Отношения со светской властью

Сложно складывались отношения Аввакума и царя Алексея Михайловича. Аввакум рисует государя всея Руси без обычного в таких случаях подобострастия, не как помазанника Божия, поставленного неизмеримо высоко над прочими людьми, а как обычного смертного, к которому автор относится со снисходительно-добродушной жалостью, прекрасно понимая трудность его положения. По-человечески Алексей Михайлович уважал Аввакума, втайне верил в его чудодейственную силу и прислал к нему за благословениями, но как глава государства, поддерживающий церковные реформы, вынужден был подвергать Аввакума репрессиям. Царица Мария Ильинична и сестры царя были ревностными приверженцами Аввакума и всячески его защищали. Царь оказался между двух огней: с одной стороны, из-за Аввакума возникали "нестроения" в его собственной семье, с другой стороны, стараясь уберечь протопопа от слишком суровых наказаний, он неизбежно вступал в конфликт с властным и упрямым патриархом Никоном. Перед первой, сибирской ссылкой церковники постановили "расстричь" (т.е. лишить сана) Аввакума. Для этого протопопа привезли в собор, где шла обедня. Присутствовавший на службе "государь с места сошел и, приступя к патриарху, упросил. Не стригше, отвели в Сибирский приказ". Это безыскусное повествование показывает, что царю, защищая Аввакума, пришлось прибегнуть к дипломатической хитрости. Он не решился заранее перечить Никону, уже принявшему решение, но застал его врасплох, обратившись к нему во время службы, при большом стечении народа. При посторонних Никон не мог отказать государю всея Руси или препираться с ним, доказывая свою правоту. Он обязан был уступить.

По царскому заступничеству Аввакум был возвращен из ссылки в Москву. И Алексей Михайлович немедленно захотел его увидеть, надеясь, что тяжкие испытания заставят Аввакума быть осторожнее. Аввакум с юмором рисует эту встречу: "Государь меня тотчас к руке поставить велел и слова милостивные говорил: "здорово ли-де, протопоп, живешь? еще-де видатца Бог велел!" И я сопротив руку ево поцеловав и пожал, а сам говорю: "жив господь, и жива душа моя, царь- государь; а впредь что изволит Бог!" Он же, миленькой, вздохнул, да и пошел, куды надобе ему". Неловкость и замешательство Алексея Михайловича выразились в том, что, не зная, как обратиться к Аввакуму, он не нашел других слов, кроме стандартного для царских аудиенций, "церемониального" вопроса о здоровье, что в данной конкретной ситуации выглядело нелепо. О каком здоровье можно спрашивать у человека, которого сам же загнал в тяжелую ссылку, почти обрекая на гибель? Характерно, что Аввакум, выполняя придворный обряд целования царской руки, одновременно и нарушил его, пожав царю руку, словно равный равному. Вместо благодарности за высокую милость Аввакум сразу же дает понять, что подчиняется только власти Бога и что его мятежная душа не сломлена. Можно только предполагать, что скрывалось за сокрушенным вздохом царя: досада на строптивого протопопа, сожаление, что тому много еще придется страдать, или предвкушение тех неприятных столкновений, которые царю придется пережить, заступаясь в очередной раз за "крамольника".

В простых, незатейливых писаниях Аввакума перед читателями впервые обозначились таинственные глубины человеческой души. Аввакум не берется объяснять подспудные мотивы, руководящие человеком, а лишь намекает на них, описывая внешнее его поведение. И читателю приходится самому строить всевозможные догадки, что скрывается за теми или иными поступками героя. Внутренний мир человека оказывается не только сложным и противоречивым, но и труднопостижимым. После первой же встречи с Аввакумом царь понял, что убеждения протопопа остались неизменными, и через доверенное лицо просил лишь о компромиссе: не выступать публично с проповедями и не раздражать своих противников. Со своей стороны царь старался личным примером внушить приближенным почтение к Аввакуму: "Велел меня поставить на монастырском подворье в Кремли и, в походы мимо двора моево ходя, кланялся часто со Мною низенько-таки, а сам говорит: "благослови-де меня и помолися о мне!" И шапку в ыную пору, мурманку, снимаючи с головы, уронил, едучи верхом. А из кореты высунется, бывало, ко мне. Таже и все бояря после ево челом да челом: "протопоп, благослови и молися о нас!"" (с. 48-49). Какое-то время Аввакум сдерживался, решив, так и быть, "потешить" государя за его доброту. Но это продолжалось недолго. "Любо им, как молчю, да мне так не сошлось", — просто пояснил Аввакум (с. 52). И тогда царь вызвал протопопа в собор для решительных объяснений. Однако разговор не состоялся. Аввакум рассказывал: "Я пред царем стою, поклонясь, на него гляжу, ничего не говорю; а царь, мне поклонясь, на меня, стоя, глядит, ничего же не говорит. Да так и разошлись". Что сказалось в этих молчаливых скрещенных взглядах? Почему царь так и не решился заговорить? Об этом можно только гадать. Второй раз царь порывался объясниться с Аввакумом, когда после ссылки на Мезень протопопа томили в подмосковных монастырях. Алексей Михайлович приехал к нему в Никольский монастырь на Угреше. Но на этот раз не отважился даже встретиться с протопопом лицом к лицу. В одной из редакций "Жития" Аввакум рассказал об этом подробно: "Царь приходил и, посмотря, около полатки вздыхая, а ко мне не вошел; и дорогу было приготовили, насыпали песку, да подумал-подумал, да и не вошел; полуголову взял, и с ним кое-што говоря про меня, да и поехал домой". О чем думал Алексей Михайлович, бродя вокруг Аввакумовой тюрьмы и вздыхая, это так и осталось его тайной.

"Житие" Аввакума стало одним из произведений переходной поры, открывающих путь новой литературе с ее сложными тематическими и жанровыми переплетениями, с ее психологизмом и авторской исповедальностью.

Таким образом, автобиографическое повествование Жития возникает на основе сложного переплетения различных литературных явлений, на стыке традиций и живого процесса создания новых литературных форм.

Дата добавления: 2015-09-02