Аврелий августин

1) ЛОГИКА («догматик»)

2) ЭМОЦИЯ («актер»)

3) ФИЗИКА («недотрога»)

4) ВОЛЯ («крепостной»)

В памяти почти каждого человека хранится, обычно связанный с молодостью, про- ступок, вспоминаемый чаще других, необычайно ярко и с особой горечью. Как правило, проступок этот мелкий и остроту воспоминаний о нем придает то, что он первый. Он — как грехопадение, как потеря невинности, после него все другие грешки, грехи и даже преступления уже как бы сами собой разумеются, ординарны, и потому память о них короче и расплывчатей. Например, для Жан-Жака Руссо такой вехой стала кража ленты, из-за которой служанке отказали от дома, для Льва Толстого — карточный долг. Нечто подобное случилось в шестнадцать лет и с блаженным Августином. Он со стыдом вспо- минал: «Я же захотел совершить воровство, и я совершил его, толкаемый не бедностью или голодом, а отвращением к справедливости и от объядения грехом. Я украл то, что у меня имелось в изобилии и притом было гораздо лучше; я хотел насладиться не тем, что стремился уворовать, а самим воровством и грехом.

По соседству с нашим виноградником стояла груша, отягощенная плодами, ничуть не соблазнительными ни по виду, ни по вкусу. Негодные мальчишки, мы отправились отрясти ее и забрать свою добычу в глухую полночь: по губительному обычаю наши уличные забавы затягивались до этого времени. Мы унесли оттуда огромную ношу не для еды себе (если даже кое-что и съели); и мы готовы были выбросить ее хоть свиньям, лишь бы совершить поступок, который тем был приятен, что был запретен.»

Отрясти грушу — проступок вполне невинный, и вид подлинного преступления в сознании Августина он приобрел, очевидно, потому, что был совершен сознательно. Ре- бенок безгрешен, бесстыден и неподсуден, так как не ведает, что творит. Августин в свои

шестнадцать лет уже ведал о постыдности содеянного и потому именно с этого начал свое покаяние в «Исповеди».

Отношение Августина к детству было, мягко говоря, противоречиво: в нем самом пожизненно жил большой ребенок (4-я Воля), он любил детей и переписывался с ними до самой смерти. Однако тот же Августин в книге «О граде Божием» писал: «Да и кто не пришел бы в ужас и не предпочел бы умереть, если бы ему предложили на выбор или смерть претерпеть, или снова пережить детство?...с каким запасом суетных желаний, на- чинающих открываться уже в ребенке, является человек в эту жизнь, так что если оста- вить его жить, как он захотел бы делать все, что желал бы, то он или всю жизнь, или большую ее часть провел бы в преступлениях и злодеяниях.»

С одной стороны, с Августином трудно не согласиться: жадностью и жестокостью дети значительно превосходят взрослых. Хотя и оправдание их лежит на поверхности — рост и незрелость. С другой стороны, у Августина были свои психотипические причины не любить детство: болезненное для «крепостных» ощущение оставленности, сиротства

— непременные спутники раннего периода жизни, когда лишенная внешней узды 4-я Воля живет как душа неприкаянная. Для «крепостного» такое состояние кажется особен- но опасным, потому что он искренне верит в абсолютную силу начальственного пригля- да, без которого вся жизнь человека действительно должна превратиться в нескончаемую цепь преступлений.

Но вернемся к хронологии. Августин, пройдя по всем ступеням античного образо- вания IY века, скоро стяжал себе славу замечательного ритора, обрел вес и влияние при императорском дворе. И уже само придворное его положение обязывало включать в речи критику христианства, словом поддержать языческую партию. Биографы, думаю, лука- вят, объясняя первый языческий период жизни Августина «печальной традицией» винить во всех бедах христиан. Отец его был скорее агностиком, но мать — последовательная и искренняя христианка, поэтому списывать первоначальную покладистость Августина на простое неведение просто невозможно.

Однако маловероятно, что в своем прославлении язычества Августин вкладывает много жара. Еще до прибытия к императорскому двору он познакомился с другой гони- мой в государстве религией — манихейством и со временем полностью втянулся в ее орбиту. Суть манихейской доктрины заключалась в том, что во Вселенной от века ведется борьба между Светом и Мраком. Эта борьба пронизывает все проявления жизни, вклю- чая человека. В наш век царь Тьмы как всегда нападает на царство Света и пока одержи- вает над ним победу. Помимо простоты, ясности и мнимой очевидности данной концеп- ции, у Августина, видимо, были чисто личные причины стать последовательным манихе- ем. Со времен отрясенной груши грехов накопилось множество, и, по собственным сло- вам Августина, памятуя о предопределенной победе зла, ему «лестно было извинять себя и обвинять что-то другое, что было со мной и в то же время мною не было (4-я Воля)».

Августин недолго утешал себя манихейством. Однако, расставшись с доктрине Ма- ни, он не сразу обратился к христианству; прежде он еще прошел через очистительную купель скепсиса. Скептицизм — последнее прибежище разочарованного интеллекта. Особую прелесть скептицизма заключается в том, что его купель наполнена не водой, а крепчайшей кислотой. Искать и с тайной радостью находить изъян в любой мысли, с по- рога, из одного фрондерства отрицать всякое позитивное знание — есть в этом неизъяс- нимое наслаждение уставшего от словоблудия ума.

Однако долго жить голым отрицанием было не в характере Августина и его 1-й Ло- гики, душа алкала истины, и он продолжил поиск. С этого момента начинается последний окончательный период жизни Августина. Здесь не место перечислять все обстоятельства, повлиявшие на его последний выбор. Главное, — тридцати трех лет от роду он принимает крещение, спустя несколько лет рукополагается в сан священника, а после смерти своего наставника епископа Иппонийского Валерия наследует его кафедру.

Именно на епископской кафедре Августин как бы находит себя. Он необычайно деятелен. Почти все средства епархии идут на помощь неимущим, если же их не хватает, епископ приказывает разбить и продать ценную церковную утварь. Епископ обильно и блестяще проповедует, пишет, его наследие составляет 16 томов, и эти тома органично входят в золотой фонд мировой богословской и философской мысли.

Особое место в творчестве блаженного Августина занимает «Исповедь», самое по- пулярное, чаще всего переводимое и чаще всего издаваемое сочинение. «Исповедь», на читателя, свободного от бездумного пиетета, производит одновременно умилительное и тягостное впечатление. Умиляет в ней удивительная поэзия, могучий пафос, восторжен- ная и по-детски искренняя вера. Тяготит же какое-то старательное расплющивание себя перед лицом Абсолюта, инфантильная тяга перекладывания на Него всего происходяще- го, вплоть до мелочей: по меньшей мере странно читать, что у Августина по божьей воле могли заболеть зубы и по божьей же воле боль могла пройти.

Жажда мелочной опеки над собой у Августина, конечно, не случайна, она — пря- мое следствие его 4-й Воли. Как и сам факт обращения к жанру исповеди, внутренне столь близкому детской искренности «крепостного». Но вернемся к отрясенной Августи- ном в детстве груше. Анализируя этот эпизод своей биографии Августин приходит к вы- воду, что делал дурно просто за компанию, не по своей воле. Он писал: «...я один не сделал бы этого, никак не сделал бы один. Вот, Господи, перед Тобой живо припоминаю я состояние свое. Один бы я не совершил этого воровства, в котором мне нравилось не украденное, а само воровство; одному воровать мне бы не понравилось, я бы не стал во- ровать. О, враждебная дружба, неуловимый разврат ума, жажда вредить на смех и заба- ву! Стремление к чужому убытку без погони за собственной выгодой, без всякой жажды отомстить, а просто потому, что говорят: пойдем, сделаем...» Отрясти грушу — не велик грех, но тревога такого вдумчивого человека, как Августин, по столь мелкому по- воду вполне обоснована.

Управляемость, столь явно проявившаяся в истории с грушей, — вот что внушило Августину, вглядывающемуся в себя, страх и тягостные мысли. В это связи нельзя не сказать, что вслед 1-й Физике наиболее криминогенную долю составляет 4-я Воля. И по- нятно почему. Августину еще повезло: кроме мук совести, иной расплаты не было. Знаю множество случаев, когда «крепостные» шли вслед своим более волевитым товарищам на более тяжкие преступления, шли за други своя и за други своя садились, с той же «авгу- стиновской» детской безоблачностью во взгляде.

«Я видел, однако, в поступках, совершаемых мною против воли, проявление скорее страдательного, чем действенного начала, и считал их не виной, а наказанием,» — совер- шенно справедливо писал Августин, будучи, действительно, стороной страдающей и за свои поступки не отвечающей. История поиска того Кукловода, что манипулирует им, есть главная тема в истории интеллектуальной жизни епископа Иппонийского. Дру- зья детства, мать, манихейский князь Тьмы, христианский Бог — все они последователь- но держались за ниточки, ведущие к его воле, и этот сугубо личный опыт, по обыкнове- нию людей судить по себе, Августин распространил на весь мир, возвел слабохарактер- ность в космический принцип.

Полемику о свободе воли начал не Августин, ее начал монах Пелагий. Он отрицал изначальную греховность человечества, утверждал, что человек сам, без помощи свыше, способен стяжать благодать. Естественно, что с совершенно противоположных позиций против Пелагия выступил Августин и победил. На Вселенском соборе в Эфесе учение Пелагия было предано анафеме. И кажется, слишком поспешно. Августиновская концеп- ция абсолютной несвободы воли, ставшая официальной доктриной, называемой коротко

«квиетизмом», будучи последовательно воплощенной, вела к равнодушию, глухоте и безответственности.

По счастью, анафемой Эфесского собора спор между Пелагием и Августином не закончился. И по сей день вопрос о том, где кончается божья воля, судьба, карма, внеш- ние обстоятельства и начинается личное волеизъявление, личная ответственность, чело- век вынужден решать сам.

* * *

Параллельно 4-й Воле собственной жизнью жила 3-я Физика Августина. И как в обыкновение для этой функции, секс оказался в центре августиновской внутренней плот- ской борьбы. Все остальные чувственные удовольствия, понемногу смиряемые, оказались на периферии этой битвы. Августин писал: «...юношей я был очень жалок, и особенно жалок на пороге юности; я даже просил у Тебя целомудрия и говорил: «Дай мне цело- мудрие и воздержание, только не сейчас «. Я боялся, как бы Ты сразу же не услышал ме- ня и сразу же не исцелил от злой страсти; я предпочитал утолить ее, а не угасить.»

Ханжеский вопль Августина «Дай мне целомудрие, но не сейчас!» — эталонно передает состояние и отношение 3-й Физики к сексуальной стороне жизни.

4-я Воля Августина долгое время ничего не могла поделать с двусмысленной блуд- ливостью 3-й Физики: «...грехи мои умножились. Оторвана была от меня, как препятст- вие к супружеству, та, с которой я давно жил. Сердце мое, приросшее к ней, разрезали, и оно кровоточило. Она вернулась в Африку, дав Тебе обет не знать другого мужа и оста- вив со мной моего незаконного сына, прижитого с ней. Я же, несчастный, не в силах был подражать этой женщине: не вынеся отсрочки (девушку, за которую я сватался, я мог получить только через два года), я, стремившийся не к брачной жизни, а раб похоти, до- был себе другую женщину, не в жены, разумеется. Болезнь души у меня поддерживалась и длилась, не ослабевая, и даже усиливаясь этим угождением застарелой привычке, гнав- шей меня под власть жены...

То, что украшает супружество: упорядоченная семейная жизнь и воспитание детей

— привлекало... меня весьма мало. Меня держала в мучительном плену, главным обра- зом, непреодолимая привычка к насыщению ненасытной похоти...

Я вздыхал об этом, никем не скованный, но в оковах моей собственной воли. Мою волю держал враг, из нее сделал он для меня цепь и связал меня. От злой же воли возни- кает похоть; ты рабствуешь похоти — и она обращается в привычку; ты не противишься привычке — и она обращается в необходимость. В этих взаимно сцепленных кольцах (почему я и говорю о цепи) и держало меня жестокое рабство. А новая воля, которая за- рождалась во мне и желала, чтобы я чтил Тебя ради тебя и утешался Тобой, Господи, единственным верным утешением, была еще бессильна одолеть прежнюю, окрепшую и застарелую. И две мои воли, одна старая, другая новая; одна плотская, другая духовная, боролись во мне, и в этом раздоре разрывалась душа моя».

Война с другими плотскими соблазнами меньше занимала Августина и до крайно- стей, по примеру пустынников, не доводила. Вот несколько высказываний Августина на сей счет: «Пребывая в этих искушениях, я ежедневно борюсь с чревоугодием... Горло надо обуздывать, в меру натягивая и отпуская вожжи... Чары запахов меня не беспокоят. Их нет, — и я их не ищу; они есть, — не отгоняю; согласен навсегда обходиться без них..»

Сложнее складывались отношения у Августина со слухом и зрением. Они — про- водники эмоциональной информации, и для его 2-й Эмоции принудительная закупорка этих каналов — вещь практически нереальная. Поэтому в шатании между умозрительным требованием отказа от чувственных радостей (1-я Логика+3-я Физика) и настоятельной эмоционально-телесной потребностью (2-я Эмоция+3-я Физика) в красочном и звуковом переживании прошла вся жизнь Иппонийского епископа. «Услады слуха крепче меня опутали и поработили...на песнях, одушевленных изречениями Твоими, исполненных

голосом сладостным и обработанным, я несколько отдыхаю, не застывая, однако, на мес- те: могу встать, когда захочу... Иногда, мне кажется, я уделяю им больше почета, чем следует: я чувствую, что сами святые слова зажигают наши души благочестием более жарким, если они хорошо спеты; плохое пение такого действия не оказывает...

Остается удовольствие, получаемое от этих мои плотских очей... Глаза любят кра- сивые разнообразные формы, яркие и приятные краски. Да не овладеют они душой мо- ей... Они тревожат меня целый день, пока я бодрствую, и нет мне от них покоя, какой бывает от звонких голосов, да и от любимых звуков в наступившем молчании. И сам царь красок, этот солнечный свет, заливающий все, что мы видим, где бы я ни был днем, вся- чески подкрадывается ко мне и ласкает меня, хотя я занят другим и не обращаю на него внимание. И он настолько дорог, что если он вдруг исчезнет, то его с тоской ищешь, а если его долго нет, то душа омрачается.» Не правда ли, удивительная для христианского святого чувственность? А с другой стороны, именно обостренная чувственность фирмен- ный знак христианства.

* * *

Не стяжав особых лавров на поприще практической борьбы с плотскими радостями, Августин с лихвой возместил этот недостаток умозрительной битвой с эмпиризмом и сенсуализмом, т.е. с теориями познания, исходящими из абсолютной достоверности опытного знания и истинными признающие лишь те явления, что доступны телесным чувствам.

Сама по себе критика эмпиризма и сенсуализма во времена Августина новостью не была, скептическая школа от души поплясала на этих двух концепциях. В случае с Авгу- стином, новостью было лишь то, что не скептик, а догматик взялся за такого рода крити- ку. Хотя если вспомнить о принципиальном противостоянии Первой и Третьей функции в психотипе, в данном случае 1-й Логики и 3-й Физики, ничего странного в склонности Августина к критике эмпиризма не обнаруживается. Он писал: «Кроме плотского вожде- ления, требующего наслаждений и удовольствий для всех внешних чувств и губящего своих слуг, удаляя их от Тебя, эти же самые внешние чувства внушают душе желание не наслаждаться во плоти, а исследовать с помощью плоти: это пустое и жадное любопытст- во рядится в одежды знания и науки. Оно состоит в стремлении знать, а так как из внеш- них чувств зрение доставляет нам больше всего материала для познания, то это вожделе- ние и называется в Писании «похотью очей»...

...во всех телесных видениях требуется свидетельство как других чувств, так осо- бенно ума, т.е. разума, чтобы находить, насколько можно, то, что в этого рода предметах истинно. В духовном же зрении, т.е. в телесных подобиях, которые созерцаются духом, душа обманывается тогда, когда думает, что созерцаемые ею образы суть самые тела, или то, что она представляет себе по предположению и ложной догадке...

Тот, кто истолковывает видение другого, больше пророк, чем тот, кто сам видит видение. Отсюда ясно, что пророчество принадлежит больше уму, чем духу в собст- венном смысле.»

Естественный для 1-й Логики Августина следует из этого вывод: «Разумное зрение не ошибается,» — хотя собственная его жизнь давала немало примеров глубочайшего заблуждения ума.

* * *

Сам по себе «августин» худощавый, не сказать, чтобы сексапильный, милый, роб- кий, задумчивый человек без каких-либо серьезных претензий в личной и общественной жизни. Он не подает больших надежд и, если таковые имеются, редко их оправдывает. Во

всяком случае помимо самого Августина на память из представителей того же типа при- ходит лишь Дарвин. Причем, успех Дарвина стал приятной неожиданностью как для ок- ружающих, так и для него самого. Нисколько не кокетничая, Дарвин писал: «Поистине удивительно, что человек таких скромных способностей, как я, мог в ряде существенных вопросов оказать значительное влияние на взгляды людей науки».

Наиболее заметными чертами натуры «августина» являются талант общения и ред- кое чадолюбие. Так как речевые функции его находятся вверху (1-я Логика+2-я Эмоция), то и общение с «августином», насыщенное мыслями и образами, доставляет истинное удовольствие. Чадолюбие данного типа так же проходит по двум статьям: 3-я Физика обожает делать детей и заботиться о них, 4-я Воля находит в детском обществе идеаль- ных партнеров для инфантильной «августиновской» психики.

1) ВОЛЯ («царь»)

2) ЭМОЦИЯ («актер»)

Дата добавления: 2015-08-27