Образ протопопа, двойная сущность героя: высокое и низкое

Один из последних эпизодов экспозиции Жития — горестный плач Аввакума и его раздумье над собственной судьбой — завершается сценой «видения»: Аввакуму чудится корабль, «украшенный многими пестротами» и предназначенный ему для жизненного «плавания». Корабль — старинный христианский символ жизни, часто использовавшийся Аввакумом; здесь, в Житии, он служит «сквозным образом», выступая в данном тексте в роли своеобразной художественной завязки дальнейшего сюжетного повествования о скитаниях Аввакума и бедах. Видение корабля, именно так украшенного («...не златом украшен, но разными пестротами — красно, и бело, и сине, и черно, и пепелесо...», имеет сокровенный смысл: это то разнообразие жизни, та пестрота, которую Аввакум встретит в мире, — «пестрота» добра и зла, красоты и грязи, высоких помыслов и слабостей плоти, через которые суждено пройти Аввакуму. Очень важно, что корабль этот прекрасен в восприятии Аввакума («...ум человечь не вмести красоты его и доброты...» — 144). Это признание «красоты» корабля, иначе говоря — жизни, уготованной Аввакуму, — выражение жизнелюбия, гуманистического пафоса сознания Аввакума, в то время уже пустозерского узника, оглядывающегося на прожитую жизнь. С этим признанием «красоты» жизни связаны и другие проявления чувств Аввакума — нежность по отношению к «курочке», кормившей его семью, восхищение сибирской природой, горький смех во время трагических происшествий.

Если обычно героями житий становились лишь те, кто был официально канонизирован русской церковью, то Аввакум, преследуемый и церковной и светской властью, создал житийное повествование о своей многотрудной жизни, став одновременно его героем и автором и сблизив жанр жития с новым жанром автобиографической повести. В его произведении широко представлены и общественно-политическая борьба в России того времени, и семейно-бытовой уклад, и размышления о свойствах человеческой натуры. Аввакум веровал в свою избранность, в то, что сами силы небесные поддерживают его в борьбе с жизненными неправдами, но в то же время он вовсе не считал себя тем идеальным человеком, какого обычно изображало традиционное житие. Герой жития рисовался личностью исключительно добродетельной и непогрешимой. Уже в детстве он отличался от сверстников высокими нравственными потенциалами, и вся его последующая жизнь становилась лишь их реализацией. Аввакум же повествует о себе как об обычном, не чуждом слабостей человеке, который трудно ищет свет истины, преодолевая собственные заблуждения, порой подпадая под власть мирских соблазнов, порой впадая в отчаяние. Так он рассказывал, как его, молодого священника, царский духовник Стефан благословил книгой слов и поучений Ефрема Сирина, велев прилежно читать эту книгу и наставлять по ней других. Но Аввакуму и его брату Евфимию в ту пору гораздо большей ценностью представлялась лошадь, необходимая в хозяйстве. Аввакум, недолго думая, променял книгу на лошадь. А Евфимий, человек очень набожный, так обрадовался покупке, что, с утра до вечера заботясь о лошади, забыл и про молитвы. И когда Евфимий тяжело заболел, то Аввакум счел, что это Божья кара за то, что материальные блага они предпочли духовным.

Если герой жития обычно представал образцом, с которого должен был брать пример читатель, поверяя по нему свои поступки, то Аввакум порой чистосердечно признается, что и сам не знает, правильно ли он поступил. И просит потенциальных читателей стать его судьями. Получив разрешение вернуться в Москву после первой сибирской ссылки, Аввакум стал свидетелем бунта, когда люди, доведенные до отчаяния голодом и нуждой, начали избивать воеводских приказчиков и слуг. Один из них прибежал к лодке, в которой готовился отплыть Аввакум, моля о помощи. Увидев преследующую беглеца разъяренную погоню и понимая, что все увещевания тут будут бессильны, Аввакум, — по его собственному выражению, "своровал". Чтобы не допустить убийства, он нарушил евангельские заповеди, обратившись к заведомому обману и заставив участвовать в этом своих домашних: "Спрятал ево, положа на дно в судне, и постелею накинул, и велел протопопице и дочери лечи на нево. Везде искали, а жены моей с места не тронули, — лишо говорят: "матушка, опочивай ты, и так ты, государыня, горя натерпелась!" А я, — простите бога ради, — лгал в те поры и сказывал: "нет ево у меня!"" Обращаясь к читателям, Аввакум спрашивал: "Каково вам кажется? не велико ли мое согрешение?" И смиренно просил: "Вот вам и место оставил: припишите своею рукою…" Первым чтецом оказался заключенный вместе с Аввакумом в пустозерской тюрьме инок Епифаний. Он и оставил свое мнение: "Добро сотворил есте и праведно. Аминь" (с. 44). Когда Аввакум на Иртыше пристал к берегу, его окружило племя местных инородцев, вооруженных луками. Аввакум уже слышал, что на Оби были убиты 20 христиан, и, напуганный; притворялся, как мог, изображая радушие и дружелюбие. Посмеиваясь над самим собой, Аввакум повествует, как принялся "обниматца с ними, што с чернцами", словно и впрямь встретил желанных друзей: "Жена моя также с ними лицемеритца, как в мире лесть совершается". Первыми "удобрились" на их приветствия женщины племени. И Аввакум с тонкой наблюдательностью замечает: "И мы то уже знаем: как бабы бывают добры, так и все о Христе бывает добро. Спрятали мужики луки и стрелы своя, торговать со мною стали…". Аввакум купил у них медвежьи шкуры, и обе стороны расстались, вполне довольные друг другом. Таким образом, Аввакуму порой приходилось хитрить и обманывать, руководствуясь не высшими нравственными соображениями, а единственно инстинктом самосохранения, что уже вовсе не достойно было героя жития.

Нередко герой житийного жанра, отказываясь от всех мирских благ, не имел и жены. Образцом в этом отношении служило очень популярное на Руси "Житие Алексея, человека Божия". Алексей, когда родители вознамерились его женить, тайно ушел из дому в день собственной свадьбы, оставив красавицу невесту, принадлежавшую к царскому роду. Если же герой был женат, то о его семейной жизни либо вовсе не упоминалось (как, например, в "Житии Александра Невского"), либо говорилось кратко, стандартными фразами, что брачные обязательства он исполнял "целомудренно" и жил с супругой "во всяческом благоверии". А в "Житии протопопа Аввакума" много теплых, проникновенных слов сказано о Настасье Марковне, верной и терпеливой спутнице мятежного протопопа. Тема любви и духовного единения супругов, поддерживающих друг друга в житейских испытаниях, стала в произведении Аввакума такой же важной и значительной, как и рассказ о его "борениях".

Роль этой сцены как иллюстрации смирения героя определилась в творческом замысле Жития не сразу. В первоначальной редакции памятника, частично сохранившейся в Прянишниковском списке, заключение в Братском остроге, как уже отмечалось выше, было описано в тонах, несомненно, более соответствующих истинному положению страдающего человека: «...кинули больнова в студеную башню... ясти хочется... Я бы хотя

Дата добавления: 2015-09-02