Циркинидис, Харис 11 страница

* * *

В предпоследнюю пятницу октября по мусульманскому закону сыграли свадьбу. Молодожены были очень красивыми. Городской вали, наглый младотурок и бес­стыдный волокита в конце свадебной церемонии подошел к молодоженам и, кидая ненасытные взгляды на Ифигению, спросил Али:

— Браво, Али! Как зовут твою гюль бахар (весенний цветок)? Откуда ты привез
ее сюда?

— Мой вали, зовут ее Михри Эдем и послал ее мне Аллах, — ответил Али.
Когда свадьба закончилась и гости ушли, Али предупредил своих родных:

— Берегитесь грязного вали. Не доверяйте ему и моему командиру. В мое отсут­
ствие не пускайте их в дом.

В полночь следующего дня в подвале дома дедушки Али в кругу семьи и кумы, тети Сабихи, старый Юсуф, одев епетрахиль, обвенчал молодых.

Слезы потекли по глазам Ифигении при словах Юсуфа: «Женится раб божий Илиас (христианское имя Али) на рабе божьей Ифигении...»

Все подумали, что это слезы радости. Но в тот момент только тело Ифигении находилось в темном подвале, ее мысли летели в Константинополь и Париж. Она мечтала выйти замуж за Мильтоса в большой православной церкви святой Троицы в Перане!

* * *

30 октября 1914 году Турция вступила в войну на стороне Германии. На русско-турецкой границе загремели пушки. Вторая стадия коварного плана вступила в исполнение. «Белая смерть» греков и армян. Массовые ссылки в сорокоградусный

мороз по дорогам Кавказа. На протяжении пути ссыльные подвергались ограблению, избиению, бесчестью, насильственной смерти, умирали от голода, бедствий и болез­ней.

Оставшиеся в живых проклинали богов за то, что те не забирают их, чтобы спасти от мучений и постоянного позора. Заранее подготовленные группы четов — курдов, турков и лазов, нападали и истребляли караваны ссыльных, днем и ночью пешком волочившихся по снежным горам Анатолии. На глазах родителей и дедушек похи­щали девственниц, насиловали женщин, несовершеннолетних детей и младенцев.

8 января 1915 года после полуночи Али вошел в дом, держа в объятиях костлявую девочку четырех лет. Следом за ним волочил ноги пятилетний мальчик. Али разбу­дил домашних, повелел закрыть занавеси и ставни, потушить лампу и оставить горящей только одну свечу. Попросил позаботиться о детях. Ифигения приготовила им горячий суп. У детей не было сил даже рот открыть. Несчастные дрожали и горели от высокой температуры.

Али выглядел изнуренным и печальным. Мать посмотрела на него, и сердце ее вздрогнуло. Она обняла его и с материнской лаской спросила:

— Мой Илиас, где ты был? В последнее время тебя что-то беспокоит. Знаю, ты
пытаешься скрыть свою боль, но не можешь. Что случилось, что тебя мучает?

Али погладил седые волосы матери и устало ответил:

— Ты права, мама, людские трагедии, ежедневно происходящие на моих глазах,
не дают мне покоя. К примеру, четыре дня назад я отправился с отрядом в село
Киопрукой, в 40 километрах от Эрзерума, за большой группой ссыльных греков и
армян. Непрерывно шел снег. В отдельных местах высота снега превышала два метра.
Тысяча солдат с лошадьми, телегами и пулеметами шли к русскому фронту. Под
ударами турецких офицеров солдаты, греки и армяне, очищали дороги от снега.
Часто из заставляли, как быков, одев ярмо на шею, таскать по замерзшим дорогам
пулеметы.

Утром на месте приема ссыльных, за селом, на нас обрушился страшный снежный буран. Солнце давно взошло, но мы его не видели. Густая снежная туча покрывала небо и пробивающиеся сквозь нее солнечные лучи, падая на снег, ослепляли нас, а в воздухе витали миллиарды прозрачных разноцветных снежинок, создавая очаро­вательную картину. Но красота и девственность природы померкли перед чудовищ­ным зрелищем, представшим перед нашим взором. Ссыльные, как звери, наброси­лись на валявшегося у дороги мертвого верблюда, разорвали его на части и стали глотать сырое мясо. А больные, истощенные старики и дети тащились на животе к мертвой дичи, чтобы урвать кусок мяса! В глазах полуголых и голодных изгнанников были написаны ненависть, отвращение и презрение к туркам и особенно к жандар­мам.

Али замолчал, затем, протерев вспотевший лоб, продолжил:

— По свидетельству стариков, ссыльные пустились в путь десять дней назад. Их
было 520 человек. Фактически я принял 196, из них 15, старики, старухи и восемь
младенцев, старшему из которых было всего два годика, были мертвы. Остальные
324 погибли в пути, их непогребенные трупы стали добычей диких зверей. Возмож­
но, по дороге нескольких девушек похитили курды или турецкие четы.

Меня очень поразило безразличие живых к мертвым. Никто не скорбел по ним. Я спросил священника, который тоже был среди ссыльных:

«Почему никто не оплакивает мертвых?»

Священник в ответ печально вздохнул:

«Господин майор, вы отобрали у нас все: даже слез у нас нет, чтобы оплакивать своих мертвых».

Мама, сердце мое обливалось кровью. Я разрешил похоронить мертвых. Проде­лав дыру в замерзшей реке, набрали воду. Священник благословил ее. Все выпря­мили свои костлявые тела, направили взор к небу и запели: «В Иордане, Тебе кре­щенному, Господь...». Было 6 января, Крещение.

Мальчика, которого я привел, зовут Димитрис. Мать его умерла по пути в Эрзе­рум через два часа после рождения мертвого ребенка. Девочку зовут Коарик. Когда мы дошли в город, к нам подошла изможденная армянка с младенцем в руках, упала на колени и попросила меня забрать ее больную дочь с собой.

Всех до слез тронул этот печальный рассказ. Девочку забрали себе его бабушка и дедушка. Мальчик остался с родителями Али.

Когда все уснули, Ифигения разогрела воду, чтобы Али искупался. Он снял одеж­ду выше пояса. Ифигения помогла ему вымыться и, пожелав ему спокойной ночи, ушла в свою комнату.

Встав у окна, она посмотрела на снежные косогоры. Медленно опустилась на колени и без слов, обратившись к незримому богу, взмолилась:

«Господи, почему ты покинул христиан?! Почему не протягиваешь свою твердую руку к своим творениям? До каких пор ты будешь равнодушно взирать на них, убивающих друг друга? В чем виноват злосчастный Али...»

Она не успела докончить молитву. В комнату вошел Али, обнял ее, стал страстно целовать ее в шею, потом поднял ее на руки, и они вместе упали на кровать. Ифи­гения молчала, душа ее оставалась безучастной в этой эротической игре. Это был первый и единственный раз, когда Али провел ночь со своей женой.

* * *

Сыпной тиф согнул четырехлетнюю Коарик. Утром 12 января в руках Эмине, бабушки Али, она оставила свой последний вздох. Без гроба, обернутую в белую простыню похоронили ее за домом.

На кавказском фронте турецкие войска несли поражение за поражением. 15 января в Эрзерум приехал могущественный вождь младотурков, министр войны генерал Энвер-паша. В префектуре города (ОН) провел совещание, на котором присутство­вали Бахаэдин Сакир, командир жандармерии Киази-бей и городской вали. Энвер-паша высокомерно заявил:

— Наша армия терпит поражения. В этом виноваты греки и армяне, находящиеся
в рядах турецкой армии. Я отправляюсь на передний фронт, где приму командование
военными операциями. Выгоню из армии христианских паразитов. Для них будут
созданы специальные батальоны — Амэле Табуру (рабочие батальоны), — где они
будут работать, как животные. Они долго не выдержат изнурительного труда, голода
и военных трибуналов. Эти две ненавистные нации, греки и армяне, должны исчез­
нуть с лица земли. Только так мы окончательно освободимся от них.

Министра поддержал Бахаэдин:

- Мой министр, думаю, что настало время выслать гяуров из Эрзерума. Мы

должны поместить в их домах мусульман, прибывающих из районов военных дей­ствий.

— Боюсь, что мы столкнемся с трудностями. Жители города, мусульмане и хри­
стиане всегда жили в гармонии между собой, они станут сопротивляться этой мере,
— высказал свои опасения вали Эрзерума.

Энвер дико посмотрел на него, ударил плетью по столу и закричал:

— Что за глупости ты говоришь? Глупец, найдите какой-либо повод, натравите на
них мусульман!

— Мой паша, поручите это мне, — вызвался командир жандармерии, — я выходец
из Эрзерума, знаю их и слежу за ними. Обещаю, что через несколько дней гяуры
будут выдворены из города.

Гуманность Али не нравилась его командиру, подполковнику Киази-бею. В глу­бине души он давно наблюдал за ним и ненавидел его. Оба были родом из Эрзерума, но семья Али была богаче. Али удостоился чести учиться в Германии, а он оставался заурядным необразованным полицейским. Жители города, мусульмане и христиане, уважали и чтили Али, наконец, жена его завидовала Михри (турецкое имя Ифиге­нии), красивейшей женщине в их краю.

Кияз все подготовил. 16 января он поручил Али с отрядом жандармов отправить­ся к селу Киопрукой за очередной группой беженцев.

С неба падали крупные хлопья снега, когда на лестничной площадке Али прощал­ся с Ифигенией. Он был высок и красив, даже темная кожа под глазами придавала ему обаяние. Он смотрел на нее с глубоким уважением и бесконечной любовью. Из внутреннего кармана мундира достал деревянный крест, поцеловал его и отдал ей:

— Возьми, его мне подарил отец, когда мне присвоили офицерское звание. Сегод­
ня мне приснился дурной сон: ты была одна дома, и вдруг тебя схватил вали, ты
начала сопротивляться и он вонзил нож в твое сердце... Берегись, Ифигения. В эти
трагические мгновения только ты наполняешь смыслом мою жизнь... Сохрани крест,
он будет тебя оберегать...

Ифигения закрыла рот Али. Своими черными глазами уставилась на него, ста­раясь морально поддержать его:

— Илиас, в последнее время ты много работаешь. Усталость, смерть Коарик,
болезнь бабушки Эмине повлияли на тебя. Жизнь так сурова к нам, мы должны
проявлять терпение и не терять своей надежды.

— Ифигения, я люблю тебя! Что бы ни случилось со мной, знай, что уйду счас­
тливым. Только об одном прошу тебя, не оставляй моих родных. Они тоже очень
любят тебя.

Он поцеловал ее в лоб и торопливо ушел.

* * *

Али не успел удалиться даже на 15 километров к востоку от города, как попал в засаду, устроенную своим же командиром. Вооруженные турецкие повстанцы, среди них был предатель-грек, который должен был кричать по-гречески во время напа­дения, открыли огонь по его отряду. Пуля попала в сердце Али. Вместе с ним погибли два жандарма и двое были ранены. Спасшиеся сообщили своему командиру, что на них напали греческие повстанцы, во время столкновения они слышали выкрики на

греческом языке. Подкупленные турки вышли на улицы и кричали: «Смерть гяурам! Грязные греки и армяне, вон из нашего города!»

Христиане в страхе прятались в своих домах.

Похороны Али состоялись во второй половине того же дня. По мусульманскому обычаю мертвого хоронят до заката солнца, чтобы дорога его в иную жизнь была светлой. С некрологом выступил организатор убийства подполковник жандармерии Киязи-бей. Кинув хитрый взгляд на вали, с завидным лицемерием сказал:

— Турки, братья мои! Верные учению нашего Пророка, мы любим всех. Но гяуры
не ценят нашего великодушия, эксплуатируют нас, воруют хлеб наших детей, строят
церкви выше наших мечетей, живут во дворцах. До каких пор мы будем позволять
этим пиявкам высасывать нашу кровь?

Взгляните, кого они убили! Самого красивого, самого чистого и храброго офицера нашей жандармерии! Да разве мы оставим виновных ненаказанными?

—Ссылка! Смерть убийцам! — кричали подставные лица из толпы.

—Клянусь, что все будут высланы! Это желание Аллаха! — пообещал Киязи,
завершив свою надгробную речь.

26 января было выслано все христианское население Эрзерума, кроме предателя, принявшего участие в убийстве Али. В городе остались пятнадцать семей тайных христиан, поскольку все считали их мусульманами.

* * *

Ифигения, вернувшись с кладбища, как только вступила ногой на лестничную площадку, где утром попрощалась с Али, почувствовала сильную боль в голове. В глазах потемнело, голова закружилась, ей казалось, что она находится в центре огромного циклона, и вокруг нее кружатся горы и дома. Она без чувств упала на землю, покрытую густым снегом, что уберегло ее от удара.

Отец Али, Халил, осторожно поднял ее и на руках перенес в дом. Это сильно взволновало родителей Али. Думали, что Ифигения, вслед за бабушкой Эмине, тоже заразилась тифом. Но она быстро пришла в себя и, направляясь в свою комнату, попросила:

— Не беспокойтесь, мне сейчас легче. Я хочу немножко побыть одна.
Наступила ночь. Перестал падать снег. Ифигения стояла у окна, где восемь дней

тому назад ее поцеловал Али. Она непрерывно плакала, и ее душу терзали боль, отчаяние, любовь и угрызение совести.

Невзгоды, выпавшие на ее долю, адский водоворот войны, растянувший свои щупальца над Востоком, постоянно меняли картину, запутали ее и не позволяли ей видеть дальше, по достоинству оценить жертву, душевное величие и безграничную любовь Али. Порой в голове у нее прояснялось, и она чувствовала угрызения совести и вину, говорила сама с собой:

«Господи, до отъезда в Париж Мильтос клялся мне в вечной любви. Но быстро за­был свои обещания и два года развлекался модными европейками... Возможно, и сей­час он занимается тем же... А Али выступил против несправедливости, ради меня риско­вал своей жизнью, пренебрег восточной мужской гордостью и женился на той, которая не только не была девственницей, чего он заслуживал, но в своем чреве носила плод другого мужчины... Он даже согласился не спать со мной... Я виновата в его смерти!

Господи! Я не прощу прощения, ибо не знаю, заслуживаю ли его... Ни разу не сказала бедному Али, пусть неправду, «я люблю тебя». Только невинное существо в моем чреве дает мне силы жить, иначе предпочла бы умереть и быть похоронной рядом с Али».

Два дня она не выходила из своей комнаты. На рассвете третьего дня дверь ее открыл маленький Димитрис и разрыдался:

— Ифигения, бабушка Эмине умерла... Все умирают... мать моя после родов...
Коарик... дядя Али... а теперь и бабушка.

Ифигения взяла его на руки и он, не дав ей вымолвить слово, взмолился:

— Будь моей мамой! Прошу тебя, не умирай... я боюсь! Если ты умрешь, что будет
со мной?

Ифигения поцеловала его, вытерла ему слезы его и пообещала:

— Димитрис, я не умру, и ты будешь моим сыном!

И тогда Ифигения вспомнила и поняла смысл последних слов Али: «...Не покидай моих родных, они тебя очень любят».

• * *

Зима 1915 года принесла катастрофу турецкой армии.

На Кавказе турецким войскам не удалось сдержать натиск русских, несмотря на то, что ими командовал сам министр войны Энвер. В битве под Сарикамис они потерпели сокрушительное поражение. Погибли 20.000 солдат, 40.000 были ранены и 40.000 — захвачены в плен.

В Палестине, другой член могучей Троицы новотурков, Джемал-паша, подталки­ваемый немцами, говорил, что наступил удобный случай захватить Египет. В сотруд­ничестве с немецким штабом под командованием полковника Бика он набрал воен­ный отряд в 70.000 мужчин и двинулся на Суэц. В ночь со 2 на 3 февраля 1915 года, застав врасплох англичан, отправил несколько батальонов на африканский берег канала.

Английские подразделения, в рядах которых служили юркасы, индийцы и гема-уры, совершили ответное нападение и превратили Суэцкий канал в большую сырую могилу турецких солдат. Турки в полном беспорядке отошли и, пересекая синайскую пустыню, погибли от голода и жажды.

В этой битве принимал участие в качестве врача-хирурга и Панайотис Никола­идис.

Турки обвинили его в том, что он не заботился о раненых, и лишили его на три дня еды. Привязав к столбу, высекли его плетью и оставили всю ночь связанного и избитого под сильным морозом и ураганом. Панайотис выстоял, но эти истязания не прошли бесследно: впоследствии несчастный страдал от невыносимой боли в ногах.

Джемал-паша, стремясь сгладить неблагоприятные впечатления от провала воен­ной операции в Синае, обвинил немецких офицеров, спланировавших ее. Немецкий офицер Бик утверждал, что немцы, принимавшие участие в этом бою, проявили героизм и мужество, а за неудачу ответственны турки. Недавние союзники по ору­жию, выясняя отношения, вступили в столкновения, в результате которых погибли

немецкие офицеры. В целях предупреждения антигерманских настроений в Отто­манской империи командир немецкой делегации, генерал Лиман фон Сандерс наве­стил в Константинополе министра внутренних дел Турции Талаат-бея и поощрил его истреблять «проклятых греков и армян».

Немецкий Кайзер Вильгельм согласился с уничтожением армян, но по отноше­нию к грекам посоветовал продолжать «избранный способ», веря, что с изгнанием Венизелоса с поста премьер министра и Греция скоро вступит в войну на стороне Германии.

Действительно, 5 марта 1915 года греческий король Константин сверг с поста законно избранного премьер министра страны.

В этот кризисный период англичане и французы допустили серьезную военную ошибку. Опасаясь вхождения русских в Константинополь, они начали в апреле 1915 года военные действия в Дарданеллах, в которых потерпели поражение. Там просла­вился никому не известный турецкий полковник Кемал.

Немцы избежали гнева турок. Удача в Дарданеллах и геноцид армян подлечили раны, полученные ими на Кавказе и в Палестине.

* * *

Жизнь в Эрзеруме стала невыносимой. Тысячи турецких беженцев и солдат-де­зертиров, прибыв в город, грабили и терроризовали население. Караваны беженцев наполнили край, неся с собой эпидемию сыпного тифа.

В конце февраля скончался дедушка покойного Али старый Юсуф.

Страсти дошли до предела, но жизнь продолжалась. Утром 20 марта 1915 года Ифигения родила здорового мальчугана. Роды приняла тетя Сабиха, обладавшая опытом повивальной бабки. Все подумали, что сын Али родился семимесячным. Только Ифигения знала тайну.

Айше, мать Али, христианское имя которой было Анна, взяла на руки ново­рожденного, подняла его высоко и благословила:

«Благословенно имя твое, Господь!

Тяжелый камень на нашем сердце, грех наших предков, в первый раз изменивших свою веру в 1683 году. Господи, сжалься над нами! Прояви свое великодушие! Пошли нам освобождение! Пусть быстрее войдут русские в Эрзерум! Пусть этот младенец будет крещен в православной церкви!».

— Я стану крестной матерью, — сказала Сабиха.

— Я, — закричал маленький Димитрис, и добавил, — и буду играть с ним!
Все засмеялись. Халил (Харилаос), отец Али, погладил головку Димитриса и

сказал:

—Пусть покрестит мальчика Димитрис, у него руки чище наших. И он настоящий
христианин.

—А как его назовем, — спросила Сабиха.

Все замолчали и посмотрели на Ифигению. Слезы потекли из ее глаз. Слезы боли и счастья. Она взяла ребенка на руки, крепко прижала его к горячей груди и тихо сказала:

— Как я хотела бы, чтобы сейчас с нами был Али! Нашего ангелочка мы назовем
Илиас, христианским именем Али.

Рождение ребенка вновь наполнило дом Халила Омероглу (Харилаоса Омириди-са) улыбкой и надеждой.

За пределами дома на ненасытную землю Анатолии обильно текла кровь армян, пахли зараженные тифом непогребенные тела ссыльных греков, волки, шакалы и хищные птицы не успевали растаскивать их.

Возмущение родственников жертв и дезертирство греков из рабочих батальонов «Амэле Табуру» привели к тому, что многие молодые люди, спасаясь от верной смерти, поднялись в горы.

* * *

Захаров, опасаясь, что Мильтос совершит рискованный шаг и без предупрежде­ния уедет в Анатолию, наблюдал за каждым движением юноши. Намеренно и хитро отвлекал Мильтоса от бюрократической работы в банке Сены, поручал ему выпол­нение важных торговых операций.

Мильтос следил за международной обстановкой и, встречаясь с промышленни­ками и торговцами оружием, приходил к выводу, что политики и военные не что иное, как исполнительные органы и пешки в руках денежных ястребов. Поездка в апреле 1915 года в Америку вместе с Захаровым убедила его в антагонизме амери­канских и европейских нефтяных компаний и военных заводов. Но больше всего он был поражен могуществом Захарова, посредника между американцами и европей­цами в попытке добиться компромисса, чего он достиг в ходе двух поездок в 1916 году.

Захаров преследовал стратегические экономические цели, затем поручал своим помощникам и советникам тактические ходы и детали соглашений. Поэтому, уезжая в начале мая 1915 года из Америки, оставил там Мильтоса, чтобы тот выполнил его поручения в Детройте, Чикаго, Далласе, Нью-Йорке и в Латинской Америке.

Когда первые группы армянских беженцев, спасшихся от резни, в августе 1915 года высадились в порту Нью-Йорка, Мильтос побежал узнать о положении в Турции и по возможности обнаружить следы своей любимой Ифигении и выяснить судьбу родителей и братьев.

К сожалению, никто ничего не знал. Беженцы смогли только рассказать ему об испытаниях, выпавших на их долю, о своих потерях. Они поведали о продолжаю­щихся выселениях греков из Фракии, прибрежных городов западной Малой Азии и Эрзерума. В остальных областях ссылки производились избирательно. Ему посо­ветовали, пока не поздно, спасти своих родных, ибо «скоро наступит очередь осталь­ных греков».

Мильтос был разочарован, обвинял себя в малодушии, в дезертирстве. Сравнил свою нынешнюю позицию с той, которой придерживался с 1908 по 1911 год, и нашел много совпадений. Тогда он оказался в плену очаровательных Изабеллы, Натали или Аннушки, а теперь не женщины отвлекали его от выполнения своего долга, а раз­влечения, теплое местечко, поездки, подобно тем же женским чарам позволяли ему оправдывать свое бездействие и равнодушие к судьбе своих родных и близких.

Он посмотрел в зеркало, от стыда отвел взгляд: не мог смотреть на себя.

Упал на кровать, уставился на бездушный белый потолок, и мысли его полетели в Анатолию. Подумал о родителях, беспокоящихся о том, что скоро и их постигнет

участь армян, которые надеялись на защиту своего влиятельного сына с высокими знакомствами. Затем представил измученную Ифигению в слезах, но продолжаю­щую верить, что ее храбрый эвзон не оставит ее в беде и готов отдать свою жизнь, чтобы найти ее.

Не найдя ответы на свои вопросы, он вернулся в реальность. Сомнения не давали ему покоя. В отчаянных поисках выхода он обратился к своей совести, которой всегда доверял, и она помогала ему выбрать единственно правильный путь. Но тщетно. Месяцами два внутренних противоречивых голоса говорили в нем: один обвинял его в трусости, а другой вопрошал, мог ли трус в 1912 году кинуться в самое пекло?

Нет, Мильтос, ты не трус, и нет необходимости отвечать тем, кто тебя обвинит в трусости. Просто ты пока не выяснил, в чем твой сегодняшний долг. Достаточно того, что ты ищешь. Чем выше долг, тем труднее определить его. Но ты его найдешь! И тогда проси бога, чтобы он помог тебе выполнить его.

* * *

9 октября 1915 года Мильтос, завершив свою миссию в Америке, вернулся в Париж. Там его ожидало письмо Фемиса из украинского города Херсона. Он тороп­ливо раскрыл его и углубился в чтение:

«Мильтос, братишка!

Вчера моя жена Василики родила мне сына. Двухлетняя моя дочь Афродита (имя нашей матери), прыгает от радости, что у нее есть братик.

Известия от родителей пока хорошие, хотя знаю, что греки Синопа и в основном богатые часто подвергаются угрозам и шантажу.

Платон живет в Керасунде, в прошлом году у него родилась девочка. По свиде­тельству армянских беженцев, прибывших сюда на русских военных кораблях, ди­мархом Керасунда стал Осман, с которым я чуть не подрался на корабле в 1908 году. Говорят, что он хромает, поэтому его зовут Топал Осман. Он выступал зачинщиком резни армян.

Братишка, почему вы тогда не дали мне задушить его?! Я бы один расплатился за смерть этого убийцы, но спас бы христиан.

Надеюсь, русские быстро войдут в Керасунд и предотвратят его преступления против греков.

Мои дела идут хорошо.

Что у вас нового с Ифигенией, еще не поженились?

Целуем вас.

С братской любовью. Фемис». Херсон, 21 авг. 1915.

Письмо брата успокоило Мильтоса. Его родным пока ничего не угрожало. Но упоминание Ифигении взволновало его. Никто не знал, что с июля 1914 года Ифи­гения пропала в аду Анатолии.

На следующий день утром он посетил Захарова и застал его задумчивым и гру­стным. Тот крепко обнял Мильтоса, по-отечески поцеловал его, затем обсудили итоги поездки в Америку. Из разговора Мильтос понял, что его друг озабочен и спросил:

— Господин Захаров, вас что-то тревожит? Можете поделиться со мной?

— Секрета нет. Меня, как и тебя, волнует положение в Греции. Оно было пред­
метом обсуждения на совместном совещании в министерстве иностранных дел, в Кэ
д' Орсе, на котором присутствовали французский премьер министр, министр оборо­
ны, министр иностранных дел, английский посол в Париже и я.

— Что произошло? — с явным беспокойством спросил Мильтос.

— 5 марта Константин уволил премьер-министра Венизелоса. На выборах в мае
вновь победил Венизелос. Король три месяца неоправданно тянул с назначением его
премьер министром. И когда Венизелос приступил к своим обязанностям, 5 октября
король вновь его уволил. Английские и французские войска после неудач в Дарда­
неллах высадились в Салониках. 6 октября болгары напали на сербов. Союзников
тревожит положение в Греции. Они ломают голову, как реагировать на самоуправ­
ство короля. Волнуются за безопасность своих войск в Салониках. Представляешь,
что произойдет, если в то время как Италия разорвала свои отношения с Германией
и вступила в англо-французский союз, Греция принимает сторону Германии? Скажу
по секрету: крупнейшим врагом Греции является Италия. Союз Греции с Германией
даст ей возможность разорвать нас на части.

— Король ничего не предпринимает по отношению к Болгарии, а во всеуслышание
угрожал ей войной даже при попытке провести мобилизацию, что вытекает из греко-
сербского военного договора 1913 года.

— Точно, Мильтос. Сейчас англичане и французы оказывают давление в этом
направлении. Но, думаю, что зять Кайзера не изменит своей позиции. В последнее
время он тяжело болен и фактически Грецией управляет подозрительная группа в
составе королевы Софии, немецкого барона Шенка, командира Генерального Штаба
Душманиса и клики германофилов.

— Страшно подумать! В то время как в Турции гибнут греки, нам грозит опасность
территориальной целостности Греции, греки продолжают грызться за власть. Господи,
что это за проклятие! Неужели мы будем равнодушно взирать на это сумасшествие?

— Конечно, нет! Разумеется, война приносит мне огромные прибыли, я заинте­
ресован в ней, но не позволю уничтожить мою родину. У меня есть план, для осу­
ществления которого выделю крупные денежные суммы. Дождемся декабрьских
выборов, хотя ничего нового они не обещают, сторонники Венизелоса не намерены
участвовать в этом посмешище. Мильтос, тебя огорчало бездействие, после Рожде­
ства получишь серьезное задание. Доверься мне и не спрашивай подробностей...

* * *

В Греции состоялись выборы. Сторонники Венизелоса не приняли в них участия. Король автоматически превратился в партийного функционера. По-прежнему сви­репствовала подозрительная группа сторонников Германии. Королева открыто заяв­ляла, что предпочитает преподавателей и врачей, обучавшихся в университетах Гер­мании, особенно в Берлине. Народ разделился на две части. В Малой Азии гибла гре­ческая нация. Под совместными ударами австрийцев, немцев и болгар сербы потер­пели поражение. Греция, закрыв свои границы, вынудила тысячи сербских солдат и сербского премьер-министра блуждать по снежным горам Албании. Итальянцы и немцы захватили Керкиру и помогли собрать там оборванных сербских солдат.

Наступило рождество, и Мильтос напомнил Захарову его обещание.

— В начале января мы встретимся с французским премьер-министром Брианом, -сообщил тот. — На встрече будешь присутствовать ты и бывший французский депутат Энри Тиро. Дело зашло в тупик, нам надо действовать.

В кабинете премьер-министра Франции были определены общие направления плана, предусматривающего:

Создание в Афинах французского агентства новостей с целью противостоять немецкой пропаганде.

Закупку греческих газет, придерживающихся филогерманской позиции.

Создание по всей стране агентурной сети.

Убедить Венизелоса возглавить движение национального спасения.

Все расходы брал на себя Захаров, а французы обеспечивали подходящим воен­ным и политическим персоналом.

* * *

В течение месяца Мильтос и Энри Тиро работали днем и ночью, чтобы разрабо­тать во всех деталях план, найти средства, вступать в контакты с министерствами, штабами и высокопоставленными лицами. В конце февраля 1916 года Мильтос прибыл в Грецию в качестве банкира и представителя предприятий Захарова. Вступил в контакт с экономическими кругами Афин и знатными греческими семьями. Посещал светские приемы и, как всегда, привлекал внимание и интерес женщин высшего афинского общества.

Его встречи с французскими и английскими послами происходили в секретной и конспиративной обстановке. И объект его основной миссии тоже оставался в тени. Виделся с давним своим знакомым Феодоросом Панкалосом, с которым случайно познакомился в 1912 году после битвы под Сарантопором, а затем часто встречался в Париже в 1914 году, где Панкалос учился в военном училище.

Дата добавления: 2015-09-05