Записки Степной Волчицы 7 страница

— Самое ужасное другое, — промямлила я (впрочем, не без глупого пафоса). — Боюсь, что, в конце концов, я просто вообще разочаруюсь в мужчинах!

— Ну, не знаю, — весело воскликнул он, — по-моему, это глядя на вас, можно разочароваться в женщинах.

— Да-да, вы правы, — снова согласилась я, боясь лишь одного — как бы наш разговор не закончился, и я снова не осталась наедине с самой собой.

Он презрительно поморщился.

— Я вам не психолог. Да вам и не психолог требуется. Посидите, подумайте о том, как это мерзко быть героической женщиной… А мне пора немножко подвигаться. Пойду, оторвусь. И заметьте, мне вас совсем не жалко. Женщина, которой хочется танцевать и которая это отрицает, не заслуживает ничего, кроме горсти таблеток, это точно!

Чтобы замять разговор о танцах, я поспешно воскликнула:

— Может быть, у вас… найдется потом еще несколько минуток, чтобы побыть со мной. Если, конечно, я имею право просить вас…

Он всплеснул руками с таким видом, как будто я была совершенно безнадежный случай.

— А мне показалось, что мы успели подружиться. У меня даже сложилось впечатление, что вам, в сущности, наплевать на разницу в нашем возрасте.

— Да, странно. Но я действительно не чувствую разницы. Может быть, это ужасно глупо. Захмелела дамочка, да?

— По вам не скажешь, что особенно захмелели. Где ваше кокетство? Неужели вам не хочется назвать меня на «ты»?.. Да и вы, я думаю, не прочь, чтобы я говорил вам «ты».

— Конечно, я совсем не против. На «ты» так на «ты». Давай.

— Я даже не сказал тебе, как меня зовут.

— Я решила, что ты… сам не хочешь представляться.

— Ну и ну! Разве тебе не приятно было бы назвать меня по имени?

— Конечно, приятно, но…

— Ладно, потом скажу. Когда придет время.

— Ты иди, танцуй, — смущенно сказала я. — Не обращай на меня внимания. А я посижу здесь в уголочке, тихо, как мышка, послушаю музыку…

— Как мышка? Послушаешь музыку? Этот грохот? — искренне расхохотался он.

— Ну, просто отдохну.

— Ладно, Александра, мне пора, — сказал он, протягивая мне портсигар, чтобы я взяла еще одну сигаретку. Потом, тряхнув белокурыми волосами, поднялся из-за стола. Я увидела, что он не такого уж высокого роста, как мне представлялось вначале, но сложен чудесно. Я так и не смогла вспомнить, кого он мне напоминает.

— Но ты еще вернешься? — жалобно промямлила я, чувствуя в этот момент, что сама напоминаю извращенку. Раньше, глядя на подобных молодых симпатичных людей, я могла пожелать их – разве что в женихи своей дочери.

— Не обещаю, но, даю слово, что постараюсь вернуться, — серьезно сказал он. — А ты пока отдохни. Поразмысли о своих желаниях. Можешь даже немножко вздремнуть, тебе это не помешает. Здесь в уголке тебя никто не побеспокоит…

Он немного наклонился ко мне, заглянул мне в глаза и, как старший брат или отец, на несколько секунд положил мне ладонь на темя. А ведь он был вдвое младше меня, причем не фигурально выражаясь, а буквально. Я посмотрела на его близкий, загорелый бицепс, на крепкую, но чуткую руку, покрытую золотистыми волосками. Я послушно кивнула, и он ушел.

Откинувшись в угол, я закурила и обвела взглядом битком набитый зал, где градус веселья заметно повысился. Казалось, я отделена от мира какой-то невидимой стеной, попала в параллельное измерение, и в этом моем интимном пространстве мне сделалось необычайно уютно и спокойно. Закрыв глаза, я улыбнулась про себя: «Ах, милый мальчик, если бы ты знал, как взвинчены мои нервы! Если бы ты знал, что я могу отключиться лишь под утро, изнурив себя до предела и наглотавшись снотворного…» Потом я вспомнила, что обещала ему поразмыслить о своих желаниях. Еще забавнее! Сейчас мне больше всего хотелось взглянуть, как он танцует, этот странный молодой мужчина, который был со мной так приветлив и внимателен, как добрый старший брат, которого у меня, кстати, никогда не было. Он говорил со мной так, как будто был уверен, что нас действительно что-то связывает, и, покапризничав, как маленькая девочка, я в конце концов с удовольствием подчинюсь его воле.

Я хотела открыть глаза, привстать и поискать его взглядом среди танцующих, но в моем сознании словно заструились, переливаясь, легкие радужные струи. Я почувствовала, что начинаю грезить. Я не ощущала времени. Может, пролетел час, может, два. А может, всего несколько мгновений — подобно тому, как грезил пророк Магомет, успев увидеть замечательный сон — из тех, что снятся только раз в жизни.

Вокруг был океан. Я сидела, раскинув ноги, как Пеппи-Длинный-Чулок, на носу небольшой яхты, прислонившись спиной к мачте со спущенным парусом. Яхта едва ощутимо покачивалась на волнах посреди абсолютного безветрия. Из каюты должен был показаться Джон. Мои колени были прикрыты легкой ситцевой юбкой, и сквозь тонкую материю я чувствовала ладонями что-то напоминающее веревку, лежавшую на палубе, или корабельный фал. Почему-то я вспомнила о саргассовом море, о целых островах густых водорослей, среди которых обитают не то копченые угри, не то опасные морские змеи. Это было одновременно и глупо и странно: я не решалась пошевелить ладонями, прижав их к палубе, как будто опасалась, что веревка окажется змеей. Когда я подняла голову, то увидела, что Джон уже появился — сидит, скрестив ноги на корме.

— Ага, — сказал он, — вот и моя первоначальная супруга!

Наш разговор происходил естественно по-английски. Я успевала мысленно переводить на русский и обратно, отчего истинный смысл фраз ускользал. Зато появлялся какой-то другой многозначный, таинственный подтекст. На нем я и старалась сосредоточиться. К тому же, из-за змеи под платьем я чувствовала себя довольно напряженно. Но это напряжение было не таким уж и неприятным. Хотя я успела здорово разозлиться на проникшего ко мне под платье гада, и все свое раздражение почему-то тут же перенесла на него, на Джона.

— Привет, — весело кивнул он. — Как поживаете у меня на носу?

— Привет, — сказала я, как можно холоднее. — Ну вот, опять ты сыплешь сплошными идиомами и неологизмами. Слова не скажешь в простоте.

— А как же «Всё, что нам нужно, это любовь»?

— Это да, — смутилась я.

— Эй, выше нос у меня на носу! Что на этот раз, старушка? Тебе не понравилось, что твой писака-приятель сравнил меня с Полом?

— Со святым Павлом, — поправила его я.

— Ну, это из той же рок-оперы. Кстати, как-то ослиноголовые пытались поймать меня на том, что я сравнивал себя с Иисусом. Какая чушь! Иисус-то никогда не носил очков! Это должно быть известно любому писаке!

— Кстати, — испуганно спохватилась я, — где твои знаменитые очки?

— Зачем мне теперь очки, хотя бы и знаменитые, добрая женщина? — искренне удивился он, а потом хитро подмигнул, чем смутил меня еще больше.

— Ну, — наобум ляпнула я, — чтобы отличаться…

— О, книжники-фарисеи! О, порождение ехидны! — В руках у него оказались знакомые круглые старушечьи очечки, и, покрутив ими в воздухе, он небрежно нацепил их себе на нос. — Ну что, теперь клево? Я отличаюсь от того, кого ты знала до сих пор?

Я была в полной растерянности. Мне показалось, что веревка под моими ладонями чуть-чуть пульсирует. Я крепче прижала ее к палубе.

— Что еще? — поинтересовался Джон, то озираясь вокруг, то иронически поглядывая на мои напряженные руки. — На этот раз тебе не понравились мои воз-зрения?

— Опять двусмыслица! — поспешно возразила я. — Не воззрения. А взгляд!.. Просто я обратила внимание, с какой печалью, даже глубоким сарказмом ты смотрел из своей рамки на господина N. Вернее, не на господина N., а на его жизнь. Может быть, вообще на нашу жизнь…

— Гос-с-поди-Боже-ж-Ты-мой, — удивился он, разведя руками, — а как я должен смотреть на вашу поганую жизнь? Такая же поганая жизнь, какой жил и я сам. Если ты всю жизнь создаешь химеры, миражи не от мира сего — пишешь книги, стихи, музыку, то есть палец о палец не ударяешь, чтобы твоя жизнь выглядела более или менее пристойно, чего еще ждать? Она и будет поганой — твоя жизнь. Когда в духовной сфере правят красота и гармония, в материальной царят хаос и свинство… Кто-то доживает до восьмидесяти лет, чтобы окочуриться во сне, кто-то в сорок лет получает пулю в спину, а какая, позволь узнать, разница? Вдвое длиннее поганая жизнь… Эй, ты следишь за моей двусмысленной мыслью? — прикрикнул он на меня, видя, что я больше занята манипуляциями со змеей.

— А как же любовь? — крикнула я. — А как же Йоко?

— О, Йоко! Для двух любящих творческих сердец — жизнь вдвойне поганее, — хладнокровно отрезал он. — Но это… — тут он сделал паузу и, приобретя сходство с тибетским монахом, многозначительно покрутил пальцем в воздухе, — но это вовсе не означает, что наша поганая жизнь нам не в кайф. Совсем наоборот. Вот парадокс! Очень просто. Наша поганая жизнь компенсируется нашим блистательным творчеством. Более того, по сравнению с вечным кайфом творчества, наша поганая жизнь — микроскопическая кучка дерьма в бескрайних эдемских садах… А это, как ты понимаешь, — логично и уже совершенно дружелюбно подытожил он, — куда предпочтительнее, чем крошечный райский садик посреди гор дерьма…

Однако, борясь со змеей у себя между ног под подолом, отчего меня уже начало бросать то в жар, то в холод, я смотрела на него почти со священным ужасом. В этих круглых очках, он еще меньше был похож на Джона. И все-таки, собравшись с духом и крепко сжав змею в кулаке, я смогла выпалить в заключение нашей беседы, чтобы продемонстрировать свое понимание и осведомленность:

— Но это, однако, лишь одна из интерпретаций, верно? Так сказать, вульгарно-земная трактовка. А есть еще религиозно-мистическая. По сравнению с бесконечной вечной жизнью — земная юдоль вроде скоротечной чахотки!

Скользя между моих ладоней, змей входил в меня, что называется, предельно конкретно, — напоминая отнюдь не тампакс, а определенно нечто другое.

— Где же, Йоко? — в последнем усилии прохрипела я.

— О, Йоко! О, Йоко! — весело пропел он, заметно затуманившись.

Чтобы побороть наваждение, я откинула подол юбки, и тут обнаружила у себя в руках миниатюрную, кукольную Йоко.

— Говорила, говорила ему, — запищала голенькая Барби-Йоко, пока он благостно покачивал головой, — подумай хорошенько, прежде чем ехать в Америку. Америка, это ведь на любителя… Нужно было к нам — в Россию!

— Нужно было к нам — в Россию! — прошептала я вслед за ней.

— Уперся, как хрен. Хочу, говорит, Диснейленд посетить, хочу поближе к старине Элвису и Джимми Хендриксу. Вот приехали. И что вы думаете? Все косяк-наперекосяк. Покатался на американских горках — замутило. Пришел в гости к Элвису, навстречу вышел какой-то жиртрест, увешанный венками и бусами, с хором вертлявых цыганок и медной секцией человек в сорок. Пойду тогда, говорит, хоть погляжу на шестипалого негритянского гения-гитариста, прославленного Джимми Хендрикса. Как пришел, первым делом хвать Джимми за руку, глянул — а на ней-то всего пять пальцев, — да как заорет: «Караул!Караул! Обокрали музыканта в вашей Америке! Палец ашка сп…ли!..»

2.

Проснувшись, я тут же позабыла этот сон. Только осязательное ощущение от змеи осталось. А сон вспомнила лишь позже. Отключилась я на полчаса, не меньше, причем прямо посреди гама, топота и грохочущей музыки, а глаза открыла — как будто и не спала. Никаких оврагов не было в помине. Радостно и бодро взглянула на моего славного молодого человека, который, снова дружески положив ладонь мне на темя, наклонился и промолвил:

— Дай-ка мне рублей двести-триста, я там немного задолжал.

Тот же загорелый бицепс. Те же веселые голубые глаза. Никакого разрыва во времени и пространстве. Я раскрыла сумочку и, не раздумываясь, протянула ему еще одну пятисотрублевую купюру. Господин N. одолжил мне все деньги свежими пятисотрублевыми купюрами.

Он отошел, но уже через минуту вернулся.

— Ну, как ты? — улыбнулся он, присев рядом. — Вижу, тебе гораздо лучше.

— Просто чудесно! — прошептала я.

— Еще немножко посижу с тобой, а потом уйду. У меня свидание.

— Как? С кем? — ахнула я, потом, спохватившись, что веду себя предельно глупо, убито пролепетала: — Да, конечно. Я понимаю…

Он взял меня за руку и заглянул мне в глаза.

— Ну-ну, не глупи, пожалуйста! Мы же с тобой друзья, верно? Просто одна знакомая дачница пригласила меня к себе в гости — хочет показать мне свою одинокую светёлку. Не мог же я отказать даме? Для нее это жизненно важно.

— Да, конечно… Только я думала, ты еще побудешь со мной. Для меня, может быть, это тоже жизненно важно, гораздо важнее. И светелку, кстати, я тут неподалеку тоже снимаю. Моя хозяйка — прекрасная женщина, была бы рада с тобой познакомиться.

— Ну, — развел руками он, — ничего не поделаешь. Дал слово. Откуда мне было знать, что ты так сразу решишься пригласить меня в гости. Ты ведь даже отказалась пойти потанцевать…

Не хватало мне еще разреветься. Тогда бы не осталось ничего, как пойти в уборную и удавиться. Какое я вообще имела на него право? Может, я в свои сорок восемь лет и наивная дура, но не на столько, чтобы не понимать, что здесь играют по определенным правилам, и не мне с этим спорить. Я сочла бы за счастье играть по любым правилам, лишь бы не возвращаться к прежним страшным мыслям.

— Вот, что мы сделаем, Александра, — почти жестко сказал он, беря меня за обе руки. — Единственное, что в моих силах — это немного проводить тебя сейчас домой. Если, конечно, ты не собираешься сидеть тут до утра. Ну, что скажешь?

В другой раз у меня бы, наверное, возникло тысячу подозрений, но теперь я без колебаний согласилась.

— Кстати, — продолжал он, — что ты собираешься делать, когда вернешься домой? Спать, как я подозреваю, ты еще не собираешься.

— Не знаю. Может быть, немного поработаю или почитаю. Мне есть, о чем поразмыслить, записать, — задумчиво проговорила я, вспомнив давешний сон.

— Нет, так не годится. А лучше — вот, что: тут есть английский джин и индейский тоник. Возьми домой и еще немножко покути в одиночестве. А после — сразу бай-бай. Договорились?

Мои прежние страшные мысли были где-то далеко, и чтобы не возвращаться к ним, я с радостью ухватилась за эту идею, как девчонка, которой захотелось пошалить. Чувствуя себя чуть ли не завсегдатаем заведения и знатоком здешних порядков, я снова раскрыла сумочку и, достав еще одну розовую купюру, протянула ему.

— Я слышала, это любимый напиток бухгалтеров и налоговых инспекторов, верно? — попробовала пошутить я.

— Это вкусно, честно слово, — серьезно заверил он меня и через минуту вернулся с пластиковым пакетом, в котором просвечивала бутылка джина и бутылка тоника.

Мы вышли из заведения. Луна, еще недавно казавшаяся блеклой, прозрачной капелькой, разрослась в огромное ледяное озеро, затмившее своим сиянием все звезды. Мой спутник предложил мне руку, и я крепко уцепилась за его локоть. Я была не только пьяна, но и необычайно возбуждена, и шепотом читала ему какие-то беспорядочные стихи.

— Знаешь, — вдруг сказал он, — я вспомнил, что ты рассказывала про Леннона и про твоего господина N. Что-то похожее накатывает и на меня, когда я вижу моего научного руководителя профессора. Раздражение, даже ярость…

— Так ты студент, аспирант, ты учишься? — изумилась я.

— Да, — небрежно махнул рукой он, — на физическом факультете. Отделение астрофизики.

— В университете?

— Не важно.

Теперь, по крайней мере, мне было известно, что он аспирант-физик. Астрофизик. Какая прелесть!

— Про профессора говорят, — продолжал он, — что он без пяти минут академик, членкор. А мог бы выбиться и в нобелевские лауреаты. Писал фундаментальный труд с уклоном в астрономию — универсальную теорию физических полей, которая бы полностью объяснила происхождение и устройство мира. Так сказать, мечтал положить конец науке. Только у него случился какой-то кризис — всё бросил и нарочно перевелся к нам на кафедру, в наше болотце, да еще взялся читать студентам элементарный курс общей физики. Это как если бы какому-нибудь Эйнштейну пришла в голову фантазия переквалифицироваться в сантехники… Ужасно замкнутая, мрачная личность наш профессор. Как-то раз попросил меня подменить его на лекции. «Неважно себя чувствуете?» — из вежливости спросил я. Он взглянул на меня, как на насекомое. Потом повернулся и, засеменив по коридору, вдруг забормотал, бессвязно, обращаясь куда-то в пространство: «Чувства? Мысли? Или что-то третье? Чушь собачья! Ерунда!.. Может быть, вера?..» Потом спохватился, вернулся ко мне и, покраснев, пробормотал, что современная физика вызывает у него тошноту. Причем не только фундаментальная физика с высшей математикой, но и вообще, дескать, вся наука его не удовлетворяют. Что он уже подумывает, а не пойти ли преподавать арифметику в младших классах… Потом поблагодарил меня и убежал. Но с того дня держался со мной еще суше и официальнее.

— Да, забавный у тебя профессор! — рассмеялась я.

— Понимаешь, сначала мне эти его странности даже очень нравились. Когда такое интеллектуальное светило кроет свой же собственный предмет, это придает особый шик. Потом кто-то шепнул, что он еще и наведывается в церковь. Я специально стал за ним следить и — что ты думаешь? — действительно каждый божий день до и после занятий непременно заходит в храм! Я как-то раз тоже зашел за ним, смотрю — бухается на коленки перед иконами и — крестится, крестится: «Господи, прости, просвети дурака!..» Зато на кафедре, не считая того случая, напускает на себя такой вид, будто наука может объяснить всё на свете, включая самого Господа Бога. Между прочим тогда в церкви, в отличие от него, упавшего на коленки, находящегося чуть не в состоянии аффекта, у меня-то была возможность спокойно оглядеться по сторонам, рассмотреть окружающие нас иконы. Особенно запомнились две из них. Я нарочно наклонился к какой-то старушке, спросил у нее, что это за иконы. Оказалось, на одной изображен преподобный Сергий Радонежский, а на другой преподобный Серафим Саровский. Оба смотрели на моего профессора, чья голова была набита уникальными познаниями, как на чудака, который явно ошибся адресом. Смотрели сурово, и в то же время как бы безмерно скорбя. Они-то видели профессора насквозь, — как и то, что через полчаса он отряхнет коленки и отправиться в аудиторию забивать студентам головы истинами об электромагнитных и гравитационных полях… Вот лицемерие-то! Всю жизнь проковыряться в науке со своими формулами, чтобы в результате засомневаться, а вдруг вообще вся наука неправильная, что концы с концами никогда не сойдутся. Заметался, ломанулся от отчаяния в церковь. Наверное, и Бога представляет, наподобие какого-нибудь эм-це-квадрат. А может, просто медленно сходит с ума наш профессор. Кончит тем, что уйдет в монахи, запрется в келье «Господи, просвети дурака!». Будет молиться, поститься, да только прежней своей системы из головы всё равно не сможет выбросить. Так и хочется его пнуть: «Что ж ты нам-то, втираешь, профессор про величие науки?!..»

— Он бедный, его пожалеть надо, — вздохнула я.

— Бедный-то он бедный, только ведь я, между прочим, еще в детстве, в школе, читал про моего фундаментального профессора, читал также его прекрасные, увлекательнейшие научно-популярные статьи о фундаментальной физике и астрофизике. Одно из негромких, но великих имен. Он был для меня идеалом ученого-теоретика. О таком пути я сам мечтал… У меня была идея стать Ньютоном или Эйнштейном, а увидев, до чего дошел мой профессор, меня как обухом ударило — такое разочарование! То есть вдруг открылось, что единственное, что меня ждет впереди — не истина, а глухой тупик! Вдобавок, сразу припомнил, что под конец жизни многие великие ученые разочаровывались в своих великих теориях, реально сходили с ума… Вся наука мне, естественно, сразу опротивела. А вместе с наукой и вся моя жизнь, поскольку ни о чем другом, кроме науки, я и думать не хотел. Как я только руки на себя не наложил…

Я смотрела на него с изумлением и нескрываемым восхищением. Я просто влюбилась в моего незнакомца. Казалось бы, свежий ночной воздух должен был меня отрезвить, но у меня в голове окончательно всё перемешалось. С одной стороны, мне хотелось бесконечно беседовать с ним, чтобы он снова держал меня за руку, тащил танцевать, а с другой — думала: как было бы чудесно, если бы познакомить его с моими детьми — и какой «молодой человек» для дочери! — может быть, расхотела бы, глупая, уезжать в туруханский край, хоть бы и с невинно пострадавшим потомком декабристов… А уж какой прекрасный положительный пример, старший товарищ для сына!..

Когда мы свернули на грунтовую дорогу, пересекавшую дачный поселок, я издалека показала дом моей хозяйки. Он остановился и, взглянув на часы, вручил мне пакет с бутылками и сказал:

— Ну, Александра, дальше двигай сама.

— Спасибо! Я так рада была с тобой познакомиться!

— Вот умница. Кстати, в конце недели мы могли бы с тобой где-нибудь посидеть-поболтать… Ты как?

— Чудесно! Конечно! — воскликнула я, чуть не задохнувшись от счастья. — Я тебя приглашаю, договорились?

— Договорились, — улыбнулся он и тронул меня за подбородок.

— Подожди! А что же случилось потом? — жадно спросила я. — После того как ты разуверился в своем профессоре, как тебе удалось справиться с разочарованием?

— Как ни странно, но ведь, опять-таки, именно благодаря размышлениям о судьбе моего профессора. Кое-что забрезжило. Появилась надежда, что моя мечта когда-нибудь осуществится... Но об этом я тебе как-нибудь потом расскажу. А сейчас мне пора… Значит, — прошептал он, наклонившись и поцеловав меня в щеку около самых губ, — в пятницу днем я зайду за тобой.

Мы кивнули друг другу и на этом разошлись. Я побрела одна по холодной росистой траве к дому, где уже не светилось ни одного окна. Смущаясь, я ожидала, что хозяйка, заслышав чутким ухом мое возвращение, не преминет подняться, однако, слава Богу, она мирно похрапывала у себя в комнате, и мне удалось бесшумно подняться к себе наверх. Здесь я сделала все, как велел мне мой новый друг: нацепив наушники, откупорила джин и, разбавив его пополам горьким хинным тоником, от которого, говорят, слепнут, глохнут и выкидывают до срока, пила маленькими глоточками, под музыку, пока не упала на постель и не заснула мертвым сном.

Проспав почти до двух дня, я поднялась с адской головной болью. Тоника в бутылке оставалось лишь несколько глотков. К тому же, вода стояла на подоконнике, нагрелась на солнце и была отменно противная. К тому же, жутко ломило всё тело, как будто я заразилась гриппом. К тому же, у меня лопался мочевой пузырь. Выглянув в окошко и увидев, что тетушка вниз головой возится около клумбы с цветами, я накинула халат и, стараясь не рассыпаться по дороге на части, спустилась вниз и поплелась в дачную кабинку.

— Вот, решила вчера гульнуть! — смущенно, с жалкой улыбкой объяснила я хозяйке, потирая ладонью висок.

— И очень хорошо, — одобрительно отозвалась та, взглянув на меня, не разгибаясь, только для равновесия упершись локтями в колени. — Иногда нужно развеяться. А то уж больно тихо и правильно вы живете.

На обратном пути тетушки около клумбы уже не было, зато на веранде, специально для меня, был накрыт стол с капустными пирожками и коржиками с корицей, чудесно пахло свежесваренным кофе. Прощай, диета! Глядя на эту добрую улыбающуюся женщину, я почувствовала себя неблагодарной стервой и предательницей, вообще законченной эгоисткой — вспомнила, как вчера вообще не хотела возвращаться в этот приветливый дом — разве что за таблетками, — а ведь мне здесь рады, как родной…

— Угощайтесь, милая, прошу вас, — сказала хозяйка, берясь за кофейник.

Удивительное дело, в этот момент, откуда ни возьмись, меня пронзила другая мысль. Я как будто совершенно выключилась из реальности. Я вспомнила, что через три дня незнакомец обещал зайти за мной, я пригласила его, — а денег у меня, из тех, что я одолжила у господина N., осталось всего ничего, и никаких новых поступлений в ближайшее время не предвиделось. Можно было бы, конечно, попробовать перехватить у мамы, но я знала, что, с немалыми трудами скопив в течение года определенную сумму, мама только что наняла рабочих, чтобы те подремонтировали, подкрасили наш дачный дом, который после смерти папы, вдруг начал ветшать буквально не по дням, а по часам.

— Мне ужасно неловко, — запинаясь, начала я, обращаясь к хозяйке, — у меня к вам… огромнейшая просьба. Я немножко не рассчитала. Я расплатилась с вами за весь срок, но мне вдруг срочно понадобились деньги. Долларов двести-триста. Я отдам в следующем месяце. Непременно! Если это вам неудобно, я, пожалуй, могу занять у мамы или где-нибудь еще. Я не хотела занимать у мамы, потому что она как раз затеяла ремонт…

— Деньги немалые, милая. Честно говоря, я и сама откладывала, хотела почистить колодец, поставить новую телевизионную антенну. Не говоря уж, что доктора советуют, пора копить денежки на искусственный тазобедренный сустав…

— Ничего, ничего, — поспешно пробормотала я. — Я займу у мамы! (Кстати, ведь и мама откладывала на сустав!..)

— Нет, погодите, — строго перебила меня хозяйка. — Я вам одолжу. Триста долларов. Даже триста пятьдесят. Только при условии…

— Все что угодно!

— Если вы скушаете еще один пирожок!

Она тут же открыла какой-то ящичек в старом буфете и, извлекши оттуда ровно триста пятьдесят долларов (как будто у нее в определенном ящичке хранилась строго определенная сумма) и торжественно вручила мне. Я была готова вскочить, обнять и расцеловать мою милую хозяйку (как сделала бы на моем месте любая нормальная женщина), но во мне снова взвыла затравленная степная волчица, ненавидящая эти человечьи, более того, бабские нежности, и единственное, что я смогла — это с преувеличенным восторгом, неприятным, неестественным смехом поблагодарить. Даже пирожок с капустой, до сего момента такой желанный, не лез в горло, я давилась им, как волчица, которой, вместо куска мяса, приходилось пропихивать в глотку дурацкий пирог. Решив, что семь бед один ответ, но, продолжая запинаться, как девчонка перед директором школы, удивляясь самой себе, я выпалила:

— И еще я хотела испросить у вас разрешения… Если меня однажды вдруг навестит друг, вы не будете против?

Тетушка подошла, нежно обняла меня своими толстыми, теплыми руками.

— Пожалуйста, милая! Пожалуйста! Такого деликатного и застенчивого человека, как вы, я давно не встречала. Прошу вас, чувствуйте себя, как дома. Конечно, я была бы очень даже рада, если бы вас навестил друг.

После этого тетушка тонко перевела разговор на другую тему. Вот уж кто был действительно человечен и деликатен, — а не Степная Волчица! Впрочем, теперь Степная Волчица, забитая, обессиленная, забилась куда-то в угол. Я могла почти расслабиться и понежиться, впитывая тепло чужого очага.

Мы поговорили о том о сем. Головная боль была забыта. Хозяйка расспрашивала меня о детях, муже, родителях. Я из вежливости справилась о ее здоровье, вообще об интересах, житье-бытье. Выяснилось, что, страдающая от разнообразных хворей, тетушка была весьма набожной женщиной, по воскресеньям посещала храм в соседнем селе. То есть на данном этапе жизни, кажется, доверяла Богу и молитвам не меньше, чем докторам и лекарствам. Затем я расспросила ее о цветах и огороде, поинтересовалась умницей-племянницей, которая показалась мне такой красавицей и такой уверенной в себе девушкой.

— Кстати, — сказала я, — у меня есть на примете один удивительный молодой человек. Может быть, их познакомить, представить друг другу?

— Да у нее этих удивительных молодых людей пруд пруди, просто отбою нет, — улыбнулась тетушка. — Ей бы какого-нибудь самого обыкновенного — просто в хорошие мужья.

Вот, подумала, нормальный, здоровый взгляд на вещи. Но как же тесен и чужд этот взгляд для того, кто хоть раз заглянул за грань обыденности! Не говоря уж о тех, кто уже родился с этой несчастной способностью — видеть несуществующее и ощущать неощутимое. Как мне хотелось рассказать ей про моего незнакомца, поделиться радостью, что есть еще в мире тонко чувствующие, и в то же время сильные люди, не только изумительно твердо стоящие на ногах, но еще и с непостижимым для меня искусством способные поддержать других. А главное, позволяющие другим прикоснуться к собственной, еще не ясной мечте… Нет, вряд ли моя милая, добрая хозяйка в состоянии понять подобные поэтические хитросплетения. Как бы то ни было, неожиданно для себя самой, я прокалякала с ней о всяких пустяках аж до позднего вечера. И как же я была рада, что мне одним махом удалось убить несколько часов!

Однако до обещанного свидания с незнакомцем оставалось еще целых двое суток. Я с ужасом смотрела в разверзшуюся передо мной бездну времени. Я боялась даже на мгновенье представить, что тот, за кого я хваталась, как утопающий за соломинку, навсегда забыл о моем существовании, как только мы расстались. Чем я была для него — глупой, серой, ноющей дамочкой, не более. Огромных трудов мне стоило сдержать себя на следующий, и на другой день, чтобы не побежать в кабачок «ВСЕ СВОИ» в поисках моего незнакомца. Как сумасшедшая я набросилась на ту дешевую, но обширную и тягостную работу, которую мне, по счастью, как раз сбросили по интернету. Честно говоря, я вообще опасалась взглядывать в окошко, чтобы, упаси Бог, мой взгляд не задержался на той далекой поганенькой рощице, за которой располагались свалка и овраги. Мне казалось, что моему незнакомцу ничего не стоит влить в меня новые чудесные иллюзии, по которым я томилась, как приговоренная к смерти. В минуту беспросветного отчаяния Всевышний послал светлого ангела, который выхватил меня из самых объятий смерти. При одном лишь воспоминании о нем Степная Волчица поджимала хвост, трусливо скалилась и уползала в закоулки души. Он был единственным, кто, как непреклонный и жестокий дрессировщик мог парализовать ее волю одним мановением руки. За исключением бросившего меня мужа, который был теперь не в счет, так как сам оказался своего рода подопытной собачкой Павлова, чьи примитивные животные рефлексы были раздражены до крайней степени, возобладав над человеческими и семейными ценностями. С другой стороны, при каждом воспоминании о незнакомце, его образ как бы затирался, становился всё более нереальным, похожим на сон, которого, может быть, вообще не было. Мне чудилось в нем нечто спасительное, неведомое, отчего обмирала не только моя душа, но и самая интимная «анатомия». Но, что еще важнее, казалось, встреча с ним сулит мне какую-то великую жертвенную миссию, которую я жаждала возложить на себя. Самой большой глупостью и нелепостью было бы сказать, что я испытывала к нему какие-то чувства как к мужчине. Между тем уже в четверг вечером я была охвачена самой настоящей любовной лихорадкой — перемывала-перечищала все свои бедные округлости и отвислости, складочки и морщиночки, подбирала одежду — такую, чтобы в ней не выглядеть неадекватно; сбегала в парикмахерскую, осветлила волосы и так далее. Как никогда раньше, мне был важен, что называется, процесс ради самого процесса. Это невозможно ни объяснить, ни передать, но, несмотря на все мои сомнения и комплексы неполноценности, а также элементарную логику, я была абсолютно уверена, что нужна и желанна. А таблетки — они всегда под рукой…

Дата добавления: 2015-09-04