Глава III

Через несколько дней после сеанса, который столь причудливым образом завершили кучер и агент полиции, князь Вибеску все еще не мог до конца прийти в себя. Следы бичевания уже зарубцевались, и он безвольно валялся на диване в салоне Гранд-Отеля, чтобы воодушевиться, почитывая в газете колонку происшествий. Одна из историй вдохновила его. Ужасающее преступление. Мойщик посуды в ресторане поджарил зад юного поваренка и затем, горяченького и с кровью, его трахнул, закусывая поджаристыми кусочками, которые он сколупывал с попки эфеба. На крики жаркого сбежались окружа­ющие и остановили садиста-мойщика. История излагалась во всех подробностях, и князь смаковал ее, тихонько подрочивая вынутый наружу хер.

Тут в дверь постучали. Вошла горничная, свеженькая и привле­кательная в своем чепце и фартуке. Застыв с письмом в руке, она покраснела, завидев растерзанный внешний вид Мони, который тут же подтянул штаны: «Не уходите, мадемуазель, милочка-блондиночка, мне нужно сказать вам пару слов». Одновременно он закрыл дверь и, схватив очаровательную Мариетту за талию, жадно поцеловал ее в губы. Она сначала сопротивлялась, изо всех сил сжимая губы, но под давлением начала сдавать, потом ее рот приоткрылся, и тут же в него проник язык князя, который, не мешкая, укусила Мариетта, чей юркий язычок принялся щекотать кончик языка Мони.

Одной рукой юноша обнял ее талию, другой — задрал юбки. Пан­талон на ней не оказалось. Его рука быстро скользнула между двумя пышными, округлыми бедрами, о качестве которых было не трудно догадаться, ибо горничная была высокой и стройной девушкой. У нее оказался очень лохматый лобок. Вся она так и пылала, и когда рука князя нырнула внутрь влажной расщелины, Мариетта, выпячивал живот, сама пошла ему навстречу. Девичья рука набрела на ширинку Мони и задумчиво ее расстегнула. Оттуда она вынырнула в компании замечательной веселки, которую при входе девушка едва приметила. Они неспешно дрочили друг друга, он — покручивая между пальце клитор, она — надавливая пальцем на червоточину в красной шапочке Моня толкнул Мариетту на диван, и, стоило ей на него повалиться подхватил ноги горничной и водрузил их себе на плечи, пока они полусидя расстегивала платье, чтобы вынуть наружу две потрясающие набухшие груди, которые князь тут же принялся по очереди сосать, одновременно заталкивая девушке между ног свою пылающую елду. Она тут же начала вскрикивать: «О, как хорошо, как хорошо... как ты хорош...» Потом принялась беспорядочно подбрыкивать задом, и вскоре Моня почувствовал, как она кончает, бормоча: «Крепче... кончаю... давай... еще...» И тут же схватила его за елду со словами: «Здесь хватит». Мариетта выдернула ее наружу и засунула себе в другую дырку — совсем круглую, расположенную пониже, словно око циклопа посреди двух белых, свежих, мясистых полушарий. Елда, обильно орошенная ее отдачей, вошла легко, и, бодро попедалировав, князь испустил всю свою сперму в задницу прекрасной горничной. Затем он с чмоканьем, словно пробку из бутылки, вытащил свой елдак, на кончике которого оставалась капелька дерьма, налипшая на остатки малофьи. В этот миг в коридоре кто-то зазвонил, и Мариетта промолвила: «Схожу посмотрю». И исчезла, обняв на прощание Моню, который сунул ей в руку пару луидоров. Как только она ушла, он ополоснул свой хобот, потом распечатал письмо и прочел:

«Мой прекрасный румын!

Что с тобой сталось? Ты, должно быть, уже отдохнул. Не помнишь ли, что ты мне сказал: «Если я не отлюблю тебя двадцать раз подряд, пусть меня накажут одиннадцать тысяч палок». Двадцать раз ты этого не сделал; смотри, а то тебе будет плохо.

В тот раз мы принимали тебя в бардаке Алексины на улице Дюфо. Ну а теперь, поскольку мы тебя знаем, можешь явиться ко мне. К Алексине уже нельзя, она не может принять у себя даже меня. Потому-то она и снимает этот бардак. Ее сенатор слишком ревнив. Меня это бесит; мой любовник — искатель жемчуга, сейчас он нанизы­вает жемчужины с негритянками на Берегу Слоновой Кости. Ты можешь навестить меня, дом 214 по рю де Прони. Мы ждем тебя завтра к четырем часам.

Жопопия Залупи».

Едва пробежав эти строки, князь взглянул на часы. Было одиннад­цать часов утра. Он позвонил, чтобы вызвать массажиста, который должным образом его промассировал и натянул. Этот сеанс его оживил. Он принял ванну и, почувствовав себя посвежевшим, позвонил парик­махеру, который его художественно постриг и поимел. Следующим прибыл маникюрист-педикюрист. Он профессионально постриг ему ногти и пропедалировал. И князь почувствовал себя совсем в своей тарелке. Он прошелся по бульварам, плотно пообедал, взял фиакр и отправился на рю де Прони. Оказалось, что Жопопия целиком занимает маленький особнячок. Его впустила старая горничная. Жилище было обставлено с изысканным вкусом.

Его сразу же провели в спальню, где стояла очень низкая и широкая кровать с бронзовыми спинками. Паркет покрывали шкуры диких зверей, приглушавшие звук шагов. Князь быстро скинул с себя всю одежду и встретил вошедших, в очаровательных дезабилье, Алексину и Жопопию совсем голым. Они радостно засмеялись и перецеловались. Первым делом он уселся сам, а затем усадил обеих юных дам к себе на колени — каждую на свое, — предварительно приподняв их юбки так, чтобы, вполне чинно смотрясь со стороны, они тем не менее ласкали своими голыми попками его ноги. Затем он начал каждом рукой дрочить одну из них, ну, а они вдвоем щекотали его пенис. Когда Моня почувствовал, что они достаточно возбудились, он заявил им:

— Теперь устроим урок.

Усадив их в кресло прямо перед собой, он после секундного размышления произнес:

— Мадемуазели, как я понял, на вас нет панталон. Вам следовало бы постыдиться. Ступайте и оденьтесь.

Когда они вернулись, он начал урок:

— Мадемуазель Алексина Проглотье, как зовут короля Италии?

— Ты что, думаешь, меня это колышет? — сказала Алексина.

— Тогда ступай на кровать, — вскричал преподаватель.

Он велел ей встать на кровати на колени, повернул к себе спиной и заставил ее задрать свои юбки и раздвинуть шлицу панталон, из которой возникли ослепительной белизны полушария. Он принялся нашлепывать их ладонью, и задница тут же начала краснеть. Это возбудило Алексину, и она старалась получше подставиться, но князь уже потерял к этому интерес. Обхватив руками бюст молодой девушки, он запустил пятерни за пазуху пеньюара и сжал ее груди, а затем, вытянув одну руку, принялся щекотать ей клитор и сразу же почув­ствовал, как сочится ее нутро.

Не оставались без дела и ее руки; они схватили княжий хер и направили его по узенькой дорожке к Содому. Алексина вся выгнулась, чтобы половчее раздвинуть половинки своей задницы и облегчить доступ в нее пестику Мони. Красная шапочка тут же нырнула внутрь, следом и остальное, и его яйца с размаху ударились снизу в женскую жопу. Заскучавшая было Жопопия тоже взгромоздилась на кровать и начала лизать Алексине щель; та, ублажаемая сразу с двух сторон, наслаждалась до слез. Ее сотрясаемое вожделением тело корчилось, словно от мук, из горла вырывались сладострастные хрипы. Толщенный елдак затыкал ей зад и, двигаясь взад-вперед, напирал на тонкую перегородку, отделявшую его от языка Жопопии, а та собирала молочко, выдавленное подобным времяпрепровождением. Живот Мони бился о жопу Алексины. Князь засаживал все сильнее. Он начал кусать загривок юной женщины. Заносчивее и заносчивее пыжился его пест. Алексина уже не могла перенести столько счастья, она повалилась прямо на лицо Жопопии, которая, однако, не прекращала ее вылизывать, а князь, не отставая, навалился на нее сверху, продолжая охаживать елдаком. Еще несколько ударов бедрами, и Моня излил свою малофью. Алексина осталась простертой на кровати, Моня отправился умыться, а Жопопия встала поссать. Взяв ведро, она расположилась над ним, раздвинула ноги, задрала юбку и изобильно выссалась; потом, чтобы сдуть последние капли, застрявшие в волосах, испустила негромкий, нежный и скромный пук, который восхитил и возбудил Моню.

— Посри мне в руки, посри мне в руки, — вскричал он. Жопопия улыбнулась, и Моня пристроился позади нее, а она чуть присела и стала тужиться. На ней были крохотные панталончики из прозрачного батиста, сквозь которые виднелись трепещущие ляжки. Черные ажур­ные чулки поднимались ей выше колен и плотно облегали две чудесные икры несравненного изгиба, не слишком полные, но и не слишком худосочные. В этом положении зад ее оголился, красиво обрамленный разрезом панталон. Моня внимательно разглядывал две розовые и смуглые округлости, покрытые пушком и оживляемые благородной кровью. Он заметил чуть выступающий копчик, а под ним — начина­ющуюся бороздку между ягодиц. Сначала широкая, бороздка эта постепенно сужалась и углублялась по мере нарастания пышности ягодиц; потом появлялся и сам анус — коричневый и круглый, весь в складочках. Первым следствием потуг молодой женщины стало растяжение дыры, из которой появилась полоска гладкой розовой кожицы, находившейся внутри и схожей с выпяченными губками.

— Ну, сри же, — закричал Моня. И тут появился кончик дерьма; остренький и невзрачный, он на миг выставил наружу голову и сразу спрятался обратно в свою пещеру. Тут же он появился вновь, медленно и торжественно сопровождаемый всею сосискою, являвшей собою одну из самых прекрасных какашек, какие только производила когда-либо на свет толстая кишка.

Говно выходило маслянистое, беспрерывное, разматываясь спокой­но, как корабельный трос. Оно изящно болталось между восхититель­ных ягодиц, которые раскрывались все шире и шире, отчего оно раскачивалось все сильнее. Жопа растянулась еще немножко, вздрог­нула, и говно упало, горячее, дымящееся, в руки Моне, который протянул их, чтобы его подхватить. Тогда он вскричал: «Не двигайся!» и, наклонившись, вылизал ей дыру в заднице, перекатывая тем вре­менем в ладонях какашку. Потом он с наслаждением раздавил ее и весь вымазался дерьмом. Жопопия раздевалась, чтобы уподобиться Алексине, которая показывала Моне свой крутой, словно просвечива­ющий, как бывает у блондинок, зад. «Посри на меня сверху», — Закричал Моня Алексине и вытянулся на полу. Она скорчилась над Ним так, что он мог наслаждаться подробным зрелищем ее жопы и ануса. Первым результатом ее потуг стали капли собственной Мониной малофьи, потом показалось говно, желтое и мягкое, которое падало маленькими порциями, причем, поскольку она смеялась и шевелилась, падало оно на тело Мони, где попало, и вскоре его живот украшало уже несколько этаких душистых слимаков.

Одновременно Алексина и ссала, и горячая струя, падавшая прямо Моне на пенис, разбудила их животные инстинкты. Кий начал понем­ногу приподниматься, одновременно надуваясь, пока, наконец, до­стигнув своей нормальной величины, головка не налилась и не покраснела, как большущая слива, и не установилась у самых глаз молодой красотки, которая, тут же придвинувшись к ней, все сильнее и сильнее раскорячивалась, заставляя торчащий х... войти между густо заросшими берегами ее широко распахнутой п...ды. Моня на­слаждался этим зрелищем. Опускаясь, ее зад все более и более выставлял напоказ свою соблазнительную выпуклость, аппетитные округлости напряглись, а ляжки раздвигались все сильнее. Когда жопа наконец опустилась настолько, что поглощенным оказался весь болт, она приподнялась и принялась за красивые возвратно-поступательные движения, которые существенно меняли ее пропорции, и это было восхитительное зрелище. Моня, весь в говне, наслаждался от всей души; вскоре он почувствовал, как сжимается влагалище, и Алексина, пробормотав сдавленным голосом: «Блин, ну вот... кончаю», оросила своими выделениями его пах.

Но Жопопия, которая присутствовала при этой операции и, похоже, разгорячилась, резко сдернула ее с кола и бросилась на Моню, не обращая внимания, что вляпывается в покрывающее его говно; тут же с удовлетворенным вздохом она ввела его хобот себе в п...ду и принялась яростно бить крупом, приговаривая при каждом наскоке: «Ха! Ха!» Но Алексине пришлось не по вкусу, что ее лишили причита­ющегося ей добра; она выдвинула ящик и вынула из него многохвостую плетку из кожаных ремешков, которой и принялась охаживать задницу, Жопопии, отчего подскоки той стали еще более страстными. Возбудившись от этого зрелища, Алексина нахлестывала изо всех сил. Удары так и сыпались на восхитительную жопу. Моня, чуть наклонив голову набок, смотрел в стоявшее рядом зеркало, как поднимается и опускается пышная жопа Жопопии. На подъеме полушария раскры­вались, и на мгновение появлялась розетка, которая тут же исчезала на спуске, когда прекрасные толстощекие ягодицы сжимались. Внизу заросшие волосами растянутые губы заглатывали огромный штырь, который при подъеме появлялся почти целиком.

Удары Алексины быстро заставили покраснеть всю бедную попу, сотрясаемую уже сладострастием. Вскоре один из ударов оставил после себя кровоточащий след. Обе, и бичующая, и бичуемая, впали и неистовство, словно вакханки, и, казалось, наслаждались в равной степени. Распалился и Моня, его ногти принялись вспахивать бархатистую спину Жопопии. Чтобы удобнее было бичевать свою подругу, Алексина спустилась рядом с ними на колени. Ее надувшая щеки, пышная задница содрогалась при каждом наносимом ударе в паре сантиметров от рта Мони.

К ней немедленно устремился язык князя, но тут же, ведомый сладострастной яростью, он принялся кусать правую ягодицу. Юная красотка испустила крик боли. Зубы вонзились в плоть, и свежая, замечательно утоляющая жажду кровь хлынула алым ручьем в судорожно сжавшуюся глотку Мони. Он слизывал ее, проникаясь вкусом слегка подсоленного железа. Подпрыгивания Жопопии потеряли вдруг свою размашистость, глаза закатились, оставив на виду одни белки. Из ее запятнанного собранным с тела Мони говном рта вырвался стон, и она кончила одновременно с Моней. На них, скрежеща зубами, рухнула обессиленная и хрипящая, словно в агонии, Алексина, и Моня, прильнув ртом к ее п...де, лишь два-три раза засунул туда язык, как она тоже разрядилась. Затем, после еще нескольких кон­вульсий, их нервы расслабились, и все трое растянулись среди говна, крови и малофьи. Они так и заснули, а когда проснулись, часы и комнате как раз били полночь.

— Не двигайтесь, мне что-то послышалось, — сказала Жопопия, — и это не горничная, ей до меня нет дела. Она, должно быть, давно легла.

Холодный пот выступил на лбу у Мони и двух девушек. Волосы встали у них на голове дыбом, и дрожь пробежала по голым, изгвазданным в говне телам. «Там кто-то есть», — добавила Алексина. «Там кто-то есть», — подтвердил Моня. В этот миг двери приоткрылись, и в неверном свете, проникшем внутрь с ночной улицы, стали видны две человеческие тени, облаченные в плащи с поднятыми воротниками и с котелками на головах.

Первый вдруг зажег электрический фонарик. Луч осветил комнату, но грабители поначалу не заметили растянувшуюся на полу группу.

— Это дурно пахнет, — сказал первый.

— Все же зайдем, в ящиках должны быть бабки, — откликнулся второй. В этот момент Жопопия дотянулась наконец до выключателя, и комнату неожиданно залил свет.

При виде их наготы взломщики оторопели. «Бля, говно, — сказал первый, — не будь я Рогонель, ну и вкусы у вас». Это был чернявый детина с волосатыми руками. Еще уродливей делала его всклокоченная борода. «Вот это да, — сказал второй, — во пошутили. Мне это нравится; говно — оно приносит удачу». Этот оказался бледным, как поганка, одноглазым хулиганом, пожевывающим давно погасший оку­рок сигареты. «Ты прав, Шаланда, — сказал Рогонель, — я как раз в него вляпался, и первой моей удачей, я думаю, станет протянуть мамзель. Но сначала займемся парнишкой». И, набросившись на перепуганного Моню, взломщики заткнули ему рот и связали по рукам и ногам. Потом, повернувшись к дамам, которые, хотя и не могли унять дрожь, проявляли, похоже, любопытство. Шаланда заявил: «Ну-с, девчонки, постарайтесь быть помилее, а не то я пожалуюсь Просперу». В руке у него была тросточка, которую он отдал Жопопии с наказом отколошматить изо всех сил Моню. Потом, пристроившись сзади нее, он вытащил свой е...льник, тонкий, словно мизинец, но необычайно длинный. Жопопия приступила к забавам, а Шаланда В начал с пошлепывания ее по заду, приговаривая при этом: «Ну что, мой толстощеконький, сейчас ты сыграешь на флейте, а желтая землица — она мне подойдет».

Он лапал и теребил этот пухлый, покрытый пушком зад, а просунув вперед руку, занялся также и клитором, потом внезапно всадил свой тонкий и длинный стерженек. Жопопия зашевелила задницей, продолжая охаживать Моню, который не мог ни увернуться, ни закричать, а только извивался, как червяк, при каждом ударе палки, оставляющем у него на коже красный след, быстро наливающийся синим. По мере того, как Шаланда вкалывал ей в зад, Жопопия возбудилась и, все сильнее молотя Моню, вскричала: «Ублюдок, получай, падла... Шаланда, воткни же до конца свою зубочистку». Тело Мони кровоточило.

Тем временем Рогонель сцапал Алексину и швырнул ее на кровать. Для начала он покусал немного ей соски, и те начали вставать. Потом спустился к п...де и всю ее втянул себе в рот, одновременно выдирая с лобка красиво завитые светлые волосики. Приподнявшись, бандит вытащил из штанов свою огромную, но короткую бульбу с фиолетовой

головкой. Перевернув Алексину, он принялся шлепать ее пухлый розовый зад, время от времени проводя рукой по разделяющей его щели. Потом подхватил красотку себе под мышку, чтобы правой руке было вольготней разгуливать по заднице. Левой же он держал ее за бородку, отчего Алексине было очень больно. Она расплакалась и запричитала, что побудило Рогонеля со всего плеча охаживать увесистыми оплеухами подставленный зад. Ее пышные розовые ляжки ерзали, жопа содрогалась — каждый раз, когда на нее обрушивалась лапища взломщика. В конце концов она попыталась сопротивляться. Своими изящными, ничем не занятыми ручками она принялась царапать бородатую физиономию. Она выдирала волосы у него с лица точно так же, как он драл ее за бородку. «Ну вот», — сказал Рогонель и перевернул Алексину.

Ее взгляд упал на Шаланду, который е...л в жопу Жопопию, в свою очередь избивающую залитого кровью Моню, и это зрелище возбудило ее. Толщенная битка Рогонеля билась ей в зад, но тыкалась напрасно, попадая то левее, то правее, то чуть выше, а то чуть ниже; потом он наконец нащупал дыру и, схватив обеими руками гладкий и бархатистый крестец Алексины, изо всех сил потянул ее к себе. От боли, причиненной разорвавшей ей жопу гигантской елдой, она закричала бы, не будь так возбуждена всем происходящим. Едва засунув х... ей в жопу, Рогонель тут же извлек его наружу и, опрокинув Алексину на кровать, всадил свое орудие уже ей в пузо. Инструмент вошел с большим, ввиду своей необъятности, трудом, но стоило ему очутиться внутри, как Алексина свела вместе, забросив их за спину взломщика, свои ноги и так тесно вжала его в себя, что даже при желании он не мог бы от нее освободиться. Е...лись они яростно. Рогонель засасывал ее сиськи, а его борода щекоткой еще более возбуждала Алексину; та просунула руку в штаны взломщика и засунула палец ему в жопу. Тут они принялись кусаться, словно дикие звери, вовсю работая бедрами. Так же неистово они и раз­рядились. Но елда Рогонеля, придушенная влагалищем Алексины, тут же начало топорщиться вновь. Девушка закрыла глаза, чтобы полнее насладиться этими повторными объятиями. Она кончила четырнадцать раз, а Рогонель тем временем успел сделать это трижды. Когда она пришла в себя, то увидела, что и из жопы, и из п...ды у нее идет кровь. Ее поранил огромный болт Рогонеля. Увидела она и кон­вульсивно дергающегося на полу Моню.

Все его тело было одной сплошной раной.

Жопопия по приказу кривого Шаланды сосала, стоя перед ним на коленях, ему х… «Ну же, вставай, сука», — вскричал Рогонель.

Алексина подчинилась, и он с размаху пнул ее в зад ногой, так что она упала прямо на Моню. Связав ей руки и ноги, Рогонель, не обращая внимания на мольбы, заткнул ей рот и, схватив трость, принялся полосовать увесистыми ударами восхитительное, кажущееся на первый взгляд худощавым, тело. Жопа трепыхалась под каждым ударом палки, потом пришел черед спины, живота, ляжек, грудей. Дрыгаясь и трепыхаясь под взбучкой, Алексина наткнулась на встав­ший, как у трупа, член Мони. По случайности он зацепился за девушкину вагину и проник внутрь.

Рогонель удвоил свои усилия и без разбору колотил по телам Мони и Алексины, которые наслаждались жесточайшим образом. Вско­ре под полосами стекающей крови было уже не различить восхититель­ную розовую кожу молоденькой блондинки. Моня отрубился, почти сразу же отключилась и она. Рогонель, у которого начала уставать рука, повернулся к Жопопии, которая пыталась заточить Шаланде перо, но косой мерзавец никак не мог кончить.

Рогонель приказал темноволосой красотке раздвинуть ляжки. Ему стоило большого труда покрыть ее по-собачьи. Она страшно мучилась, но стоически переносила эту пытку, не выпуская изо рта — и даже продолжая его сосать — х... Шаланды. Полностью внедрившись в п...ду к Жопопии, Рогонель велел ей поднять правую руку и начал выку­сывать из подмышки волосы, которые росли там буйной порослью. Когда, наконец, Жопопия кончила, наслаждение ее оказалось столь сильным, что, теряя сознание, она изо всех сил вцепилась зубами в штырь Шаланды. Он жутко закричал от боли, но головка осталась у нее во рту — и только она. Рогонель, который как раз кончил, выдернул свой долбак у Жопопии из влагалища, и та без сознания повалилась на пол. Истекая кровью, потерял сознание и Шаланда.

— Бедный мой Шаланда, — сказал Рогонель, — тебя нае...ли, уж лучше сдохнуть, — и, вытащив нож, он нанес Шаланде смертельный удар, стряхнув при этом на тело Жопопии последние капли малофьи, свисавшие с его е...льника. Шаланда умер без единого звука.

Рогонель тщательно привел в порядок свои штаны, затем опус­тошил все ящики, обшарил карманы; забрал он не только деньги, но и драгоценности, и часы. Потом взгляд его упал на валявшуюся без сознания на полу Жопопию. «Нужно отомстить за Шаланду», — подумал он и, снова вытащив нож, с размаху всадил его между ягодиц: так и не пришедшей в себя Жопопии. Там его Рогонель и оставил. Часы пробили три часа утра, и он вышел из комнаты уже знакомым путем, оставив позади себя на полу четыре тела; вся пришедшая в полный беспорядок комната была замызгана кровью, дерьмом, малофьей.

Выйдя на улицу, он легкой походкой направился в сторону Меняльмонтан, напевая на популярный мотив:

а потом:

Жопа жопою пахнуть должна лишь,

А никак не колонской водой...

а потом:

Тори

Тори

Рожок в ночи…

Дата добавления: 2015-08-27