Глава IV. Скандал разразился преизрядный

Скандал разразился преизрядный. Целую неделю обсуждали газеты перипетии этой истории. Жопопия, Алексина и князь Вибеску на два месяца оказались прикованы к постели. Как-то вечером, еще не до конца поправившийся Моня наведался в один из баров неподалеку от вокзала Монпарнас. Здесь вовсю керосинили пресытившиеся изоби­лием напитков — сладостным казался для них лишь местный самогон.

Отпробовав гнуснейшей сивухи, князь оглядел посетителей. Один из них, бородатый колосс, был выряжен, как битюг с Центрального рынка, и его огромная, обсыпанная мукой шляпа придавала ему сходство со сказочным полубогом, готовым к героическим свершениям.

Князю показалось, что он узнает симпатичную физиономию взлом­щика Рогонеля. Тут как раз детина громогласно потребовал себе еще самогону. У князя не осталось никаких сомнений — это был голос Рогонеля. Моня встал и направился к нему с протянутой рукой.

— Здравствуйте, Рогонель, вы теперь что, на Центральном?

— Я? — удивился тот. — Откуда вы меня знаете?

— Видел вас в доме 114 по рю де Прони, — непринужденно пояснил Моня.

— Это не я, — отвечал перепуганный Рогонель, — я вас знать не знаю; уже три года, как я — грузчик на Центральном, и меня там все знают. Оставьте меня в покое.

— Перестань идиотничать, — оборвал его Моня. — Ты, Рогонель, у меня в руках. Мне ничего не стоит сдать тебя полиции. Но ты мне нравишься, и если хочешь, я могу взять тебя камердинером. Ты будешь повсюду меня сопровождать, будешь делить со мной наслаж­дения, мне помогать, а если понадобится — защищать. Ну и если будешь служить мне верой и правдой, я щедро тебя вознагражу. Ну, как? — отвечай сразу.

— Вы мужик, что надо, и говорите складно. По рукам.

Спустя несколько дней Рогонель, возведенный в чин камергера, укладывал чемоданы. Князя Вибеску срочно вызвали в Бухарест. Там умер его близкий друг, вице-консул Сербии, оставив Моне все свое весьма значительное состояние. Заключалось оно в основном в оло­вянных рудниках, приносивших на-гора в последние годы немалую

прибыль, но требовавших для этого непосредственного присмотра, иначе их производительность тут же падала. Князь Моня, как уже была возможность убедиться, не любил деньги ради них самих; он жаждал богатств лишь ради наслаждений, принести которые может одно золото. У него на устах постоянно был афоризм, изреченный одним из его предков: «Все продается, все покупается — достаточно назначить цену».

Князь Моня и Рогонель заняли места в «Восточном экспрессе»; вагонная тряска не замедлила сказаться — Моня, у которого стоял, как у казака, бросал на Рогонеля пламенные взгляды. Снаружи восхитительные пейзажи Восточной Франции разворачивали свои спо­койные и опрятные красоты. Салон был почти пуст, лишь один богато одетый подагрический старикан охал, пуская слюну, над «Фигаро».

Закутанный в просторный реглан Моня схватил Рогонеля за руку, и, просунув ее в разрез, находившийся у этого удобного одеяния на месте кармана, подтолкнул к своей ширинке. Громадный камердинер понял желание своего господина. Его здоровенная ручища заросла волосами, но оказалась весьма пухлой и более нежной, чем можно было ожидать. Пальцы Рогонеля тактично расстегнули брюки князя и схватили его исступленно топорщащуюся шишку, как нельзя лучше подтверждавшую знаменитое двустишие Альфонса Алле:

Когда подрагивает нервно ваше кресло,

Огонь желанья проникает тут же в чресла.

Но тут вошел служащий компании спальных вагонов и объявил, что пришла пора обедать и большинство пассажиров уже собралось в вагоне-ресторане. «Отличная идея, — сказал Моня. — Рогонель, пошли сначала пообедаем!» Рука бывшего грузчика выскользнула из разреза реглана. Вдвоем они отправились в ресторан. Елда князя ничуть не поникла и, поскольку он поленился застегнуть штаны, спереди сквозь его одежду выпирал здоровенный желвак. Обед начался без особых приключений, под укачивающий перестук колес и нестройное звяканье посуды, серебра и хрусталя, нарушаемое изредка внезапным шпоканьем пробки шампанского «Алоллинарис».

За одним из столиков в противоположном конце вагона распо­ложились две на редкость симпатичные блондинки. Рогонель, который сидел к ним лицом, указал на них Моне. Князь обернулся и тут же узнал в одной из них, одетой поскромнее своей спутницы, Мариетту, прелестную горничную из Гранд-Отеля. Он тут же встал и направился к дамам. Кивнув Мариетте, князь обратился ко второй девушке, чью красоту искусно подчеркивала косметика. Обесцвеченные перекисью водорода волосы придавали ей весьма современный вид, который восхитил Моню. «Мадам, — сказал он ей, — прошу простить меня за эту выходку. Я представлюсь вам сам — ввиду трудности отыскать в этом поезде кого-либо из общих знакомых. Князь Моня Вибеску, наследственный господарь. Присутствующая здесь мадемуазель, то есть Мариетта, которая, без сомнения, поступила к вам в услужение, покинув Гранд-Отель, оставила за мной некий долг признательности, каковой я хотел бы погасить сегодня же. Я хочу выдать ее замуж за моего камердинера и жалую каждому из них по 50 000 франков приданого».

— Не вижу во всем этом ничего неподобающего, — сказала дама, — а тут и вовсе нечто весьма недурственно с виду устроенное. Кому вы это предназначаете?

Монин пестик, обнаружив выход, высунул между двух пуговиц свою багровую головку. Под смех дамы, покрасневший князь запрятал свой прибор.

— Хорошо, что вы стоите так, что никому ничего не видно... хорошенькое было бы дельце... Но ответьте же, для кого сие грозное орудие?

— Разрешите мне, — галантно произнес Моня, — возложить его на алтарь вашей бесподобной красоты.

— Посмотрим, — сказала дама, — а пока что, раз вы уже пред­ставились, представлюсь и я... Эстель Ронанж.

— Великая актриса «Франсез»? — спросил Моня.

Дама склонила голову.

Моня, обезумев от радости, вскричал:

— Эстель, я должен был вас узнать. Уже давно я ваш страстный почитатель. Не проводил ли я вечера в «Театр Франсез», любуясь вами в ролях возлюбленных? И, чтобы унять свое возбуждение, лишенный возможности дрочить на публике, запускал палец в нос и, подцепив там козявку или соплю погуще, поедал ее! Как прекрасно это было! Как вкусно!

— Мариетта, садитесь обедать с вашим нареченным, — сказала Эстель, — а вы, князь, отобедайте со мной.

Расположившись лицом к лицу, князь и актриса не сводили друг с друга влюбленных взглядов.

— Куда вы направляетесь? — спросил Моня.

— В Вену, я буду играть там перед Императором.

— А Московский Декрет?

— Е...ла я Московский Декрет; завтра же напишу Кларети об отставке... Меня отодвигают в сторону... держат на вторых ролях... мне не дали роль Эораки в новой пьесе нашего Муне-Сюлли... Ухожу... Им не задушить мой талант.

— Прочтите мне что-нибудь... какие-нибудь стихи, — попросил Моня.

Пока меняли тарелки, она прочла ему «Приглашение к путе­шествию», и на фоне этого восхитительного стихотворения, в которое Бодлер вложил некую толику своей любовной тоски и страстной ностальгии, Моня почувствовал, как маленькие ножки актрисы ка­рабкаются вверх по его ногам: под регланом они добрались до грустно свисающего у него из ширинки члена. Тут ножки остановились и, ненавязчиво обхватив уд, весьма забавным образом принялись двигать­ся туда-сюда.

Молниеносно затвердевший елдырь юноши покорно отдался ласкам точеных туфелек Эстель. Наслаждение его все нарастало и вылилось в сонет, который он тут же сочинил экспромтом и прочел актрисе, педальнопешеходные труды которой не прекращались до последней строки:

Дата добавления: 2015-08-27