И человеческие отношения

Думаю, что именно близкие отношения с людьми по­могли мне преодолеть страх смерти. Я очень ценю свои отношения с семьей — с женой и четырьмя детьми, с внуками, с сестрой и с моими близкими друзьями, мно­гих из которых я знаю десятки лет. Я всячески стараюсь поддерживать и укреплять давние дружбы — ведь у нас не могут появиться новые старые друзья.

Прекрасная возможность устанавливать связи с людьми — одна из причин, по которой профессия пси­хотерапевта является очень благодарной. Я стараюсь устанавливать близкий и искренний контакт с каждым пациентом, на каждом сеансе. Недавно в разговоре со своим коллегой и близким другом я заметил,что, хотя мне уже 75 лет, я даже не думаю о выходе на пенсию.

— Эта работа приносит мне огромное удовлетворе­
ние, — сказал я. — Я занимался бы психотерапией и
бесплатно. Я считаю это своей привилегией.

Он отреагировал моментально:

— Порой я думаю, что готов сам платить за то, чтобы
мне позволили этим заниматься.

Но действительно ли установление связей — бес­ценно? В конце концов вы можете спросить: если уж мы рождаемся одинокими и обречены на одиночество смерти, какую ценность могут иметь отношения с людь­ми? Всякий раз, обдумывая этот вопрос, я вспоминаю комментарий одной умирающей женщины, участницы моей группы: «Ночь черна, как смоль. Я одна плыву на лодке по заливу. Вижу огни других лодок. Я знаю, что не могу до них добраться, не могу поплыть вместе с ними. Но как же меня успокаивает один вид всех этих огней, озаряющих залив!»

Я согласен с ней — насыщенные отношения смягча­ют боль мимолетности. Шопенгауэр и Бергсон, напри­мер, считали человеческие существа индивидуализиро­ванными проявлениями всеобъемлющей жизненной си­лы («Воля», «Сила жизни»), которая вбирает в себя человека после смерти. Сторонники теории реинкарна­ции скажут, что некая сущность человека — дух, душа, божественная искра — сохранится после его смерти и воплотится в новое существо. Материалисты заметят, что после смерти наша ДНК, наши органические молеку­лы и даже атомы углерода рассеются в пространстве и со временем образуют иную форму жизни.

Что до меня, то эти модели сохранения жизни едва ли могут облегчить боль мимолетности. Их утешения хо­лодны: судьба моих молекул вне моего личностного соз­нания не вызывает никакого интереса. В отличие от сохранения ДНК, «волновой эффект» имеет ощутимую ценность, указывая нам, в чем можно найти смысл.

Тем не менее мысль о такой «переходности» с воз­растом посещает меня все чаще и чаще. Вспоминается случай на недавнем сеансе групповой терапии.

В течение 15 лет я участвовал в работе самодеятель­ной группы поддержки, в которую входили еще десять психотерапевтов. Недавно в течение нескольких меся­цев группа занималась ситуацией Джеффа, который умирал от неоперабельного рака. С того самого момента, как Джефф узнал о своем диагнозе (это было около трех месяцев назад), он незаметно стал нашим проводником в страну умирающих. Смело, умно и открыто рассказы­вал он о том, как готовится встретить смерть. На послед­них двух встречах мы заметили, что Джефф значительно ослабел.

На одной из этих встреч я глубоко задумался над ми­молетностью. Сразу после занятия я попытался записать свои мысли. (Хотя мы обязаны сохранять конфиденци­альность, Джефф и другие участники согласились сде­лать исключение специально для этого случая.) Вот что я записал:

Джефф говорил о том, что будет потом, когда он слишком ослабеет, чтобы посещать группу или просто участвовать в занятиях, если она будет собираться у него дома. Было ли это его первой попыткой попро­щаться с нами? Хотел ли он смягчить наше горе, пыта­ясь отдалиться от нас? Он говорил, что в нашей куль­туре к умирающим относятся как к мусору, грязи, по­этому все мы сторонимся умирающих.

— Но разве это справедливо для нашей группы? — спросил я.

Он оглядел участников группы и покачал головой.

— Нет, не справедливо. Здесь у нас все по-другому: ты и ты, каждый из вас — вы остались рядом со мной.

Кто-то говорил, что нужно разграничить заботу о нем с грубым вмешательством: не слишком ли много мы у него просим? «Ведь он — наш учитель, — сказал тот человек, — он учит нас умирать». И он прав. Я никогда не забуду Джеффа и его уроки. Но его энергия иссякает.

Джефф говорил еще, что традиционная терапия, которая имела смысл раньше, больше не представляет для него ценности. Ему хочется говорить на духовные темы, а этого врачи делать не любят.

— Что ты имеешь в виду под «духовными тема­ми»? — спросили мы.

После долгой паузы Джефф ответил:

— Ну, что, по-вашему, есть смерть? Что вы думае­те насчет умирания? Ни один врач об этом не говорит.
Я начинаю думать о своем дыхании: вот оно замедляется... останавливается... а что тогда будет с моим сознанием? Что потом? Сохранится ли какая-то форма сознания после того, как не станет тела, этого брен­ного хлама? Никто ведь не скажет этого наверняка. Нормально ли будет попросить близких, чтобы они не трогали мое тело в течение трех дней, несмотря на разложение и вонь? Буддисты верят, что душе требу­ется три дня, чтобы полностью выйти из тела. А что станет с моим прахом? Не желает ли группа торжест­венно развеять горсточку моего праха, например, по­среди зеленых лесов?

Потом Джефф сказал, что в нашей группе он суще­ствует по-настоящему, более полно, более честно, чем когда-либо и где-либо еще. На глаза мне навернулись слезы.

Внезапно, когда кто-то еще делился своим ночным кошмаром (он лежит в гробу, гроб опускают в землю, но осознание сохраняется), мне вспомнилась одна давно забытая вещь. В первый год обучения в медицинском училище я написал небольшой рассказ на эту тему — продолжающаяся работа сознания погребенного чело­века. (Меня вдохновил на это Г.Ф. Лавкрафт.) Я послал его в научно-фантастический журнал, получил отказ и, поскольку полностью погрузился в занятия, куда-то его задевал (и так никогда и не нашел). В течение 48 лет до этого самого момента я не вспоминал о нем. Но это воспоминание кое-что сообщило обо мне: оказы­вается, я начал размышлять над страхом смерти го­раздо раньше, чем сам думал.

«Какая необычная сегодня встреча, — подумал я. — Интересно, в какой-нибудь еще группе обсуждались по­добные темы? Ничего не нужно скрывать. Нечего за­малчивать. На самые трудные, самые страшные вопро­сы человеческих состояний мы смотрим открыто, не отводя взгляда».

Я подумал об одной молодой пациентке, которая приходила ко мне сегодня утром и долго сетовала на жестокость и бесчувственность мужчин. Я оглядел­ся — наша группа целиком состояла из мужчин. Каж­дый из этих дорогих мне мужчин был таким чувстви­тельным, таким мягким, заботливым и воистину «на­стоящим». Как бы я хотел, чтобы она могла увидеть нашу группу! Как хотел бы, чтобы ее увидел весь мир!

Вот тогда-то ко мне и подступила мысль о мимо­летности, — все это время она сидела в засаде. Я вне­запно с болью осознал, что эта беспримерная встреча также подвержена мимолетности, как и наш умираю­щий товарищ, также, как и все мы, что по той же доро­ге плетемся к смерти. Просто она поджидает нас чуть дальше... А какова судьба этой прекрасной, великолепной, божественной встречи? Она исчезнет. Все мы, на­ши тела, наша память об этом вечере и эта запись мо­их впечатлений, тяжелое испытание Джеффа, его учи­тельство, наше присутствие с ним рядом — все это растает в воздухе, и лишь атомы углерода будут но­ситься сквозь вечную мглу.

На меня нахлынула волна грусти. Наверняка можно что-то сделать, чтобы спасти эту встречу. Если бы можно было снять группу на камеру, а потом показать по самому центральному каналу, который смотрят все жители Земли!.. После этого мир навсегда бы изменил­ся. Да, вот оно, спасение — записать, сохранить, не до­пустить забвения. Ну разве я не зависим от идеи сохра­нения? Не поэтому ли я пишу книги? Да и эти строки... зачем я их пишу? Разве это не тщетная попытка все сохранить?

Мне вспомнилась строка Дилана Томаса о том, что влюбленные умирают, но любовь продолжает жить. Я был тронут, прочитав это впервые, но теперь мне стало интересно: где же она продолжает жить? Или это идеал платоников? Кто услышит грохот падаю­щих деревьев, если поблизости нетушей?

Постепенно в мой разум проникли идеи «волнового эффекта» и человеческих отношений, принеся с собой облегчение и надежду. То, что произошло в группе сего дня, повлияет на каждого участника, может быть, не­обратимо. Вовлечены мы все, и мы обязательно, прямо или косвенно, передадим другим людям то, чему научи­лись сегодня. Все люди, слышавшие рассказ Джеффа, пе­редадут его другим. Мы просто не может не поделить­ся столь серьезным уроком. Волны мудрости, сочувст­вия и достоинства пойдут дальше, дальше и дальше...

Эпилог: две недели спустя мы встретились у постели умирающего Джеффа, я еще раз попросил у него разре­шения опубликовать эти заметки и спросил, хочет ли он, чтобы я заменил его имя. Он позволил мне использовать его настоящее имя, и хочется думать, что через эти запи­си к нему проникла идея «волнового эффекта», даруя последнее утешение.

Дата добавления: 2015-10-24