Лев толстой

3) ФИЗИКА («недотрога»)

4) ЛОГИКА («школяр»)

Характеризуя тип «толстого» одним словом, лучше всего назвать его «пророком». Будучи прирожденным лидером (1-я Воля), он более всего расположен реализовывать свою страсть к лидерству именно в пророческой, религиозно-мистическо- художественной сфере (2-я Эмоция). Причем, в той или иной форме «толстовская» про- роческая доктрина непременно окрашивается в коммуно-аскетические цвета, хотя лично

«толстой» в следовании данному пункту доктрины бывает не слишком тверд (3-я Физи- ка). И нет живее и нагляднее иллюстрации к сказанному о типе «толстого», нежели сам Лев Толстой, титанический выразитель всех достоинств и недостатков своего типа.

Рано осознав свое «царственное» предназначение, Толстой не мог не задуматься о способах реализации изначала присущего ему лидерского дара. Чисто теоретически рас- суждая, у Толстого было два пути: путь на вершину светской власти и путь на вершину духовной. Однако такая дилемма существовала по тем временам как чистая фикция. Си- нодально устроенная Русская православная церковь давно передала свои властные пол- номочия светской власти. В свою очередь светская власть, организованная по принципу наследственной монархии, исключала легальный путь достижения ее вершины.

Конечно, можно было бы попробовать взобраться на вершину общественной пира- миды нелегальным, революционным путем, как это сделал Кромвель («толстой» по сво- ему психотипу). Но в то время в России серьезных предпосылок к революции не было. Однако, что примечательно, Толстой, видимо, не оставлял надежды стать чем-то вроде Кромвеля, и, вопреки своим призывам к непротивлению злу насилием, в частных беседах высказывался одобрительно о терроре, развернутым против правительства русскими ре- волюционерами.

Заведомая тупиковость традиционных путей наверх скоро навела молодого Толсто- го на мысль о существовании еще одного нестандартного пути к власти. В 1855 году, будучи двадцати семи лет от роду, он записал в своем дневнике, что чувствует себя

«провозвестником новой религии». Однако реализовывать свой замысел ему удалось не в полной мере и без большого успеха лишь несколько десятилетий спустя.

На счастье Толстого в России к середине XIX века сформировалась неформальная духовная сила, занявшая место косной, взнузданный государством Русской церкви. Это

— литература. Говорю «на счастье» потому, что еще в начале XIX века литература такой силой не являлась, и родись Толстой пораньше, при всей своей предрасположенности к художественному творчеству, его деятельность в этой сфере вряд ли пошла бы дальше

дилетантских опытов, подобных его же опытам композиторским. 1-я Воля слишком соци- ально ориентирована, чтобы заниматься чем-то не имеющим общественного звучания. К середине XIX века литература в России стала заметной общественной силой, и неуди- вительно, что именно ее на первых порах избрал Толстой в качестве инструмента своего восхождения к вершинам власти.

Здесь Толстого ждала удача. Утонченная 3-я Физика позволяла ему абсолютно на- турально вживаться в физиологию роженицы, лошади, умирающего человека. А 2-я Эмо- ция наделила Толстого широчайшим по диапазону и утонченнейшим по восприятию де- тектором чувств. Все это обеспечило ему лидирующее положение в русской литературе. Вместе с тем, сама по себе писательская слава, приятно щекоча самолюбие, не могла на- сытить его, дать полное удовлетворение. Не реализованной оказалась его жаждущая ли- дерства 1-я Воля, а царящий в литературе хронический беспредел не позволял надеяться на грядущее структурирование этого артистического бедлама.

Мысль о карьере на религиозном поприще, деле, родственном искусству, но под- дающимся организации, все настойчивей билась в сердце Толстого, и юношеская мечта сделаться «провозвестником новой религии» уже не казалась несбыточной.

Однако на стезе религиозного реформаторства Толстого ждало больше провалов, чем триумфов. Начать с того, что не получилось «новой» религии. Усиленная штудия религиозных и философских текстов показала, что изобрести что-либо новенькое в этой сфере ему не по силам. А главное, магическое слово евангелиста Матфея («толстого» по своему психотипу), представившего Христа с тем же, что у Толстого порядком функций, исключила для писателя путь антихристианского бунта.

Все что соответствовало его внутренним психологическим установкам уже было изобретено. Поэтому ничего не оставалось, как бунтовать внутри христианства, избрав своей мишенью официальную церковь, пойти по пути ересеарха, основателя секты. Од- нако и на пути еретичества Толстого также не проявил изобретательности, «нового» здесь опять не получилось, и толстовцы даже не смогли, в силу своей малочисленности, зареги- стрироваться как секта. То есть, Толстой — великий русский писатель, не смог сделать то, что удалось сходно чувствующему малообразованному крестьянину Сютаеву.

Глядя со стороны, можно было бы посчитать религиозную фазу деятельности Тол- стого полным провалом, если бы не специфика системы ценностей 1-й Воли, легко удов- летворяющейся малочисленностью и низким качеством паствы, лишь бы власть над ней была реальна и бесспорна. Не смутился малочисленностью паствы и Толстой, более того, обретя долго чаемый пророческий статус, начал бомбардировать последнего русского царя смешными письмами с указаниями, как тому жить и каким быть. Ослепление Тол- стого на свой и царский счет было столь велико, что он всерьез посчитал себя парой ца- рю, в качестве вершителя народной судьбы, в заботах о которой можно пренебречь нуж- дами окружающих. Когда Толстому напомнили о необходимости прибавить жалование прислуге, он заявлял: " Одно дело — благо русского народа, обсуждаемое с царем, дру- гое: прибавка жалования лакею..»

Возомнив себя русским Самуилом, делателем царей, Толстой, казалось, исполнив мечту юности, должен был успокоиться. Однако особенность неформального лидерства состоит в том, что оно дается и удерживается с огромными издержками. Что в полной мере довелось испытать на себе самому Толстому. Ради статуса пророка пришлось изна- силовать лучшую эмоциональную сторону своей натуры, отказавшись от музыки и худо- жественного творчества. А вместе со 2-й Эмоцией пришлось изнасиловать 3-ю Физику, изображая полное неприятие комфорта и секса.

До смерти изматывали бесконечные склоки среди малочисленной, но крикливой толстовской общины. Наконец, всенародный восторг перед его личностью сменился в обществе полной поляризацией оценок, четким делением на безоговорочных доброжела- телей и столь же безоговорочных ненавистников Толстого. «Я чувствую, что ко мне от-

ношение людей — большинства — уже не как к человеку, а как к знаменитости, главное, как к представителю партии, направления; или полная преданность и доверие, или, на- против, отрицание, ненависть,» — жаловался Толстой, однако в его жалобах, пусть бес- сознательно, содержалась большая доля лицемерия. Он сам уже давно поделил общество на своих и чужих, и в соответствии с личными партийными установками вел себя. Вот характерная сценка, описанная самим Толстым без тени самоиронии: «Вчера вечером очень трогательное общение со студентом, приехавшим для свидания с Кавказа. Гусев сказал, что, кажется, проситель. Он подал мне конверт, прося прочесть. Я отказался, по- том стал читать с конца. О монизме и Геккеле. Я недобро стал говорить ему. Он страшно взволновался. Потом я узнал, что он чахоточный, безнадежный. Он стал уходить и сказал, что чтение «О жизни» было для него событием. Я удивился и попросил остаться. Я про- чел его записку. Оказалось, совсем близкий человек. А я оскорбил, измучил его. Мне было и больно, и стыдно. Я просил его простить меня. Он остался в деревне ночевать. Нынче утром пришел, и мы умиленно говорили с ним. Очень трогательный человек. Я полюбил его.» Толстой, видимо, и сам не сознает всего комизма ситуации, когда лаская и отталкивая людей в зависимости от приятия или неприятия его доктрины, он одновре- менно жалуется на неровность людского отношения к себе.

Вместе с тем, нельзя утверждать, что голос Толстого был гласом вопиющего в пус- тыне. Отнюдь. При личном общении желание оппонировать ему не возникало даже у тех, кто заранее настраивался на спор. И не истинность толстовских взглядов была тому при- чиной. Особенность сочетания 1-й Воли со 2-й Эмоцией заключается в том, что она на- граждает речь ее обладателя высшей убедительностью. Безукоризненное чутье при выбо- ре слов, корректируемое тончайшим слухом на настроение аудитории, дает 2-я Эмоция. При этом эффект многократно усиливается 1-й Волей. Она наполняет точно выбранное слово такой непоколебимой верой оратора в себя и в истинность им произносимого, усто- ять перед которой просто невозможно.

Однако, как часто бывало в таких случаях, включая случай Толстого, проходило время, магия слов улетучивалась и «толстовцы на час» возвращались к своему прежнему образу жизни и образу мысли, нередко еще более критически настроенными к учению Толстого, чем прежде, в отместку за минуты душевной слабости и доверчивости, пережи- тые в толстовском обществе. Вот как описывает Репин эффект от речей Толстого: «Бесе- ды Л.Н. производят всегда искреннее и глубокое впечатление: слушатель возбуждается до экстаза его горячим словом, силой убеждения и беспрекословно подчиняется ему (1-я Воля+2-я Эмоция). Часто на другой и на третий день после разговора с ним, когда собст- венный ум начинает работать независимо, видишь, что со многими его взглядами нельзя согласиться, что некоторые мысли его, являвшиеся тогда столь ясными и неотразимыми, теперь кажутся невероятными и даже трудно воспроизводимыми, что некоторые теории его вызывают противоположное даже заключение, но во время его могучей речи это не приходило в голову.»

Между прочим, слушателям Толстого очень повезло, что он витийствовал в преде- лах Ясной поляны и общенациональной трибуны не имел. Другой «толстой» — Оливер Кромвель такую трибуну получил и настолько заморочил магией своих пустых гипноти- ческих словес английский парламент, что довел дело до гражданской войны, казни коро- ля, своего бестолкового правления и реставрации, вернувшей все на круги своя. Счастье наше, что Толстой жил в непарламентской России.

Чувствуя, что магия его краткосрочна, что производимый им эффект непродолжи- телен, Толстой резкостью публичных высказываний пытался спровоцировать насилие со стороны правительства, дабы снискать мученический венец — безукоризненный и весо- мейший аргумент своей правоты. Горький рассказывал: «Он знает, что мученики и стра- дальцы редко не бывают деспотами и насильниками, — он все знает! И все-таки говорит:

«Пострадай я за свои мысли, они производили бы другое впечатление.» Это всегда от-

брасывало меня в сторону от него, ибо я не могу не чувствовать здесь попытки насилия надо мной, желания овладеть моей совестью, ослепить ее блеском праведной крови, на- деть мне на шею ярмо догмата». Правительство, по счастью, оказалось не настолько глу- по и помучаться Толстому не дало.

Толстой вообще часто и сильно заблуждался, заблуждался даже относительно при- роды своего литературного успеха. Он писал о себе: «Редко встречал человека, более одаренного всеми пороками: сластолюбием, корыстолюбием, злостью, тщеславием и, главное, себялюбием. Благодарю Бога за то, что я знаю это, видел и вижу в себе всю эту мерзость и все-таки борюсь с ней. Этим и объясняется успех моих писаний.» Здесь Тол- стой опять, мягко говоря, лукавил. Аскеза его не была искренней и представляла собой декларацию о намерениях, предназначенную доверчивой публике. Во времена, когда ра- зоряющееся дворянство распродавало землю, Толстой прикупал и прикупал землицу, крича, что землевладение — грех, что земля не чья-то, а — Божья, и, наконец, накупил ее столько, что смог обеспечить отдельными поместьями все свое многочисленное потомст- во. В сексуальной ненасытности Толстой признавался сам и жаловалась жена. И уж со- всем фантастически выглядит утверждение, что толстовская слава зиждется на его пока- зушной борьбе со своими пороками.

Что касается тщеславия и себялюбия, то с этими свойствами своей натуры Толстой и не пытался бороться. Идеальный соглядатай Толстого — его жена писала: «Если бы кто знал, как мало в нем нежной истинной доброты и как много деланной по принципу, а не по сердцу... Все выдумано, сделано, натянуто, а подкладка нехорошая, главное, везде тщеславие, жажда славы ненасытная..» Толстой нехотя соглашался с женой: «Живу напо- каз, для людей».

В толстовских записях с предельной четкостью сформулирован и принцип проти- вопоставления Первой и Третьей функций, т.е. в переводе на его психотип: противопос- тавление 1-й Воли и 3-й Физики. Вот как звучит этот антагонизм в дневниковой записи Толстого: «Эгоизм — самое дурное состояние, когда это эгоизм телесный, и самое вредное себе и другим; и эгоизм — сознание своего высшего «я» — есть самое высшее состояние и самое благое для себя и других.» Обратим внимание, в соответствии с его 3- й Физикой, по мнению Толстого, плотский эгоизм или, говоря проще, жадность и сладо- страстие безусловно дурны, тогда как в соответствии с 1-й Волей ощущение своего пре- восходства над людьми, т.е. высокомерие и гордыня столь же безусловно благотворны.

* * *

Сомнительность успехов лично Толстого на пророческом поприще не свидетельст- вует, что такого рода миссия «толстому» не по плечу. Как раз по плечу. «Толстой» создан для духовного лидерства, и лишь обстоятельства могут преуменьшить или преувеличить масштабы его деятельности на этой стезе. Но не отменить. Пример другого «толстого», начавшего свой жизненный путь нищим мальчиком-пастушком, страдающим эпилепти- ческими припадками, и закончивший его властителем огромной империи и основателем мировой религии, достаточно выразителен, чтобы представить себе «толстовский» про- роческий потенциал.

Читатель, думаю, уже догадался, что речь идет об основателе ислама, пророке Му- хаммаде. Его судьба не может не удивлять. Казалось, как из обрывков иудейских, христи- анских и языческих преданий, услышанных юным бедным пастушком у караванного ко- стра, удалось создать мировую религию, а вместе с ней и мировую державу — уму непо- стижимо. Но только на первый взгляд. Железная 1-я Воля Мухаммада, возбуждающая своих и парализующая чужих, абсолютная вера в себя и свою миссию были одним из двух главных слагаемых его успеха.

2-я Эмоция наградила Мухаммада даром великого художника, поэтому и по сию пору «Коран» считается непревзойденным памятником арабской поэзии. Рассказывают, что некий арабский поэт-язычник, прочитав лишь одну суру, прибитую к дверям мечети, немедленно обратился в ислам. Если же к природным данным добавить элемент удачи, постоянно сопутствующий пророку, то феномен Мухаммада не покажется чем-то из ряда вон выходящим.

Свой отпечаток на облике мусульманского мира оставили и другие, нижестоящие функции «толстовского» психотипа, данного природой Мухаммаду. 3-я Физика пророка, окрашивающая материальный пласт жизни в коммунистические тона, наложила на безза- ботных прежде арабов ярмо в виде десятины для бедных (закийят), праздничные посты и квотирование числа жен (не более четырех). Хотя, как водится, 3-я Физика пророка не была бы собой, если бы, касаясь сексуальной проблематики, обходилась без плутовства. Так, Мухаммад лично для себя оставил вопрос о числе жен открытым, явно не удовлетво- ряясь введенной им самим квотой, что обнаружилось на похоронах пророка, за гробом которого следовало шесть женщин.

Не без участия 4-й Логики Мухаммада сформировалась интеллектуальная жизнь ислама первых веков хиджры. Сам пророк явно не претендовал на серьезное осмысление капитальнейших проблем мирового умозрения. И как часто это бывает, данное обстоя- тельство имело двоякий результат. С одной стороны, последователи Мухаммада с легко- стью жгли библиотеки, считая их содержание либо вторичным по отношению к «Кора- ну», либо излишним. А с другой стороны, арабское господство, индифферентное к умо- зрительным вопросам, обеспечило небывалый расцвет интеллектуальной жизни в лучших на то время исламских университетах, и именно из рук арабов заново приняли европейцы свое собственное, казалось, навсегда утраченное античное философское и научное насле- дие.

* * *

В сравнении с Мухаммадом, фигуры Оливера Кромвеля и Вильяма Бутса, основате- ля «Армии спасения», не выглядят столь же масштабно. Однако, и они — «толстые», оставившие заметный след в мировой истории. Но вот что интересно: Толстой, Мухам- мад, Кромвель, Бутс — будучи людьми одного психотипа, по- разному отпечатались в памяти человеческой. Мухаммада мы помним как пророка, Толстого — как писателя, Кромвеля — как политика, Бутса — как филантропа. И это обстоятельство лишний раз свидетельствует, что психотип не судьба, судьба слишком сложная категория, чтобы предсказывать ее, даже владея таким совершенным инструментом, как психическая типо- логия.

* * *

С внешней стороны тип «толстого» хочется описать следующим образом: худощав, не красавец, взгляд упорный, аналитический, с блеском. Обычно «толстой» немногосло- вен, но задетый за живое, демонстрирует блестящий дар полемиста. Одет чисто, аккурат- но, просто, не без изящества. Прическа строгая, но волосы несколько длиннее обычного. Жест и мимика не ярки, но величавы, энергичны и очень выразительны.

Дата добавления: 2015-08-27