Глава седьмая Щекотливые ситуации

Начальник Московского уголовного розыска, генерал‑лейтенант милиции Владимир Михайлович Яковлев только что распрощался наконец с группой работников средств массовой информации, которых жгуче интересовали какие‑либо новые направления в деятельности московских сыщиков. Новое им подавай, когда не знаешь, как разобраться со своим старым… Все‑то они понимают, но обожают придуриваться, чтобы в нужный момент больно подковырнуть каверзным вопросом: мол, ну, то у вас хорошо поставлено, а как же это? А как же постановления правительства? А как же быть с пренебрежением правоохранительных органов к правам человека? А как же…

И что им без конца отвечать? Как тот хохол в анекдоте: «Нэ, ты бачь, Опанасе, як москали наше сало с малэнькой буквы пишуть! Так бы и вбыв!»

Ну, рассказал им все‑таки о новых видах преступлений, о которых пяток лет назад никто и понятия не имел, а оно вон уже как! Целое Управление приходится держать для расследования преступлений в области компьютерной техники. И сыщикам, естественно, работы добавилось. Да вот хоть… Начал было генерал, но вовремя спохватился: рановато. Вот как раз сейчас группа муровцев выехала на место очередного преступления. Уже художники в своих мастерских бардаки открывают! Это ж додуматься! Люди искусства! Тонкие, понимаешь ли, натуры, которых боязно косым взглядом обидеть, индивидуальность его творческую, видите ли, унизить!

А эти, как шавки, тут же вцепились, почуяли, что жареным запахло, микрофоны свои, будто пистолеты, только что не в рот суют. Приоткрыть пришлось кое‑что по поводу преступности, которая нынче все больше завоевывает уж такую, казалось бы, высокотехнологичную область в сфере коммуникаций, как Интернет. Вот уж где простор криминалу!

Мог генерал привести массу примеров того, как бессильны порой бывают правоохранительные службы, сталкиваясь с новыми явлениями, до которых ни руки, ни мозги законодателей почему‑то никак не доходят. До всего доходят, вплоть до увеличения собственной зарплаты, а там, где уже на Западе давно научились бороться с помощью абсолютно законных мер, у нас – тишина.

Юная девица, похоже впервые попавшая в такую компанию зубров, задала наивный для ее возраста вопрос: «А чем грозит Интернет нашей нравственности? Не выдумка ли это нерадивых правоохранителей, которым бы не в „мировой паутине“ барахтаться, а бандитов с жуликами ловить?» Приятная девочка, и вопрос приятный.

– Организацией фактически легальных публичных домов, – чуть было не сорвался Владимир Михайлович, быстро сообразивший, что никакой наивностью в их вопросах даже и не пахнет.

Ну, Бог им судья… А про все, практически без исключения, виды мошенничества, которые только известны, продолжал он, об этом и говорить нечего. Желаете знать, какие конкретно? И вмиг, не задумываясь, перечислил с десяток уголовных преступлений с указанием соответствующих статей Уголовного кодекса. Такая отповедь явно не понравилась «акулам пера», и они сами постарались свернуть беседу. Да и какое, к черту, интервью, если пресса чуть ли не каждый день сообщает о новых «подвигах» мошенников всех мастей, сделавших тот же Интернет своей весьма плодовитой ловушкой? Вот то‑то и оно… И закончилась «беседа» тем, что сам тон журналистов, существо их претензий к правоохранительным органам вообще продемонстрировал их, мягко говоря, негативную оценку деятельности сотрудников некогда прославленного, да что там – дважды прославленного, МУРа. Одно слово – душители… И откуда они взялись, эти стремительно повзрослевшие юнцы с диктофонами? «Желтая пресса», что ли?.. Надо будет собственной пресс‑службе чувствительного фитиля вставить.

Подумал и… засмеялся, увидев удивленные глаза уходящих корреспондентов.

– Это я своим мыслям, – усмехнулся Владимир Михайлович.

Не объяснять же этим, что руководитель пресс‑службы, ну просто такая симпатичная женщина, что с фитилем следует быть осторожней.

И, провожая их – надо ж быть вежливым! – подумал Яковлев, что, между прочим, все его собственные сетования по поводу отсутствия необходимых законодательных мер – пустой звук. «Им», тем, что гурьбой покидали его просторный кабинет, это было абсолютно не нужно. Им было необходимо и максимально интересно именно то, как организуются бордели. Рецепты, рецепты! А еще – кто там, нет ли знакомых, а лучше – громких фамилий? Вот где сенсация! А болтовня о законности…

Вспомнил Яковлев, как давно, еще при советской власти, в начале шестидесятых, что ли, задержали нескольких высших чиновников, в том числе, кажется, чуть ли не министра культуры. Был такой Александров. Тоже являлись активными посетителями борделя для узкого круга. Так об этом едва ли не год в умах обывателей страсти бушевали! Да как они могли!! А сейчас – в порядке вещей. К великому сожалению…

Вот в таком состоянии духа он находился, когда Галина Петровна, секретарша, сказала ему, заглянув в кабинет, что на проводе Турецкий. И он специально попросил ее заглянуть к генералу и удостовериться, что тот один и в благодушном настроении. Почему? Галочка улыбнулась и пожала плечами. Спросила еще:

– Может, проветрить? Не понимаю, чем эти журналюги пахнут?

Генерал только головой покачал. Чем пахнут? Да очередной грязной сенсацией, вот чем. И кивнул:

– Соединяй, Галочка. И действительно проветри… Доброго здоровья, Саша! Ты, наверное, в связи с тем бардаком? Ваши отличились?

– Да это разве работа? – усмехнулся Турецкий. – Это так, в свободное от службы время… Просил один папаша проследить за дочкой, вот и привели следы… Но суть не в этом. Я хочу узнать, как у тебя со временем, генерал? Мог бы я, например, рассчитывать, что ты по старой памяти, как в добрые былые годы, не откажешься посидеть чуток со мной? Надо бы переговорить.

– Вопрос‑то важный? Я потому, чтоб знать степень срочности.

– А это, Володя, я тебе с полным моим удовольствием доложу. Когда надо? Вчера, разумеется. И кстати, как раз по поводу того папаши. Есть тут одна щекотливая деталь, которую в полной мере можем оценить мы с тобой. И опять же по той причине, что не один пуд соли на плечах перетаскали. Веришь, я ведь даже с Костей не хотел бы прежде времени этот вопрос обсуждать. Ну так как? Посочувствуешь старому товарищу, которого все бросили?

– Сашка, ну как тебе не стыдно! – забасил генерал. – Кто тебя бросил‑то? Ну, дали возможность подлечиться спокойно, без нервотрепки, а ты сразу в обиды! Я разговаривал как‑то с Костей, он по‑прежнему самого высокого мнения о тебе. Но здоровье при нашей суете, к сожалению, восстанавливается с трудом. Это ведь только дурачок не понимает. А если у тебя ладони чешутся, так, пожалуйста, я тебя в любую минуту готов даже в штат ввести. Вот, кстати, и повод будет посоветоваться. Так ты хочешь, чтоб я к тебе домой заскочил?

– Ты знаешь, Володь, может, лучше в «Глории»? Народ, как тебе известно, сугубо свой. Покажу кое‑что. Картина будет яснее. Ну и заодно, как это? Потолкуем за рюмочкой, если не возражаешь? Ребятки мои, я думаю, не будут мешать. Ну, твое слово.

– Нет проблем. Давай я сразу после семи и заеду, лады? А чего выпьем?

– А чего скажешь.

– Да‑а… Прежде, бывало, бутылка – как сюрприз, уж какая ни есть, а теперь важные стали, носы воротим от родной, российской…

– Команда принята, – рассмеялся Турецкий. – Ждем.

Положив трубку на место, Яковлев черкнул в блокноте: «19.00 – Саша» и придвинул папку с документами «На подпись».

А Турецкий позвал Голованова и, дав ему пару больших голубых купюр, попросил организовать бутылку приличной водки и легкую закуску под нее. Ориентируясь на вкус Владимира Михайловича. Сева прекрасно знал, чем дышит и что любит Яковлев, поскольку в середине девяностых работал вместе с ним, когда сам служил во втором отделе, его еще «ББ» называли – отдел по борьбе с бандитизмом, а после стали «величать» «убойным». А Володя, тоже тогда майор по званию, командовал оперативно‑розыскным отделом МУРа. Пересекались, и не раз, на общих операциях. Даже был случай, когда вместе Вячеслава Ивановича выручали, попавшего в западню к бандиту Чуме. Громкая была история, генералы там заговор затевали, а опора, как нередко в России, у них была на криминальную среду. Странно, а ведь еще совсем недавно кое‑кому наверху власти казалось, что почему‑то именно преступная среда представляется наиболее стабильной. Именно на нее в определенных условиях не только можно, но даже следует опираться. Крепко демократия запуталась среди выращенных собственными же руками сосеночек… Да, было дело…

Яковлев оказался, как всегда, точен.

– С чего начнем? – бодро спросил этот высокий, плотный мужчина, грузно садясь за накрытый стол в холле агентства и хищно поводя крупным носом.

Закуска – Сева уж постарался – была исключительно в национальном русском духе: маринованные белые грибочки, капустка «провансаль» с сочной клюковкой и яблоками, сало, нарезанное аппетитными ломтями, черный хлеб, естественно, ну и по мелочи – готовая уже селедочка под горчичным соусом, килечка пряного посола – на любителя, зелень всякая и большая красная луковица, нарезанная дольками, так, чтоб их было удобно макать в соль и хрустеть, запивая рюмочкой. Ну, о рюмках, разумеется, речь идти не могла, их практически и не держали в агентстве, стаканчики граненые – вот она, тара истинно русского человека.

Оглядев стол, Яковлев шумно потянул носом, и глаза его выразили сожаление по поводу возможной оттяжки. Ну да, разговоры же еще! Мало их было за день…

– Можно – сперва, можно – сразу потом, а можно – все вместе, – ответил Турецкий на незаданный вопрос. – Старшему по званию видней. – Это он так «неуклюже» польстил Яковлеву, поскольку у самого на погонах так и осталось по одной звездочке, и вторые уже не светят.

– Тогда наливай! – решительно воскликнул Яковлев и, взяв свой стакан, внимательно посмотрел на Турецкого. – Как дела, Саша? Я слышал, хандришь? И в этой связи я…

– Обсудим, – коротко ответил Александр Борисович. – Вперед, ребятки, команда была. Давайте, за нашего генерала, твое здоровье, Володь. Оно сейчас и тебе, и нам очень понадобится.

– Да ну?! В кои‑то веки!.. А со здоровьем у меня все в порядке, не волнуйтесь, кое‑кому еще икнется.

– Вот и мы о том же. Значит, если позволишь, преамбула в двух словах… – И Турецкий кратко изложил опасения проректора Юридической академии в связи с поведением дочери, прекрасной внешне девушки, да и характером вроде приятной, общительной. – Да ты и сам в оперативных материалах увидишь.

– О как? – удивился Яковлев. – Это становится интересным…

Далее Турецкий рассказал, как было поставлено наблюдение, которое вывело их на мастерскую художника Хлебникова. И наконец, как была задействована в операции его Нинка.

– По поводу финала истории ты, вероятно, уже в курсе. Или твои ребятки подробно доложат с минуты на минуту. Там, в доме художников, задержанную публику наши орлы, – Александр Борисович с улыбкой кивнул на Агеева со Щербаком, – передали с рук на руки. Говорят, прошло без осложнений. То, что касается моральной стороны вопроса, то это не наши заботы, пусть «полиция нравственности» занимается, если она еще может что‑то делать. А вот то, что производилась видеосъемка с последующим шантажом участниц встреч и вымогательством, – это уже Уголовный кодекс.

– Так, хорошо, – кажется, уже усек причину довольно‑таки экстренной встречи Владимир Михайлович. – Что от меня‑то требуется? И почему это ваше дело связано с моим, извини, здоровьем? – Он хитро улыбнулся.

– Я думаю, по той старой, как мир, причине, Володя, что для ответственных решений слабый духом не подходит. Даже если у него генеральские погоны.

– Ну, мудрецы… – крякнув, покачал головой Яковлев. – Ну, намудрили, хлопцы… Я так понимаю, что вам теперь прямо позарез необходимо вывести ваших фигурантов из дела. Или ошибаюсь? – Он снова хитро прищурился.

Вспомнил Турецкий: эту простецкую якобы манеру Володя как бы унаследовал от своего старшего друга и, разумеется, учителя Славки Грязнова. Тот тоже обожал прикидываться простачком, а сам видел все, еще как видел! Можно сказать, рентгеном просвечивал собеседника, пытавшегося с ним хитрить.

– Ты абсолютно прав, мой генерал. – Турецкий сокрушенно развел руками, словно показывая, что факир был пьян и фокус не удался. – Вывести. Причем так тихо, чтоб они и сами не знали.

– Острая нужда?

Александр Борисович кивнул.

– Ну, представь, что будет с нашим проректором, когда пронесется слух, где обнаружена и за каким занятием его дочь? Это первое. Далее, чего я стою в его глазах, да что я? Чего мы все будем стоить, если не могли предотвратить элементарной дури молодой девки? Третье, Володя. Нинка, как тебе известно, здесь на каникулах, и это наша с Иркой идея – заслать ее в качестве казачка. Правда, всего, что произошло дальше, мы, естественно, не планировали, но ведь и ситуация повернулась неожиданно. Кто мог предполагать, что этот Зыкин, уже наказанный один раз вот им, – он кивнул на Филю, – вторично нарвется на Николая? Я полагал бы, что проходит вариант, скажем, такой… Ну, Хлебников о малолетке, которую он подкинул клиенту, если вопрос этот не поднимется специально, будет молчать как рыба об лед. Зыкин, полагаю, тоже. Два серьезных мордобития фактически подряд – это много даже для самого лучшего охранника крупного коммерческого банка. Здесь я спокоен. Сама девица выяснять отношения не полезет, она будет сидеть тише мыши. Ну, пока мы будем заниматься ее делами. А из‑за чего сыр‑бор случился? Так это известно, родственник соседа‑художника, прибывший по делам из Белоруссии, не терпит, когда детей обижают. А они кричат и зовут на помощь. Спросят, каких детей? А что, разве среди задержанных нету их? Ну, значит, сбежали, не о чем и рассуждать. А где родственник? Так, наверное, тоже сбежал, не желая связываться с московской милицией. Поговорим лучше об организаторе бардака, господа присяжные заседатели! Как тебе такой план?

– Дай подумать… Я ж еще никаких материалов не видел лично, пока пользуюсь общей информацией, в детали не вникал. А скажи, если в видеозаписях что‑то проскочит, резать будем, что ли? Так какая ж это улика? Чего им предъявлять‑то?

– А мы, во‑первых, наши записи отдадим. Добытые оперативным путем. Частная охранная структура, известная не понаслышке. А кто производил съемку, какая разница, верно? Техника у нас цифровая, доброй памяти Дениски… Работать с ней легко. Чего не надо, сотрем. Соответственно ту, что изъяли при обыске у Хлебникова, можно временно отложить в сторону, у нас своих доказательств выше крыши. Ну, например, Филипп вон выяснил из своих источников, заслуживающих доверия, что бордель этот «курировал», короче, «крышевал», участковый уполномоченный, старший лейтенант милиции Загоруйко Петр Антонович. Который, к слову, был замечен среди посетителей салона и может быть без труда опознан, хотя появлялся, разумеется, не в форме. Что – жаль, конечно, картинка была бы впечатляющей. Но, по‑моему, и тех, кого задержали, можно расспросить. Хотя согласен, дело это очень деликатное, и, скажем, женщин вполне можно рассматривать как жертвы.

– На подлог толкаете? – усмехнулся генерал. Он помолчал, глядя поочередно в лица сотрудников «Глории», которых прекрасно знал в деле, и сказал: – Ладно, наливайте. И толкайте дальше…

Общий смех и стал, собственно, вторым тостом…

А далее Яковлев изложил и свои собственные соображения. Ну, чтоб особо не морочить голову ни себе, ни людям поисками достойных аргументов и улик для возражений господам адвокатам, когда те дружной сворой ринутся защищать обиженных нелепыми подозрениями приличных и достойных людей, разъезжающих в дорогих «мерседесах» и которых обвиняют, – так вот, чтобы сразу отмести уловки защитников и снять проблему ущемления прав свободного гражданина, прописанных в конституции, господин Хлебников и те, кто ему помогали в этом промысле, могут быть привлечены к ответственности за уголовные деяния, предусмотренные статьями 240‑й «Вовлечение в занятие проституцией» и 241‑й Уголовного кодекса «Организация занятия проституцией». Владимир Михайлович говорил со значением, цитируя:

– «Вовлечение в занятие проституцией или принуждение к продолжению занятия проституцией…»

Турецкий слушал с улыбкой. Но долго не выдержал.

– Володя, ты кому цитируешь‑то? С тобой никто не спорит, мы отдаем должное также и твоей решительности. Но только надо бы твоим парням проверить тех, что в «мерседесах», а то ведь и Государственная дума, как это у нас частенько происходит, вмешается и станет чинить препятствия, размахивая своим правом неприкосновенности. Господа депутаты, как и всякая другая… чуть не сказал – мафия, нет, общность людей, так вернее, свято защищает свои выстраданные права. И ты это хорошо знаешь, и я тоже. Не раз сталкивались с этой «политической нецелесообразностью» – особенно по телефону. Так что УК цитировать нам? А?

Яковлев уставился на него вопросительно, потом хлопнул себя ладонью по макушке и засмеялся:

– Ты знаешь, с этими чертовыми корреспондентами скоро совсем с катушек съеду! – и стал рассказывать о посещении корреспондентов.

– А ты им раскрыл суть нашего дела? – обеспокоенно спросил Турецкий.

Яковлев помялся, неохотно ответил:

– Да нет… ну, не так, чтобы… просто отметил успех сыщиков: накрыли, мол, очередное «гнездо разврата», и все. Попробовали навалиться, но куда им! Нет, не раскрыл.

Сотрудники «Глории» встретились скользящими взглядами и усмехнулись, стараясь, чтоб генерал не отнес на свой счет. Оно, в конце концов, наверное, и правильно, «Глории» такая слава ни к чему, пусть действительно сыщики из МУРа пробавляются подобными подвигами. Поставят в своей ведомости еще одну галочку.

– Слава богу. Нельзя, чтобы кто‑нибудь проговорился, эти же шавки вмиг все раскопают, и чухнуться не успеем, как начнут интервьюировать наших фигурантов. Только дозированную информацию… Володь, ты уж постарайся, нельзя раньше времени, и вам сорвут разработку, и нам.

– Моя б воля… – пробурчал генерал, и Турецкий подхватил с юмором уже:

– И что б ты сделал?

– А я бы эту братию, я имею в виду «газетиров», как их еще Наполеон называл, приказал бы сечь регулярно – для острастки.

– Оно бы, конечно, неплохо, главное – на пользу, но увы! Другой закон охраняет. А помнишь доброе старое время? – засмеялся Александр Борисович. – Анекдот этот длинный, но соль в одной фразе. Наполеон твой увидел газету «Правда», полистал, вздохнул и сказал: «Мне б такую газету! Никто б и не узнал, что я проиграл Ватерлоо»…

Посмеялись, и Яковлев многозначительно заметил:

– Да, ситуация, конечно, щекотливая, ничего не скажешь. Но где наша не пропадала? Наливайте, ребятки, уж больно закусь хороша, красиво живете!

Этот мотив и стал завершающим на этой закрытой для посторонних глаз встречи.

Разговор, точнее, знакомство Хлебникова с новой, молоденькой посетительницей его салона свиданий был, разумеется, записан Филей от и до. Такой компромат на себя сам Хлебников делать не собирался, и правильно, его камеры работали с парочками, но одна работала на Филю, иначе чего бы стоили все глубокие знания и богатый опыт мастера своего дела Николая Щербака. И теперь Александр Борисович и Ирина Генриховна, отправив «ребенка» спать, ибо уже поздно было, шел двенадцатый час, когда Турецкий приехал из агентства после «посиделок».

Ребята передали ему видеозапись, и теперь он хотел сам, не торопясь, разобраться в ней. Ирина, естественно, присоединилась, ибо считала своей личной ошибкой совет привлечь ее к операции. Пока только по рассказам свидетеля, то есть Фили, и самой Нинки. Но у той и вид, и душевное состояние были вполне бодрыми. По всему было видно, что такая встряска на нее как‑то уж очень угнетающе не подействовала, чего опасалась мать. Мол, все‑таки ребенок еще, а тут гнусные предложения со стороны взрослого, солидного внешне человека и даже попытка изнасилования! На кого хочешь подействует, даже на человека с устойчивой психикой. Видно, у нынешней молодежи совсем иная психическая – или психологическая? – закалка уже чуть ли не с рождения, как ни смешно такое предполагать… Словом, что называется, дожили!..

Александр Борисович довольно спокойно выслушал «самобичевания» супруги и для успокоения ее души не придумал ничего лучше, как прервать на полчасика «семейное совещание», а позже, выпив по чашечке вкусно заваренного кофе – «с устатку», понятное дело, – вернуться к прерванному изучению видеоматериала. Подумаешь, поздно! Скоро уже рано будет, так какая разница?.. Ох, Шурка! Ох, этот Турок! Ну куда от него деться?.. Был хулиганом, таким, видно, и помрет.

– Ага, – обрадованно отметил Александр Борисович, обнимая жену, – и еще с того света буду тебе сердито грозить пальцем и выговаривать за то, что, случалось, отказывала мужу, вынуждая его…

Зарапортовался! Пришлось тут же униженно просить прощения, обещая, что больше никогда!.. А что – никогда, не важно, не буду – и все!.. Так ведь нетрудно доказывать жене свою любовь, где ж ты раньше был? И жизнь у тебя сразу другая пошла…

Кофе был действительно вкусным, и они, привалившись друг к другу плечами, устроились перед ноутбуком. И Турецкий, еще не успев включить, вспомнил. Полез в карман пиджака, висевшего на спинке стула, и достал визитную карточку, которую Филя отобрал еще там, в коридоре, у Нинки, когда выгонял их с Юлией. Нечего, мол, со всякими сукиными сынами якшаться! Вот эту карточку и достал Александр. Посмотрел, протянул жене и сказал:

– Вообще, и честно говоря, если б я ее у тебя увидел, не знаю, что бы с тобой сделал. А так – это тоже улика. Ты увидишь, я уже мельком видел запись в «конторе», там тебе сделано прямое приглашение. Вот же гад, понимаешь? Ему мало дочери, он уже и мать в притон затягивает! Ничего, он свое получит, не я буду…

– Чего ты раскипятился? – с усмешкой и совершенно спокойно отреагировала Ирина. – Ну, прислал. Так неужели ты решил, что я тут же побегу узнавать, чего там у них есть интересного, как говорят в твоей Одессе? Это, Шурик, лишнее доказательство, что у него с приличными кадрами было туго. Просто шлюхи его клиентов уже не удовлетворяли, их они могли снять на любом пригородном шоссе десятками. Им потом, я полагаю, поговорить хочется, высокой культуры набраться. Вот, видимо, именно этот пунктик в программе данного паразита и был немаловажным. Потому наверняка и салон его пользовался определенной популярностью опять же в определенных кругах. А Интернет – это отмазка, ширма, за которой прятался довольно‑таки прожженный делец. Из этого и следует исходить, когда начнете шерстить ту публику. У мужчин, без сомнения, низкий культурный уровень, а интеллект направлен исключительно на зарабатывание денег, и не больше, в то время как женская часть представлена двумя группами лиц – какими‑то интеллектуалками и молодежью. Возможно, и третья – заказная. Я бы входила в первую, Юлия ваша – во вторую, а наша Нинка – в третью, для извращенцев. Вот такой примитивный расклад, Шуринька.

Хмурый Турецкий подозрительно уставился на жену:

– Слушай, а у меня такое ощущение, будто ты размечталась, нет?

– Глупый, если бы я тебя не знала так хорошо, то подумала бы, что ты ревнуешь. Да, впрочем, ты всегда делал вид, что зверски меня ревнуешь к каждому телеграфному столбу, а сам искоса любовался, я же видела…

Он вспомнил…

Она, эта трогательно‑смешная девчонка, в той, старой арбатской коммуналке постоянно вертелась перед носом вполне уже самостоятельного юноши‑студента‑юриста, к которому, случалось, захаживали дамы. Ну, не дамы, конечно, девушки. Иногда сокурсницы. Чаще – просто хорошие знакомые, из смежных, как говорится, компаний. Пересеклись, понравились друг другу, забежали – и ах, какое это удовольствие – вот так, на бегу! И ведь «стервозная» девчонка – из‑за того, что ему постоянно казалось, будто она подглядывает в замочную скважину, – была – вот она! Чихнул, а она: будьте здоровы! Вежливая, как же…

Но однажды – он уже проходил практику в Московской городской прокуратуре, значит, последний, выпускной курс – Сашка обнаружил, что девчонка‑то словно куда‑то испарилась, а ее привычное место заняла статная девушка, и, что было совсем неожиданно для него, – очень даже ничего собой! И куда что девалось?..

Подошло время, и кому‑то приглянулся достаточно добротный еще дом, правда, старинной постройки, но зато в самом центре Арбата. И то, чего не могли годами совершить все ЖЭКи и РЭУ, вместе взятые, все жилищные комиссии от районных Советов депутатов трудящихся до райкома партии, сделалось в одну минуту. Дом, естественно, был объявлен аварийным. Более того, неожиданно выяснилось, что таковым он был зарегистрирован еще в сороковом году, то есть до Великой Отечественной, а почему продолжал стоять, заселенный жильцами всех возрастов и поколений, никто не мог ответить с уверенностью. Короче говоря, в один прекрасный день люди были приглашены в жилкомиссию райисполкома, где им вручили ордера на получение отдельных квартир, то уже были остаточные явления хрущевской программы строительства жилья, ознаменованной появлением пяти‑, девяти– и двенадцатиэтажных домов из сборного железобетона. Это они потом стали «пресловутыми», а по замыслу их создателя быстро решили самую больную, жилищную проблему советских людей. Просто надо было дальше думать, о том времени, когда гарантийный срок закончится, а этого чиновник уже делать не хотел.

Дошла очередь и до коммуналки, в которой обретались Турецкий, тетка с племянницей – Фроловские и еще две семьи. И вот, когда перед Турецким встала необходимость снять с вешалки немногие свои одежки и сложить их в чемодан, собрать книжки в удобные для переноски связки и отчаливать, он встал перед дилеммой. Уехать сейчас вот так, вежливо попрощавшись, значит, больше никогда не встречаться с темноволосой девушкой, обладательницей отличных, извините, форм, явного музыкального таланта и весьма покладистого характера. Что, вместе взятое, случается нечасто. И вскоре семейная пара Турецких переехала в добытую для молодой семьи с немалыми, кстати, трудностями для Московской городской прокуратуры – там еще и Костя приложил определенные усилия – двухкомнатную квартиру в «сталинском» еще доме, на Фрунзенской набережной. Много позже появилась эта, трехкомнатная, в этом же доме, это когда родилась Нинка, а сам Александр Борисович стал старшим советником юстиции, то бишь в полковники выбился.

Но не в том суть. Вспомнил он те суматошные, неугомонные, дурные какие‑то дни всеобщего переезда, когда надо было одновременно решить и самый главный, жизненно важный вопрос – как жить дальше. А советчиков было много! Один Костя чего стоил! Ему вторили Славка Грязнов, даже сама Шурочка Романова, возглавлявшая Московский уголовный розыск. И все в один голос говорили, что от добра добра искать в его возрасте негоже. Еще не будучи женой, Ирина каким‑то образом сумела завоевать сердца Шуркиных товарищей и сослуживцев. Отсюда и советы. Он всех внимательно выслушал и принял собственное решение – немедленно жениться, пока Ирка рядом, а то уедет к тетке, куда‑то в Борисово, что ли, – и с концами. А так – под рукой.

Славные были времена!.. Но именно из тех времен Турецкий пронес через всю свою семейную жизнь свое личное, персональное отношение, ну, например, к тому, как должна одеваться и, вообще, выглядеть его жена. Помнится, на первое «серьезное» свидание – он уже не помнил, где это происходило, но была масса народа – Ирка явилась в такой короткой юбке, что у него сердце трепыхнулось. Но даже и не в этом была беда. Нет, ножки‑то у нее что надо! И все остальное – на своем месте, но… Он же видел, как глазели посторонние мужики! И видел, что плавало в их, затянутых поволокой, глазах. И понимал, что случится, если он хотя бы на минуту выпустит из пальцев ее руку с модной сумочкой. Ну, уже одно то, что она просто сесть в метро не могла, это еще куда ни шло, она даже по лестнице в кинотеатре вынуждена была подниматься как‑то боком, по‑крабьи. Зато темнота зрительного зала дала простор – и не только для фантазий, ничем, правда, так и не кончившихся, однако тем не менее. Но Александр уже никогда не забывал это гнетущее его чувство безумной ревности, замешанной на ненависти ко всем окружающим их мужикам. Впрочем, женщины были тоже хороши! Оно и понятно, далеко, очень далеко не каждой из них пошел бы такой вольный наряд. А раз нельзя мне, значит, это некрасиво, фи, как вульгарно, ужас, до чего доводит эту молодежь отсутствие элементарного вкуса.

Может, с тех пор он и возненавидел толпу? С ее осуждающими глазами. И себя, вынужденного это наблюдать. А, если честно признаться, вспыхивала неприязнь и к предмету повышенного внимания. Ты чего, не можешь, что ли, как все? Вот оно, в чем дело… Нужен ведь только толчок…

Или вот, скажем, тот же Хлебников. Ну, соберись у него в мастерской узкий круг людей, человек шесть – восемь, и занимайся они чем угодно, никому и в голову не пришло бы устраивать засады, подслушивать, подсматривать. Никому ж неинтересно, чем ты с женой в постели занимаешься. Или твои друзья. Но толпа, общество! Другие законы действуют. И Александр Борисович постоянно следил за «нравственностью» своей жены, а теперь приходится уже и о дочери думать. Нет, о подозрениях речь пока не идет, но смущает реакция на очевидное, этакая легкомысленная бравада – со мной ничего подобного случиться не может. По определению. Я не такая, я совсем другая. Конечно, так, попробовала бы иначе.

– И нечего улыбаться!

А это уже было сказано по поводу затаенного взгляда Ирины, наверняка догадывавшейся, о чем думал муж.

– Прости, милый Шуринька, я не улыбаюсь, – почти пропела жена. – Я радуюсь такому выразительному твоему проникновенному выражению лица. Значит, – сделала она неожиданный вывод, – ты совсем здоров. И нечего больше прикидываться!

Вот‑те на! Права, куда денешься?..

И они стали смотреть материалы. Шутки кончились, едва началась «беседа». Александр Борисович весь ушел в слух, его настораживали интонации этого сутенера. И все указывало на то, что Хлебников чувствовал себя в абсолютной безопасности. Он в самом деле ничего и никого не боялся. Ну, предположим, участковый лейтенантик, хоть он и старший, – не та «крыша». Значит, есть и повыше. Именно она и будет включена в дело в нужное время. Володя Яковлев обладает достаточной самоуверенностью, но тут надо хорошо думать. Потому что, если не заговорят женщины, а Нинка с Юлией, естественно, выйдут из игры, у Хлебникова будут все шансы утопить дело. Не у него самого, так у его клиентов. А вот захотят ли женщины дать показания, что их силой, принуждением заставляли обслуживать клиентов, – это большой вопрос. И кстати, если обвинение строить только на этих фактах, можно здорово проколоться…

Они внимательно смотрели и слушали беседу. В принципе, если бы речь шла не о Нинке, никакого криминала в словах и действиях Хлебникова не было. Ну а эмоции, взгляды, хищный оскал к делу не пришьешь. Они отметили, что Нинка прекрасно справилась со своей ролью. Правда, очень Александр Борисович морщился, когда Нинка рисовала его портрет этому негодяю. И его реакция на Ирину – понятная! – тоже не несла криминала, хотя было совершенно ясно, что он хотел сделать: посадить на свой крючок и дочь и мать. Гениальная находка для него! Мать шантажировать дочерью, а дочь – матерью. Тем более что о глухом, немом и слепом, как тот капитан дальнего плавания, который в порту считался самым лучшим мужем, речи вообще не шло. Но вот звонок Зыкину – это уже чистый криминал! Тут не отвертятся ни один, ни другой.

Однако для этого нужны показания Нинки. А она поневоле потянет Юлию, не сама ж явилась! Подруга привела. А чем ты занималась, подруга? И пошло, поехало…

Надо продумать такую ситуацию, решил Александр Борисович, но на самый крайний случай. Лучше, конечно, обойтись без этого. А может быть, как‑то ограничиться видеозаписью, Нинка же скоро уедет, кто ее станет из Англии возвращать, а следствие наверняка растянется, в лучшем случае, если повезет, дело передадут в суд разве что осенью. Вода утечет, а запись‑то останется. А потом, если грамотно взять за жопу этого ментяру Загоруйко, на которого – тут уж без промаха – покажут обе агеевские знакомые женщины, он не станет защищать Хлебникова, своя эта самая – дороже. Просто правильно организовать признание надо. Дать тому возможность как бы с чистосердечным явиться, мол, догадывался, да только на проверку времени не было, а потом – солидные люди, эвон номера на машинах какие! Знаем, с кем дело имеем.

А в конце концов, есть и еще один – верный ход. Фотографии‑то есть, а ну как нечаянная «утечка» произойдет, да фотки к тем «газетирам» продажным попадут? Женщин можно и пожалеть, прикрыть личики, а этих кобелей – за что? Не хотят в суде, пусть в прессе защищаются! Ох как любит у нас это дело общественность мусолить!

Вот все это и высказал Александр Борисович жене. Та так и не поняла, почему в откровенно уже препохабной ситуации надо защищать Юлию Осипову? Из‑за папы? Из‑за оказанного им «доверия» к коллегам по оружию? Ну, была она в доме у них. Да, жалко родителей, если узнают про такое поведение своей дочери. А что же делать? Каждый сам должен платить по своим счетам.

Александр Борисович не был столь кровожадным в данном вопросе, как его супруга. Ему очень хотелось пожалеть красивую девочку, которую он, кстати, так ни разу и не видел. Но Нинка говорила накануне, когда все добивалась от нее разрешения пойти в домик «Флирта и любви», что Юля согласилась захватить ее с собой крайне неохотно и обставила свое разрешение целым ворохом условий – с тем не говорить, туда не ходить, любопытства не проявлять, а просто посмотреть и уйти. Это уже как бы личная инициатива Хлебникова была – познакомиться с новенькой. Ну и подкинуть ее, вероятно, хорошему своему знакомому. Кстати, охранник. Они в охране банка запросто могли тоже по‑своему «крышевать» заведение господина художника. И это надо иметь в виду. А пока Зыкин задержан наравне с другими – до выяснения. Наверное, уже выяснили и большую часть народа отпустили. Возможно, кого‑то и под подписку о невыезде. Свидетели‑то будут еще нужны следствию.

А интересно, что должен этот Зыкин думать о своем мордобое? Это уже не простое невезение, тут система просматривается. И он, если не дурак, не поверит Наташе, что на него бомжи напали и потом карманы обчистили. Слишком уж должна показаться ему одинаковой работа противников в обоих случаях. Профессионалы на пути встали. Филю надо предупредить, чтоб тот отдельно поговорил с Наташей. Потому что если не сам Зыкин, то его дружки могут проявить интерес, а это очень опасно. Да и Филя не может бросать все текущие дела и сопровождать девушку повсюду, как телохранитель. И так вон уже сколько дней за ней катаются, убивая казенное время.

Ирина была с ним согласна, но она откровенно зевала. Куда еще, второй час ночи! Будет и завтра день, вот и поговорят, встретятся…

– Давай спать, Шурик…

– Ложись, я на десять минут на кухню, позвоню все‑таки. Ну, чтоб душа не болела.

И он позвонил, но не по городскому телефону, а на мобильник, который – он знал – всегда находился рядом с Филиппом. Пару гудков – и все. Если не спит, посмотрит на вызов, а если заснул, не успеет проснуться.

Но Филя откликнулся после первого же сигнала, будто держал трубку наготове.

– Ты чего не спишь, Сан Борисыч? – совсем и не сонным голосом спросил он.

– А ты где? – сказал было Турецкий и сразу сообразил, что тот скажет в ответ. – Погоди, не торопись, дай сам догадаюсь. Ты часом не на Кутузовском? В смысле, на Можайской улице?

– Вот приятно иметь дело с понимающим человеком. А как догадался‑то?

– Интуиция, Филя, будь она неладна. Из‑за нее столько себе уже крови попортил, а впереди – ого‑го! Ну, значит, понимаю, веская причина. Ты ж не очень похож на Ромео с гитарой под балконом Джульетты.

– Это точно! – кратко констатировал Филя. – Как говорил твой любимый герой советского кинематографа товарищ Сухов, когда его спросили: как тебя убивать? Он честно ответил: хотелось бы помучиться. Вот и я чую, что не избежать Голгофы.

– А чего тебя понесло так поздно? И не сказал ничего. Сигнал был?

– А ты как догадался?

– Филь, я уж и так, и этак намекнул про интуицию. По моему мнению, тот Зыкин что‑то вычислил, не дурак, поди. Не то?

– Боюсь, что то самое, – спокойно ответил Филипп и громко зевнул.

– Подожди, так ты где, дома у нее, на улице?

– Сам же сказал: под балконом. Она на пятом живет, высоко. Если б залезть – хорошо, ночка теплая… Но это я размечтался. Ничего, подремлю до утра, а там видно будет. Чужие мальчики покрутились, даже в подъезд с кодом заходили, а недавно громко побазарили и отвалили. На «мерине», между прочим. Я номерок срисовал, тот самый.

– А как ты вообще там оказался?

– Так позвонила. На мою мобилу. Рассказывает, что сегодня днем в клинику ихнюю, когда она занималась своими сестринскими делами, к ней прибежала нянька и говорит, что ее там, у «Приемного покоя», какие‑то мужики спрашивают. А морды у них точно кирпича просят. Говорят, позовите Наташу. Их спрашивают, как фамилия, а они отвечают: не знаем, мол, но вот такая – и дают ее почти точное описание. Рост там, волосы, ноги длинные, юбка короткая. Правда, под этот «фоторобот» пол‑Москвы подходит, но – сигнал. Она и просит няньку: скажи, что я на операции, а когда закончится, никто не знает, может, только вечером – сложная очень. Тетка вышла и сказала. Те постояли, поорали чего‑то друг на друга, а потом вышли, сели в большую черную машину – нянька видела – и уехали. Ну а Наташа, уже предупрежденная, балда, вместо того, чтобы позвонить сразу – есть же у нее мой номер! – отправилась домой одна. Храбрая девочка, ничего не скажешь. И этих парней она видела, они в беседке посреди двора сидели. А эта артистка, – Филипп хохотнул, – достала из сумки своей длинную юбку, платок какой‑то, кофточку, все это она надевает, как я понял, когда домой заявляется, и неспешно, с другой стороны вошла во двор, под другую арку, что рядом с ее подъездом. Там надо далеко дом обходить, и все у них ходят с противоположной стороны, зачем лишние триста метров преодолевать? Ну, пришла, в окно глядит, а те сидят, не уходят. Вот тут только догадалась позвонить. Когда мать с отцом уже улеглись. Ну, я подъехал, набрал ее, она осторожно вышла, села ко мне в машину – я к самому подъезду подал. И мы поговорили. Я ей сказал: иди спи, они до утра тут сидеть не будут. И точно, получаса не прошло, как засобирались и отвалили. Что будет утром, не знаю, но могу догадаться, поэтому предложил девушке временно сменить имидж. Обещала подумать. Печальна моя участь, Сан Борисыч… А у нее, кстати, завтра выходной. Ей‑то никуда торопиться не надо.

– Я б тебе дал совет, конечно. Не знаю, как воспримешь, но можно, пока никого нет, увезти ее оттуда. Да хоть и в «Глорию». Пусть денек отсидится, а там видно будет. Утром соберемся, побеседуем. Между прочим, и для нее прекрасный выход, ты подумай на эту тему. А там и решим. Как?

– Да я‑то думаю, это хороший вариант. Пусть скажет родителям, что к подруге поехала. Мол, звонила, заболел у них кто‑то. А телефон всегда есть. Кстати, в «конторе», по‑моему, даже белье в шкафу имеется.

– Ну вот тебе и решение проблемы.

– Посмотрю, вроде еще не спит, свет горит. Она ж буквально десять минут назад ушла. Все, до утра.

– Желаю тебе ба‑альшой удачи, сыщик, – пошутил Турецкий.

Он велел ей написать родителям записку, где указать, что она очень рано, пока они еще спали, уехала к подруге, которая живет за городом, помочь с ее матерью и будет звонить, как складываются дела. А если кто‑то позвонит, спросить кто и сказать то, что она написала. Если мужчина позвонит, то это из больницы, наверняка захотят ей сорвать выходной, а женским голосам ничего объяснять не надо, вернется, сама позвонит, пусть только скажут, кто звонил.

– Зачем это? – не поняла девушка.

– А вот когда выйдешь, все популярно объясню. И кстати, свою маскировку не забудь.

Тут она засмеялась, сказала, что хорошо сказано. Конечно, не забудет.

И вскоре вышла. Но одетая точно так, как выглядела, уходя с работы, – то есть все та же короткая не то юбка, не то что‑то вроде шортов, естественно, с голым пупком, в короткой маечке. Несмотря на то что на дворе давно уже ночь. И когда она, опасливо оглядываясь, приближалась к машине, а Филя предупредительно открыл ей заднюю дверцу, он почувствовал совершенно явственно, как у него екнула селезенка. Перед глазами словно вспыхнула недавняя – всего несколько дней и прошло‑то – картинка: красивая, рискованно одетая девица, сверкая полуобнаженной спиной, ну и, естественно, верхней частью попки, склоняется к опущенному стеклу машины. И – глаза, одни глаза прохожих, напряженно разглядывающие это длинноногое чудо. Видение было впечатляющим, он потому и открыл для нее заднюю дверцу, чтоб не сверкала здесь, рядом, голыми своими ногами… Ехать же надо, а не стоять на месте, упираясь всем телом в баранку руля! Между прочим, не железный… А еще Филя подумал, что он успел разглядеть ее уже не однажды во всех мыслимых подробностях, а вот она его видела только один раз, и на лице ее – это было очень заметно – мелькнуло разочарование. Не красавец, что поделаешь, и ростом не вышел. По сравнению с ней, конечно. А так‑то? Почему бы и нет?

Он остановил себя: о чем мысли? Ах да, будь он помоложе, никакой рост не играл бы роли, и тогда вряд ли дождался бы своей красавицы из Интернета несчастный летнаб из далекого города Хабаровска. Ладно, сам на себя, в конце концов, взвалил этот груз, никто его тебе не навязывал. Так что нечего и комплексовать.

Девушка приблизилась, привычно наклонилась к опущенному стеклу. А затем, обойдя машину, захлопнула заднюю дверцу, а сама села на переднее место, рядом с ним, и немедленно закинула ногу на ногу. О господи, вот же испытание!..

Филя засмеялся. Она молча смотрела на него, ожидая разъяснений. И он, продолжая негромко смеяться, сказал ей:

– Это не по твоему поводу, девочка. Это я про себя. Видишь ли, у тебя я заметил одну любопытную манеру: ты, когда подходишь к машине, низко так склоняешься, принимая, с точки зрения нормального, здорового мужика, весьма соблазнительную, а потому опасную для себя позу. Одежда твоя на то намекает, понимаешь? Я думаю, что это происходит чисто машинально, просто чтобы узнать, кто в машине, и правильно. Но когда со мной, то не надо, пожалуйста. Я хоть и вдвое тебя старше, а мужчина, не ставь меня в неловкое положение.

– Это чем же? – с наивным недоумением спросила она, придвигая к нему лицо поближе, может быть, чтобы рассмотреть в темноте блеск его глаз? Да и наив был явно наигранный. Ох, милая, опасные игрушки – этот флирт. Энд лав… – И куда мы едем? Ты не сказал. Мы ведь уже на «ты»?

– Не помню. Действительно, а почему бы и нет? И ты не спрашивала, куда поедем. Неужели доверчивая до такой степени?

– Нет, я не доверчивая. Просто мне под вечер уже Юлька позвонила. На мобильный. Ну, чтоб родители не вмешивались, они любят с другого телефона подслушивать. А я что, маленькая, по их мнению? Поэтому и говорили недолго. В общем, без подробностей: когда началась драка в салоне, Юлька сначала пришла в ужас, а потом двое мужчин, появившихся неизвестно откуда, она запомнила одного и описала мне, буквально прогнали их, а остальных оставили. И она задумалась. А уже из дома стала мне названивать, что я думаю по этому поводу. Ну, вспомнила я тут же нападение на меня той ночью. И подумала, что это, наверное, вы со своими – вы же говорили про службу безопасности, да? – наделали шороху. Почему‑то мне так кажется. Это не так? Не ты там был?

– Но я надеюсь, ты все‑таки не забыла наш уговор?

– Ты знаешь?.. Да, конечно, хотя так и подмывало рассказать ей свои подробности. Я, честное слово, и о драке у нас во дворе сказала ей мельком, ну, в связи с тем Гришей. Как ты говорил. Но Юлька, я точно могу сказать, не сопоставила. Она была вся в заботах: что дальше? В общем, я ей ничего не обещала, но сказала, что, если узнаю, позвоню. Ну, есть у меня один больной, он вообще‑то в милиции работает, уже ходячий…

Филя фыркнул, и девушка замолчала, обиженно уставившись на него:

– Чего смешного я сказала?

– Это не ты. Это я вспомнил, когда после Афганистана валялся в госпитале, у нас была там – это уже в Ташкенте – милая медсестричка, мы ее все любили, хорошая девушка, но не такая красивая, как ты. И когда ее спрашивали про кого‑нибудь выздоравливающего уже: «Он уже ходячий?» – она отвечала: «Ага, под себя!» Шутка такая госпитальная. Говорили, старая, с бородой.

– У нас тоже шутят, но больные. Врачи и медсестры не позволяют себе.

– Милая, у нас же грубый народ был… Значит, о драке и об этом Грише до этого вашего разговора она ничего не знала? Ты уверена?

– Но я же не говорила. А от кого же еще она могла узнать? Не мог же сам Зыкин звонить!

– А почему ты так думаешь? Хлебников‑то знал, и наверняка адрес твой был ему известен. Он же и пригласил именно Зыкина к новенькой, явно несовершеннолетней девочке. В паспорт ее он не глядел, но было ежу понятно, что она врала про свой шестнадцатилетний возраст. Так и сказал Грише: оттянешься, наконец, за все свои страдания. Повторяю дословно, это записано видеокамерой, а Хлебников не знал, что она работает, поскольку сам ее не включал, а сделал это за него я, наша работа. Ну и как бы предложил он Грише компенсацию за неудачу с тобой. Так‑то, Наташенька, не все тут так просто, как тебе кажется.

– А откуда новенькая? – Наташа, показалось, помрачнела. – Да еще совсем девочка? Я два раза была, но девочек не видела. Разговаривала и со Степаном, он расспрашивал, а в другой раз – с Григорием Ивановичем. Но ко мне оба раза так уже, откровенно, не приставал никто.

– Значит, готовили тебя, хотели, чтоб ты привыкла, перестала опасаться. Грамотные ребятки. Но на новенькой прокололись оба. И это тоже наша работа. Девочка отлично справилась с поставленной задачей. Ты завтра утром познакомишься с ее папой. А привела ее туда, между прочим, Юлия, не догадываясь об истинном положении вещей. А тебя что, тоже она в салон привела? Или ты сама нашла этот «домик»?

– Ну, в принципе, не сама, на сайте было приглашение. А вообще‑то предложила Юлька, она уже, оказывается, была. Говорит, интересно. Люди симпатичные, и, пока наши мальчики появятся, можно отдохнуть, повеселиться. Ну, клуб уже знакомых людей. А как вы узнали? Тоже через Интернет?

– Нет, у нас было иначе, но это не важно. А вот другой возможности проникнуть в салон просто не было. Вот и рискнули, хотя риск, скажу ответственно, был минимальный. Мы же – рядом с девочкой, все держали под контролем, на случай осложнения. К тому же нам опять попался именно Гриша, твой обидчик. Ну, поскольку со мной он уже имел дело, я предложил своему коллеге. И тот сделал его, куда лучше, чем я. А потом мы немного помогли этому менту избавиться наконец от острой потребности насиловать женщин. Крик был громкий и противный.

– Вы его? – с ужасом спросила Наташа.

– Нет, ну, что ты! Не кастрировали, конечно, хотя следовало бы. Но надо же насильников хоть как‑то наказывать, разве я не прав?

– Ой, ну вообще… – Наташа прерывисто и тяжко вздохнула.

– Значит, хочешь знать, куда мы едем? А в нашу «контору». Там есть, где отдохнуть, где покушать, даже душ принять. Сегодня поспишь там, а завтра с утра мы и решим все вместе, что тебе делать дальше… А еще я хотел сказать тебе, девочка, что еще сегодня… то есть уже сегодня, ближе к утру, мы соединимся по спутниковой связи с нашим генералом, о котором я тебе рассказывал. У него там, под Хабаровском, уже утро скоро наступит. Поговоришь, про Сережу своего расскажешь. Может, и Вячеслав Иванович успел что‑то узнать про него. Договорились?

– Договорились… – Девушка наклонилась еще ближе к плечу Филиппа. Посмотрела почти в упор и задумчиво спросила: – Я не понимаю, за что вы меня так оберегаете, что я вам хорошего сделала?

– Вот видишь, милая моя девочка, как ты совершенно правильно поставила вопрос? Не плохого не делала, а думаешь о хорошем. Эх, я сегодня уже думал, был бы помоложе, фига бы тебя дождался твой Сережка. Но, увы. Поехали…

Он положил ей на плечо ладонь и тихонечко сжал. Она обеими руками схватилась за нее и тоже попробовала сжать, но ничего не получилось. Тогда ее пальцы скользнули к его плечу, попыталась сжать бицепс, и вдруг она ахнула:

– Мамочка родная! Ничего подобного не видела… Они у тебя что, железные?

– Рабочие, – усмехнулся Филя. – Нам нельзя быть слабыми, потому что мерзавцы тоже народ не хилый. Что мы им сегодня и продемонстрировали…

Ехали в центр. Машин было совсем мало. Наташа помалкивала, время от времени поглядывая на Филиппа, который сосредоточенно смотрел вперед.

– А где это? – спросила она.

– Совсем близко, не волнуйся. В самом центре.

– Я и не волнуюсь. Мне почему‑то с тобой очень спокойно, будто мы тыщу лет знакомы. И все, я чувствую, будет хорошо. Но я так и не знаю, как тебя зовут? А ты не говоришь. Надо скрывать, да?

– Вовсе нет. Я не хотел, чтобы у тебя случайно слетело с языка. А мать назвала Филиппом. Друзья – просто Филей.

Она звонко рассмеялась, и он искоса поглядывал на нее с улыбкой.

– Чего смешного‑то?

– Просто Филя! – она снова залилась смехом, потом замолчала и задумчиво уже сказала: – Нет, ты – не простофиля, ты – мужчина. Настоящий. Ты мне нравишься.

– Ты мне – тоже…

– Поэтому, да?

– Что именно?

– Ну, защищаешь меня?

– А ты знаешь, милая девочка, и поэтому тоже. Не так много в нашей жизни красоты, чтобы разбазаривать ее на всяких подлецов…

– Комплимент… – со значением сказала она. – Спасибо.

– Нет, скорее, констатация факта. А у тебя речь хорошая. Ты учишься? Ну, помимо работы в клинике?

– Я медучилище закончила. А сейчас – на втором курсе, в Первом меде. У меня мама – учительница.

– Тогда все понятно, ее работа. Ты родителей любишь?

– А как же?

– Вот и думай о них почаще, тогда меньше ошибок наделаешь в жизни, это я тебе верно говорю. А если твой Сережка предложит переехать к нему в Хабаровск, согласишься?

– Еще не знаю… Но, наверное, да, потому что…

Филя вопросительно посмотрел на нее, но Наташа промолчала, уставившись за окно. И он не стал надоедать вопросами. А машина уже ехала по Неглинной улице. Еще немного, и свернули в Сандуновский переулок. Филипп въехал во двор, выключил мотор и погасил огни фар.

– Приехали.

Наташа словно очнулась.

– А где мы?

– Ну, как тебе сказать? – хмыкнул он. – Справа – Кремль, слева – ФСБ, Лубянка, устраивает?

Она с испугом посмотрела на него, не верила.

– Шучу, – сказал он. – Но недалеко, завтра сама увидишь, выбирайся…

Филя своим ключом открыл дверь черного входа и по короткому коридору, в полутьме, провел девушку в холл агентства, который оставался таким же, как был при Денисе Грязнове, – чистым, просторным, с пальмами в кадках, зеленью на подоконниках и удобной мебелью темно‑желтой кожи. Два сдвинутых стола, оставшиеся посреди комнаты после вечерней встречи с Яковлевым, были убраны. Филя ушел после Турецкого, но оставались Сева с Николаем. Ну и Макс, разумеется, но он к гостям, как правило, не выходит. Филя заглянул, когда проходили по коридору: у того под дверью пробивалась полоска света, значит, отдыхал за своими компами – обычное дело.

– Ну, вот тут мы и живем, – Филя раскинул руки, представляя помещение. Девушка огляделась и кивнула. – А спать мы тебя уложим в кабинете директора. Там роскошный диван, мы отдыхаем там, когда нужда заставляет. Пойдем покажу.

Филя пригласил ее в кабинет, где теперь, вопреки протестам Голованова, не желавшего в присутствии Александра Борисович «директорствовать», сидел обыкновенно Турецкий, отвечая на звонки клиентов. Но сейчас лето, понятное дело, не сезон для сыщиков, потому и просьбу Осипова взялись исполнять. Повесили на свою шею, а теперь – одно за другим потянулось. Вот и Наташка спрашивает: зачем? Смешно, зачем защищают красивую девушку? А ну‑ка ответь, Филя. Хотя ответ уже был. Но ведь не только поэтому, наверное… Ах ты, старый ловелас, тебе уже и Катерины, что ли, недостаточно?..

Филя заглянул в боковой шкаф у книжной стенки, заставленной словарями, справочниками и прочей специальной литературой. На полках лежали наборы постельного белья в целлофановых пакетах, на которых были надписи: «Сева», «Щербак», «Демидыч», «Филя» и еще нескольких сотрудников. Он достал снизу пакет без подписи и кинул его на диван, снизу, приподняв сиденье, достал подушку и легкий клетчатый плед. Сказал:

– Пойдем покажу, где у нас что, чтоб ты ориентировалась, а заодно с нашим Максом познакомлю – колоритная личность, нигде больше такого нет, сама увидишь.

Он показал девушке туалет, душ, нашел чистое полотенце в настенном шкафчике. И повел ее дальше. К Максиму можно было не стучать, все равно не услышит, занятый своим делом. В огромных наушниках, толстый, бородатый, он производил впечатление какого‑то дремучего, сказочного персонажа. Подойдя, Филя тронул его за плечо, и Максим живо обернулся. Борода его двигалась, он что‑то жевал. Филя легонько щелкнул его по наушнику, и Максим покорно освободил одно ухо.

– Ну что, кончили? – спросил он, и Филя рассмеялся:

– А ты так и не отрывался? Ну, Макс! Четыре часа назад все разошлись. И сейчас уже третий час ночи! Значит, так. Эта девушка – Наташа. Посетительница того сайта, о котором мы тебе рассказывали. Ты еще не лазал туда?

– А чего, долго ли? Здравствуйте, Наташа. – Он протянул ей руку, легко пожал кончики пальцев и другой рукой протянул пакетик с сухарями. – Угощайтесь. Кофе хотите?

– Хочу, – кивнула она и захрустела соленым сухарем.

– Будет, – сказал он и посмотрел на Филю. – А еще у меня чипсы есть. С ветчиной. А тебе чего? Иди, мы сами поговорим.

Филя усмехнулся и махнул девушке рукой:

– Беседуйте, а я пока постелю вам. В душ пойдете?

– Я уже дома была, спасибо…

– Ну, работайте.

Выходя, он услышал вопрос Макса:

– Давайте, в двух словах, чей сайт? И кто нам нужен?..

А когда минут десять спустя вернулся за девушкой, чтобы отвести ее спать, увидел, что они с Максимом дружно пили кофе, хрустели наперегонки чипсами, а пальцы Макса носились по клавиатуре.

– У матросов нет вопросов, – с набитым ртом проворковал компьютерщик и засунул в волосатое пространство между бородой и усами полную жменю чипсов. Наташа, глядя на него, заливалась смехом. Он, кажется, нарочно это делал, кокетничал, насколько это ему удавалось. Но когда, обернувшись, увидел Филю, мотнул кудлатой головой: – Все! Можешь забирать. Утром получишь распечатку… Угости человека, там полный холодильник остался.

– Спасибо вам, спокойной ночи, – сказала она, но Макс только кивнул, уже не обращая на девушку никакого внимания.

– Ну, как он тебе? – спросил Филипп, когда они прошли коридор. – Есть правда хочешь?

– Да не то чтоб… – Она неопределенно пожала плечами. – Но чипсы раззадорили. И кофе.

– А что, давай заглянем, что у нас там есть.

В холодильнике стояли остатки закуски, разложенные по баночкам – селедка, маслины откуда‑то, грибочки остались, большой кусок ветчины, которую на стол сегодня не подали, не водочная закуска. А в дверце, на поле, стояли бутылка водки и начатая бутылка коньяку.

– Как насчет рюмочки, а, Наташа, на сон грядущий? – спросил Филя.

– Неудобно, но я бы, после того, что было, с удовольствием.

– А ничего неудобного. Если еще иметь в виду, что ничего у тебя и не было. А то, что случилось, это, милая, пустяки. Детский сад. Коньяк? Водочку?

– Наверное, коньяк, – неуверенно сказала она и вопросительно посмотрела на него.

– Отлично. А я, с твоего разрешения, водочки, под маринованный гриб. Чудо! Весь вечер смотрел и завидовал, будто знал, что ехать придется. Так что – с устатку. Как говорится…

– Тогда я тоже водку! Хочу гриб.

– Так ты, оказывается, у нас выпивоха? – засмеялся Филя.

– Я же медик, другого и не пьем. Спиртик с водичкой.

– Ну и молодцы, долго жить будете. Дай вам бог… Мы все ваш труд очень ценим, знаем на себе, что это такое…

Они выпили, прямо не отходя от холодильника, вилками залезали в банку, накалывая крупные шляпки белых грибков. Потом повторили, и, глядя в уже сонные глаза Наташи, Филя сказал:

– Все, дорогая, иди спать. А то завтра народ может появиться рано. То есть не завтра, а уже сегодня, – добавил он, посмотрев на настенные часы. – У тебя еще шесть часов в запасе.

Она достала из сумки ночнушку, выжидательно посмотрела на Филю. Предусмотрительная, однако, девушка. И он сделал шаг к двери.

– Можешь переодеваться, дверь я не прикрываю, чтоб ты, если понадобится что‑нибудь, могла позвать. Я буду в холле, там тоже диван, ты видела, и услышу, я сплю чутко. Спокойной ночи, – и ушел.

Он успел только переодеться, натянуть тренировочные штаны, бросил подушку на диван и раскинул плед, как услышал длинное и тонкое, почти жалобное:

– Фи‑и‑иль!..

Господи, да что там уже случилось? И, как был, в майке и трениках, пошел в кабинет. Заглянул, не заходя, в дверь.

– Я не знаю, где выключатель.

– Да вот он, – Филя протянул руку за портьеру, прикрывающую дверь. Но понял, что это просто уловка, потому что она поторопилась остановить его:

– Погоди, а можно попросить тебя подойти ко мне?

– Отчего же, конечно, только извини, я уже… разделся. – И он вышел из‑за портьеры, шлепая тапочками. Подошел к дивану и увидел ее просто очарованные глаза – огромные, распахнутые. Это она увидела мышцы на его груди, мускулы на руках. Под пиджаками да куртками ничего такого не заметно.

– Ух ты! – только и могла она произнести. Присмотрелась внимательнее и заметила два глубоких рубца на правом плече – один от осколка в Афгане, другой – дома, в Чечне. – Подойди поближе… – Она даже приподнялась, и плечи ее обнажились, красивые, черт возьми! И она, конечно же, увидела не только боевые раны, но и восхищенный его взгляд. Протянула руку и, почти дотронувшись до его груди, сказала: – Сядь рядышком, пожалуйста…

Он сел, хитро улыбаясь и показывая, что ее увертки ему так понятны, что и говорить не о чем. Но надо спать, поболтали, тяпнули маленько, и хватит на сегодня.

А она провела пальцем по рубцам – осторожно, едва касаясь, прошептала:

– Ужас… – и, резко подавшись к нему, обхватила обеими руками за шею. Сильная девушка, и не хотел, а почти рухнул, так она потянула его на себя.

– Не хулигань, девчонка, – шепнул и он ей. – Какой я тебе кавалер? У тебя жених есть…

– А я, может, хочу тебя поблагодарить за все, что ты сделал для меня! – с вызовом кинула она. – Все мужчины, вместе взятые, кого я знаю, не сделали для меня того, что ты один! Ну, пожалуйста, поцелуй меня… И обними… Ох, мамочка родная‑а‑а… Ох, силища‑а‑а… И как с тобой женщины могут… – Но это уже был не вопрос, а констатация.

– Погоди минутку, я хоть дверь закрою, свет погашу…

– Только скорее, – уже нетерпеливо простонала она.

Да, тут уж тянуть и опаздывать… Она предусмотрительно подвинулась, и Филя с ходу попал в ее объятия…

– Только ничего не бойся, – задыхаясь, стонала она, дрожа, как в ознобе, – я безумно хочу тебя…

Окно стало светлеть, ибо коротки летние ночи, как их ни растягивай мысленно.

– Ты устала, – сказал он наконец.

Она со всхлипом вздохнула:

– Я знаю только одно, больше такого у меня никогда и ни с кем не будет… Это ужасно… – Кажется, это было ее любимое слово. – Ужасно не в том смысле, что очень плохо, а, наоборот, в том, что не будет больше так хорошо.

– Не бойся, хорошая моя, – прошептал он ей, – будет, и гораздо лучше, поверь мне.

– Когда? – без всякой надежды протянула она.

– Наверное, тогда, когда ты будешь твердо знать, что человек, даривший тебе наслаждение, безумно в тебя влюблен, и в объятьях он держит свою госпожу, свою единственную и самую прекрасную.

А она всхлипнула, шмыгнула носом, ну совсем как маленькая, которой обещают, обещают, но она уже и не верит, боится, что снова обманут. Помолчав, попросила:

– Давай никому не скажем?

– И никогда, – ответил он, целуя ее. И подумал: «Вот уж поистине щекотливая ситуация…» Интересно, от кого недавно слышал? Да уж не сам ли и произнес?..

Александр Борисович появился без нескольких минут девять. Прошел с заднего двора, не заглядывая в холл, прямо в кабинет. Но, войдя, увидел девушку, спавшую в буквальном смысле мертвецки, и белые волосы, разбросанные по подушке, сливались с цветом наволочки. Ничего себе картинка. Филипп, который уже не спал, был одет, не успел предупредить, но Турецкий сам на цыпочках покинул кабинет, увидел Агеева и ухмыльнулся. О чем подумал, неизвестно, но ухмылка была лукавая.

– Ну, все в порядке? – спросил уже спокойным голосом.

– Да, легла поздно, вернее, рано. Закусили маленько, я рюмочку принял. С Максом она поговорила насчет сайта знакомств. Потом мы с ней еще трепались. Но уже можно будить.

– Славке не звонили?

– Да нет, она устала.

– Ну ладно, пусть поспит, – махнул рукой Турецкий и сел в кресло, кивая Филе напротив. – Не делаешь ошибки?

– В смысле? – Филя взглянул в глаза Турецкому и твердо ответил: – Нет…

– Тогда, может, по кофейку?

– С удовольствием. – От перемены темы Филипп почувствовал себя как‑то спокойнее. Но установившееся было душевное равновесие оборвал тонкий крик:

– Фи‑и‑иля!

– Ого! – словно бы сделал стойку Турецкий. – Не знаешь, уж не тебя?

– А кого же? Знакомый голос, до боли знакомая интонация. Сейчас подниму…

– Ну‑ну, – будто подначил Александр Борисович.

Филя вошел в кабинет и увидел сидящую на диване со спущенными на пол голыми ногами Наташу, которая обеими руками взлохмачивала пышные свои кудри.

– Я все проспала? А почему не разбудил?

– Потому что пожалел, ты сладко сопела. А теперь одевайся и иди в туалет, приводи себя в порядок. Начальник уже тут, кофе хочешь?

– Очень хочу!

– Ну и умница.

– Фи‑иль, – совсем тихо сказала она и, показав глазами на дверь, затрясла головой, как бы спрашивая: никто не знает?

И он точно так же, молча, ответил ей. А она, сделав хитрющие глаза, вытянутыми губами показала, что целует его.

Он отправился на кухню заваривать кофе, Наташа, стуча каблучками, ушла в санузел, к зеркалу и умывальнику.

Потом Филя принес большую турку – по утрам надо пить кофе настоящий, а потом уже можно и растворимый. Все знали в «Глории».

Когда он стал наливать в чашки, пришла и Наташа. Да, это Филя уже словно бы привык к ее внешнему виду, а у Александра Борисовича лицо даже вытянулось от удивления. Так и напрашивалось слово: «Однако!»

– Здравствуйте, – сказала она, – я – Наташа. – И она сделала что‑то вроде книксена, но при ее «форме» это могло быть и рискованным.

А с лица Турецкого так и не сходило выражение изумления. Он даже поднялся из кресла и отвесил легкий девушке поклон.

– Очень приятно, знаете ли… А я – Александр Борисович. И если у вас уже запросто, по именам, то можно Саша. Только не при моей жене, она не поймет. Как спалось? – с хитрой подковыркой спросил он.

– Прекрасно, – ответила девушка и метнула короткий вопросительный взгляд в сторону Фили. – Я вам очень благодарна за ту заботу, которую… в общем, спасибо огромное, а то прямо ужас какой‑то…

– А что же ужасного? – с проснувшимся интересом немедленно спросил Турецкий и тоже вопросительно уставился на Филю. Но тот спокойно отвернулся к окну и ответил через плечо:

– Преследуют, Сан Борисыч. Ну, будем пить кофе? Наташа?

– Да, с удовольствием.

Дата добавления: 2015-09-02