|
Читайте также: |
Мильтиадис и два его одноклассника спустились к Босфору. Они прошли у дворца Цирагана и по набережной добрались до прославленного дворца Долма Баксе. Все еще находясь в пылу вчерашних торжеств, люди всех возрастов и национальностей гуляли по улицам и проспектам. Уличные торговцы продавали вареную кукурузу, арабские фисташки, карамель и другие мелочи. На площади, простирающейся от
дворца до мечети, народные музыканты играли на барабанах, кларнетах, скрипках и Понтийских лирах. Безудержная толпа кричала, свистела и танцевала. Даже жандармы, солдаты, болгарские комитаты и греческие повстанцы с пистолетами на ремнях и с винтовками за плечами участвовали в этом стихийном народном празднике.
Мильтиадис и друзья его пошли на знаменитую площадь Таксим. Это была их последняя встреча. В то лето все трое окончили школу Халки и перед отъездом на родину решили провести несколько часов в аристократическом кафе «Бельвью» и поделиться друг с другом своими планами.
За соседним столиком за кружкой холодного пиво сидели трое молодых мужчин, обсуждая события в Македонии и восстание турецкой армии в Салониках.
Мильтиадис подошел к ним и, извинившись, спросил:
—Господа, я услышал, как вы упомянули Македонию, вы оттуда?
—Разве не видно по нашей бороде и загорелой коже? — ответил светловолосый
голубоглазый юноша.
Мильтиадис улыбнулся и, осмелившись, сказал:
— Двое из вас похожи на партизан, а вот у этого господина, — имея в виду третьего
члена компании, — нет бороды и кожа слишком белая для партизана.
Все засмеялись. Безбородый молодой человек представил своих друзей:
— Константину, грек-македоноборец, рядом с ним болгарский комитат Стамбулов. А я — еврей Бурлас, владелец магазина тканей.
Мильтиадису показалось, что над ним шутят:
— Надеюсь, вы не издеваетесь надо мной. Вы в совершенстве говорите на гречес
ком языке, и я предположил, что все вы греки.
Молодые люди громко засмеялись, и их смех смешался с музыкой и песнями, раздающимися на большой и живописной площади. Бурлас замигал своими хитрыми глазами:
— Ты забываешь, что мы живем в трех грешных городах? Как говорят турки, в
гяурских городах. Да разве возможно, живя и работая в Константинополе, Салони
ках и в Смирне, не говорить по-гречески?
Мильтиадис, не скрывая своего беспокойства, спросил:
—Господа Константину и Стамбулов, мой вопрос к вам. Вы воевали в Македонии,
может быть, встречали там моих братьев. В 1906 году они ушли воевать в Македо
нию. Как нам сообщили, один из них попал в плен и заключен в тюрьму в городе
Битола, о судьбе другого ничего неизвестно.
—Как их зовут, как они выглядят, — спросил Константину.
—Старшего — Фемистоклис или Фемис. Высокий, черноволосый, с зелеными
глазами, мы с ним очень похожи. Имя другого Платон, выше среднего роста, чер
ноглазый брюнет. Наша фамилия Павлидис.
—Друг мой, в Македонии мы воевали под другими именами. Вот смотрю на тебя,
и мне кажется, что ты мне напоминаешь парня, с которым в одном поезде сегодня
утром я прибыл в Сиркеси. Поезд был битком набит народом, мне трудно вспомнить
все подробности. В нашем вагоне ехали более сорока болгарских комитатов и гре
ческих партизан. Не успели мы вступить ногой на землю «грешного города», как в
миг все разбежались.
Тоска, друг мой! Не дождусь, когда успокоиться море, чтобы отплыть в родную Никомидию. Пользуясь случаем, встретился с моим другом Бурласом, который
поставляет ткани в магазин моего отца. Познакомился со Стамбуловым. Бог сжалился над ним, и он не попался в мои руки десять дней тому назад. Не знаю, встретился бы он вновь со своей красивой невестой!
* * *
Новость окрылила Мильтиадиса. Он забыл и султана, и младотурков, даже сладкие глаза прекрасной незнакомки отошли на второй план. Перебегая от одной площади к другой, он пошел на причал, откуда отправлялись корабли в греческие города Понта. Поднялся в старый город, побродил по лабиринтам знаменитого закрытого рынка Капали Царси и изнуренный пришел на площадь святой Софии и сел на скамейке под прохладной тенью огромного дикого каштана. На площади — турки ее называли «Султан Ахмет» — и вокруг «Синей Мечети», святой Софии и в парке Топ Капи по-прежнему шли народные празднества. Люди пели и танцевали, стреляли в воздух.
Вдруг из шести минаретов мечети «Султан Ахмет» и четырех святой Софии раздались громкие голоса муэдзинов, зовущих верующих мусульман к послеобеденной молитве. Замолкли музыкальные инструменты, прекратились танцы. Кто бежал к мечетям, кто молился на коленях, обратив лицо к Мекке.
Мильтиадис закрыл лицо ладонями и в воцарившейся тишине невольно вспомнил свое детство. До переезда из Ак Даг Матена по воскресеньям вся семья ходила на службу в митрополитский храм святого Харалампия.
Пятилетний Мильтиадис завороженно смотрел на икону Иисуса Христа на куполе храма. На вопрос отца, почему он все время смотрит туда, с детской наивностью отвечал:
— Я тоже хочу подняться так же высоко, как он!
От тоски по детству на его глазах выступили слезы.
Он встал и, гонимый неудержимый силой, направился в еще открытый храм святой Софии. Сняв туфли у дверей, вошел в храм. Яркий свет резко ударил в глаза. Казалось, что здесь была обитель солнца. По детской привычке он обратил взор к куполу в поиске знакомого образа всемогущего. Тщетно. Храм был голый. На стенах его не осталось ни малейшего следа от известных всему миру мозаик. Ничто не напоминало о былой славе и величии центра православия.
Задетый представшей перед ним картиной опустошения, Мильтос задавался вопросами, ответы на которые могло дать только будущее. Здесь когда-то проходили коронации императоров, воскресные службы, свадьбы, ночные молебны в дни опасностей Византии. Его прошлое было богато, будет ли настолько богато и его будущее? Откроет ли этот храм когда-нибудь свои врата православным верующим, зазвучат ли с его амвона проповеди о любви и прощении?
Теперь здесь была мечеть. Мильтос видел, как мусульмане на коленях благоговейно молились Аллаху, своему богу. «Бог один, хотя часто мы этого не понимаем», — подумал он и последовал их примеру.
Встал на колени, но не повернулся лицом к Мекке, а к востоку. Закрыл глаза и взмолился: за мир в Турции, за братьев, за скорую встречу всей семьи, за исполнение заветного желания поклониться Пресвятой Деве в ее далеком пристанище в крутых Понтийских горах Мела.
И чудо произошло! Тяжелая мужская рука опустилась на его правое плечо, и раздался знакомый и родной голос:
— Вот, ты где, братец! А я тебя везде искал. Узнал, что вы пошли на церемонию
молитвы султана. Заметил тебя, когда ты входил в храм.
Им очень хотелось броситься друг другу в объятия, закричать от радости, но место было святое. Свершив молитву, братья молча вышли из храма. Немного отдалившись, Фемис могучими руками схватил Мильтиадиса, крепко обнял его, поднял высоко, потряс в воздухе несколько раз и поставил перед собой. Только тогда они посмотрели друг на друга. Две пары зеленых глаз, похожих, как две капли воды, с любовью смотрели друг на друга. Два брата, высоких, сильных и стройных, подобно Аполлону и Адонису, не могли наглядеться друг на друга.
Обнявшись, братья направились в ближайшее кафе. Мильтос, как его звали в семье, не скрывая своего беспокойства, спросил:
— Два года от Платона нет вестей. Родители очень волнуются, а мама все время
плачет.
— Брат мой, борьба за родину требует жертв и мучеников. Отправляясь в Маке
донию, мы знали, что нас ожидает. В июле 1906 года я вступил в партизанский отряд.
Вместе с другими партизанами со всех уголков мира, где проживают греки, мы прошли
суровые испытания. Но мы не считались со смертью, борьба за правое дело прида
вала нам силу и гордость. Многие мои боевые товарищи с улыбкой на устах пали на
поле битвы. И если Платону суждено стать мучеником за свободу Македонии, то мы
поскорбим, но до своей смерти будем гордиться его подвигом.
— Тебе не кажется, что наша семья страдает «митридатизмом»?
— Что это означает, — спросил с недоумением Фемис.
— Великий Митридат, король древнего Понтийского государства, говорил на
двадцати языках, славился глубокой мудростью и пользовался любовью своих под
данных. Но за пределами страны у него было много врагов. Ему казалось, что кто-
то из его окружения, подкупленный врагами, попытается отравить его. Поэтому он
ежедневно принимал малую дозу яда, чтобы его организм мог выдержать гораздо
более высокие дозы. Это и есть «митридатизм».
— А какое отношение это имеет к нашей семье?
— Живем в том же городе, что и Митридат, в Синопе. Отец с детства прививал
нам безграничную любовь и преданность Греции. Мы даже не знаем, существуют ли
пределы в этом...
— Знаешь, мы запутаемся, если начнем такого рода беседы и размышления. Отец
вырастил нас порядочными, честными, верными слову и долгу. Он сделал все, что
считал своим долгом. Мы взрослые мужчины и вольны делать свободный выбор в
жизни.
— Ты прав, но после твоего отъезда в Македонию, болгары стали резать греков
в городах Варне, Пиргосе, Кавакли, Месимврии, Анхиало. Тогда в защиту своих
братьев в Македонии встали греки из Малой Азии. Но из Синопа только Платон ушел
воевать с болгарскими комитатами, другие ограничились словами.
— Мильтос, дорогой, давай не будем бередить раны. По-моему, Платон поступил
правильно. Не заблуждайся, свободу нам не принесут ни конституция, ни восстание
младотурков. Она потребует многих лет борьбы и жертв.
— Согласен с тобой и горжусь вами. Не знаю, похож ли я на вас? Одно могу
сказать, что мы не вернемся в Синоп, пока не получим известия о Платоне. Знаешь, король Саламина, посылая своих сыновей, Айянта и Тевкра, в Трою, заставил их поклясться.
—То есть?
—Он заклял их беречь и помогать друг другу, вместе вернуться на родину —
победителями или мертвыми, но прежде отомстив за смерть погибшего брата. И мы,
как они, должны найти Платона, живого или мертвого...
—Это оставь мне. Ты же займись подготовкой своих документов, поедешь учить
ся в Париж. Французское посольство находится в районе Терапия. Обращусь за
помощью в греческое посольство, в Патриархию, обещаю тебе, что найду Платона
живого или же принесу его кости, чтобы похоронить в Синопе.
* * *
После упорного настояния Фемиса братья отправились в квартал Перан, чтобы остановиться в аристократической гостинице, знаменитой Перан Палас. Гостиница находилась недалеко от площади Таксим. Она была построена греческим промышленником Бодасакисом. Это было здание, куда впервые в городе был проведен электрический свет.
Служащий в приемной, элегантный житель Леванты с бабочкой, увидев длинную бороду и потную рубашку Фемиса, недовольно заявил:
— Господа, сожалею, но в нашей гостинице принимаем только клиентов в при
личной одежде...
Он не успел завершить фразу, как Фемис, бросив на него свирепый взгляд, повелел:
— А я говорю, что вы дадите мне самый лучший угловой номер с видом на Босфор
и бухту Золотого Рога!
На крик Фемиса в приемную пришел директор гостиницы, грек, в элегантном костюме с зеленой бабочкой и с видом кардинала сказал:
— Господа, у нашей гостиницы избранная клиентура. Она переполнена. Прошу не
шуметь. В других гостиницах вы найдете подходящий для вас номер.
От этих слов Фемис пришел в ярость. Его зеленые глаза метали молнии. Он схватил директора за бабочку и заорал:
— Негодный писарь, в то время, как мы, бородатые и в грязных рубашках,
сражались в Македонии, ты набивал свой живот всякими лакомствами и наслаж
дался комфортом. Позор эллинизму, что рождает тебе подобных. Знаешь, я не
люблю многословия. Плачу и требую выделить лучший номер... Сию же минуту...
понял?
С детских лет идеалом Мильтоса был Фемис. Сейчас же он особенно гордился старшим братом, его мужеством и силой. Своей бородой, широкой волосистой грудью, божественной статью и красотой он напоминал древних длинноволосых обитателей Олимпа.
Им выделили самый комфортабельный номер с роскошной мебелью и дорогими люстрами. Пока они размещали свои вещи, Мильтос, не переставая, расспрашивал брата о битвах, в которых тот принял участие, о тюрьме, где сидел недолго, о порабощенной Македонии и свободном греческом королевстве.
Но Фемис от усталости еле держался на ногах. Он без боя упал в объятия Морфея и через десять минут спал крепким и счастливым сном.
Мильтос тоже устал, но не мог уснуть. Разные мысли не давали ему покоя. Сегодня ему, восемнадцатилетнему, неискушенному и неопытному в жизни юноше, пришлось испытать многое. Он подошел к открытому окну.
Слева, почти под его ногами, простирался Босфор, тянувшийся до Мраморного моря. Справа — узкая морская полоса, залив Золотой рог, который отделяет Константинополь от его новых кварталов.
По железному мосту Галата, соединяющему квартал Перан со старым городом, толкаясь, все еще двигались пешеходы и повозки. В старых и новых кварталах и в жилых азиатских берегах ярко горели огни домов, площадей и государственных зданий, построенных у моря и на утопающих в зелени холмах.
С площади Долма Баксе раздались громкие удары часов. Была уже полночь. Как по сигналу сразу же прекратились веселые голоса, песни и танцы. Город потянуло ко сну. Блаженная тишина опустилась на землю и море.
Мильтос сел в дорогое кресло у открытого окна, смотревшего на северо-западные кварталы. В темноте он четко различил греческий квартал Татавла. Там обычно султаны поселяли христиан, умелых мастеров, которые строили корабли, мастерили оружие, возводили мосты и все техсооружения империи.
Турки накладывали на них большие налоги и заставляли поменять веру. Но те отказывались, трудились, не покладая рук, строили дома по соседству друг с другом, под ними рыли подземные проходы на случай, если придется приютить своих соотечественников во время гонений. В пасхальные дни 1821 года здесь разыгралась невиданная драма, были вырезаны сотни христиан. Тогда до смерти был замучен патриарх Григорис V.
Со стороны залива Золотой рог дул свежий ветерок, принося с собой запах моря, смешанный с ароматом жасмина и лавра.
Вид ночного города очаровал Мильтоса и погрузил его в размышления об историческом пути и будущей судьбе города и эллинизма Анатолии. Запах цветов взбудоражил его молодую кровь, он подошел к открытому окну. И тут же почувствовал, как по его телу прошла горячая волна. Перед ним встал образ прекрасной незнакомки. Казалось, что ветер вместе с ароматом жасмина принес и ее запах. Мильтос покраснел, сердце его застучало сильнее. В тот же миг яркий метеорит рассек ночное небо, и он, как это принято, загадал желание:
«Господи, сделай так, чтобы я снова увидел ее!»
Влюбленный юноша не знал, что кварталом дальше на балконе мраморного особняка стояла виновница его воздыханий и, обратившись к метеориту, молилась:
«Пресвятая Дева, сотвори чудо! Дай мне еще раз увидеть вчерашнего знаменосца, юношу с зелеными глазами...».
Мильтос и Ифигения, не волнуйтесь!
Судьба заранее расставила вам свои шелковые сети. Будущее обещает вам встречи.
Глава 2
НАДЕЖДА И ПЕРВЫЕ ЗНАКИ...
Первый робкий свет опустился на землю.
Настала суббота, 30 июля 1908 года. С сотен минаретов одновременно раздались голоса муэдзинов, зовущих мусульман на молитву.
Первым встал Фемис. Умылся, подошел к Мильтосу, который крепко спал в уютном кресле. Тронул его за плечо и, увидев, что тот проснулся, сказал:
— Вставай, уже рассвело. Ты почему уснул в кресле? Подойди к окну, что-то
странное происходит на улице...
Братья, вытянув свои молодецкие тела, выглянули с открытого окна пятого этажа гостиницы. Они смотрели на море. Густой, белый утренний туман с напором поднимался с Босфора и, падая в Мраморное море, разрежался и замедлял свое движение. Туман еще не успел покрыть холмы и из гостиницы хорошо виднелся азиатский берег. Создавалось такое впечатление, что дома, деревья и покрытые березами холмы качаются, как корабли, на море.
Над горами, на востоке от Скутари, выглянуло ярко-красное солнце. Первые его лучи, пройдя через слои густого тумана, образовали красочную радугу на юго-востоке.
И в это время на площади Таксим забили колокола греческой православной церкви святой Троицы, окруженной огромным парком.
— Какая прелесть кругом! — восхищался Мильтос утренней красотой, — смотри,
туман, утренняя радуга на чистом небе, звон колоколов и опьяняющее благоухание
жасмина...
— Теперь я понимаю, почему ты уснул в кресле, ты наслаждался видом и арома
тами города... Кто знает, с какой русалкой и ханумой ты странствовал, — пошутил
Фемис.
Братья рассмеялись от души и почти одновременно сказали:
— А теперь пора браться за дело...
— Сегодня суббота, аристократы посольств работают до обеда. Иди быстро во
французское посольство, а я сначала пойду в греческое посольство, затем постараюсь
встретиться с греческим военным атташе. До обеда посещу и Патриархию. Встретим
ся в два часа в греческом ресторане на улице Перан. Братишка, день начался с хо
рошей приметы. Давай пойдем в церковь святой Троицы, поставим свечу и помолим
ся за Платона, за расцвет нашего народа после одобрения Конституции.
В полдень братья встретились в назначенном месте.
Вход в знаменитый греческий пассаж с немногочисленными, но роскошными магазинами был с известной во всей Европе улицы Перан. Его крыша представляла собой композицию прекрасных французских витражей, и яркие лучи солнца, проходя через них, заливали пассаж всеми цветами радуги.
Войдя в ресторан, Мильтос увидел своего брата за столом у перегородки в компании представительного мужчины сорока пяти лет.
—Твой зять, господин Николаидис, — улыбаясь, представил его Фемис.
—Рад познакомиться, господин Николаидис, — вежливо сказал Мильтос, — но
не понимаю, что имеет в виду Фемис?
—Об этом поговорим потом. А сейчас мы закажем еду и обсудим все, — предло
жил господин Николаидис.
В то время в ресторан вошли два министра нового турецкого правительства вместе с немецким послом. Проходя рядом с Николаидисом, вежливо поздоровались с ним, пожав ему руку.
—Сват, вижу, у тебя высокие знакомства! — восхитился Фемис.
—По долгу работы мне приходится общаться с иностранными дипломатами и
турецкими политиками. В последнее время мы внесли много капиталов в экономику
Турции и в основном Константинополя.
—Какого вида капиталы? — спросил Мильтос.
—Братец, видно, не зря ты изучал экономику, интересуешься капиталами, -
отметил с гордостью Фемис.
Два официанта в темно-синих брюках, в белых рубашках с бабочкой, на серебряном подносе принесли холодное белое вино и морские закуски.
—Более двух лет я не пробовал таких деликатесов, — признался Фемис, — в горах
Македонии соскучился по пикантным восточным блюдам.
— Как ты думаешь, Фемис, сейчас, после выпитого стакана вина, раскроем наш
секрет Мильтосу? — предложил Николаидис, и его лицо осветилось широкой улыб
кой.
—Не лучше ли оставить это на завтрашний вечер, раз ты пригласил нас на ужин?
Думаю, что для Мильтоса это будет сюрпризом года, — ответил Фемис.
—Признаться, я не понимаю вашего юмора. Давайте оставим шутки, лучше рас
скажи, куда ходил, что узнал о Платоне?
—Встретился и поговорил с греческим послом, военным атташе и консулом. Но
думаю, что полную и быструю информацию сможет дать митрополит Амасии Германос Каравангелис. Мне повезло, и у входа в Патриархию я наткнулся на легендар
ного иерарха. Нам не понадобилось знакомиться, посмотрев на меня своим ястре
биным взглядом, он спросил:
«Добро пожаловать, сын мой! Когда вы спустились с гор и приехали сюда? Если не ошибаюсь, это ты в конце 1906 года, переодевшись священником, посетил кафедральный храм Кастории. Не так ли?». Ты не беспокойся. Каравангелис способен вытащить змею из-под земли. Обещал, что завтра на встрече у господина Николаидиса он сообщит нам новости о Платоне.
—Надеюсь, это будут добрые вести, — сказал Мильтос.
—Не беспокойся, Мильтос, у меня много знакомств, всех подключил. Мы же с
Фемисом посетили турецкий Генеральный штаб. — добавил Николаидис.
—Выпьем за здоровье Платона и скорую встречу с ним, — с каким-то облегчением
предложил Мильтос, затем, улыбаясь, спросил:
—А сейчас, господин Николаидис, мне любопытно узнать, какой бизнес перспективен в Турции?
—Сейчас время на стороне умных, предприимчивых и рискованных людей. В
Турции только турки отстают экономически: не берутся за новое, не рискуют. Говорю
это, исходя из своего опыта. В 1899 году мы переехали из Ак Даг Матена в Констан
тинополь. Вначале остановились в Татавале, где все свои сбережения я вложил в
магазин тканей...
Мильтос перебил его и, покраснев от стыда, признался:
— Какой же я наивный, что не понял сразу, что вы отец моей невесты Ифигении...
Из неудобного положения брата вывел Фемис, обняв его, спросил:
— А ты помнишь свою помолвку?
— Нет. Мама как-то упоминала, что в мае 1897 года меня обручили. Мне было
пять лет, а моей невесте — два годика. Я капризничал, не хотел, и отцу пришлось
надрать меня за уши.
— Но она тебе самого важного не сказала, — воскликнул Фемис.
— Как?
— В старину в Понте девочек, чтобы уберечь от похищения турков, обручали в
детстве. Как правило, турки не похищают помолвленных христианских девушек. В
1897 году началась война между Грецией и Турцией, тогда христиане во избежание
бесчинств и похищений вынуждены были обручать даже маленьких девочек. Однаж
ды, субботним вечером в доме господина Николаидиса собралась вся знать Ак Даг
Матена. Для совершения обряда был приглашен священник церкви святого Георгия.
Гости веселились, пели, танцевали, а вы беззаботно играли в детской комнате. Когда
настало время церемонии, отец Георгиос, надев епитрахиль, позвал жениха и невесту,
чтобы благословить их. Радостная невеста, одетая в шелковое розовое платье, встала
у стола. А ты капризничал и отказывался подойти к ней... хочешь услышать продол
жение?
— Фемис, остальное я доскажу, — предложил господин Николаидис. — Все молча
ждали тебя. Ты же упрямо сел на пол и не поддавался уговорам матери подойти к
Ифигении. Тогда твой отец, сильно рассердившись, схватил тебя за ухо и потащил
к столу. Ты начал плакать.
«Что ты хочешь? Почему ты плачешь? Чего ты боишься?» — спросил поп. «Я не хочу обручаться с Ифигенией!» — расплакался ты. «Почему?»
«Она под себя мочится! Мне нравится Андромаха, наша соседка!». Мы еле сдерживались от смеха. Отцу вновь пришлось прибегнуть к наказанию, чтобы ты утихомирился, и церемония была продолжена.
— Гордись своими подвигами, братишка! — пошутил Фемис и добавил: — Наде
юсь, завтра при встрече с Ифигенией ты не повторишь подобную сцену.
— Тогда были трудные времена. Сейчас мы свободны, ничто нам не угрожает. А
принятые обязательства когда-то должны быть пересмотрены...
— Значит, ты отказываешься жениться на моей принцессе, — пошутил господин
Николаидис.
— Возможно, она не захочет выйти замуж за меня. Мы говорим о равенстве.
Впрочем, я пока не собираюсь жениться. Сперва, по нашим обычаям, пусть женятся Фемис и Платон. Меня ждет учеба. Ифигения не обязана ждать...
Они выпили последний бокал вина и, прощаясь, Николаидис предложил: — Завтра мои гости соберутся в девять часов вечера. Вы же, закончив дела, приходите пораньше, нам надо поговорить. Возьмите с собой и свои чемоданы. С завтрашнего дня вы остановитесь в моем доме. В вашем распоряжении будет целый этаж.
* * *
В тот вечер в середине семейного ужина Ифигения, обидевшись на отца, ушла и закрылась в своей комнате. За столом господин Николаидис, обращаясь к жене, сказал:
—София, знаешь, кто придет завтра к нам в гости?
—Мы же утром об этом говорили по телефону: грек министр сельского хозяйства
и рудников Маврокордатос, греки-офицеры турецкой армии, мусульманин подпол
ковник Вехиб-бей, профессор Спатарис с сыном лейтенантом и митрополит Кара
вангелис. Думаю, я всех назвала.
—Сегодня в патриархии я встретил Фемиса, старшего сына нашего свата Геор
гиоса Павлидиса. А в полдень познакомился и с его младшим сыном Мильтосом. Мы
вместе пообедали в греческом ресторане.
—Почему ты сразу не пригласил их ночевать у нас? Как ты мог, Михалис, что
скажет наша сваха Афродита, если узнает?
—Пригласил, но они отказались. Видимо, не хотели нас беспокоить, зная, что
завтра мы ждем гостей. Я предложил им завтра после ужина остаться у нас.
—Папа, кто они? — спросила Ифигения.
— Твой жених и его старший брат из Синопа, — пошутил Панайотис, старший брат
Ифигении.
—Папа, скажи ему что-нибудь, — возмутилась Ифигения.
—Доченька, Панайотис сказал правду, — ответил господин Николаидис.
—Мама, о чем они говорят? Что за грубые шутки?
—Милая, они не шутят. Когда тебе было два года, мы обручили тебя с младшим
сыном бывшего нашего соседа и друга Павлидиса Мильтиадисом. Летом 1901 года
они переехали в Синоп. Мы потеряли связи с ними, но судьба нас вновь свела.
—Мама, что ты говоришь? Мне ведь тогда было всего два года...
—А в школе преподаватели и учителя вам не объясняли, почему греки в прошлом
были вынуждены обручать даже грудных девочек?
Ифигения покраснела от стыда и растерянности.
Ее пятилетняя сестра Ирини подошла к отцу и с детской наивностью возмутилась:
— А почему вы меня еще не обручили?
Господин Николаидис нежно погладил ее по щеке:
— Ты еще маленькая, настанет и твое время.
Затем, обратившись к Ифигении, добавил:
—Когда-то турки резали греков и похищали их дочерей. Сейчас мы живем с ними
мирно, нам не нужно прибегать к разного рода ухищрениям, чтобы выжить.
—Папа, прошу завтра не ворошить отжившие обычаи, — попросила Ифигения.
Вместо мужа ответила госпожа София:
— Доченька, мы, Понтийские греки, строго придерживаемся своих обычаев и
традиций. Благодаря им мы сохранили свою веру, национальную самобытность, наш
древнейший язык и культуру.
— Тогда зачем мы носим европейские наряды, танцуем танго и играем на пианино?
Давайте будем одевать зипуны, танцевать Понтийские танцы «Омал» и «Пиррихио»...
Мама, все меняется, и обычаи тоже...
— Да, обычаи должны меняться, но в меру. Иначе мы рискуем потерять свои
корни и превратиться в людей без роду и племени. Новое еще не означает лучшее.
Без обычаев и традиций народы растворяются, гаснут...
— Сестричка, родители правы, — включился в беседу Панайотис. — В Берлине,
где я учился, понял, что значит самобытность народа, его корни. Откажись от своих
обычаев и традиций — и ты будешь, словно неуправляемый корабль в бурном море.
— Моя принцесса, завтра оденешь розовое платье, присланное нашим другом
Захаровым из Парижа. Я хочу, чтобы ты была красивой и очаровала своего жениха...
— вынес окончательное решение глава семейства.
Две слезинки покатились с черных глаз Ифигении. Она отложила вилку, попыталась что-то сказать, не смогла. Жалобно посмотрела на отца и бросилась в свою комнату, упала ничком на кровать, обняла подушку и разрыдалась:
«Почему не понимают, что я не могу выйти замуж за незнакомого человека? Если бы знали, что мне нравится другой. Вчерашний знаменосец. Или я выйду замуж за него или, клянусь, уйду в монастырь».
Господин Николаидис хотел следовать за ней, но жена удержала его:
— Оставь ее. Это девичьи капризы. Со вчерашнего дня после церемонии привет
ствия султана она ведет себя странно, шутит, поет, а вчера вечером долго стояла на
балконе и смотрела на звезды...
— София, думаешь, моя принцесса выросла? — глубоко вздохнул господин Ни
колаидис.
* * *
Ранним воскресным утром, 31 июля 1908 года, верующие заполнили православную церковь святой Троицы. Службу вел патриарх Иоаким III.
Госпожа София, дав необходимые указания служанкам и поварихе, с двумя дочерьми пошла в церковь святой Троицы, которая находилась недалеко от их дома. С трудом пробиваясь через толпу, они поднялись в женскую половину. При последних словах священника верующие встали на колени, моля святого духа освятить божьи дары, Ифигения с благоговением обратила свой взор к всемогущему Иисусу Христу на куполе храма и взмолилась:
«Мой Христос, прости меня, если грешу, что в этот священный миг мой разум занят кощунственными мыслями. Хочу еще раз встретить юношу с зелеными глазами».
Об этом думал и Мильтос, когда с Фемисом он пришел в ту же церковь зажечь свечу «за здоровье и спасенье» Платона.
Вечная борьба души и тела. И вечно разум старается уравновесить эти две противодействующие силы. Возможно, всесильная душа покоряет мечте все, но всегда
прекрасная Елена, Афродита, Аполлон будут ожидать там, чтобы очаровать, не простить и приказывать: «Сбрось тиранию души».
Дата добавления: 2015-09-05; просмотров: 69 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Циркинидис, Харис 1 страница | | | Циркинидис, Харис 3 страница |