Первый дневник

ОТ АВТОРА

В моей книге «Мой путь к правосудию» я описал наблюдения, последовательно и поэтапно раскрывающих мое представление о правосудии, причины, подталкивавшие меня к сформированию моих принципов. Принципов, из кото­рых сложилось отношение необходимости справедливого суда. Этот про­цесс помог мне обрести мое. кок мне кажется. правильное представление о жизни. Именно этим я и решил поделиться с читателем.

Надеюсь, моя искренность восполнит мои скромные возможности в по­вествовании и даст представление о. тех или иных нашумевших событиях 1998-1999 годов на Северном Кавказе.

Как бы я не старался видоизменить книгу, привнося художественную ок­раску дневниковым записям, особенно сделанным, в тюрьме «Лефортово» и в полевых условиях Чечни и Дагестана, они менялись только к худшему. И я ре­шил все оставить в первоначальном виде, как есть.

Н. Хачилаев

Первый дневник

И БУДЕТ СПРАВЕДЛИВЫМ СУД

(Записи на полях)

■

У самого синего Каспийского моря

я подстроил золотую утку. Никогда

ей не взлететь обратно в небо!.. Никогда!

Летом 1976 года мы чабанили на летних пастбищах в высокогорье.

К нам на куш - стоянку чабанов - пришли дядя Муртуз и Габиб со своим раненным другом, которого звали Искандар.

Из-за огнестрельного ранения нога у Искандара была зелено-лило­вой, от него несло мертвечиной.

Нога страшно вздулась, и дядя Муртуз сказал, что у раненого на­чинается газовая гангрена-

Гости сообщили отцу, что они – «в бегах» и надеются, что хоть сюда, к пристанищу богов и вечных снегов, не сунутся поганые менты.

Отец ни о чем не спрашивал, точно его не удивило это полублатное «в бегах», сказал лишь, что они могут ни о чем не беспокоиться. Он даже не поправил как обычно - богов много не бывает. Он только един!

Дядя Муртуз с Габибом тотчас же раскрыли множество медицин­ских упаковок и начали колоть Искандеру противогангренозную вакци­ну. Он лежал, растянувшись на черной чабанской бурке, не реагируя на укол, глядя в небо стеклянными безразличными глазами.

Он перевернулся на живот, зарылся лицом в бурку.

- Его иногда начинает лихорадить - бредит, требует, чтоб ногу от­резали, - скачал отцу дядя Муртуз.

- Почему бы его в больницу не отвезти? - удивился отец

- В больницах-то как раз нас и ждут!

- Не знаю, что вы там натворили и какие темные дела за нами числятся, но парень на глазах пропадает.

Через несколько дней, в знак уважения к моему отцу, пожилой ча­бан с соседнего куша Барзулав пригласил нас в гости на хинкал. Мясо его хинкала было грубым и тугим, как каучук.

- Здесь, в высокогорье, сколько ни кипяти, плохо варится, - говорил добродушно старый Барзулав, глядя как вяло жуют гости.

- Кутайте! Ешьте! - подбадривал он время от времени. - У меня-то и зубов уж нету, а вы молодые!

Когда гости совсем перестали есть мясо, а брали один лишь хин­кал. Барзулав сказал, что ЭТО мясо старого его коня, который лет двад­цать служил ему и в летнюю жару, и в зимнюю стужу.

- Еле двигался и хромал бедолага, пришлось зарезать, - пояснял старик тем же добродушным топом, и глаза его суетливо забегали.

После этих слов помрачневшие гости и вовсе жевать перестали.

Вдруг этот раненый поганец Искандар поднялся, опираясь рукой на плечо Габиба и презрительным гоном больного, выпалил пожилому чабану:

- Ты-ы.!! Тебе не кажется, что ты кушаешь мясо своего друга? Наступила тишина. Все обомлели, молча переглядываясь. У отца от недоумения губы стали бескровными, бледными. Он сурово уста­вился на Муртуза и Габиба. Те поспешили увести своего друга обратно на куш.

- Вот она. моя родина, страна рабов и каннибалов! - орал уходя Искандар.

Дядя Муртуз ладонью зажимал ему рот, но Искандар энергично мотал головой и что-то выкрикивал по-русски.

Наша стоянка была за горой, ее отделял глубокий, густой зеле­нью проросший овраг. Слышно было, как гости сорвались с тропинки и шумно съехали вниз, пытаясь удержать тяжелого Искандара Они благополучно приземлились в густой траве и там ругались между собой.

Когда мы с отцом вернулись на куш. наступили сумерки, и чабаны с белыми отарами блеющих овец спускались по черной, как ночь, об­глоданной сползающими В теснины ледниками земле Дультидага. Ночи в ущельях бывают черными-черными, и иногда кажется, что белые отары овец парят в воздухе.

В это время Муртуз с Габибом закутывали в бурку Искандара, которого знобило и колотило, как в горячке. Он тихо, тем же раздражен­ным, болезненным тоном говорил Муртузу, чтобы тот не доверял нико­му. Что даже среди чабанов могут быть доносчики и стукачи.

- И вообще, - сказал он, уже успокоившись, - моим другом не мо­жет быть человек, не способный на убийство! Все равно он станет пе­ред выбором, быть или не быть!

Дядя Муртуз, как бы убаюкивая, говорил ему только: «Хорошо, хо­рошо!» - и во всем соглашался.

Я пытался вникнуть в смысл сказанных Искандером слов, и я не понимал, почему он так говорит, и решил, что это бред больного.

Когда я заснул, мне снилось, что я хотел убить своего друга, но мне зто не удалось. Я лишь ранил его, как думал, смертельно, но от желания жить, в нем появилось так много силы, что он смог увернуться от вто­рого коварного удара.

Друг ушел от меня раненым зверем, хрипя и отфыркиваясь кро­вью, счастливый, что уцелел. Он оставлял следы крови за собой, и от его крови пахло ядовитым запахом смерти.

Под утро, как всегда, отец разбудил меня рано.

Чабаны будят друг друга, говоря: «На утреннюю молитву», а кру­гом еще кромешная тьма, Отец объяснял мне, что в это время начинается первый рассвет - «Толь­ко для неопытного глаза он не заметен! Действительно, и мне никак не привыкнуть к этому утро кажется еще далеким, а горы, погруженные в ночь еще сладко дремлют. Даже завываний шакалов не слышно из уще­лий, ни воя волков, ни выкриков филина. Зябко и холодно кругом.

Лицом ощущаешь ночную сырость и мелкую еле уловимую измо­розь в воздухе. Только слышно, как старые чабаны начали совершать омовение к утренней молитве. Кряхтя, сморкаются и доносится жест­кий всплеск воды. Слышно, как мокрыми ладонями проводят по ладо­ни, потом по лицу, по затылку, по лбу; плещется и струится вода. Отец снова окрикивает меня, чтобы я поднялся. Мягко подсказывает, чтобы я сделал уважение старым пастухам, принеся воду из родника и подли­вая им на руки и, особенно, когда они моют ноги. Он напоминает мне, что это деяние высоко чтится у Аллаха.

Но для меня самый сладкий сон начинается именно в эту нору.

Это нежное ощущение набранной за ночь телесной теплоты. Ма­лейшее, неосторожное движение и тут же в образовавшуюся щель уст­ремляется въедливый ночной холодок высокогорья. Но нудная мысль начинает буравить - если сейчас же до того, как отец закончит молитву не подняться, то следующий окрик будет грубым и это его грубое отно­шение ко мне сохранится вплоть до самого обеда. Видя это, другие чабаны тоже начинают себе позволять грубости ко мне, даже кто-то может обозвать и лентяем тоже. Да и к третьему окрику подниматься тяжелее. Дальнейший сон - он слаще приковывает, и тяжелее вставать. Но вставать все равно надо, никуда не денешься.

Только вставая, надо все больше сохранить нательного тепла под рубахой, а то, если не сможешь его сохранить пока взойдет и начнет греть солнце, утренний холод в горах бывает привередливым. Кругом сыро, куда не коснись всюду роса. Особенно я не любил перевязывать с места па место коней и ишаков, собирать их арканы и снова перема­тывать. Руки краснеют до алого цвета и так коченеют» что приходится все время дуть в ладони.

Видно бывает, как белёсо клубится пар от теплого дыхания, ударя­ясь о ладони.

Я поднимаюсь осторожно, сгребая с себя бурку. Слышно как со­всем рядом молятся старики. Тех, кто на фоне темного откоса горы, не видно даже если смотреть в упор, а тех, кто встает с поясного поклона, вырисовываясь за линию горизонта гор на фоне светлеющего неба, видно темными силуэтами горбоносых фигур, словно вытянутые гигантские грифы.

Я ждал пока отец закончит молиться. Он как всегда делал длинное дуа[1] после намаза. Вольно или невольно я становился очевидцем того, что просил отец у Всевышнего.

Меня особенно смущало, когда он усиленно повторял: «Я твои по­корный раб. Я покорившийся тебе твой раб...». Потом меня охватывала непонятная тревога, когда он горячо просил у Аллаха об отсрочке некой непонятной для меня войны,

Он больше всего просил, чтобы эта война ничем не коснулась его детей.

Он так же просил у Аллаха - Таалы о каком-то «Часе». Чтобы во время «Того Самого Часа» Аллах избавил бы его от малодушия и уни­жения.

В конце дуа отец просил облегчить ему допрос «В день страшного суда».

«...Этот день страшного суда, когда наступит великая справедли­вость!... Ведь нет сомнения в том, что ничто не ускользнет от Его все­объемлющей справедливости».

Что нет у него сомнения в «Устойчивости Его Божьей справедли­вости», - повторял он.

Когда отец заканчивал молитву, чтобы избежать неловкости, я де­лал вид, будто собираю пустые ведра, чтобы идти за водой к роднику. К этому времени уже начинает по настоящему рассветать. На куше вся утварь и предметы становятся различимыми.

Взяв пустые ведра, я пошел за водой к откосу пропасти, на дне которой в густо зеленой растительности травы был глубокий родник. Он был настолько глубок и полноводен, что, казалось, течет из самого сердца земли и глядит в самое небо своею глянцевой безмятежностью.

Проходя мимо Искандара, взглянул на него. Он спал беззвучно и безмятежно, как ребенок с открытым ртом. Десны его были бледно-фиолетового нездорового вида, а зубы от этого казались поредевшими. Между ними виднелось застрявшее мясо вчерашнего хинкала.

Мне показалось, что у него опухла не только нога, но и сам он был болезненного вида: весь словно распух, и газовая гангрена перешла в кровь и начала разливаться по всему его телу.

Хотя дышал он не громко, в груди у него что-то хрипело, пенилось и лопалось, словно тысячи маленьких пузырьков.

Дойдя до края откоса по знакомой извилистой тропинке, я, как все­гда, встал над пропастью, пытаясь различить на его дне серебристый глянец поверхности родинка. Небо почти уже светало - сизое, словно раскрытое крыло голубя.

Кто-то пронзительно свистнул из-за моей спины на куше.

- Кссы, кссы, гьюъ, гыоъ!

Свора еще сонных волкодавов. хрипло лая, помчалась вверх в гору по призыву одного из молодых пастухов, - Арчнял-Кади. Запомнилось: i розное, почти львиное рычание и пружинящие сильные сухожилия зад­них ног бежавших собак.

Когда я, набрав воды, поднимался из оврага, то первые лучи солн­ца, словно плавленое червонное золото играли на вершинах холодных еще скал двух пятитысячников - Ппа - Баку и Валиял. Проснувшиеся бараны в отаре рядом с кушем кряхтели, фыркая, и кашляли словно старые чабаны.

Искандар лежал, уже головою укутавшись в бурку, как будто бы еще более вздулся. Он даже не производил никаких шевелений, словно бы и не дышал. Я помыл оставленную еще вчера посуду сухою жест­кою травою - «кюллу» и снова лег, укутавшись в бурку, которая уже успела не только остыть, но и покрыться обильной утренней росой.

Дядя Муртуз умылся, наклоняя ведро в емкость своей большой ладони и не снимая бурки с плеч. Он пришел и прилег рядом со мной, громко рухнув на седло, водруженное на несколько конских попон.

Я у него спросил, знает ли он что-нибудь об ахирате[2]- и о «Дне страш­ного суда».

- Ахират - это загробный мир. куда мы можем попасть, только оставив все здесь на земле, даже собственное тело.

- Ну, словно бы ныряешь вон в тот родник куда ты ходишь за водой, и выныриваешь с другой стороны земли и предстаешь па суд перед Аллахом. Я ведь особо эти веши не знаю, - добавил без сожаления дядя, - только я много слыхивал, что этот видимый осязаемый мир бо­лее иллюзорен, чем тот невидимый. А в воздухе, на небе невидимого больше, чем видимого.

- Как это, - удивился я.

- Не знаю как. но так я слыхал от знающих.

Потом я спросил дядю Муртуза о том. что больше всего меня тре­вожило. Про войну, которой боялся отец.

- Да он всю жизнь всего боялся. Я не помню, чтобы он хоть с кем-нибудь по настоящему дрался. Это же ненормально, когда мужчина не дерется... Какая там война я не знаю! Не может быть у него никакой войны - презрительно выговаривал он. Муртуз был мне дядей по материнской линии, и они, мои материнские родственники, частенько спори­ли и pyгались с моим ОТЦОМ, укоряя его в излишней законопослушности.

Они сами открыто хвастались. что не подчинились Советской власти.

Когда я сейчас же начал выражать свое недовольство мнением дяди My рту за об отце, он встал и молча ушел в сторону отар, которых уже чабаны гнали на склоны гор к пастбищам.

Я остался лежать в бурке, согреваясь и наблюдая, как яркие лучи утреннего солнца продвигают линию холодной фиолетовой тени все ниже и ниже к подножию гор.

Я перебирал слова дяди Муртуза об иллюзорности этого мира и пытался как то это осмыслить - возможно ли такое.

Вот кругом горы. Вон внизу изрезанные оврагами скалы, из кото­рых текут реки.

Вон вершина горы Валиял. Не окутал легкий сизый дымок облака.

Облачко и то реальность потому, что я се вижу! Быть может скоро и растает, но оно ведь есть, есть вот сейчас!

Вон незыблемые, твердые скалы и это неоспоримая реальность. Я вы­тащил из бурки свою руку и вытянул ее над собою в небо. Вот рука моя, вот тоже ее ворсистый покрой волос - я чувствую свою руку, это осязаемая ре­альность. Такая же реальность, что я молод и в руке своей я ощущаю силу.

Эта сила есть и, действительно, когда-нибудь она. становясь мень­ше, исчезнет...

Мои мысли были прерваны приближающимся ко мне возбужден­ным разговором отца и дяди Муртуза. Они как всегда спорили между собой. Дядя Муртуз говорил о каком-то ветеринарном враче, который приходит на куш уже который раз в портупее на перевес с командирской планшеткой. «...И что эта за страсть у этого ветеринара к военным аксессуарам. Лечил бы себе скотину...»

Муртуз объяснял отцу, что врач Искандеру ассоциируется с «опером» и что ему все мерещится, будто он на допросы идет к нему.

Дядя Муртуз также объяснял отцу, что Искандер находится сей­час в отчаянном положении, и если этот ветврач еше раз придет сюда со своими портупеями и командирской планшеткой, то у Искандера могут покатить измены: «...Он лежит и спит с оружием в руках. Увидев его, он может открыть стрельбу».

Отец от возмущения даже не стал ни в каких деталях разговора дяди разбираться!

- О каких ты допросах тут ведешь речь? Подождите еще, допросы будут в Судный день, и Суд божий от которого вы никуда не денетесь.

- Началась, началась белиберда, - перебил отца дядя Myртуз. - что ты за человек. В нагрудном кармане у самого сердца партбилет Лени­на таскаешь и еще бесконечные молитвы про божьи суды нашептыва­ешь.

Отец резко остановился, передавая из правой руки в левую чабанс­кую палку, он у меня левша. То ли от ярких утренних лучей, то ли от нахлынувшей в голову крови лицо отца стало пунцово красным. Он вы­ругался и грубо обозвал дядю Муртуза. Дядя Муртуз стоял молча в каком то оцепенении. С боку я видел, как играют мускулы его стисну­той челюсти, оглянулся в мою сторону и, резко повернувшись своим громадным ростом, ушел от отца прочь в сторону.

Отец продолжал стоять достаточно долгое время в раздумий, под­перев под подбородок палку, схваченную ладонями обеих рук. потом, словно очнувшись, пошел за отарой. Он обычно брал меня с собой, а сейчас, ушел, ничего не сказав.

Я пролежал без никакой охоты что-либо делать долгое время, пока солнце не стало припекать в лицо. Потом я встал и пошел на пастбище к отцу. С откоса горы, где он пас овец, открывался вид без края и безграниц, Горы, долины, овраги с разными разветвлениями рек лежали словно на ладони. Отец полулежал за скалой у солнечной стороны. Он как всегда в такое время, когда нет никого кругом, разговаривал с са­мим собой. Овцы мирно щипали траву рядом.

«...Подождите, подождите! - говорил кому-то он с угрозой: - На­ступит День Божьего Суда, не подвластный ни уговорам, ни звону зла­та!..»

Услышав диалог отца с самим собой, я прилег там же, где сто­ял на откосе пастбища. Тут же нахлынуло ни с чем не сравнимое ощущение простора Дультидага. Это легкое дуновение из прохлад­ных ущелий, несущих запахи альпийских трав, девственной свеже­сти никем не тронутой, не испорченной человеком земли. Казалось, что не бывает здесь ни жестоких ночных холодов, ни подлости, ни смерти.

Далеко внизу, где изрезанные речушками ущелья сходятся у подно­жий гор, образовывается продолговатая полоса горной долины. В этой долине особняком высится остроконечный холм. На ней могила - то ли святого, то ли воителя за веру. На могиле «Ардас»[3] - по длинный шест с выцветшим флагом на конце.

Отсюда видно, что флаг не реет, он покоится, свесившись по шесту вниз. Весь облик холма, могилы со знаменем словно погрузились в при­ятное состояние дремы, нежно греющих солнечных лучей. Подошвы гор в белесой испарине легкого облачка, кажется, парят в воздухе. А вершины белоснежных куполов, как зеркала, отражают блики солнца. Действительно, такие громадины каменных твердынь вот-вот раство­рятся в солнечном мареве.

Потом я видел, как с подножья оврага в сторону нашей стоянки ехал всадник, когда он исчез за откосом горы, слышен был лай собак, а потом несколько выстрелов...

Медленно тропинкой наискосок, я вернулся на куш. но. не заходя на стоянку, начал спускаться к роднику. Спускаясь в овраг, я словно бы по-новому, сверху видел его поверхность. В темной глубине среди мрач­но-зеленой растительности, как в зеркале, отражалось небо.

Горы, те что повыше, были голыми и черными. На них лежали чер­ные языки тающих и ползущих вниз ледников. С куша слышны были громкие возгласы мужчин, среди них особенно отличался голос дяди Myртуза.

Спустившись к роднику, стоя в мокрой траве по пояс, я смотрел в воду и видел небо, словно сквозь толщу земли, по ту ее сторону.

В это время там пролетал орел. Он пролетал величаво, плавно, как парят обычные земные орлы. Только почему-то у меня мурашки про­бежали по коже. Я неожиданно вспомнил слова отца про Справедливый суд. Особенно мне запомнились: «Устойчивый в справедливости», но почему мне так обидно, как никогда. Почему этот суд должен состо­яться, ни здесь, ни на земле, ни в этой жизни, а в той?..

И от обиды так мне хотелось выкрикнуть: «Отец, почему мы с тобой такими слабыми стали?.. Или мы были такими всегда? Не одна ли у нас с тобою кровь!?»

И никогда я более уверенно не давал себе слова, как стоя над этим родником, на дне пропасти: «Я сам совершу этот Суд... Здесь, на земле. и в этой жизни!» И казалось тогда, что нет такой силы, которая может помешать мне в этом!

Дата добавления: 2015-10-24