что знаю о допросах.' Кто говорит «А», скажет и «Б», на том и дырка. Самое главное, как бы им было тяжело говорить «не знаю, не видел, не слышал», эти словосочетания универсальны. Их часто мне в детстве говорила бабушка по отцу Патима: «Если спросят «Видел?», говори, «Не видел». Если спросят «Знаешь?», говори «Не знаю». Если спросят «Слышал?», говори «Не слышал». Хотя наша большая семья была законопослушной, неужели она догадывалась, в какую я ситуа­цию попаду? Я тогда и не понимал смысл этих слов. Они казались мне каким-то чересчур простым словесным набором. Но как актуален их смысл сегодня! Он просто гениален! Только надо четко выдержать эту формулу. А выдержу ли?! При допросах следователь чует свою жертву. А жертвой для него в первую очередь становятся тс, у кого открытая форма мандража. Не бывает людей без мандража. И в спорте так же. Главное, чтобы он в открытую форму не переходил. Цепной пес чаше всего нападает на тех, кто его боится. Так и следователь чует свою добычу. По незаметным для простого человека линиям поведения под­следственного он узнает, чем он может его брать - испугом или лаской.

Первейшим делом для подследственного должно быть молчание. Не обязательно глухое - морду кирпичом - таких все равно ломают. А в первую очередь твердым, обдуманным должно быть - не стукануть на кого-либо. Сдача кого-либо - это хуже смерти. Лучше умереть!

С таким намерением легче держаться. Многое зависит от физио­логии человека, но главное настрой - умереть, но не сдать, тогда и физи­ология только в помощь.

В камере кто-то поднял шум.

- Что за волосы снова в раковине умывальника? И эти капли воды на полу! - Это Каха-грузин из Зугдиди. лет пятнадцать отсидевший. Ходит полураздетый по камере, гарцуя своими татуировками по всему телу.

Я вижу, чего добивается этот говнюк; всю камеру против меня на­страивает, общественное мнение создает. Это мы уже проходили. Ему вторит татарин Юра с семнадцатилетним стажем сидки. Я попросил их успокоиться, напомнил, что это тюрьма, а не санаторий. Все это я высказал им без злобы, пока еше с легкими нотками металла в голосе. ЭтотЮра, хоть и татарин, больше всего ворчит насчет намаза. Они, говорит он, раздражают его. особенно утренние и ночные, выводящие его из состояния сна. Говорит, что долго так не выдержит. Русские Саня и Андрей не вмешиваются в наш спор. Саня, представлявший Измайлов­скую группу, сказал, что ему мои молитвы никаким боком не мешают. Андрей же вовсе молчал.

Совершая столь частые молитвы, я никак не мог забыть, где я нахожусь. Все таки ФСБэшная тюрьма! Интересно, отреагируют они на это как-нибудь. Не расценят ли как проявление экстремизма? Все, что угодно может быть! В то же время я старался не давать волю подозрительности.

Передозировка. есть термин - интоксикация - чрезмерное накопле­ние ядов в организме, которое может привести к его отравлению или даже к смерти. Переутомление нервной системы тоже. Есть понятие усталости металла. Нет ли у меня переутомления? Что-то нет у меня той натяну гости мышц, которую я чувствую, когда бываю в форме. Для меня мое физическое состояние всегда имело значение. Я старался всегда быть в хорошей форме. В последнее время нет того чувства натянутости пружины, которое у меня бывает при готовности драться. Тогда и дух в порядке бывает. Меня тревожило это состояние вялости, когда чувство опасности меня не бодрит, не возбуждает. Раньше я все­гда чувствовал взгляд и соперника, и красивой женщины даже в толпе. Это состояние «зацепило» меня всегда стимулировало и вдохновляло. А сейчас - неужели старость?

Я попытался отжаться в узком проходе камеры - шло очень туго, с большим усилием. Зеки начали курить. Я встал на койку и открыл фор­точку. Не сядет ли еще раз иволга на окно?

В половине десятого повели на допрос. Выходя из камеры, я ска­зал: «Бисмиллах». Нет мочи и силы, кроме как у Тебя. На Тебя и упо­ваю».

- Лицом к стене! Голову опустить! - железной командой прозвучало сразу.

- Пошел вперед! - прозвучал тот же голос.

По пути меня завели в одну из пустых камер. Там моего прихода Дожидался земляк. У них. наверное, так заведено - встречаться в пустых камерах. Так. наверное, вербуют. Земляк выразил недовольство тем, что я не побрился до сих пор. Осмотрев меня с ног до головы, он скрестил руки на груди и отвернулся лицом к стене камеры, словно собирался раз­говаривать с тенью своей на стене. Я, наконец, спросив, узнал его имя -Алексей. Он удивился, что до сих пор сам не представился мне.

- Забыл, наверное, - сказал он.

Алексей со скорбью сообщил мне, что мною занялась такая серь­езная контора, как внешняя разведка. Сейчас я буду иметь дело с тем, кто позавчера приходил на разговор ко мне вместе с начальником тюрь­мы Растворовым. Алексей сказал, что здесь не разделяют его мето­дов допроса. Он лично против таких методов, которые нельзя не счи­тать бандитскими. Алексей сказал, что очень переживает за меня и хочет, чтобы я смог продержаться.

«После трудностей - облегчение»), - вспомнил я слова из Корана. О, Аллах, ведь над твоим же троном начертано: «Моя милость предше­ствует моему гневу», «Я с теми, кто терпелив в беде».

Когда за мной зашел конвой, Алексей провожал меня скорбным взглядом. Я чувствовал, как тем же взглядом он смотрит мне в спину.

«Враг» мой, которого я про себя решил называть пока именно так, с группой лиц дожидался в небольшом продолговатом кабинете. Он долго не поднимал на меня глаз, сидя за столом и, подперев широко раскрытыми пальцами левой руки голову, рассматривал бумаги.

- Можешь сесть, - сказал он. продолжая сидеть все в той же «ле­нинской» позе.

Вскоре, отложив все бумаги и отослав всех конвоиров, сопровож­давших меня за двери, он сообщил мне, что собирается сделать бес­прецедентную акцию милосердия ко мне. Шаг за шагом он будет идти мне навстречу, пока я сам не оценю его доброго отношения. Он хочет надеяться, что я не буду слишком злоупотреблять его хорошим отно­шением ко мне. Такое поведение с моей стороны можно будет расцени­вать не иначе, как невежливость. Так что, следствие моего дела он хочет передать в мои же руки. Следствие очень важного дела он вве­рит мне. И вверит не преступнику, а ответственному гражданину, кото­рый всего лишь выбрал неверный путь, который всего лишь ошибся. Но с кем не бывает?!. Ну. захватил ты там здание правительства. Ну. вод­рузил ты там свое знамя. С кем не бывает по молодости? Я не поддер­живаю тех, кто выдвигает обвинения против тебя. Они сами подталкивали тебя к этому шагу. Ты не мог поступить иначе... И даже то, что ты бегал по Чечне можно понять. Но никак я не могу понять все эти вахха-бистские штучки! Это уже не ошибки молодости. Это целенаправлен­ный террор... тем более в мировом масштабе. Иерусалим собрались захватывать! Тобою иностранные разведки интересуются... Где дере­вянный ящик спрятали?

Я хотел сказать, что никакого отношения к какому-то там деревян­ному ящику не имею... Так действительно и было. Когда вышли из ок­ружения те, кто не несли раненых, тащили его по очереди, так вот. когда я хотел сказать, что я ни о каком ящике ничего не знаю, он - мой враг -проворно встал из-за стола и подошел вплотную ко мне. Его уверенный взгляд бегло, но внимательно пробежал по моему лицу. Он смотрел на меня снизу вверх, напоминая почему то Ленина, хотя внешне только ростом и похож был на Ильича.

- Не надо ничего говорить. Молчи лучше! Нам известно все, толь­ко не знаем, куда вы его спрятали.

Он стоял передо мной, широко расставив ноги, глядя на меня в упор, словно собирался со мною бороться или даже драться.

- Я тебе обещал акт милосердия, так что не расстраивай меня, не заставляй меня пересматривать свои намерения. Тут по всей России твои духовные братья дома вместе с людьми взрывают! Не расстраи­вай меня... Я тебе самому же предоставляю возможность помочь не только самому себе, но и многим другим мирным гражданам. Кстати, вот и зтому несчастному человеку тоже поможешь.

Враг подошел уверенными, быстрыми шажками к столу, порывшись в бумагах, достал чье-то фото и поднес его вплотную к моему лицу.

- Ты даже его не пожалел - старого друга твоего отца. Посмотри на фото!

Я чуть не ахнул. На фото было лицо Арчиял-Кади-

- Где он? - машинально спросил я.

- Ему не предъявлено официального обвинения. Я говорю тебе че­стно... Но он задержан. Задержан не только он, но и кое-кто еще. Пока. Думаю, тебе и его достаточно.

Враг продолжал разглядывать мое лицо, впиваясь пытливо в мои глаза.

- Не надо, ничего не надо говорить. Я ведь обещание дал! Поговоришь с нашими научными работниками день, два, полежишь в камере, потом встре­тимся. А пока поговорите, пообщайтесь. Они собираются делать научные разработки, изучая ваши ваххабитские штучки, ваше видение нового мироустройства, всякие виртуальные фантазии о захвате Иерусалима, или как вы хотите преподнести, освобождении, Ну, как хотите, так и наслаждайтесь ин­теллектуальным общением. Два дня, три дня. ну, сколько будет необходимо, а про ящик думай параллельно все время, как о главном.

Кивнув небрежно в сторону «научных работников», враг собирался уходить, совсем как самый обыкновенный человек после самой обык­новенной беседы с другом. Он не дал мне даже возможности возразить ему. Все это было как-то необычно, совсем не так, как я ожидал. Все это он сделал так мягко, так сладко. Легче было бы, если бы избивали, пытали. От всего этого я почувствовал какую-то сладкую, приторную форму опасности, от которой можно отравиться, с которой начинается процесс разложения личности.

Я судорожно чувствовал, что срочно, пока враг не ушел, надо ска­зать пет. выразить некую форму протеста, а то потом будет тяжелее. Его речь, как трясина, она как болото уже затягивала в свое гнилое лоно.

Boт он пошел к двери мимо меня. Вижу его в профиль, поравнялся со мной правым плечом. Кстати, у него очень даже правильной формы чер­ты лица. Нос прямой, идущий прямо па уровне лба. Губы тонкие, плот­ные, выдающие в нем не только натуру крепкого человека, но и тонкого психолога. Подбородок остро очерченный с легкой ямочкой Моны Лизы.

Вот он сделал еще один шаг. Я вижу его затылок. Надо найти в себе силы остановить его.

- Давайте будем знакомиться! Анатолий Иванович! Вот моя кар­точка, там все мои телефоны, - сунул мне в руку свою ладонь молодой высокий парень с гладким безбородым лицом. У него был легкий свет­лый пушок усов и плавно переходящие из одного в другое черты лица.

- Александр Сергеевич... Как Пушкин. Вот и моя карточка, - подал мне руку и второй «научный сотрудник». Он был постарше. Его очки с толстыми линзами придавали ему облик какого-то очень узкого специ­алист-профессионала.

- Послушайте, я вам хочу возразить по многим обвинениям и сде­лать уточнения по вашим высказываниям, - наконец, выговорил я, пока враг мой еше не успел выйти.

- Ну. что ты начинаешь портить себе будущее. Не надо ничего, наберись терпения, - полуобернувшись, с искусственным выражением муки на лице ответил он.

- Вы не можете вести беспристрастное следствие, вы не сможете быть объективным, потому что вы ненавидите меня.

- А кто тебе сказал, что я собираюсь быть объективным и беспри­страстным. Вот еще!.. Я буду очень даже пристрастным... Вы тут мир собрались захватывать. Конституции низвергать, а я буду вам адвока­тов нанимать? Не смеши меня, а главное, не зли, - враг выговорил пос­ледние слова, открывая дверь, и исчез за косяком, не поворачивая голо­вы. Через его спину я заметил несколько лиц надзирателей, которые вслушивались в происходящее в кабинете.

Дверь захлопнулась, а я стоял в оцепенении посреди кабинета, где некоторое время еще царила тишина. Никто не произнес ни слова.

- Кстати, кого из российских политиков вы признаете? Я знаю, что вы дружите с Рогозиным и Кобзоном... Как к ним? - спросил, кажется, Александр Сергеевич.

-Их и признаю!

- А со Степашиным как?

- Его тоже признаю!

- А его за что?

- И Зюганова тоже, между прочим! - говорил я механически и чув­ствовал, как какая-то невидимая петля стягивала мне шею.

Дальше я слышал, что они спрашивают меня о том, что можно ли мусульманам дружить с иудеями и христианами, я сказал, что можно, ведь мы признаем и Моисея, и Христа. Потом я их почти не слышал: я нашел неожиданное решение выхода из этой тупиковой ситуации. Ни­когда еще трясина безысходности не затягивала меня так глубоко, как сейчас. Я понял, что за этот злосчастный ящик взялись так что не от­цепятся а ведь тайна в ней завешена - аманатом. Нарушение аманата зто ад! Но. кажется, я нашел выход из этой ситуации - это смерть. Вер­нее, раз она запрещена верой, нужно думать о ней, надо быть настроен­ным на нее, надо стремиться к ней. Это единственное спасение!

* * *

Дата добавления: 2015-10-24