|
Читайте также: |
Философы, мудрецы, священники и пророки пытались избавиться от этой неумолимой борьбы, но, в конечном счете, даже им не удавалось спастись. Сам Иисус Христос, страдая на кресте, попросил спасения от Отца Своего:
«Боже мой, Боже мой, почему ты меня оставил?»
Мильтос и Ифигения, не заметив друг друга, ушли из церкви.
Весь день у Ифигении было плохое настроение. Она все время думала, как вести себя на вечернем приеме.
В пять часов все было готово к ужину. Чета Николаидис следила за приготовлениями. С закатом солнца и до сумерек их четырехэтажный особняк осветили многоцветные хрустальные люстры. В то время считанные дома Константинополя имели электрический свет.
Михалис Николаидис, выпускник Кесарийской коммерческой школы Каппадо-кии, в совершенстве говорил на турецком, английском и французском языках. Был красив, приветлив и хитер. Дела у него шли хорошо, и он купил старый особняк в Татавле.
В 1905 году судьба улыбнулась ему. На одном из светских приемов он познакомился с Василисом Захариадисом или Базилем Захаровым, как было записано в его паспорте, и под этим именем он был известен в политических и промышленных кругах мира.
Захаров начал свою карьеру в Татавле, молодым уехал в Афины и после многочисленных приключений оказался в Лондоне. Высокий, мужественный, авантюрист легко покорял сердца женщин высшего общества Афин и Лондона.
Решив сделать вложения в экономику Турции, он нашел в лице Николаидиса идеального партнера. За три года сотрудничества с Захаровым Николаидис скопил крупное состояние. За греческим посольством в Перане купил четырехэтажный дом, нанял лучших инженеров и архитекторов и они превратили его в маленький дворец.
К семи часам вечера братья Павлидис с чемоданами отправились в дом Николаидиса, который находился в четырехстах метрах от гостиницы. Фемис купил красивый букет цветов, а Мильтос — по настоянию старшего брата — одну розу. Фемису еле-еле удалось убедить его, что правила хорошего тона велят преподнести своей невесте хотя бы один цветок.
Двадцатилетняя служанка Гликерия открыла входную дверь, и братья, пройдя под цветущим жасмином, поднялись по мраморной лестнице наверх. Две громадные ионические колонны из цельного белого мрамора поддерживали внушительный балкон первого этажа.
На площадке семья Николаидиса принимала гостей. Они были красиво одеты. Только Ифигения была в своем обычном платье, на скорую руку собрав коричневым бантом волосы. Ее наряд, поведение явно говорили о том, что она не хочет никого очаровать. Но, увидев Мильтоса, поднимающегося по лестнице, почувствовала, как у нее подкосились ноги. Она замигала глазами, чтобы убедиться, что это не сон. Мильтос поздоровался с ней, и она едва не лишилась сознания. Смутившись от неожиданной встречи, он робко преподнес ей розу.
— Простите меня... — прошептала тихо Ифигения и торопливо поднялась в свою комнату.
—София, она опозорит нас, — возмутился Павлидис.
—Какая радость! Дайте мне на вас наглядеться! Михалис прав, говоря, что бог
вас щедро одарил красотой, — приветствовала госпожа София братьев и, поблаго
дарив Фемиса за букет цветов, повела их в зал.
—Какие новости? Как прошел ваш день? — спросил господин Николаидис.
—Утром пошли в церковь, а затем погуляли по городу. Вернувшись в гостиницу,
нашли записку митрополита Каравангелиса, в которой сообщалось:
«Знаю, что вам не терпится узнать о судьбе брата. Платон жив и здоров. Был в тюрьме в Салониках. У него были проблемы с документами. Все устроилось. Завтра уезжает».
—Слава Богу, — перекрестилась госпожа София.
—Вы, конечно, послали телеграмму родителям, чтобы не беспокоились? — спро
сил господин Николаидис.
—Разве я мог удержать Мильтоса? Он вырвал у меня записку и помчался на
телеграф, — ответил Фемис.
— Папа, а кто из них жених Ифигении, — спросила маленькая Ирини.
Все засмеялись, Фемис поднял ее высоко и спросил:
— А ты как думаешь?
— Не знаю, вы оба очень красивые, — ответила малышка.
В этот момент внимание всех привлекла Ифигения. В длинном розовом платье и с собранными по-критски волосами, с улыбкой на лице она медленно спускалась по лестнице.
Увидев ее, Мильтос приподнялся с кресла, готовый, как настоящий рыцарь, помочь своей избраннице спуститься по лестнице. Но не посмел, посмотрел на брата, и тот хитро подмигнул. Госпожа София многозначительно посмотрела на своего мужа.
— Ифигения, что случилось? Ты вчера обиделась на отца, когда он предложил тебе
надеть розовое платье, — хитро заметил Панайотис.
—Иногда стоит менять свое мнение. Не так ли, Мильтос, — добавил, улыбаясь
Фемис.
Ни Ифигения, ни Мильтос не ответили: самый красноречивый ответ был запечатлен в их глазах и лицах.
Из открытых окон в салон проникал прохладный морской ветерок с волшебным ароматом цветущих роз и жасмина.
Господин Николаидис, заметив робкие, но полные глубокого смысла взгляды Мильтоса и Ифигении, обрадовался, что его маленькая принцесса улыбалась и была готова открыть свое сердце любви, мучительнейшему оккупанту души и тела.
— Сегодня, дочь моя, наши друзья разделят с нами нашу радость. Все это я делаю
для твоего счастья и, надеюсь, для счастья Мильтоса...
При этих словах Фемис и Панайотис громко зааплодировали.
Первым из гостей пришел министр Маврокордатос. Кроме малышки Ирини, отправившейся спать, все поздоровались с министром, потомком известной семьи из Фанари. Члены его семьи с начала революции 1821 года помогали восставшей Греции, а другие продолжали служить султанскому режиму Турции.
Подполковник Вехиб-бей в офицерском мундире, здороваясь у входа с господином Николаидисом, внимательно осмотрел особняк и на безупречном греческом языке со скрытой завистью сказал:
- Счастливы греки, живущие в Турции! Куда ни идешь, встречаешь греческие
дворцы!... Молодцы ромеи!...
Профессор Спатарис и его сын капитан прибыли вместе. Вежливые и добродушные они привлекали внимание своей внешностью и манерой говорить.
Последним пришел митрополит Каравангелис, высокий, внушительный, казалось, что с его появлением салон заполнился духом самой Греции.
Здороваясь с Фемисом, он гордо заявил:
- Смотрите, какие богатыри воевали в Македонии!...
- Преосвященный! Что вы говорите? - прервал его господин Маврокордатос.
Подполковник Вехиб-бей не скрывал своего раздражения:
- Не к лицу митрополиту Амассии говорить такое!
Остальные гости молча следили за сценой. Остроумный Каравангелис, не теряя хладнокровия, ответил:
- Досточтимый подполковник, почему вы рассердились? В Македонии греки
воевали с болгарскими комитатами, которые резали греков и турок. Против наших
братьев-турок мы ничего не имели.
- Умен ты, патер! Понятно, почему слава о тебе дошла до султанских дворцов,
— сказал Вехиб-бей.
Мильтос, решив разрядить обстановку и поменять тему беседы, спросил подполковника:
- Господин подполковник, конечно, я очень молод, возможно, многого не знаю.
Наш преподаватель по истории, получивший образование в Германии, утверждал,
что дискриминация людей и общественное неравенство, как правило, ведут к вос
станиям. Победившим угрожают те, кто теряет свои чины и привилегии или тщес
лавные вожди революции. Как вы думаете, отреагируют ли сторонники старого
режима? И возможно ли в будущем равенство различных наций нашей великой
державы?
- Юноша, вы задеваете серьезные темы. О них можно говорить часами. Я выхо
дец из греческой христианской семьи, принявшей мусульманскую веру. Как участник
новой революции, уверяю, что безжалостно будут уничтожены противники младо
турков. В Турции живет только одна нация, турецкая, исповедующая различные
религии. В прошлом миллионы христиан приняли ислам. Многие турецкие султаны
происходили из христианских семей. Любой христианин может завтра принять ислам.
Многие арабы, греки, армяне, болгары, славяне, проживающие в Турции, являются
турками. Только при этом условии в нашей стране будут достигнуты настоящее
равенство и правосудие.
Беседа принимала нежелательный оборот, и никто не хотел продолжить ее. Госпожа София вежливо предложила:
- Уважаемые господа, прошу вас пройти в столовую.
За ужином господин Николаидис, пользуясь случаем, сообщил, что его предприятия поддержат новый строй колоссальными вкладами в судостроение, в военную промышленность и в банки. Объявил, что скоро в Константинополь приедет крупный предприниматель Захаров, не забывающий свою родину. Он верит, что нужно помочь Турции создать современную промышленность. Последние слова он особо подчеркнул.
Гости разошлись только в полночь. Когда все ушли, Фемис спросил господина
— Сват, ты думаешь, младотурки разделяют мнение Вехиб-бея?
— Не обращай внимания на его слова. У меня прекрасные отношения с ним и с
его начальством. Поверь, они все падки на золото. Перед капиталом все встают на
колени. Захаров влияет на правительства Англии, Франции, России, Испании. Пусть
мечтают новообращенные о Великой Турции. Ничто и никто не посмеет остановить
развитие христиан.
— Согласно турецкой истории, — вступил в беседу Мильтос, — которую я глубоко
изучил, туркам характерны фанатизм, жестокость, нарушение договоров. Мы, греки,
быстро забываем и прощаем. Иногда, чтобы противостоять врагу, нужно использо
вать его методы. Тысячелетия мы живем в Анатолии, но не приобрели малой доли
восточной хитрости. Подобно лазурным водам Эгейского моря, родившим наших
предков, мы искренни. Боюсь, что нам предстоит долгий и шероховатый путь, пол
ный колючек.
— Сынок, так хотел бы я называть тебя впредь, — разоткровенничался господин
Николаидис, — в Париже, куда вы с Панайотисом поедете учиться, у вас будет воз
можность увидеть события с другой стороны. Захаров познакомит вас с премьер-
министрами, с министрами и промышленниками различных стран. Как и в эпоху
римлян, мы и сейчас займем главенствующее положение в обществе благодаря своей
литературе, экономике и культуре.
— Отец, тебе хорошо рассуждать, — сказал Панайотис. — Но забываешь, что
турки — не римляне. Римляне оценили и использовали мудрость греков и создали
прославленную греко-римскую культуру. Напротив, турки на протяжении всей своей
истории уничтожали, пролили бурные потоки крови и слез. Они жили и всегда будут
жить за счет порабощенных: они ничего не преподнесли на алтарь Красоты, Правды
и Добра.
Пока мужчины беседовали, служанки под руководством госпожи Софии приводили в порядок столовую и кухню.
Ифигения делала вид, что помогает убрать посуду, но ее внимание было приковано к беседе мужчин, и она временами украдкой смотрела на Мильтоса.
* * *
Как обычно, в понедельник, 1 августа 1908 года, задолго до рассвета муэдзины начали звать верующих на первую молитву.
В доме господина Николаидиса все проснулись рано, чтобы проводить братьев Павлидис в порт Эминону, откуда уходили корабли в прибрежные города Понта.
От бессонницы у Мильтоса опухли глаза. События вчерашнего дня произвели на юношу сильное впечатление. Впервые в своей жизни он общался с людьми, представляющими новую власть Турции. Он многое услышал, многое понял. Не все так просто, как казалось на первый взгляд. Его волновала судьба анатолийских греков, судьба его родных и близких. Что их ждет в будущем?
Мысли об Ифигении не дали ему спать. Только в своих сокровенных мечтах он мог предполагать такой оборот дел. Прекрасная незнакомка после их первого взгляда находилась рядом с ним, а он мучился, увидит ли ее вновь. Вот он встретил ее. Произошло чудо? Звезды ли помогли: сейчас в нескольких метрах от него спала та, из-за которой он потерял сон, которая возбудила в нем незнакомые ему до сих пор чувства.
В полночь, отправляясь спать, он вновь ощутил запах жасмина, входивший в комнату из открытых окон. Цветочный аромат возбуждал его чувства, опьянял его. В висках стучало, набухли вены на шее, высохли губы, и сильный любовный жар наполнил его грудь, а затем медленно охватил все его тело. Он выключил свет, посмотрел перед собой на самовлюбленный город и обратил взор к небу. Прямо над ним находилось созвездие Плеяды.
Подобные чувства мучили и Ифигению, и она не уснула в эту ночь. В длинной ночной рубашке она вышла на балкон. Летний ветерок донес до Мильтоса запах юного женского тела. Он протянул руки к своей возлюбленной, будто желал поднять ее наверх. Ифигения не успела поговорить со звездами, помолиться, увидев Мильтоса, смутилась, словно совершила что-то дурное, и ушла в свою комнату.
В эту ночь они оба не сомкнули глаз. Их мысли были обращены друг к другу. Они говорили друг с другом, посылали поцелуи друг другу. А их юные тела трепетали от любовного томления.
Неизвестен, мучителен и упоителен бог страсти и любви. Нужно ли и зачем спасаться от его плена? Господь все создал мудро.
Утренний стол был накрыт. Ифигения села рядом с матерью напротив Мильтоса. Панайотис говорил о стипендии, которую выделило ему французское правительство за два года специализации по хирургии. Парни строили планы совместной жизни в Париже.
С глаз Ифигении покатились слезы. Господин Николаидис заметил это, понял их причину, и, склонившись, погладил ее волосы:
- Что с тобой, доченька? Почему опухли твои глаза? Ты плачешь?
Дрожащим голосом, не поднимая головы, она ответила:
- И я хочу поехать в Париж с Панайотисом.
Господин Николаидис улыбнулся, посмотрел на жену, многозначительно подмигивающую ему, и ласково сказал:
- Моя принцесса, всему свое время. Закончи школу, и я тебя пошлю туда, куда
ты захочешь.
За все это время Мильтос ни на секунду не остался наедине с Ифигенией. Понтийские греки по своей натуре путешественники, искренне преклоняются перед знаниями и прогрессом. Но это им не мешает соблюдать некоторые обычаи, переданные им из поколения в поколение, и верят, что женщина до свадьбы должна быть непорочной и незапятнанной.
Мильтос и Ифигения не обменялись ни словом, но их взгляды говорили больше. Прошлой ночью они мысленно встретились и дали клятву о вечной любви. Прощаясь, Мильтос тайком оставил в ладони Ифигении кусок бумаги.
* * *
После ухода мужчин Ифигения поспешно поднялась в свою комнату. Осторожно открыла чуть влажную бумажку и, поцеловав ее, начала читать:
«Каждую ночь я буду искать на небе созвездие Плеяды, мои мысли будут обращены к тебе. Твоя фотография, которую любезно подарила твоя мать, всегда будет со мной. Каждый день, целуя ее, буду твердить: я люблю тебя! Тело мое будет скитаться в разных краях, но моя мысль, преодолевая горы и моря, разделяющие нас...»
Она поднялась на последний этаж, встала у углового окна, с которого было видно море. За азиатским берегом робко поднималось солнце, и розовый свет его расстилался по Босфору.
С пристани старого города послышались три гудка. Пассажирский корабль «Пан-терма» развязал канаты и пустился по пути аргонавтов.
Огромный диск солнца над горизонтом опалял жаром подобно камину с горящими углями. Лицо Ифигении покраснело от его лучей, а губы ее бормотали:
— Доброго пути, мой любимый!..
Любовь, миллионы раз воспетая поэтами, скрывает в себе таинственную прелесть. Трудно высказать ее словами в первом любовном трепете. Эта искра для каждого человека особая: второе сердце, дополняющее наше и дающее смысл нашему существованию.
Пассажирский корабль «Пантрема» вошел в проливы Босфора, в царство движущихся скал древних греков. В этом проходе, шириной от 750 до 2800 метров и длиной 31 километр, холодные воды из Черного моря стремительно текут к Пропонтиде и, пройдя заливы Эллиспонта, впадают в Эгейское море.
Скорость течения на Босфоре превышает иногда шесть километров в час, что часто вызывает аварии. Все, кому приходится плыть по Босфору, вспоминают мифических героев, которые вопреки предупреждениям и многочисленным опасностям бросались в неизвестное в поисках приключений.
Мильтос стоял на передней части корабля и смотрел на морские волны под лучами августовского солнца. Они с силой обрушивались на корабль, как будто стремились преградить путь кощунственному посетителю в их царство.
Брызги от разбивающихся о корабль волн попадали ему на лицо. Мысли его были далеко, он упорно пытался найти ответ на вопрос, ради чего его далекие предки, аргонавты, оставляли своих родителей, возлюбленных, сладкое вино и благополучие, на деревянных парусниках отправлялись в морские путешествия, на пути сталкиваясь с силами природы, с хищниками и с враждебным местным населением?
Пока корабль боролся с волнами, мысли Мильтоса погружались все глубже во времени и в тайны истории. Он испытывал гордость за своих древних предков, и, продолжая размышлять, нашел ответ на недавние сомнения:
«Говорят, что бог создал человека «по своему образу и подобию». Он удостоил его честью трудиться с ним вместе и, даже когда человек согрешил, бог лишил его свободы.
Значит, в каждом из нас есть дальняя связь с богом. Одни воспользовались новым положением и устроились удобно, другие же чувствуют, как пламя сжигает их душу, и хотят погасить его свежей водой познания неизвестного, веря, что тем самым они приближаются к источнику жизни и становятся достойными сыновьями бога. Счастлив тот, кто постиг неустанную борьбу человека!
Твои предки, Мильтос, были мужественными людьми, поэтому их поступки кажутся тебе опасными. Чем раньше ты поймешь свой долг, тем рискованнее будут и твой путь в жизни».
Как только корабль вышел из Босфора и направился параллельно к берегам Понта, дельфины окружили судно, словно здесь они были законными хозяевами и пришли принять гостей. Они плавно неслись по морю, и казалось, что танцуют: стремительно обгоняли корабль, исчезали вдали, и вдруг, прыгая из волны, вновь
оказывались так близко, что обливали морской водой пассажиров, стоявших у борта, чтобы полюбоваться этими милыми и радостными существами.
На корабле путешествовали люди всех возрастов и всех племен Анатолии: турки, курды, лазы, черкесы, армяне, грузины, евреи, кизилбаши, абхазы.
Каждая из вышеназванных групп занимала по одной части палубы. Они говорили на своем языке, одевали свой наряд и ели свою еду.
На одном углу палубы на скорую руку был установлен параван из ткани, за которым сидели мусульманки-женщины.
В полдень молодой грек достал лиру и спел понтийскую песню. Будто током пронзило тела понтийцев, все вскочили и начали танцевать. Танец вел Фемис. Высокий, статный, он ритмично тряс плечами и головой, напоминая героев Гомера, танцующих до битвы.
Тридцатилетний коренастый лаз в дорогих блестящих сапогах в сопровождении двух молодых людей подошел к музыканту и грубо повелел:
- Прекрати эту проклятую греческую музыку!
Музыкант вопреки приказу не прекратил игру, он встал во весь рост, искусно заложил лиру за голову и сыграл еще громче, яростно ведя смычком по струнам, словно хотел их разорвать.
Лицо лаза пожелтело, и глаза наполнились кровью, он выхватил смычок у музыканта и сломал его об колено.
Подобно разъяренному льву Фемис бросился на лаза, крепко схватил за его воротник и, давя со всей силой, закричал:
- Да кто ты такой, чтобы угрожать нам?
Лаз рассмеялся издевательски:
- Я турок, а ты гяур! Понял?
Фемис был на голову выше лаза. Головой надавил на нос лаза и сквозь зубы свирепо произнес:
- Ты, видно, еще не проснулся? В стране действует Конституция! В этой стране
все равны!
- Гяур, о каком равенстве ты говоришь? С каких это пор вы, бездомные псы, стали
людьми?
Чтобы разнять спорящих, вмешались греческий капитан корабля, пятеро вооруженных до зубов курдов и турецкий капитан, который также ехал в Самсунд. Одни стали тянуть лаза, другие Фемиса.
От ярости глаза лаза заполнились кровью. Он ругался и кричал:
- Скверный гяур, запомни, меня зовут Осман из Керасунда. Когда-нибудь я тебя
найду и раздавлю твою башку! Слышишь? Это я, Осман, тебе заявляю!
Мильтос обнял Фемиса и тихо сказал:
- Вчера мы слушали подполковника Вехиб-бея. Сегодня пережили дебоширство
Османа. Запомни, равенства в этой стране никогда не будет и свобода запоздает!
Вполне возможно, что мы идем к Голгофе. Вместо того чтобы сменить дорогу, мы
празднуем!.. Признаки налицо... В будущем нам предстоят большие испытания.
Судно продолжало свой путь по темным водам безбрежного Черного моря, сопровождаемое покрытыми зеленью горами Витинии и Пафлагонии. В продолжение всего маршрута стадо дельфинов сопровождало корабль, развлекая пассажиров своими шалостями.
Поздно ночью Мильтос удалился в один из тихих уголков палубы и задумчиво смотрел на море. Внизу дельфины состязались с кораблем в быстроте, на их фосфорных телах отражались звезды. Это была изумительная картина, составленная из света, воды и движения.
Холодный ветерок подул со стороны Крыма, и маленькое облако скрыло луну, которая лишь час назад выглянула на горизонте. Мильтосу были хорошо знакомы неожиданные изменения Черного моря. В ночном небе он увидел созвездие Плеяды и тут же вспомнил Ифигению. Представил, как она стоит на мраморном балконе и, обратившись к тому же созвездию, ждет какого-то знака от него. Уста его начали воображаемую беседу с ней:
«Любимая! Смотри на сплоченную семью созвездия Плеяды. От нее исходит спокойная сила, которая не провоцирует, но, однако, и не боится идти по необъятной вселенной. Такую семью я хотел бы создать с тобой».
Ветер усилился, луна скрылась за густыми тучами, и неожиданно море пришло в ярость, в его темных водах исчезли серебряные тела дельфинов. Ему показалось, что сквозь гул ветра до него донесся голос Ифигении:
«Что бы ни выпало на нашу долю, наша любовь победит! Душой и телом я всегда буду с тобой».
Негостеприимное море древних сбросило свою маску. Небо покрылось черными тучами, которые были так низко, словно хотели объединиться с морем и сокрушить корабль. Гром, молнии, волны и проливной дождь создали картину ада. На палубе турчанки за портьерой от страха стали звать на помощь, казалось, что их голоса выходили из морской тьмы.
Четыре часа длилась борьба корабля «Пантерма» со штормом. Опытный капитан корабля и его экипаж прекрасно знали, как противостоять своему страшному сопернику. Ни на миг они не потеряли хладнокровия.
Морской покой и золотистая утренняя заря наступили вместе, в один и тот же час. С первым рассветом дельфины вышли из своего безопасного мира. Корабль продолжил свой маршрут до второй половины вторника, 2 августа. Прибыв к месту назначения, он бросил якорь за западными стенами Синопа, чтобы пассажиры прошли обязательную дезинфекцию в карантинном пункте.
Там повторился тот же инцидент с тем же главным действующим лицом — лазом Османом из Керасунда. В группе пяти лазов и трех турков он первым сошел с корабля и не пускал ни одного христианина спуститься, требуя, чтобы дезинфекцию первыми прошли мусульмане.
Капитан корабля попытался вмешаться:
— Нет причины для беспокойства, процедура быстрая. Принято всегда первыми
пропускать женщин, а за ними последуют и мужчины.
Осман снял с пояса пистолет, выстрелил два раз в воздух и грубо прервал капитана:
— Капитан, молчи и не вмешивайся не в свои дела! Я сказал, первыми пройдут
мусульмане!
Фемис не мог удержать своей ярости, как лев бросился на Османа и закричал:
— Кто тебе дал право везде устанавливать свои законы?
Осман расставил свои ноги подобно американским ковбоям, выстрелил в воздух
- Гяур, сделаешь еще шаг, и четвертая пуля пронзит твое грязное сердце. Мы не
для того совершили революцию, чтобы вы, грязные христиане, поднимали головы.
Настало время установить порядок, настал конец вашей эксплуатации мусульман.
Запомни мое имя. Осман-ага из Керасунда!
Мильтос, капитан корабля и православный священник схватили Фемиса за руки и удержали его от драки.
Осман и его кампания язвительно рассмеялись, их громкий смех эхом отразился в древних стенах Синопа.
- Сын мой, не считай себя униженным, — обратился к Фемису священник, — это
правда, мы пока рабы. Но только умом и здравомыслием мы найдем путь к свободе.
* * *
После карантина и все время, пока корабль плыл вокруг живописного мыса Синопа, пассажиры на палубе наслаждались свежим морским бризом и величием природы. За ними — отражение красного солнца, только что коснувшегося далекого горизонта на западе, составляло длинную кровавую реку в центре моря, которая постоянно меняла русло согласно движению корабля. Справа — ярко-зеленый мыс, и скоро, как только стемнело, показался освещенный город Милетос, первое греческое поселение на Черном море.
На всем протяжении последней части морской поездки Фемис оставался в своей каюте. Фраза священника «Мы рабы!», больно задела его самолюбие, и оно, вместо того, чтобы омертветь, воскресло, он осознал, что он должен стараться из всех сил, чтобы вновь обрести человеческий облик.
Огни Синопа, хорошо сохранившиеся его стены, его красоты, голоса и песни жителей, встречающих корабль, не изменили настроение Фемиса. Собираясь сойти с корабля, за спиной он услышал громкий смех и оглушительный голос Османа:
- Фемистоклис Павлидис, я узнал твое имя! Не забудь мое имя: Осман-ага из
Керасунда!
Фемис обнял Мильтоса и, спускаясь с корабля, тихо сказал брату:
- Мы прибыли на нашу порабощенную родину!
- Посмотри на людей на причале! Думаешь, с нами вместе путешествовало офи
циальное лицо, а мы не знали? — спросил Мильтос.
- Наверное, какой-то турецкий паша или бей, — ответил с горечью Фемис.
- Но ожидающие почти все греки. Смотри на греческие флаги, греческих пре
подавателей, учеников и знать, оркестр греческого музыкального общества.
- Всегда так бывает! Рабы первыми бегут приветствовать госп...
Он не успел договорить слово «господ», как оркестр начал исполнять греческий национальный гимн.
Как только Фемис вступил ногой на сушу, сельский староста и благотворитель Георгиос Чувалджис, построивший величественные здания мужской и женских школ, подошел к Фемису и с явным волнением обратился:
- Фемистоклис Павлидис, от имени сельской знати и греков нашего любимого
города Синопа приветствую тебя и выражаю тебе нашу благодарность. Ты и твой
брат Платон, единственные герои, представители нашего города сражались в Маке
донии, на родине Великого Александра!
Затем повернулся к госпоже Афродите Павлидис, к матери Фемиса:
— Честь матери, нашей дорогой Афродите, которая, как юная спартанка, родила
и по зову родины послала в бой дух своих сыновей!
Не упустил сказать и два слова Мильтосу:
—К счастью, Мильтиадис, ты был несовершеннолетним, иначе и ты стал бы
борцом за Македонию!
—Да здравствует Фемистоклис! Да здравствует Платон! Да здравствует свободная
Македония! Да здравствует Греция! — кричали школьники.
Турки от зависти и ненависти скрипели зубами. Но разошлись по домам без инцидентов. Хитрые азиаты всегда умели ждать подходящий случай.
* * *
В среду утром, 3 августа, в Константинополь прибыл Платон. Сразу же послал телеграмму родителям, чтобы не беспокоились, и в полдень того же дня сел на корабль по направлению в Синоп. На том же корабле ехал и митрополит Германос Каравангелис. Он намеревался отбыть во вторник, но сильное морское течение на Босфоре не позволило суднам выход в море. Корабль принадлежал грекам и был до отказа наполнен людьми всех национальностей Анатолии.
В то время, несмотря на то, что по этому маршруту ходили русские, английские, итальянские, австрийские и французские корабли, пассажиры предпочитали греческие, так как в экипажах греческих кораблей находили лучшее обслуживание, те знали их привычки и говорили на их языках.
Пассажиры, увидев митрополита на корабле, поспешили поцеловать ему руку, некоторые турки сделали то же самое. Как бы странно не казалось, ни одна нация в мире не скрывает в своей душе столько сомнений, беспокойства и тайн, сколько турки. Столько сомнений о своем происхождении: ни один турок, от простого лавочника до самого султана, не мог знать о своих корнях и настоящей крови, текущих в его жилах. Столько беспокойства: захватывать, жить с порабощенными, грабить трофеи. Слово «награбленное добро» подобно холодной воде освежает мозг, убивает любое доброе чувство и пробуждает его первородные инстинкты. Столько тайн: возможно, публично его зовут Али, но втайне — он Илиас, в мечети он имам, а ночью — поп в какой-то тайной подземной церкви, за нарядом дервиша может скрываться христианский монах. То проявляет гостеприимство, душевное величие, то вдруг становится тираном и варваром.
Внимание Каравангелиса привлек высокий, крепкий молодой человек с черной бородой и длинными волосами. Опытный глаз митрополита не ошибался. Пожимая ему руку, посмотрел ему прямо глаза и спросил:
—Юноша, как тебя зовут, откуда ты едешь?
—Зовут меня Платон Павлидис, приехал из Македонии.
—Возможно, прошел целый год с тех пор, как я уехал из Кастории, но, видишь,
могу еще отличать македонских повстанцев. Пойдем вниз в мою кабину, поговорим
спокойно.
Дата добавления: 2015-09-05; просмотров: 51 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Циркинидис, Харис 2 страница | | | Циркинидис, Харис 4 страница |