Опыт погружения

(Из дневника Ковалева)

После этого тягостного события Марина ушла жить к родителям, забрав с собой и Гошку. Шаг этот стал, очевидно, бесповоротным, ведь восстановление потерянных Гошкой "прав" в местном детском саду вряд ли теперь было возможным. Мы изредка встречались с ней как любовники, и это, казалось, ее забавляло. Впрочем и там, у "своих" она ночевала нечасто. Я узнавал об этом по извиняющемуся тону ее близких, когда после бесконечной кутерьмы дел " по работе" и " по призванию", в поздний час хотел без помех перемолвиться словом по телефону. А все-таки, удивительная ханжа эта моя теща! Сколько, бывало, приходилось умолять посидеть с маленьким хотя бы один вечер, когда нас приглашали друзья или хотелось сходить в театр! Ну, а теперь, кто же заботится о Гошке, как же она? Это что же, получается: "Гуляй, дочка, пока молода, я сама такая была!"? Впрочем, может она думает, что сейчас, именно в эти дни и ночи ее красавица дочь отыщет себе, наконец, "достойного мужа"? Я-то ведь явно не дотягиваю в качестве такового...

По Гошке тоскую отчаянно. Первые недели даже заснуть не мог, несмотря на усталость – как подумаю, что его рядом нет, так сердце щемит, ну хоть плачь... Ведь сам его вынянчил, одних пеленок сколько перестирал, даже супы ему разные научился варить, только что грудью не кормил. А как вспомню его слезы в ту проклятую ночь, да как он все спрашивал, лежа у меня под боком, почему мама никак не приходит, так начинает жечь в груди, будто кто в нее горячих углей насыпал... Странно, раньше всегда думал, что про "огонь в груди" только в красивых книжках пишут, а он, оказывается, и на самом деле бывает, да еще какой! Как же все-таки все это могло случиться? Ведь была же любовь, была – настоящая, не придуманная! Господи, да почему "была"? Я и сейчас ее люблю, хоть и тошно мне, ох, тошно! А она? Любит ли еще она? Действительно, "вот в чем вопрос!" Нет, надо с ней обо всем серьезно поговорить! В конце концов, у нас ведь ребенок...

Говорят: "любит не изменит", а мне вот пришлось изменить, в буквальном смысле слова пришлось, и именно потому, что любил. Все Димка виноват: "Ты, говорит, совсем чумной стал, никого вокруг себя не видишь, слова из тебя не вытянешь, дело наше совсем забросил, весь в свои думы тяжкие ушел. Так, говорит, нельзя, а то вся наша группа разбежится. Тебе, говорит, прости Пашка за грубость, женщина нужна, да такая, чтоб не ты ей, а она тебе в рот смотрела!" В общем, выдал мне друг по первое число, дескать дело мы делаем нужное всем людям, всем без исключения и никакого права никто не имеет ставить личное выше общественного. А у меня, действительно, в последнее время начал происходить "сдвиг по фазе", дошло до того, что в разговоре частенько не мог припомнить простейшие слова, так что даже стал уклоняться от разговоров вообще, в молчальника начал превращаться. А ведь раньше никогда за словом в карман не лез... Да и мысли в голове бродили больше мрачные, о самоубийстве мог думать без отвращения... Что же, может Димка и прав... А тут еще и Владик вмешался, услышав о чем речь, у него на разговоры о женщинах, впрочем как и на самих женщин, нюх особый, даром, что женат. Берусь, говорит, познакомить с "вот такой" дивой! И большой палец показывает... Помощнички!

Как бы то ни было, владькина "дива" мне не понадобилась. То ли согласился я с друзьями, то ли из чувства мести, но вскоре приметил я одну весьма эффектную особу. Сопровождаемая неким молодым человеком, она осчастливила своим присутствием посетителей читального зала в нашем номерном "ящике", где и я, ускользнув на часок от бдительного ока начальства, грыз гранит дифференциальной геометрии. Весело болтая и не обращая слишком большого внимания на сохранение тишины, эта пара заняла столик за моей спиной. Услышав из их разговора, что ей не удается получить из библиотеки какую-то книгу и дав себе клятву не быть трусом, я бросился в атаку и предложил свои услуги, невзирая на вытянувшееся лицо ее спутника.

Ход был рассчитан верно, книгу я достал, как и обещал, и уже на следующий вечер мы с Ольгой (так звали эту высокую стройную блондинку), сидя за столом в уютном кафе, вывязывали нить светского разговора, потягивая "Советское... полусладкое" из узких бокалов. А потом, потом я пригласил ее к себе "послушать музыку", и она, к величайшему моему удивлению согласилась... "О времена, о нравы!" Да, я за своей наукой, кажется, здорово отстал от жизни...

Эта встреча, пусть случайная, оказала, однако, успокоительное действие, так что я смог, наконец, с "благоприобретенным" чувством собственного достоинства приступить к разговору с Мариной. И вот однажды, вполне по-мужски, твердо, я потребовал от нее однозначного ответа: либо она живет со мной, либо... "Я уже думала... сказала вдруг Марина, – у нас ребенок и все такое... Я согласна, но при условии... что у меня будет больше свободы..."

– Значит, у нас будет "французская семья"?

– Называй это как хочешь.

* * *

Итак, компромисс. Компромисс между любовью и изменой! Но разве такое возможно? "Брак без любви безнравственен". А брак любви с безнравственностью? Как быть с этим? Но ведь живут же некоторые... И я пошел на это, пошел, черт меня побери совсем, заранее зная что такая жизнь – не для меня! Стало жаль сына, но разве может ребенок быть счастлив в такой семье? Мне, видно, так хотелось верить, что ее любовь не умерла!

В порядке "примирения" я предложил своей супруге (в полном соответствии с новым стилем наших отношений) участвовать в задуманной на это лето "лингвистической экспедиции" на побережье Азовского моря. Идею принесла "историческая личность" – Саша. Она, в порядке расширения кругозора, уже второй месяц занималась французским на курсах по методу профессора Лозанова и была в восторге от эффективности такого способа изучения языка. Это называлось: "метод погружения". Под "погружением" понималось действительно полное, так сказать, "с головой" погружение в новую языковую среду: во время занятий полагалось говорить только на изучаемом языке, читать на этом языке, думать на этом языке. При этом группе задавалась игровая ситуация, когда общаться было совершенно необходимо, а как это сделать, если у тебя все слова этого языка – в "пассиве", то есть, вызубрены, но пользоваться ими трудно? Вот тут то вся обстановка "погружения" и сказывается, стимулируя и значительно ускоряя перевод словарного запаса в активно, свободно используемый "актив".

Идея использования при изучении диала ситуацию "погружения" была подхвачена на собрании группы с энтузиазмом, но тут же посыпались предложения по изменению и улучшению метода с учетом наших условий и возможностей. Владик резонно заметил, что нам не столько изучать диал надо, сколько создавать. Саша грустно добавила, что совершенно необходимую и важную роль ведущего группы, единственного, кто обязан уже к началу занятий владеть языком в совершенстве, в нашем случае абсолютно некому играть. Диала не знает никто, и не будет знать, пока он не будет создан... "А что, если обойтись и без ведущего и без предварительного знания языка?" – ворвался в разговор Димка с его ворохом мыслей: "Как же еще создавать язык, если не в общении? Что же еще такое язык, как не средство общения людей с целью решения общей задачи? Главное – общность цели и "выключенность" из прочих, мешающих обстоятельств, "погружение" в саму задачу достижения этой цели! А цель у нас одна создание цельного языка, такого, на котором можно трепаться обо всем на свете! Остается лишь "погрузиться" как можно глубже! Ребята зашумели и тут же было решено, что идеальными обстоятельствами в смысле "погружения" является поход, а идеальным временем – отпуск. Тогда же было выбрано побережье Азова, где бывала одна из девушек. По ее словам, там было "дико и прекрасно" – значит, как раз то, что нужно.

– Да, но для "затравки" общения, для того что бы иметь хотя бы саму возможность начать его, необходима какая-то основа, какой-то минимальный запас слов и правила их комбинирования – грамматику языка..." – думал я: " Так ведь такой минимум, по сути у нас уже есть! Что же мы имеем после наших разработок, если не подобный минимум! Даешь "погружение"!"

Действительно, минимум языковых средств диала уже был нам известен. Но то был лишь грамматический минимум, набор самых абстрактных средств языка. Правда, в диале грамматические категории не были просто служебными, подчиненными целям соединения слов в предложения средствами. Помимо функций окончаний, суффиксов, предлогов и просто служебных слов, эти категории имели и свой особый смысл, смысл абстрактных понятий философии. Собственно, такой смысл имеют уже и соответствующие сочетания звуков, те, что выражают категории грамматики в обычных языках народов мира. Чем же еще является, скажем, такая грамматическая категория, выражаемая в русском языке окончанием, либо служебным словом, как время глагола (прошедшее, настоящее, будущее), если не отражением в языке фундаментального философского понятия времени и того факта, что все в этом мире развивается, протекает во времени? А категория падежа, выражающая, в частности, расположение предметов в пространстве – другом важнейшем понятии философии? А категория числа? Я не говорю уже о таком важнейшем различии как различие между существительным и глаголом, отражающем различие вещи и процесса, сущность и ее явления! Впрочем, то же самое касается и в равной мере и остальных грамматических категорий. Поскольку, однако, обычный язык – не философия, да и пользуются им отнюдь не только философы, средства выражения в языках грамматических категорий никогда не приобретали статуса самостоятельных слов, имеющих свой особый, предельно абстрактный смысл. До таких вершин абстракции надо было еще подняться! Бытие людей всегда определяло их сознание – такие абстракции им пока попросту не были нужны! Да, не были нужны раньше, но теперь – иное дело! Истинное, научное понимание человеком своего места в мире совершенно необходимо человеку желающему достойно прожить свою жизнь. Наш век – век науки, и к своей жизни, жизни своего общества современный человек просто обязан подходить строго научно! И чем раньше он получит средства для решения жизненно важных вопросов, тем лучше для всех и для него самого.

Как бы то ни было, диал был разработан лишь до уровня основных философских категорий, а нужны для "погружения", очевидно, были слова, предельно конкретные, бытовые... Именно эти соображения я вкратце и высказал своим друзьям. Но идея так захватила их, что теперь было все нипочем.

– На первых порах обойдемся и чисто абстрактными категориями! – встав в позу завоевателя, заявил Владик – хватает же некоторым диким племенам словаря в несколько десятков слов!

– Ну, потому они и дикие! – с иронией заметила Саша.

– А мы-то чем их хуже, – без тени юмора отпарировал Владик, -и у нас будет своя стадия "дикости", примитивизма в языке!

– Пожалуй, в этом что-то есть, – подал голос Димка, – американские индейцы называли море "место, где много жидкого". Для начала, мы тоже можем изъясняться подобным образом, ведь в конкретной обстановке почти всегда главное ясно и без слов. Слова лишь уточняют. Если нужно сказать, что кто-то ушел, это запросто можно выразить предельно абстрактной категорией исчезновения, ведь и так ясно, что не уполз, не уплыл, не улетел и подземный ход не прорывал!

– А если испугаются что этот "кто-то" умер, ну... утонул? – засомневалась Саша.

– Тогда можно воспользоваться чуть менее абстрактным "сменил это место в пространстве на то", – резонно отметил Димка.

– Точно, такие категории пространства в диале есть уже сейчас! Даешь "туземный диал"! – завопил Владик, приходя в полнейший восторг, – Для полноты счастья осталось только дать себе туземные имена!

– Тебя назовем" Розовый чулок" – съязвила Саша.

– Излишне конкретно! – отразил удар Владик.

– Я надеюсь, имя "Познающий многих" достаточно абстрактно для тебя? – добила рыцаря любви отважная амазонка: Конечно же, я имею в виду лишь духовное познание!

Дружный хохот всей честной компании возвестил, что победа Сашей одержана полная. Брешь была пробита, идеи сыпались фейерверком. Через несколько минут у всех уже были собственные "индейские" имена, похожие, на абстрактные прозвища. В дальнейшем имена было предложено менять, уточняя их в соответствии с развитием языка. Одним из нас имена были даны вполне серьезные, так Сашу решили именовать "Хранительницей Времени", она ведь собиралась стать историком, мне торжественно присвоили имя "Постигающий Сущность". Другим дали имена полушутливые, так Димку назвали "Вразумляющим", то есть дающим, формирующим разум, – да и какое другое имя мог получить учитель, созидатель душ человеческих? Что касается Владика, то как он ни старался, ему не удалось избавиться от моментально приклеившегося к нему прозвища – оставалось лишь носить его с гордостью. Остальным тоже довольно быстро нашлись легко запоминающиеся "клички".

После этого памятного вечера время как бы ускорило ход. Настроение всех ребят было на подъеме, до похода с "погружением" остались считанные дни. Запасались провиантом, туристским снаряжением, утрясали вопросы с отпусками у начальников и деканов, зубрили словарь-минимум по диалу.

Чем ярче, однако, были события в нашей группе энтузиастов, тем мрачнее становилась обстановка в моей собственной семье. Возвращаясь с работы домой, я, казалось, окунался с головой в холодную затхлую воду, по каплям заполнившую старый подвал. Желание поделиться переполнявшими меня идеями, вместе посмеяться над забавными происшествиями, исчезало как-то само собой. Что-то ушло из нашей жизни, и, оказалось, навсегда. Очень скоро я понял, что это "что-то" – сама любовь.

Марина долго тянула с ответом на мое предложение отправиться в поход на побережье Азова вместе, пока однажды совершенно случайно я не узнал, что она вместе с подругой и Гошкой едут в Судак, на крымский берег, и билеты уже на руках. Ребенку, дескать, там будет много лучше, чем "в ваших палатках"... Впрочем, этим она еще раз доказала свое полнейшее равнодушие к делу ради которого я живу. Да, именно ради такого дела и живу я на этом свете, наконец-то осознал я простую мысль! Так вот почему так тяжел оказался для меня период неуверенности в нужности нашего дела людям, его необходимости в строительстве нового общества! Неуверенность в деле жизни рождает неуверенность в самой жизни, в необходимости существования моего собственного "я"... А если другой человек равнодушен к делу ради которого я живу, то как же он относится ко мне самому? Мне казалось, я смогу жить человеком, который меня не любит, ради ребенка, которого мы любим оба, но жить с человеком абсолютно равнодушным?... Ведь такой человек, по сути, не видит, не замечает в тебе человека, не желает признавать вас человеческой личностью! Все человеческое в наших предках – обезьянах создал труд, и только труд на благо всех людей сохраняет в человеке человека. Равнодушие, неуважение к труду, которым человек занят, рождает и равнодушие к самому человеку!

Очень скоро действительность подтвердила истинность этих, казалось, столь абстрактных размышлений. В суете я где-то прихватил простуду, но болеть было некогда и я с температурой побежал на работу. День выдался трудный и к концу его, да еще простояв полтора часа в нашем столь организованном общественном транспорте, я едва держался на ногах. В голове шумело, дрожали колени, несколько раз от духоты в автобусе я чуть не потерял сознание. На пороге дома меня встретила несколько разомлевшая от домашнего сидения Мариночка и, несмотря на то, что она прекрасно видела мое состояние, без тени смущения вручила трешку, сказав что не успела сбегать в магазин, так что ребенку нечего приготовить на ужин. Не помню уж как я выдержал испытание магазином, но вернувшись я поцеловал Гошку и ушел из дома. Это было последней каплей. Я ушел навсегда.

Единственное, что у меня теперь оставалось, это наш диал. И я окунулся в работу с головой. Наконец, последние приготовления окончены, билеты куплены, звучные слова диала вызубрены так, что по каждому поводу хочется вставить их в русскую речь.

До Керчи мы добрались поездом, паромом переправились через Керченский пролив на Таманский полуостров, автобусом проехали по длинной, в несколько километров, и узкой косе со странным названием Чушка. Дальше добирались на перекладных, и концу дня уже стояли на обрывистом берегу Азовского моря. Зеленые холмы, озера – лиманы, белый, с красноватым оттенком песок – все говорило, что мы не ошиблись в выборе места для нашего "погружения". Было уж поздно, когда, наконец, нашли удобную для разбивки лагеря ровную площадку. Палатки ставили ночью, при свете карманных фонариков. Поскольку на диал было решено перейти сразу же по прибытии, местность огласилась странными даже для нашего, казалось бы привычного к диалу уха, ритмически организованными богатыми рифмой и музыкальным консонансом звуками. Под яркими звездами бархатного южного неба, под аккомпанемент волн, наш новый говор действительно напоминал туземный, а палатки ночная тьма с ловкостью факира превратила в хижины коралловых островов...

Очарование того первого вечера сохранилось и на следующий день, оно владело всей нашей разношерстной компанией все время, иногда усиливаясь, иногда ослабевая, но никогда оно не исчезало совсем. Необычность ситуации подчеркивалась все усиливающимся интересом к нашему цыганскому табору со стороны местных жителей. Дело в том, что нам приходилось довольно часто навещать поселок, расположенный поблизости, что бы набрать пресной воды или подкупить продуктов. Поскольку же ничто не должно было нарушать глубины "погружения", нам и на рынке и в магазине приходилось объясняться лишь знаками, подкрепляемыми для понятливости эмоциональными диальскими фразами. Очень скоро весть о необычной научной иностранной экспедиции облетела поселок и к нам наведывались целыми делегациями. Споры среди односельчан вращались, в основном вокруг вопроса, откуда прибыли эти странные люди, – из Австралии или из Южной Америки.

Нас все это забавляло, мы пытались шутить, на глазах рождался новый, диальский юмор, да что там, рождался язык! Мы читали многочисленные привезенные с собой книги по самым разным предметам, проводили дискуссии, спорили до особой "диальской" хрипоты, наконец, купались, загорали, играли в волейбол, путешествовали по живописным окрестностям. И, конечно же, записывали, фиксировали каждое рожденное в общении слово, каждую удачную фразу. На этот случай все были обязаны всегда иметь при себе записную книжку. Вечером записи из книжек переносились в единый "гроссбух" – так создавался первый словарь диала. По возвращении произведенные подсчеты показали, что словарь содержал к тому времени около полутора тысяч (!) слов, по доброй сотне изобретенных слов на человека ("погружались" мы числом пятнадцать) или, в среднем по три новых слова на человека в день. Впрочем, далеко не все слова стали для нас общеупотребительными, вошли, так сказать, в активный лексикон языка. Некоторые так и остались на бумаге.

Самым удивительным для всех нас фактом в первые дни пребывания на "лингвистическом острове" была та легкость, с какой мы освоились с употреблением диала: уже через несколько суток после прибытия составление фраз не вызвало абсолютно никаких затруднений, разве что звучали они несколько длинно недостаток конкретных понятий возмещался добавочным количеством понятий абстрактных.

Следующим по времени, но не по важности, открытием стала появившаяся неожиданно возможность общего, коллективного обсуждения совершенно специальных вопросов, принадлежавших до сих пор области компетенции лишь кого-либо из нас. Так мы с гигантским удовольствием и, что главное, с полным пониманием обсуждали вопросы биологии, медицины, лингвистики, фундаментальной физики, педагогики, философии... Дело в том, что диал может быть настолько абстрактным (а тогда, на том этапе развития он и в целом был таковым), что различия между этими конкретными науками при изъяснении на диале просто исчезают, биолог может свободно говорить на научные темы, скажем, с лингвистом, однако под абстрактными категориями языка каждый имеет в виду вполне конкретные явления своей науки. Взаимопонимание отнюдь не исчезает с полным осознанием собеседниками, того простого факта, что они ведут разговор о совершенно различных вещах, ведь сам диалог идет на весьма абстрактном уровне. Законы нашего мира, законы диалектики едины, различны лишь их проявления, но и эти проявления подчинены единым законам. Лишь потом нам пришло в голову, что подобная ситуация отнюдь не нова, напротив, она характерна для всякого общения, на любом языке! Действительно, ведь любое слово – это всегда абстракция, слово во всех случаях обобщает множество самых различных явлений. Мы слышим слова, что говорит нам кто-то другой, но под этими словами мы понимаем, как правило нечто иное, нечто весьма отличающееся от того смысла, который вложил в них сам говорящий. "Мысль изреченная есть ложь" – эта сентенция давно известна лингвистам. Каждый, произнося слово всегда разумеет под ним нечто свое, вкладывает в него весь свой абсолютно индивидуальный, предельно конкретный опыт личной жизни. Собственно, и понимаем то мы друг друга только потому, что слово абстрактно и тем самым обще для нас всех. Выходит диал лишь усиливает, развивает эту сторону языка! Но какие это открывает поистине невероятные возможности! Столь разобщенные, не подозревающие общности своих проблем "узкие специалисты" начнут с полуслова понимать друг друга, исчезнет пресловутый барьер между "физиками" и "лириками", да что там, это будет шагом к предсказанному великим Марксом устранению в будущем коммунистическом обществе разделения труда, разделяющем не только труд, но и самих людей труда! Диал станет мощным ускорителем науки...

Время шло, диал не стал пока ускорителем развития всего общества, однако интеллектуальное развитие жителей страны "Диалии" совершало, без всякого сомнения, резкий скачок вперед. Как будто новый, необъятный мир раскрылся перед нами и засверкал всеми своими фантасмагорическими красками. Мы словно объединили все свои индивидуальные, разрозненные интеллекты в один, мощный разум коллектива. То, что вынес из опыта жизни и вновь открывал каждый, моментально становилось достоянием всех. Каждый шел, казалось, своим, особенным путем, и в то же время это была наша общая дорога. Блестящие идеи в самых разных областях человеческого знания рождались на каждом шагу, так что мы даже не имели возможности их как-то зафиксировать.

Так или иначе, но по "всплытии" с нашего "погруженного в лингвистическую пучину острова" мы оказались совсем не такими, какими были когда-то. Как давно это было, ведь минул "целый месяц"! У всех было чувство, что мы родились заново.

Глазами вновь рожденного смотрел я теперь и на свою неудавшуюся семейную жизнь. Печальный исход нашего союза теперь совсем меня не удивлял, трудно было лишь понять, как я не смог предвидеть такого развития событий заранее, когда было еще не поздно... Равнодушие к человеку появляется не вдруг, оно начинается с равнодушия к делу, которому этот человек служит... С предельной ясностью осознавал я теперь эту простую мысль, что смысл жизни каждого – в служении людям и достойной спутницей мужчины в его жизненном пути может стать лишь женщина целиком разделяющая его идеалы – идеалы борьбы, идеалы труда.

Дата добавления: 2015-09-01