|
Читайте также: |
— Господин Захаров, мы не поедем жить в Турцию, — возразила Ифигения. -
Послезавтра я уезжаю в Константинополь. Посмотрю, как там дела, и если там
состоится свадьба, то мы постараемся сразу после свадьбы уехать оттуда.
Захаров резко встал с кресла. Словно отец, раздраженный детскими шалостями, подошел к молодым и строго, подчеркивая каждое слово, сказал:
— Поймите, вы мне, как родные дети. Если я не согласен с вами, значит, кое-что
знаю. Сегодня утром министр иностранных дел Франции сообщил, что в последнее
время турки вновь выслали несколько тысяч греков, многих бросили в тюрьмы
якобы за сотрудничество с врагами Турции. Мильтос, ты забываешь, что в балкан
ских войнах служил в греческой армии? Туркам это известно. Кроме того, тебя
объявили дезертиром. Как ты появишься в Константинополе? Не знаю, получали ли
в последнее время письма от своих родных?
— Господин Захаров, вы сотрудничаете с моим отцом, надеюсь, мою семью не
тронули, — заволновалась Ифигения.
— Я послал две телеграммы твоему отцу, но ответа не получил. Может быть, турки
их не вручили им. Вы же знаете, как работают Мехметы. Но мне известно, что
французский посол в Константинополе срочно информировал французское прави
тельство об аресте и высылке греческой знати города.
— Именно поэтому я поеду в Турцию, — продолжала настаивать на своем Ифи
гения. — Меня волнует судьба моих родителей и братьев. Я на месте решу, сможем
ли устроить свадьбу в Константинополе.
Захаров сильно ударил кулаком по столу:
— Поскольку вы меня вынуждаете, слушайте подробности. 5 июня в знак протеста
за преследование наших соотечественников закрылись греческие школы. В Турции не
действуют греческие церкви. Вселенский патриархат объявил, что «греческая нация в
Оттоманской империи подвергается гонению». В Трапезунде 14 июня турки организо
вали демонстрацию против греков. 10 июля турецкие банды напали на мирное гречес
кое население Айвали, подожгли дома, зарезали мужчин, изнасиловали женщин...
Резня произошла и в ионическом городе Фокеас, матери Марселя...
Что вы хотите еще услышать?
Ваша свадьба должна состояться в Париже.
Мильтос сидел задумчиво, обхватив голову руками. Он был потрясен услышанным. Обратившись к Ифигении, сказал:
— Ифигения, все, что сообщил господин Захаров, очень серьезно. Думаю, тебе не
нужно ехать в Константинополь...
Ифигения не дала ему договорить:
— Мильтос, пойми, если все это правда, то мне обязательно надо ехать. Пос
лезавтра я уеду в Турцию. Я должна убедиться, угрожает ли опасность моим близким.
Если обстановка серьезная, смогу убедить родителей, пока не поздно уехать, из
Турции. Если сейчас им угрожает опасность, то, что им ожидать после начала войны?
Мы должны предотвратить беду. Мой отец не уедет из Турции. Мой долг быть рядом
с ним, помочь ему быстро принять правильное решение. Он прислушается к моему
мнению. А свадьба пусть будет там, где вы хотите...
—Ты упрямая и твердолобая, — сердито закричал Захаров. — В1912 году Мильтос
не послушал меня и уехал в Грецию. Он мог погибнуть, как погибли тысячи молодых
людей.
Они ничего не ответили. Вежливо попрощались и понуро вышли из кабинета Захарова.
Ифигения не изменила своего решения. Дождливым утром 26 июня 1914 года в Париже она села на Восточный Экспресс и пустилась в долгий путь.
На железнодорожной станции ее провожал Мильтос. Он был подавлен. Крепко прижав свою любимую к груди, прошептал ей в ухо:
— Прошу тебя, останься. Я беспокоюсь за тебя. Сегодня мне приснился страшный
сон. Будто вновь воюю, в Малой Азии. Вдруг около меня взорвалась мина, оторвала
правый бок и оттуда безостановочно потекла кровь. Я потерял сознание. Придя в
себя, увидел тебя в черном и со слезами на глазах, наклонившуюся надо мной. Не
успел поговорить с тобой, два турка схватили и увели тебя... У меня дурные предчув
ствия... Ради бога, не уезжай!..
обещала:
— Моя любовь, и мне снились кошмарные сны, когда ты уезжал в Грецию в
сентябре 1912 года. Но видишь, как бог все устроил? Твой бок, который оторвался
от тебя, я взяла с собой, он во мне... Терпи, молись, и даст бог мы поженимся, и я
рожу тебе много детей...
* * *
Утром 1 июля 1914 года поезд вошел в Константинополь. Звезда Афродиты все еще сияла на чистом небе. Сердце Ифигении сильно забилось, когда она увидела древние городские стены. Первые лучи солнца освещали купола и минареты святой Софии.
Пассажиры приготовили свой багаж. Солдаты с рюкзаками и молодые люди уже были в коридоре поезда. Через двадцать минут поезд остановился на железнодорожной станции Сиркеси.
Все языки мира, все наряды, запахи навоза, пота и аромат французских духов, шум и гам, беспорядок и толкотня, все вместе возвращали иностранца с неба на землю: здесь Турция!
Ифигения во французских туфлях на высоком каблуке и в летней белой шляпе на голове была выше многих мужчин.
Капитану жандармерии, проверявшему паспорта, пришлось вытянуть шею, чтобы
увидеть ее лицо. Он прочитал несколько раз ее имя в паспорте. Достал из ящика список с именами. Встал, внимательно посмотрел на Ифигению и сделал знак жандармам, стоящим рядом с ним. Они схватили ее за руки и потащили в темную комнату, пахнущую потом и мочой.
Ифигения стала возмущаться, с силой вырвалась с их рук и потребовала свои чемоданы.
Жандармы язвительно засмеялись, прежде чем закрыть за ней дверь.
— Не кричи, негодная гяурка, — приказал один из них, — иначе заткнем тебе рот.
Имей терпение. Большое терпение!
Целых два часа она простояла в грязном каземате. Пыталась понять причину своего ареста, придумывала способы защитить себя, предупредить отца. Конечно, через своих знакомых и взяткой он быстро освободит ее.
От раздумий ее отвлек скрип двери. Те же жандармы появились на пороге. Повели ее в жандармерию, находящуюся напротив железнодорожной станции рядом с военным лагерем. Там ее ждали трое: майор Генерального полицейского управления Али Омероглу, майор информационного центра Генерального штаба армии Хасан Ибрагим и капитан жандармерии, проверявший паспорта.
Майор Омероглу был высоким и красивым мужчиной лет тридцати. Темная кожа под глазами делала его более грозным, хотя он был вежливым и предупредительным.
Хасан был, напротив, невысокого роста с лысиной. Глубокий шрам на левой щеке в форме креста придавал ему отталкивающий вид.
Ифигению усадили на грязный деревянный стул. Несмотря на ее мучения, она выглядела спокойной и, как всегда, красивой.
Хасан с ненавистью посмотрел на нее и спросил:
- Зовут тебя Ифигения Николаидис, ты изучала археологию в Париже?
- Да, — ответила Ифигения.
- Говори «да, господин майор», а не простое «да», слышишь.
- Да, господин майор.
- Ты дочь торговца оружием Михалиса Николаидиса, проживавшего в Перане?
- Да, господин командир, я его дочь. Моя семья давно живет там.
- Проживала... Четыре дня тому назад она поменяла место жительства...
Ифигения вздрогнула и с волнением спросила:
- Что вы имеете в виду, господин майор? Где находится моя семья?
Хасан и капитан жандармерии громко засмеялись, но майор Омероглу не разделил их сарказма.
Хасан перестал смеяться. Скрипя зубами, подошел к Ифигении, схватил за волосы и поднял ее. Зрелище оказалось более комическим, чем печальным: Ифигения на двадцать сантиметров была выше него. С ненавистью он толкнул ее на скамейку. Она потеряла равновесие и вместе со скамейкой упала на пол.
Хасан и капитан вновь засмеялись.
Майор Омероглу помог Ифигении встать и сесть на стул. Затем серьезно спросил ее:
- Барышня, с какой целью вы приехали в Константинополь?
- Чтобы увидеть своих родных и близких, два года я жила вдали от них, —
ответила Ифигения.
- А почему вы не приехали в прошлом году?
Ифигения не успела ответить. Хасан грубо повернулся к Омероглу и сердито сказал:
- Али, ты обращаешься к грязной гяурке на «вы»...
Затем обратился к Ифигении и с пеной на губах заорал:
- Негодяйка! Два года ты ездила по Европе, хулила и предавала нашу родину.
Поэтому у тебя не было времени приехать сюда.
Ифигения начала осознавать серьезность своего положения. Вспомнила слова Захарова об опасностях, ожидающих ее в поездке, но спокойно ответила:
- Господин майор, я представления не имею, о чем вы говорите. А что касается
вашей родины, то она и моя родина и я люблю ее, как все, кто похоронил на этой
земле своих предков...
В этот момент, чтобы умерить страсти, вмешался майор Омероглу:
- Будьте более конкретными. Что вас связывает с французским Генеральным
штабом?
- Ничто, — невозмутимо ответила Ифигения.
Глаза Хасана пускали искры. Он схватил ее за волосы с такой силой, будто хотел вырвать их с корнем. Посмотрел на нее как зверь, готовый растерзать свою жертву, и закричал:
- Слушай, проклятая гадюка, вы, грязные греки, считаете нас тупыми. Сообщаю,
везде есть наши агенты. Многие работают на нас. Даже твой друг, французский
капитан Андре, подробно информировал нас о твоей антитурецкой деятельности.
Слезы потекли по щекам Ифигении. Но она гордо ответила:
- Я не занималась никакой деятельностью, за которую вы могли бы меня обви-
—Встречались ли вы с капитаном Андре 20 января 1913 года в кафе «Де Ла Пе»
и он вручил вам конверт?
—Капитан Андре знаком с моей подругой. Мы встретились случайно и он мне
передал письмо для нее.
Хасан ухмыльнулся и иронически спросил:
—Выходит, ты еще и сводница! Вы, гречанки, на все способны. Но ты еще два раза
ходила туда и получала конверты. Что за конверты были?
—Господин майор, я сейчас понимаю, кто сочинил эти обвинения. Это лейтенант
Андре. Он ненавидит меня за то, что я отвергла его предложение вступить с ним в
связь. Это сущая правда.
Слово взял высокий Омероглу и, смотря на Ифигению с любопытством — кто-то сказал бы с сочувствием — спросил:
—А почему вы отвергли? По нашим данным, он красивый мужчина.
—Я помолвлена.
— Барышня, мы знаем это. Вы обручены с Мильтиадисом Павлидисом, добро
вольцем греческой армии в балканских войнах. Не так? А сейчас он торгует оружи
ем...
Ифигения прервала его и в первый раз ответила с явным недоумением:
— Он не торговец оружием, работает в банке Сены.
Коротышка Хасан взбесился. Подошел к ней и, показывая пальцем рубец на своем лице, сказал:
— Этот шрам я получил в бою у Сарантапороса. Кто может исключить, что не твой
жених ранил меня? Аллах велик, я спасся. А сейчас твой любимый ответит...
Он не стал дальше продолжать. С силой потянул ее за платье: отлетели пуговицы, обнаружив ее бюстгальтер.
Глаза мужчин налились кровью. Срывая бюстгальтер, Хасан зарычал:
— Грязные проститутки, гяурки! Одеваете эти проклятые изобретения европей
цев, чтобы искушать мужчин. Вы и наших женщин развратите. Мы оказываем вам
гостеприимство, а вы нас грабите, пачкаете благословенные Аллахом наши обычаи
и предаете нас нашим врагам.
С разорванным платьем Ифигения пыталась прикрыть свою наготу. Слезы текли с ее глаз. Но она не поддалась, гордо выпрямилась и заявила:
—Господин майор, греки не запачкали ни один народ. Они подарили человечеству
знания и духовную культуру. Другие народы вели себя дико и уничтожили все, что
нашли. В этой стране никто нам не оказывает гостеприимства. Мы, греки, приняли
здесь всех, места хватит всем. Мы можем и должны жить в любви и в согласии.
—Это проповедует ваша грязная вера. Коран, святой закон всесильного нашего
Аллаха, гласит: «Если видишь зло, измени это силой». Мы ножом уничтожим зло,
искореним сорняки, в этой стране будут жить только турки!
—Господин майор, каждый народ, в разную эпоху дает богу свою маску, но за
всеми масками находится один бог. Какие турки будут жить в Турции, вы забываете,
что многие христиане приняли ислам. Мало христианок-матерей родили и воспита
ли султанов?
Пощечиной Хасан заставил ее замолчать:
— Грязная европейская проститутка! Кто ты такая, что оскверняешь своим ртом
султанов и халифов нашей веры?
Наступил полдень. В городе царил зной. В следственном кабинете жара была невыносима. От жажды у Ифигении пересохло во рту, но из чувства собственного достоинства она не стала у них просить даже воды.
Майор Омероглу продолжал вести допрос, постоянно обращаясь к Ифигении на «вы»:
- Барышня, вы и ваш жених в первую субботу прошлого мая посетили греческого
военного атташе в Париже. На встрече присутствовал и майор Феодорос Панкалос.
О чем вы говорили?
Комок застрял в горле у Ифигении. Действительно, они были у греческого военного атташе, чтобы попросить последнего посодействовать отправке 12 гаубиц для греческой армии, которые неоправданно задерживали французские заводы. Оплата производилась через Банк Сены, где Мильтос возглавлял соответствующее управление.
Случайно там был слушатель французской Военной школы Панкалос.
Ифигения тянула с ответом. Лицо ее побледнело. Она безнадежно вздохнула, посмотрела в окно. Никто, кроме бога, не смог бы ей помочь. Приложив последние усилия, она произнесла первое, что пришло ей в голову:
- Мы пошли пригласить на ужин греческого военного атташе.
- Вы часто принимали гостей в доме своего дяди Костантиноса Николаидиса. Но
никогда не пригласили ни одно турецкое официальное лицо. Почему, барышня?
Кипя от негодования, Хасан в очередной раз прервал допрос. Он не мог смириться с тем, что Омероглу обращался к Ифигении на вы:
- Али, ты все еще говоришь с этой грязной тварью на «вы». Она нагородила нам
всякий вздор. Живя три года в Париже, она ни разу не переступила порог турецкого
посольства. Она и ее жених общались только с нашими врагами.
Затем, повернувшись к Ифигении, плюнул ей в лицо. С красными от ярости глазами, похожими на крупные капли крови, он толкнул ногой скамейку, и Ифигения вновь очутилась на полу. Затем поручил капитану увести арестованную в тюремную камеру в подвале.
Ифигения разрыдалась. Капитан и два жандарма потащили ее в тюремную камеру, а она в отчаянии вопрошала:
- Где же равенство? Братство? Правосудие? Я ничего не совершала! Верните мои
чемоданы! Где мои близкие и родные?.. Я невиновна...а...а...!
Полуголая, униженная, отцовская любимица, европейская аристократка, любимая Мильтоса безутешно рыдала в темной тюремной камере и молилась: «Боже мой, сотвори чудо!»...
* * *
В два часа ночи в полицейский участок ворвались трое крепких парней в масках, застрелили часового и дежурного офицера, схватили Ифигению и исчезли. Полиция начала небывалое преследование преступников. Врывались с обыском в дома, арестовывали подозрительных. Среди них был и Панайотис, брат Ифигении. Допросы вели майор Омероглу от жандармерии и майор Хасан от армии.
Во второй половине 2 июля 1914 года дня офицеры обедали в ресторане у железнодорожного вокзала Сиркеси. Оба выглядели усталыми, от бессонницы глаза по-
— Эх, Али, чуть с ума не схожу! Кто знал, что мы схватили грязную гяурку? Когда
они успели составить план и освободить ее...? Я с ума сойду, — возмущался Хасан.
— А ты, Ибрагим, забываешь, чья она дочь? Что знакома с Захаровым? Благодаря
своим деньгам они вездесущи. Им трудно противостоять. Но не стоит беспокоиться,
министр иностранных дел Талаат-бей категорически заявил: «Заговорщики, где бы
ни прятались, будут схвачены и предстанут перед карающей рукой турецкого пра
восудия». Уверен, что мы скоро их схватим, — спокойно ответил Омероглу.
— Твоими устами да мед пить! Аллах велик! Конечно, эти змеи, греки, организова
ли похищение. Даже ссылка не наставляет их на истинный путь. Лишь тогда мы спа
семся от них, если всех зарежем. Меня это очень задело. Похитители в первую оче
редь опозорили нас с тобой. Клянусь, когда поймаем, своими руками я задушу их!
— Ибрагим, ты прав. Они поиздевались над нами и в назидание другим заслужи
вают жестокого наказания.
— Али, мы оказались дураками! Ты когда-нибудь видел такое женское тело? Такую
упругую грудь? И мы даже пальцем не тронули ее. Ах, пусть только она снова попадет
в мои руки. Прикажу роте албанцев приласкать ее «по-турецки».
Похитители привели Ифигению в район Сисли в пустой особняк с большим садом и высокой оградой почти напротив кладбища, где хоронили греков, армян и евреев. Особняк принадлежал греку, шесть дней тому назад высланному турками. Там, заткнув ей рот, ее посадили на скамейку и привязали вместе со скамейкой к колонне.
Никто, даже полиция, не узнал, что молодые албанцы, найденные той же ночью убитыми в лесу Гилдиз, были двумя из трех похитителей Ифигении.
* * *
На следующий день, в полночь, высокий мужчина тайно перепрыгнул ограду и бесшумно вошел в темный дом. На цыпочках он поднялся на первый этаж, где сидела связанная Ифигения. Она уже не верила тому, что происходило с ней. В темной комнате связанная, голодная, измученная от жажды и жары, не знала, что ждет ее в будущем.
Майор Али нашел ее бессознательном состоянии. Он отвязал ее от колонны, и она растянулась на полу. Вынул кляп изо рта, побрызгал ей лицо водой и слегка ударил по щекам, чтобы привести ее в себя. Открыв глаза, Ифигения увидела нагнувшегося над ней офицера, в котором узнала майора, участвовавшего в ее допросе. Она попыталась закричать, но у нее не было сил пошевелить губами.
— Не бойся! — начал успокаивать ее офицер, обращаясь к ней на понтийском
диалекте греческого языка.
Ифигения замигала глазами. Ей казалось, что она видит сон, что все это ей мерещится.
— Да, это не сон. Позволь мне объяснить тебе все.
— Кто ты такой и что тебе от меня нужно, — тихо спросила Ифигения по-пон-
тийски.
— Я освободил тебя и хочу тебе помочь. Тебе надо поесть, умыться и быстрее
прийти в себя. Нам обоим угрожает смертельная опасность, да и времени у меня нет.
Она молча выслушала ночного посетителя, выпила стакан воды, съела четыре
абрикоса и, опираясь на его правую руку, пошла в ванну. Али дал ей чистую одежду, которую принес с собой, и стал ждать ее в салоне.
Холодная вода помогла ей оправиться. Тщательно умывшись, она переоделась в обновы Али и взглянула в ванное оконце. Ей захотелось закричать, вызвать на помощь, но перед ней была темная дорога, а чуть дальше бесконечное кладбище Сисли. Она была вынуждена вернуться в салон.
На слабом свете зажженной свечи лицо Али казалось бледным от усталости. Он ввязался в приключение, которое при малейшей ошибке могло привести и его, и Ифигению на турецкую виселицу.
Он улыбнулся, заметив Ифигению, выходящую из ванны, чистую, причесанную, слегка бледную, что подчеркивало ее очарование.
- Садись рядом со мной. Я принес тебе поесть. Ты должна набраться сил, -
предложил Али, раскладывая на столе хлеб, колбасу и сыр «касери».
- Кто вы? Почему вы так заботитесь обо мне? Помогите мне поехать к родителям
или же передайте меня французскому посольству, — умоляюще попросила Ифигения.
- Я офицер Омероглу Али. В последнее время турки преследуют и высылают
греков из Фракии и Малой Азии. На моих глазах ежедневно разыгрываются страш
ные сцены. Когда на допросе ты заговорила о христианах, принявших мусульман
ство, я почувствовал, как острым ножом сверлят мое сердце. Одним из них был и
мой отец. Красивый греческий мальчуган из Трапезунда отправился в Эрзерум ра
ботать строителем. Влюбился в турчанку, женился на ней. Наяву он был мусульма
нин, а в тайне — христианин. Он научил меня говорить на понтийском диалекте
греческого языка. Когда майор Хасан оскорбил, ударил и раздел тебя, в твоем плаче
на допросе я узнал рыдание моих бабушек: одни подверглись изнасилованию, другие
были вырезаны, а третьи, уступив силе, поменяли веру. Во мне заговорила кровь
предков, совесть не позволила оставить тебя в беде...
Ифигения перестала есть. С жалостью посмотрела на своего спасителя:
- Господин майор, я вас понимаю, великую трагедию переживают жители Ана
толии! Благодарю за все, что вы сделали для меня. Не мучайтесь, сдайте меня фран
цузскому посольству.
Разве только угрызения совести подтолкнули Али к этому смелому поступку? Может быть, красота и голос Ифигении помутили его разум, подобно прекрасной Елене, очаровавшей Париса, любовь которого привела к Троянской войне? Кто ответит на этот вопрос? Неисповедима душа человека!
Али попросил ее поесть еще и, смотря на слабый свет свечи, ответил:
- Не все так просто. За короткое время произошло столько событий, что невоз
можно постичь умом. Наберись сил и слушай меня. Пять дней тому назад твоих
родителей и сестру выслали в неизвестном направлении. Панайотис задержан и
допрашивается в полиции. Если я сдам тебя во французское посольство, всем, в том
числе и мне, будет угрожать опасность. Из-за тебя погибли два полицейских и два
албанца, похитивших тебя. О подробностях не спрашивай...
- А что будет сейчас?
- Лишь богу это известно. Началась очередная греческая трагедия: никто не
знает, когда настанет «искупление». А тебе надо стать незримой.
- Я дам вам телефон и адрес Захарова. Если он узнает, сделает все возможное,
чтобы освободить меня.
—И куда он тебя заберет, барышня? Во Францию? А какова будет участь твоих
родных в руках турков? Впрочем, я не стану рисковать своей жизнью. Пока все не
успокоится, мы оба должны подчиниться судьбе. Кроме того, во время твоего путе
шествия, а именно 28 июня, в Сараево был убит великий герцог Австрии. Сейчас ни
одно посольство не станет вступать в приключения, спасая гречанку. Турцией управ
ляют немцы во главе с ярым ненавистником греков генералом Лиманом фон Сан
дерсом.
—И что вы думаете делать? Зачем вам рисковать из-за меня?
—Законно у меня со вчерашнего дня отпуск. Но ввязался в твое дело и остался.
Попросил перенести мой отпуск на пятое июля. Заодно в полицейском управлении,
где служу, постараюсь достать тебе немецкий паспорт. Принесу краску, ты покра
сишься блондинкой. Нам надо как можно быстрее уехать из Константинополя. Даже
этот дом, где мы находимся, скоро могут передать турецким беженцам. Я слежу за
всем. Молись. Малейшая ошибка может повести нас к виселице.
—А куда мы уедем? Что будет с Панайотисом? — безнадежно спросила Ифигения.
—Даже ты не должна знать об этом. Позабочусь, чтобы отпустили твоего брата.
Мне пора. При первой же возможности навещу тебя. Прости, но вынужден снова
связать тебя. Боюсь, что ты натворишь глупости.
Ифигения возмутилась. Обещала, что будет тихо сидеть и ждать его. Али связал ее, потушил свечу и исчез в ночной темноте.
* * *
В течение трех дней Али, соблюдая конспирацию, методично готовил план их совместного отъезда из города. По-прежнему участвовал на допросах. Подстерегал майора Хасана, направляя его по ложным следам. Достал фальшивый паспорт Ифигении: впредь она была немецким археологом Элке Браун. Благодаря ему французские врачи подтвердили, что в момент похищения Ифигении, с 1 на 2 июля, ее брат, хирург Панайотис Николаидис, неотлучно находился в больнице. Полиция вынуждена была выпустить его на свободу.
По вечерам он ненадолго навещал Ифигению, приносил ей еду, готовил психологически. Настоял на том, чтобы она покрасила волосы и брови.
* * *
В полночь 5 июля Али и Ифигения бесшумно и осторожно покинули свое убежище. Греческая рыболовецкая шхуна ждала их недалеко от дворца Долма Баксе. Видя, куда вел ее Али, Ифигения испугалась. Она решила, что все было хорошо поставленной ловушкой, чтобы заточить ее в гареме султана или же утопить в море и закрыть ее дело.
В момент, когда Али протянул ей руку, чтобы помочь сесть на шхуну, Ифигения вырвалась и побежала в сторону Цираган. Она не успела сделать и двадцати шагов, как Али догнал ее, дал ей две оплеухи, закрыл ей рот и потащил к шхуне. Шхуна отдалялась от суши, а Али, не давая ей пикнуть ни слова, закричал с негодованием:
— Ты просто неблагодарна! У тебя нет сердца! Я раскаиваюсь, что связался с
тобой.
Затем посмотрел на греческого капитана и двух рыбаков и грозно приказал им:
— Запомните, вы ничего не видели, ничего не слышали. Хоть одно слово и вы
пропали. Мы не отправим вас ни в ссылку, ни на виселицу, я убью вас. Знайте, что
сейчас ваши дома и родственники находятся под бдительным надзором. Слышали?
— Да, афенди! — ответили они в один голос.
Когда шхуна вышла в открытое море, Али убрал руку со рта Ифигении и уже более спокойно спросил:
— Ты можешь объяснить мне, что заставило тебя бежать?
Сердце ее сильно билось и она дрожала всем телом, словно косуля в лапах дикого леопарда. Со слезами на глазах она призналась:
— Вы все подготовили заранее. Разве слыхано, чтобы шхуна ожидала между
двумя дворцами, где много часовых и полицейских? Ты для отвода глаз пугаешь
рыбаков. Вы же заранее договорились, хотите меня утопить или изнасиловать и
уничтожить следы...
Али, изнуренный от чрезмерного напряжения, стресса, волнения сердито перебил ее:
— Перестань... Ты ничего не поняла... Впредь ты рта не откроешь...
Луна, словно кусок дыни, выглянула над азиатским берегом Босфора. При ее слабом свете звезды продолжали еще сверкать на небесном своде. Созвездие Плеяды прошло зенит и опускалось к западу.
Слезы на глазах Ифигении высохли. Она бросила последний взгляд на Константинополь. На горизонте величаво виднелись купола святой Софии. Обратила взор к небу и стала считать звезды созвездия Плеяды. Мысль ее вознеслась над горами и морями и оказалась в любимом Париже. Там, в квартире, которую перед свадьбой сняли на проспекте Виктора Гюго, Мильтос ждал ее возвращения. Она стала говорить с ним, но звуки не выходили. Это был внутренний ее голос, безнадежный крик ее души:
«Мой Мильтос, я обещала подарить тебе столько детей, сколько звезд в созвездии Плеяды... не прислушалась к твоим советам... Любовь моя, мне угрожает опасность... Теперь ты мне очень нужен... Мне нужны твой ум и мужество... Когда-то мы строили сумасшедшие планы жениться в святой Софии...»
В голове у нее запутались мысли. Ее охватило отчаяние, и она упала ничком и разрыдалась.
Четыре дня, проведенные в постоянном страхе, со связанными руками и с кляпом во рту, боль, безнадежность и унижение сломали ее гордость, расшатали ее нервы. Подобно тысячам греков, ее земляков, она сдалась своей роковой судьбе.
* * *
Светало, когда рыболовецкая шхуна высадила Али и Ифигению в порту Хайдар-паша, в четырехстах метрах от азиатской железнодорожной станции.
Ифигения подумала вновь прыгнуть на отплывающую в море шхуну. Но не осмелилась привести в исполнение свое решение, так как греческие рыбаки казались подозрительнее Али. Да и Али так крепко держал ее за левую руку, что чуть не сломал ее.
Переждав немного в укромном месте, подальше от любопытных глаз, пока шхуна исчезала в полутьме, Али сказал Ифигении:
— Я должен тебе все объяснить. Ты недоумевала, почему мы отъехали от двух
дворцов и, наверное, не понимаешь, почему высадились здесь. Все очень просто. В
последнее время отдаленные от центра места усиленно охраняются не только поли
цией, но и армией. Как офицер знаю, что никто не ищет преступников в многолюд
ных местах. Поняла? Ты должна мне доверять.
— Я никому и ничему больше не доверяю... А теперь куда ты собираешься меня
вести? — спросила Ифигения с явной усталостью и отчаянием.
— Успокойся, тебе ничто не угрожает. Слушай меня внимательно. Впредь будем
делать вид, что мы незнакомы, но все время я буду рядом с тобой. Ты, как иностран
ка, будешь говорить на ломаном турецком языке. Будь малословна и осторожна, не
веди себя глупо. Я рискую всем. При малейшей твоей глупости я тебя застрелю. Дер
жу наготове заряженный пистолет. За это меня наградят медалью, доложу, что обна
ружил тебя и при попытке к бегству вынужден был убить. Я не шучу и готов ко всему!
Тебе лучше не знать, куда мы поедем. Но будь уверена, что если последуешь моим
советам, тот, кто осмелится тронуть тебя, должен будет переступить через мой труп.
Через час они сели на поезд, идущий в Анкару.
В дороге из-за неисправностей поезд часто останавливался.
В тот же день, в понедельник 6 июля 1914 года, около четырех часов дня почти на середине маршрута Никомидия — Эски Сехир, в семи километрах от села Везир-хан, поезд замедлил свой ход. На этом участке рельсы проходят между руслом реки Сангари и шоссе.
С застывшим и равнодушным взглядом смотрела Ифигения на чередование красивого малоазиатского пейзажа.
Вдруг справа от поезда раздались голоса, похожие на крики и плач женщин и детей. Пассажиры подошли к окнам поезда, чтобы посмотреть, что происходит. Под знойным летним солнцем Анатолии по шоссе, поднимая облака пыли, шла колонна из более чем двух тысяч человек разных возрастов. Несчастных сопровождала вооруженная конная жандармерия и безжалостно хлестала старух, стариков, беременных женщин и детей, отстающих от колонны. Платья на молодых женщинах и девочках были разорваны, что свидетельствовало о том, что они подверглись изнасилованию.
Дата добавления: 2015-09-05; просмотров: 62 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Циркинидис, Харис 8 страница | | | Циркинидис, Харис 10 страница |