Соловья баснями не кормят

(Из откровений Марины)

Так сказала мне мама, когда мы уже погрузились в такси и она, утирая своим мокрым от слез платком Гошкин нос, вдруг перестала плакать и решила напутствовать меня перед дорогой.

– Да, да, моя милая, не кормят. И ты это поймешь, как только останешься одна, без моей и папиной помощи.

– Ну все? Распрощались? – не выдержал Пашка. – Как будто на каторгу провожаете. Честное слово, терпение надо иметь!

– Наташенька! – крикнул с балкона папа. – Ты простудишься!

Мама хлопнула дверцей машины и не оборачиваясь вошла в подъезд.

– Куда поедем? – спросил шофер, взглянув на Пашку с нескрываемым сочувствием.

– На Юго-Запад, – ответила я.. И закройте, пожалуйста, окно, а то ребенок простудится.

И мы тронулись.

Мысли у меня были невеселые. Уезжать мне, конечно же, не хотелось, хотя с мамой действительно нужно иметь терпение, потому что она не допускает никаких возражений, ну буквально ни в чем. Для нее существует только один тип людей – как папа, который никогда ни во что не вмешивается, ничего без нее не решает. "А как ты считаешь, Наташа?" – обычно спрашивает он и, слушая ее, всегда согласно кивает головой. А Пашка вовсе не упрямец и не "поперечник", как считает мама, и не из вредности почти всегда не соглашается с ней. Просто у него на все – свой собственный взгляд. Да это и закономерно, ведь воспитывался он совсем в другой обстановке, чем я. И я прекрасно это поняла за два года жизни под одной крышей с ним и с Тиной Васильевной. Она, к примеру, утром скажет: "Павел, если у тебя будет время, купи хлеба, я приду поздно." И если к ночи выясняется, что хлеб не куплен, потому что Пашка, придя с работы, зачитался и опомнился, когда булочную уже закрыли, то она только рассмеется, опять, мол, ты, сын, выступаешь в своем амплуа. А для меня добавит что- нибудь вроде: "Так даже интересней, правда Маринка? Вроде мы на зимовке, погода давно нелетная и у нас кончилась мука..." В нашем же доме это стало бы из ряда вон выходящим событием. Мама просто-напросто вышла бы из-за стола, сделав вид, что у нее разболелась голова. Папа поглядел бы на нас с укоризной и, наскоро поев, уселся бы молча перед телевизором, сделав звук как можно тише Весь вечер мы все говорили бы шепотом, и если бы это я провинилась, то наверняка с тоской бы еще думала о том, как мне все это отзовется, когда я стану у мамы что-нибудь просить.. Моя мамочка убеждена, что все мы должны неукоснительно выполнять каждое ее указание в ту же самую минуту. А то, что у кого-то могут быть свои намерения, в счет не идет. "Семейные люди, – часто говорит она, – должны жертвовать всем ради интересов семьи." Так-то оно так, я с ней согласна, но зачем же отравлять друг другу жизнь из-за мелочей? Вот поэтому Пашку, который с детства привык у себя дома целыми вечерами над книжкой торчать, моя мама, да и я вместе с ней, совершенно делами заполняли. Ну, ничего. Теперь мы с ним, как разумные люди, спокойненько распределим обязанности, и все будет о'кей. Главное, есть место в яслях и я смогу начать работать. "Все-таки Пашка у меня молодец!" – думала я.

Но не так-то оказалось все просто на самом деле и я уже не раз пожалела, что согласилась на его уговоры и мы перебрались на юго-западную окраину нашей столицы. Поневоле вспомнишь мамочкино предостережение. Кручусь с утра до вечера с Гошкой, помочь мне некому, ни повязать, ни почитать – ничего не успеваю. Даже по телефону с девчонками поговорить не могу, ничего ни про кого не знаю... А все потому, что наши планы лопнули как мыльный пузырь. Сначала малыш приболел, простудился-таки при переезде, а может и не в машине, потому что окно было закрыто, а уже здесь, на первом этаже. Пол холодный, из всех углов дует, как из погреба... Ничего себе, кооперативная квартирка! И как я раньше этого не замечала? Да и когда было замечать? Вечно мы с Пашкой куда-нибудь бежали, то в театр, то в киношку, то к приятелям. А когда оставались дома, то я, быстренько сварганив что-нибудь к ужину, забиралась на тахту и, включив маг, тихонечко блаженствовала, поглядывая как мой теоретик грызет свою науку.

А что теперь? Какие у нас радости? Гошка оказался не ясельным ребенком: два дня так закатывался там в плаче, что аж синел. Конечно, я его немедленно забирала. Потом еще как-то раз отнесла – то же самое. Да неужели я буду мучить собственное дитя? Решила досидеть с ним до года. Вот и сижу, с рук не спускаю. А бабушки Тины как всегда – след простыл... Носится по стране, забыв, что ей уже скоро стукнет пятьдесят, все думает, что она еще молодайка... Пашка, конечно, старается помогать, но какой от него толк, если он приходит с работы измочаленный, потому что взялся за какое-то внеплановое исследование и частенько торчит там до тех пор, пока вахтеры не выгонят. Забросил даже свой "диссер". И почему? Потому что неожиданно "натолкнулся", как он говорит, на неизученное явление и теперь его изучает. "Зачем тебе-то все это надо, ведь не по твоей же теме!" – говорю я ему. "Мне – незачем, – отвечает. Но и мимо пройти не могу, а вдруг где-нибудь в Штатах натолкнутся на это и покажут нам нос! Уж они-то, поверь мне, быстренько придумают как это новшество употребить с наивысшим эффектом. Поэтому мне надо закончить расчеты и изложить результат. А дальше уже не моя проблема". Вот так всегда. А спроси его, какой тебе лично, Ковалев, будет от этого толк, он только рукой махнет. Вобщем, опять в своем амплуа! Да еще пару раз на неделе к нему является кто-либо из "братьев по крови". И уж тогда разговоров у них хватает до последнего автобуса, а случается, остаются ночевать, потому что на такси денег нет. Да и откуда у этих блаженных могут быть деньги, если их общее кредо – не думать ни о должностях, ни об ученых степенях... Чудики какие-то! Это только Пашка мог придумать такое братство, потому что мамочка вырастила его в пренебрежении ко всему, что называется комфортом. А сама вовсе не прочь украсить себя и свой быт какой-нибудь импортной штучкой... Я как-то сказала об этом Пашке, но он ответил, что, мол, маман не делает из этого культа, и, если ей теперь позволяют возможности, то почему бы не приобрести то, что нравится?

Я все поняла. Значит, мою маму можно критиковать на все лады, а его – трогать нельзя. Что же, учтем. Ну, уж с внучонком-то она могла бы хоть иногда посидеть! Всего два раза за это время отпустила нас в кино, да и то, за три дня просила ее предупреждать. Я, конечно, понимаю, что она "горит на работе", только все же не верится, так ли необходимо сидеть в редакции до девяти вечера. Надо будет туда как-нибудь позвонить: так ли это на самом-то деле? И потом, у нее какая-то странная манера – не спать по ночам. Придет домой, когда мы уже Гошку уложили, полюбуется им, уже спящим, поболтает с нами о том о сем на кухне, а как только за полночь перевалит, начинает своими бумажками шуршать, а то еще и на машинке печатать. Ну что ты будешь делать? У нее по ночам, видите ли, вдохновение. Я, конечно, молчу, потому что со своим уставом, как известно, в чужой монастырь не ходят. Вот только думаю: почему я раньше была в нее буквально влюблена? Еле дождусь, когда она из командировки вернется. Она всегда что-нибудь вкусное привозила (Пашка не курит и потому невероятный сластена!). А по праздникам она всегда раньше пироги пекла и народу в квартиру набивалось – тьма! Справедливости ради, надо сказать, что друзья у Тины Васильевны очень любопытные и послушать о чем они рассуждают для меня тогда было удовольствием. Но что было, то было... Теперь же все по другому. В доме ребенок, и она теперь не очень часто собирает своих старикашек. "Вы сами стали мамой и папой, оба специалисты с дипломами, вот и стройте свою жизнь на свой собственный лад", – сказала нам Тина Васильевна. – Мы, родители, свое дело сделали: дали вам образование, вырастили здоровыми и порядочными людьми. Все остальное – за вами. Мне, – говорит, – от вас ничего не надо и скажите спасибо, что я пока относительно здорова."

Живем мы в большой комнате. Пашка сюда даже доску свою перевесил, полдня стенку долбил, пока соседка таблетку от головной боли не попросила. Дважды, по вторникам, собиралась уже при мне их группа. Первый раз я посидела с ними часа полтора. Тоска смертная, заумь какая-то несусветная. Гошка проснулся, захныкал у Тины Васильевны в комнате, и я с облегчением ушла. А второй раз – даже не заглянула. И они про меня не вспомнили. Ну, парни, это понятно, что я им? А девицы? Хоть бы ребеночком поинтересовались, не бесполые же они существа! Впрочем, о косметике они не забывают, что Татьяна эта хваленная – композитор, что Сашуля – историчка. Впрочем, этой даже косметика не помогает, таким, как она только и остается посвятить себя науке!

Да, было за это время еще одно событие. Приезжал из Ленинграда Витька Кирюшин: в форме заявился. Рассказал, как в "загранку" ходили. Мы очень мило посидели, песни попели под гитару, я его фуражечку все примеряла – очень даже к лицу! Вот бы устроится на какой-нибудь большой корабль переводчицей и – в круиз! Мечта. Но, увы... Довольствуйтесь, Марина Петровна, тем, что вы тут, в микрорайоне одна из первых красавиц среди юных зачуханных своими мужьями и младенцами мам... И еще довольствуйтесь тем, что вы, наконец-то, признаны лучшим Пашкиным другом Кирюшей, который не только в классе, но даже на вашей свадьбе вас на дух не принимал.

Я ему говорю:

– Ну, а ты-то, Кирюша, когда женишься, что так долго в холостяках задержался? Видно, девушки тебя не замечают?

А он с простодушной такой улыбочкой отвечает:

– Почему же не замечают. Девушки, как всем нам известно, водоплавающих любят, даже речников...

Это он мне физрука нашего напомнил, ночное катание с ним в лодочке по реке. Я прямо-таки рассвирепела, но сделала вид что намека не поняла.

– А женюсь же я, Мариночка, – говорит, – когда до адмирала дослужусь, а не смолоду, как доверчивый друг мой Атос, потому что женщин ослепляет не открытое сердце, а блеск эполет!

Вот фигляр! Весь вечер был человеком, а под конец не сдержался. Хорошо, хоть Пашка не слышал, потому что кофе в это время варил, а то бы и у него настроение испортилось.

Когда стали пить кофе мой супруг принялся разглагольствовать о своих "идиалистах" – это я так окрестила его компанию (от слова диал). И тут мне стало скучно, потому что все это я уже знаю. Кирюша слушал-слушал, потом вдруг спрашивает:

А может вам, дружище, требуется материальная помощь? Так ты не стесняйся, у меня монет – навалом. Я же теперь богатый человек. Сам понимаешь – полгода в океане болтался, тратить было некуда...

Пашка замотал головой и стал рассказывать о девице-композиторе, какая она талантливая. Тут Кирюшин на глазах еще более оживился, просит, познакомь, мол, меня.

– Поздно, – говорит Пашка. – У них с Дмитрием уже дело к свадьбе идет...

Вот так новость! А я и не предполагала. Это называется – все они занимаются наукой!

– Я только никак не пойму, как же эта композиторша втолковывает всем вам разные музыкальные премудрости, если в доме не имеется фоно? – спрашивает Кирюшин.

Я фыркнула:

– Да ты, Витя, забываешь, что они все – теоретики!

– А-а-а... теперь дошло, – засмеялся и он. – Значит, на пальчиках показывает, да? Вот молодцы!

– Да нет, мы же действительно пока изучаем теорию музыки. Не все, конечно, потому что у нас у каждого – свои задачи, – серьезно пояснил Пашка.

Но Кирюшин разошелся:

– А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейтах водосточных труб? – пророкотал он, встав в позу Маяковского, и сразу же за стеной, почему-то тоже басом заревел наш Гошка.

Мы так и повалились от смеха.

Вобщем, расстались мы с Кирюшиным, наконец-то друзьями. Я ему пожелала нового счастливого плавания, Пашка – семь футов под килем, и, пока ждали на улице такси, мы строем дружно спели "Варяга".

У меня и на другой день настроение было бы хорошим, если бы не Ленка. Она на последних сходках не была, потому что у них в библиотеке начался переучет. А тут вдруг притащилась с кипой книг. Посидела, правда, недолго, так как Пашка позвонил и сказал, что еще часа на два задержится на работе. Но и за полчаса успела настроение мне испортить. Сама не спросила, как живем, а когда я стала говорить, что устаю, потому что мне ни кто не помогает, пожала плечами:

– Не понимаю, от чего ты устаешь, от собственного ребенка? Это же радость! Да и по тебе не заметно что-то усталости, полнеешь...

У, змея подколодная!

– После родов Лена, все полнеют. Вот ты роди, а мы тогда поглядим, – сказала я и, конечно, мило так улыбнулась.

Она ноздри раздула:

– Ты же знаешь, Марина, что мне не от кого родить, зачем же ты так говоришь? Я тебя не хотела обидеть.

Повернулась и ушла, даже не попрощалась.

Пашка пришел, спрашивает:

– А где Касаткина-то? Книжки-то она принесла?

Пришлось все рассказать.

Он уткнулся после ужина в ее книжки и со мной целый вечер – ни слова С Гошкой только поиграл перед купанием, и все.

Нет, это не жизнь! Я не о таком семейном счастье мечтала. Да мне в конце концов тошно одной даже передачи по телевизору смотреть...

– Паш! – говорю я ему. Ну, за что ты на меня так уж разозлился? Что я неправду ей сказала?

– Я не злюсь, я удивляюсь, Марина, – отвечает, – Ведь ты же, вроде бы неглупый и добрый человек...

Значит так. Теперь уже "не глупая", а была самой умной, самой красивой и вообще самой-самой...

Я взяла и заплакала. Слезы льются, а он – как будто не замечает. Пошла позвонила маме. Она сразу: "Доченька, что-то голос у тебя грустный, ты здорова?.." Мать – это не муж. Она все чувствует, даже на расстоянии. Но я ее расстраивать не стала, сама же из родного дома сбежала. Господи, ну хоть бы кто из подруг навестил! Такая тоска... Только им всем некогда, у всех свои дела, романы... Да и ехать сюда далеко. Одним словом, настоящая ссылка! И Пашка "кормит" меня своими дурацкими баснями о преданности идее, делу которое выбираешь, как того самого соловья...

Дата добавления: 2015-09-01