Мир как Воля и представление 4 страница

Упоминание Дмитрия Толстого дает повод добавить еще нечто к облику и роли

«дворянина» в обществе. Дело в том, что, по мнению таких авторитетов, как сам Лев Тол- стой и Тургенев, Дмитрий был много талантливее своего гениального брата и, будь у него хоть гран тщеславия, лавры великого писателя не миновали бы и его. Данное обстоятель- ство весьма симптоматично. Как ни даровита бывает 2-я Воля, она, не сказать, ленива, но по равнодушию к славе не знает горячечной страсти к действию и тем часто лишает себя места в пантеоне.

Быть фигурой, серьезно колеблющей стрелки исторических часов, — вообще не та роль, которую отвела природа 2-й Воле в обществе. 2-я Воля — соль земли, некий Виш- ну-хранитель, невидимый остов и опора раздираемого честолюбием мира. И кто знает, как бы выглядело наше ожесточенное борьбой за первенство общество, не оглядывайся оно постоянно на покойное, несуетное «дворянство».

Хотя Дмитрий Толстой не стал писателем, самим фактом своего существования он успокаивал и облагораживал сотрясаемый пароксизмами тщеславия дух гениального бра- та, невидимо диктовал ему наиболее глубокие и умиротворяющие страницы его произве- дений. Так что, можно сказать, что Дмитрий Толстой своеобразно, «по-дворянски» не- зримо все-таки реализовал себя как великий писатель.

«Дворянин» — прежде всего Человек, а уж потом общественная функция. Поэтому каких бы социальных высот ни достигал он, как бы ошеломляющ ни был успех, окру- жающие продолжают ценить в нем и любить именно человека. Зелиг писал об Эйнштей- не: «Много раз говорил он мне, что способность к научной работе в значительной степе- ни зависит от характера. Но чем больше я работал с ним и чем лучше узнавал его, тем меньше мое отношение к нему зависело от размаха его научных достижений, потому что как ни велик Эйнштейн как физик и философ, как человек он для меня значит гораздо больше.»

* * *

Природа человека такова, что волей-неволей и совершенно бесконтрольно он привносит в общество тот дух и тот строй, что живет в нем самом. Не исключение здесь и 2-я Воля, и, поскольку внутренней жизни 2-й Воли присущи благожелательность, умиро- творенность, покой, уверенной в себе силы, то и появление «дворянина» в обществе при- носит с собой тишину и умиротворение, является чем-то подобным жиру, который в ста- рину лили китобои на разбушевавшиеся волны. Не могу не привести в этой связи описа-

ние почти магического воздействия 2-й Воли Бориса Зайцева на одном из приемов у Ме- режковских.

«Это было особенно бурное собрание, похожее на стихийно взбунтовавшийся оке-

ан.

Ораторы старались перекричать друг друга, яростно споря. Сам Мережковский, ис-

ходя вдохновением и широко раскрыв руки, казалось, поднялся на воздух и парил над этим неистово бушующим океаном, похожим на океан, когда-то поглотивший Атлантиду, ту Атлантиду, о которой здесь как раз и шла речь....

И в эту минуту наивысшего нервного напряжения в столовую вошел в сопровожде- нии Злобина, Борис Константинович. Вошел удивительно тихо и скромно...

И сразу, хотя Борис Константинович не произнес ни одного слова, волны океана, уже, казалось, готовые поглотить нас, улеглись...

В тот день — не в пример обычным «воскресениям» — никто больше не спорил и не «скрещивал мечей красноречия».

Тогда меня это поразило! Зайцев одним своим присутствием внес покой в мысли и сердца сидевших за столом...

Мне и потом приходилось наблюдать, как присутствие Зайцева разряжало наэлек- тризованную, взвинченную атмосферу. При нем как будто невозможно было ссориться и даже страстно спорить.»

Фигура Бориса Зайцева, кроме всего прочего, замечательна тем, что его писательст- во идеально воплощало все достоинства и недостатки художественного творчества 2-й Воли. Сам Зайцев в одном из писем описывал свое эстетическое кредо следующим обра- зом: «Сколько хотелось присвоить из чудесного Божьего мира! Что ж, я так устроен: знаю отлично, как страшен, жесток, гибелен этот мир, но всему в нем есть обратное, и мне дано видеть не гадкое, а прекрасное его, больше любить, а не ненавидеть....По писанию моему всей полноты мира не узнаешь. Я односторонен. Так мне назначено.» Сравнивая Зайцева с другими, современными ему писателями один из потомков Зайцева говорил: «Он беднее многих. Но богаче всех, кажется, в одном — в гармоническом строе души... Ничего взрывного, ни ужасных глубин, ни философии. Благородный рыцарствен- ный тон, флорентийское золото стиля, золотая середина во всем.»

Покой, доброжелательность, великодушие — это то, что инфицирует 2-я Воля, за- нимаясь искусством, инфицирует зрителям, читателям, слушателям. Разница в том, что такое великодушие при 1-й Эмоции несколько громогласно (Пастернак), а при 3-й Эмо- ции — несколько иронично (Чехов), в сочетании с 4-й Физикой, скорее печально, чем жизнерадостно (Блок), в сочетании с 1-й Физикой скорее жизнерадостно, чем печально (Гёте). Этими комбинациями практически исчерпывается «дворянское» художественное меню, и есть своя правда в словах, что искусство 2-й Воли однообразно. Но это однообра- зие — однообразие чистой воды, им нельзя пресытиться.

* * *

Меня послушать, так покажется, что «дворянин» — ангел во плоти, чего не бывает. Согласен. Но, во-первых, он плохо чувствует свои преимущества и мания величия ему не грозит. Блок как-то написал в письме: «Я — очень верю в себя... ощущаю в себе здоро- вую цельность и способность, и умение быть человеком вольным, независимым и чест- ным...» Вот, пожалуй, максимум того, что знает о себе 2-я Воля. И это неудивительно, душевное здоровье, столь же незаметно для его носителя, как и здоровье физическое.

Во-вторых, «дворянин» был бы действительно ангелом во плоти, если бы являл ми- ру только свою лучшую Волевую функцию. Но увы, у него есть еще три функции, несо- вершенные, неэталонные, в общежитии неудобные, и это обстоятельство сильно искажает

«ангельский» лик 2-й Воли.

* * *

Первой внешней приметой 2-й Воли, как вообще всех Воль, является взгляд. Взгляд

«дворянина» доброжелателен, мирен и несколько рассеян. Он как бы говорит: «Все спо- койно, я рад знакомству, но, если хотите, я на продолжении его настаивать не стану.»

Гейне писал о Гёте, что его «глаза не взирали грешно-боязливо, набожно или с елейным умилением: они были спокойны, как у какого-то божества,» и, конечно, не- сколько привирал. Взгляд Гёте, как у всякого «дворянина», не содержал в себе ничего божественного, а был просто несуетным: зрачки двигались, но двигались плавно, и Гейне, который спокойствием взгляда похвастаться не мог, отчасти романтизировал это свое впечатление от взгляда Гёте.

2-я Воля — очень неважная лицедейка и полностью согласна с Пастернаком, что должна «ни единой долькой не отступаться от лица».Поэтому, когда «дворянин» избира- ет карьеру актера, то более или менее удачно играет только себя, и крупных лавров на актерском поприще стяжать не в состоянии (Рейган). Насколько затруднительно бывает для 2-й Воли лицедейство, видно на примере Блока, который сам читал все свои стихи, кроме «Двенадцати». А секрет такой странности заключался в том, что, если читатель помнит, отдельные части поэмы стилизованы в площадно-балаганном духе, и читать их Блок, по обыкновению «дворянства» отождествляясь с произнесенным, просто не мог.

2-я Воля — единственная из всех Воль, что органически не переваривает матерщи- ну и похабщину. Независимо от воспитания. Не переваривает даже тогда, когда сочетает- ся с 1-й Физикой, для которой экскурсы в область физиологии желанны и естественны. Борис Ельцын, с его 1-й Физикой, проведший детство в бараке, строитель по профессии, писал: «..я всю жизнь терпеть не мог брани, в институте даже со мной спорили, употреб- лю я или нет за целый год хоть бы одно бранное слово. И каждый раз я выигрывал.» В словах Ельцына нет преувеличения. Мне приходилось встречать людей с тем же поряд- ком функций, выходцев с самого социального дна, столь же нетерпимых к нецензурщине. Максим Горький, проведя молодость в обществе босяков, до конца дней своих краснел при слове «сортир». Очевидно, это связано с природным для «дворян» чувством собст- венного достоинства и столь же природным уважительным отношением к другим.

У нас на Руси любят спорить о том, что такое «интеллигентность»: наличие дипло- ма о высшем образовании или черта характера. Так вот, если записывать в интеллигенты всякого обладателя диплома, то здесь все ясно. Неясно с чертой характера. Но теперь можно с уверенностью сказать, что интеллигентность как черта характера — природное свойство 2-й Воли. Именно ей присущи демократизм, деликатность, терпимость, добро- желательность, естественность, независимость, т.е. все те качества, что обычно связыва- ют с интеллигентностью. И к образованию, воспитанию, общественному положению она никакого отношения не имеет. «Дворянин» может быть неграмотен, не в ладах с ножом и вилкой, провести всю жизнь в тюрьмах, и это обстоятельство никак не отразится на его интеллигентности.

* * *

Общим во вкусе 2-й Воли является то, что она предпочитает неброскую, но и не сливающую ее с толпой одежду. Главная задача «дворянина» при выборе платья доволь- но затруднительна: одевшись, не лезть в глаза, и в то же время чувствовать, что индиви- дуальность при этом не утрачена. Покрой же предпочитается свободный, широкий, не стесняющий движения. Среди политиков «дворян» сразу можно узнать по тому, как они при всяком удобном случае спешат расстегнуться, ослабить узел галстука, а лучше, во- обще сменить протокольное облачение на что-либо домашнее, простое и свободное.

«Мещанин» (3-я Воля)

Начиная свой рассказ о 3-й Воле, сразу хочу предупредить: здесь мы вступаем в са- мый мрачный и тягостный круг жизни человеческого духа. Поэтому заранее прошу про- щения у читателей с 3-й Волей за ту откровенность, с какой придется говорить о скрытой и мучительной стороне их существования.

Всякая Третья функция раздвоена и уязвлена. Особый трагизм положения «меща- нина» заключается в том, что у него уязвлена именно Воля — опора личности, то, на чем держится весь порядок функций. А когда ослаблена и травмирована опора, все здание человеческой психики делается шатким и уязвимым. Жизнь становится хроническим кошмаром: даже слабые удары и просто прикосновение к любой, не только Третьей, функции способны потрясти до основания существо «мещанина», послать 3-ю Волю в нокаут.

Тотальная ранимость — отличительная и наиболее пугающая черта психики «ме- щанина», она делает 3-ю Волю похожей на моллюска с нежнейшим и беззащитнейшим тельцем, которому природа отказала в панцире и тем обрекла с пеленок до гроба на зло- бу, агрессивность, скрытность и одиночество.

Надо иметь очень много душевного здоровья, чтобы без страха заглядывать в ту бездну, что представляет собой душа «мещанина». Романы Достоевского — лишь слабый отблеск того ада, в котором хронически живет 3-я Воля.

По-настоящему только к психике «мещанина» применим термин «комплекс», так как она действительно представляет собой целый комплекс болячек, ожегов и язв, грозя- щий разрастись в одну многофункциональную гноящуюся рану. Поэтому и средства самозащиты у 3-й Воли имеют вид комплексного универсального набора. Если читатель помнит, у каждой Третьей функции есть свой «фиговый листок». Есть он и у 3-ей Воли — это лицемерие и юродство. Но так как у «мещанина» уязвим весь порядок функций, ему приходится прикрывать себя целиком, всем опахалом из существующих «фиговых лис- тов»: то юродствуя, то ханжествуя, то иронизируя, то впадая в глубочайший скепсис.

Образ голого моллюска с нежнейшим, ранимейшим тельцем, крадущегося по жиз- ни, как по серпентарию, в маскхалате из фиговых листьев, — тот образ, что достаточно точно передает состояние внутренней жизни 3-й Воли.

* * *

Одним из типичных производных душевного состояния 3-й Воли является то, что чувствуя, как гнется и трещит под тяжестью других функций Воля, она старается перене- сти центр тяжести личности на хорошо прощупываемую в себе, избыточную Первую функцию.

Получается нечто похожее на человека, который вместо того, чтобы ходить по ка- натному мосту (из четырех функций), предпочитает ходить по одному канату (по Первой функции), считая, что один канат, но зато надежный, лучше четырех, особенно если сде- лать его потолще. Балансирование же на одной Первой функции приводит к тому, что

«мещанин», стремясь к усилению и укреплению Первой, искусственно гипертрофирует ее, и без того гипертрофированную, до таких степеней, что окружающие начинают клас- сифицировать состояние «мещанина» как безумие.

Прежде, говоря о Первых функциях, мне уже приходилось упоминать, что с ними связываются в психиатрии те или иные отклонения. Теперь пришло время сказать, что большинство такой группы риска составляют «мещане»: сочетание 1-й Эмоции с 3-й Во- лей дает маниакально-депрессивный психоз, сочетание 1-й Логики с 3-й Волей — пара- нойю, сочетание 1-й Физики с 3-ей Волей — патологическую скаредность и жестокость. Механизм этих отклонений прост: человек стремится, не надеясь на израненную Волю,

сделать еще более избыточным и надежным то, что у него и так избыточно и надежно, впадая тем самым в такой перехлест, что психиатрия начинает трактовать его душевное состояние как патологию. Хотя повторюсь, перечисленные отклонения — явления скорее психотипические, нежели психиатрические.

* * *

Описывать внутреннее состояние 3-й Воли чрезвычайно трудно, поэтому лучше об- ратиться к документу. Вот отрывки из письма одного юного «мещанина», замечательное тем, что его автор не только постоянно ощущает в себе скрытый изъян, но и пытается анализировать его истоки: «Я просмотрел свое прошлое и настоящее, и получилось, что я скудная безликость, осознающая свою безликость. Я и раньше об этом догадывался, но теперь уверен точно.

У меня никогда не было друзей, вернее, был один во 2-м классе, но мы потом раз- дружились. Надо мной всегда все смеялись, я имею в виду своих ровесников, а я почему- то в мыслях всегда считал себя лучше всех их. В жизни все было по-другому...

У меня не хватает сил до конца доучить урок. Я постоянно думаю о себе или меч- таю. А в мечтах обычно я сильный, волевой и целеустремленный, не то, что в жизни. В спорте я ничего не сделал, хотя и занимался 5 лет греблей. Я достигал неплохих результа- тов на тренировках. Но как только наступали соревнования, я показывал самый плохой результат.

С людьми я чувствую себя скованно и неловко. Перед прохожими я прячу глаза, как будто я перед ними в чем-то виноват. Я ничего не могу с собой поделать!

Последние годы, где-то 7-8 класс, я стал очень скованно чувствовать себя в классе. Я чувствовал, что у меня нет друга, и те одноклассники, к которым меня тянуло, на меня не обращали внимания, и я мучился. Чего только я не передумал. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что у меня никогда не было своего лица. Я всегда шел у кого-нибудь на поводу. И вообще у меня такое чувство, что я ничего не чувствую. Я не умею злиться, смеяться от души, я не умею! Я не могу или не умею дружить, а так хочется иметь друга!

Когда меня ругают, я совершенно не могу ничего сказать против. Я чувствую, что что-то во мне не так как надо. Во мне нет каких-то сил. Мне учительница по этике гово- рила, что наклонность к характеру передается по наследству от родителей. Тогда, может, я бесхарактерный от отца. Он давно с нами не живет, но мать говорила, что он был алко- голик и безвольный человек, а мать у меня сильная, с характером.

...Как жить дальше! С каждым днем становится все тяжелее и тяжелее».

Такая вот исповедь. Своеобразный скорбный список мук 3-й Воли. Комментировать каждое слово письма сейчас нет смысла, о специфике психологии «мещанина» еще много придется говорить далее.

* * *

Ложь — самая ранняя и самая верная примета 3-й Воли. Не стану утверждать, что остальные Воли никогда не врут — случается, но только по большой нужде. Иначе дело обстоит у 3-й Воли. Она врет часто, автоматически, импульсивно, глупо, бессмысленно. Ложь для «мещанина» — универсальное орудие самозащиты и самоутверждения и пото- му обнажается при первой же мнимой или реальной угрозе, а равно при первой же воз- можности пустить пыль в глаза. 3-я Воля слишком ранима, слишком чувствительна к общественному мнению, чтобы не пытаться ложью оградить уязвленное ядро своей нату- ры. Если для «дворянина» людские оценки в состоянии лишь оцарапать поверхность его могучего существа, то для «мещанина» всякое мнение, положительное ли, отрицательное

ли, вызывает сотрясение основ, волнует до глубины души, стимулируя ответную реакцию в виде импульсивного и обычно мало кого убеждающего вранья.

Притворство, лицедейство, а прямее сказать, лицемерие — неотъемлемая часть все той же склонности 3-й Воли ко лжи. «Мещанин» боится обнаружиться, раскрыться, пред- почитая выглядеть кем-то, чаще человеком, более социально значимым, нежели быть самим собой. Достоевский писал: «Мы все стыдимся самих себя. Действительно, всякий из нас носит в себе чуть ли не прирожденный стыд за себя и за свое собственное лицо и, чуть в обществе, все русские люди тотчас же стараются поскорее и во что бы то ни стало показаться непременно чем-то другим, но только не тем, что он есть в самом деле, каж- дый спешит принять совсем другое лицо.»

3-я Воля — прирожденный актер театра, который лучше назвать не «социальным», а «иерархическим», потому что «мещанин» лицедействует не только в обществе, но и в семье.

* * *

«Мещанин» еще мягче и послушнее, нежели «дворянин». Но податливость подат- ливости рознь. Сравнивая 2-ю и 3-ю Воли, Ларошфуко очень верно замечал: «Истинно мягкими могут быть только люди с твердым характером, у остальных же кажущаяся мяг- кость — это чаще всего просто слабость, которая легко превращается в озлобленность». Действительно, «мещанин» послушен, но не по своей воле и, тайно ненавидя насильни- ков над своей волей, готов бесконечно копить обиды, при первой же возможности жесто- ко расплачиваясь за свою былую покорность. Так, юный Пол Маккартни после родитель- ской порки, заявив о полном и окончательном раскаянии, пробирался в родительскую спальню и со словами «Вот вам!» «Вот вам!» обрывал кисею на занавесках. Двусмыслен- ной покладистостью отличался русский царь Николай II; однажды он сделал такое харак- терное признание: «Я всегда во всем со всеми соглашаюсь, а потом делаю по-своему». У русских царей это было родовой чертой: Александра I, прадеда Николая II, родные назы- вали «кротким упрямцем».

Чем ниже приходится сгибаться 3-й Воле, тем неожиданней и хлеще бывает вы- прямление. Окружающие обычно характеризуют такое выпрямление как «предательст- во», но, по большому счету, 3-я Воля никогда не предает, потому что никогда и никому до конца не принадлежит. Верность — удел либо очень сильных, либо безнадежно сла- бых людей. «Мещанин» занимает промежуточное положение и потому по самой сути своей не верен, хотя заверений и авансов на сей счет обычно дает с избытком.

Вспоминая Андрея Белого, Бердяев писал: «У этой очень яркой индивидуальности твердое ядро личности было утеряно, происходила диссоциация личности в самом его художественном творчестве. Это, между прочим, выражалось в его страшной неверности, в его склонности к предательству...

Он производил впечатление друга дома. Со мной он постоянно соглашался, так как вообще не мог возражать в лицо. Потом внезапно на некоторое время совершенно исче- зал. В это время он обыкновенно печатал какую-нибудь статью с резкими нападками на меня... У меня было такое впечатление, что он сводил счеты за то, что соглашаясь с глазу на глаз, не будучи согласен, он отыгрывался в ругательных статьях.»

Предательство, как форма добровольного ответа на внешнее необоримое волевое давление, для «мещанина» часто сосуществует еще и как недобровольный ответ на тоже давление. К Горькому, в 1917 году написавшему статью о провокаторах, пришло письмо от одного такого «товарища-провокатора», где содержались следующие выразительные строки: «Я не оправдываюсь, но мне хотелось бы, чтобы психология, даже такого жалко- го существа, как провокатор, все же была бы уяснена вами. Ведь, нас — много! — все лучшие партийные работники. Это не единоличное уродливое явление, а, очевидно, ка-

кая-то более глубокая общая причина загнала нас в этот тупик. Я прошу вас: преодолейте отвращение, подойдите ближе к душе предателя и скажите нам всем: какие именно моти- вы руководили нами, когда мы, веря все душой в партию, в социализм, во все святое и чистое, могли «честно» служить в охранке и, презирая себя, все же находили возможным жить?»

«Мещанин» природный агент-двойник, потому что ни противостоять чему-то, ни принадлежать чему-то до конца у него не хватает духа, Воли — и в этом единственная и главная причина той парадоксальной раздвоенности личности, что наблюдалась, наблю- дается и будет наблюдаться в нашей и без того сложной, таинственной, метафоричной душевной жизни.

* * *

Кастовая, иерархическая картина космоса, общества, семьи, что с рождения живет в душе «мещанина», является важным элементом психологии 3-й Воли. Главное в ней — бесконечная сложность прозреваемой внутренним оком иерархии. Если читатель помнит, иерархическая картина 1-й Воли очень проста и ограничивается двумя ступенями, а у 2-й Воли она просто отсутствует. Поэтому нельзя не признать своеобразие зримой 3-й Волей иерархии, которая, по ее мнению, бесконечно сложна и складывается из бесконечного множества компонентов.

Невозможно описать все, что, на взгляд «мещанина», имеет значение при определе- нии места в жизни: место на космической лестнице, место на лестнице природы, возраст, пол, раса, национальность, религия, происхождение, должность, внешность, имуществен- ное положение, профессия, образование и множество других, казалось бы, не заметных глазу слагаемых, позволяющих «мещанину» найти каждому особое место в его кастовой картине мира.

Само по себе признание наличия различий среди населяющих мир существ не несло бы в себе ничего тревожащего, если бы 3-я Воля все эти различия не абсолютизировала, а абсолютизировав, не строила соответствующим образом свои отношения и поведение. Как это выглядит на практике, легко наблюдать в нашем литературном мире и на фигурах таких гигантов как Пушкин и Брюсов. Вот две зарисовки с натуры: «Чувство равенства было Брюсову совершенно чуждо. Возможно, впрочем, тут влияла и мещанская среда, из которой вышел Брюсов. Мещанин не в пример легче гнет спину, чем, например, аристо- крат или рабочий. Зато и желание при случае унизить другого обуревает счастливого мещанина сильнее, чем рабочего или аристократа. «Всяк сверчок знай свой шесток»,

«чин чина почитай» — эти идеи заносились Брюсовым в литературные отношения прямо с Цветного бульвара. Брюсов умел или командовать, или подчиняться. Проявить незави- симость — означало раз навсегда приобрести врага в лице Брюсова.», «Пушкин сообра- жал свое обхождение не с личностью человека, а с положением его в свете, и потому-то признавал своим собратом самого ничтожного барича и оскорблялся, когда в обществе встречали его, как писателя, а не как аристократа.»

Особенно заметна кастовость «мещанина» на фоне ровного отношения к окружаю- щим «дворянина». Другой современник Пушкина продолжал: «Дельвиг со всеми товари- щами по лицею был одинаков в обращении, но Пушкин обращался с ними разно. С Дельвигом он был вполне дружен и слушался, когда Дельвиг его удерживал от излишней картежной игры и от слишком частого посещения знати, к чему Пушкин был очень скло- нен. С некоторыми же из своих товарищей лицеистов, в которых Пушкин не видел ничего замечательного, и в том числе с М.Л.Яковлевым, обходился несколько надменно, за что ему часто доставалось от Дельвига.»

Как всякое явление, кастовость 3-й Воли имеет и свою положительную сторону. Она делает «мещанина» существом в высшей степени тактичным, чутким к невидимым сословным барьерам, о которые по слепоте своей нередко спотыкаются другие Воли.

Способность 3-й Воли к социальной мимикрии несравненна, и, не желая мучить чи- тателя своим косноязычием, просто приведу в этой связи обширную, но исчерпывающую цитату из Гоголя: «Надобно сказать, что у нас на Руси если не угнались еще кой в чем другом за иностранцами, то далеко перегнали в умении обращаться. Пересчитать нельзя всех оттенков и тонкостей нашего обращения. Француз или немец век не смекнет и не поймет всех его особенностей и различий; он почти тем же голосом и тем же языком ста- нет говорить и с миллионщиком и с мелким табачным торгашом, хотя, конечно, в душе поподличает в меру перед первым. У нас не то: у нас есть такие мудрецы, которые с по- мещиком, имеющим двести душ, будут говорить совсем иначе, нежели с тем, у которого их триста, а с тем, у которого их триста, будут говорить опять не так, как с тем, у которо- го их пятьсот, а с тем, у которого их пятьсот, опять не так, как с тем, у которого их во- семьсот, словом, хоть восходи до миллиона, все найдутся оттенки. Положим, например, существует канцелярия, не здесь, а в тридевятом государстве, а в канцелярии, положим, существует правитель канцелярии. Прошу посмотреть на него, когда он сидит среди сво- их подчиненных, — да просто от страха и слова не выговоришь! — гордость и благород- ство, и уж чего не выражает лицо его? просто бери кисть и рисуй: Прометей, решитель- ный Прометей! Высматривает орлом, выступает плавно, мерно. Тот же самый орел, как только вышел из комнаты и приближается к кабинету своего начальника, куропаткой такой спешит с бумагами под мышкой, что мочи нет. В обществе и на вечеринке, будь все небольшого чина, Прометей так и остается Прометеем, а чуть немного повыше его, с Прометеем сделается такое превращение, какое и Овидий не выдумает: муха, меньше даже мухи, уничтожился в песчинку! «Да это не Иван Петрович, «- говоришь, глядя на него. — " Иван Петрович выше ростом, а этот и низенький и худенький, тот говорит громко, басит и никогда не смеется, а этот черт знает что: пищит птицей и все смеется».

— Подходишь ближе, глядишь, точно Иван Петрович!»

Читая Гоголя, не станем торопиться с выводом, будто кастовость 3-й Воли касается только общественной жизни. Для «мещанина» иерархический принцип универсален.

«Мещане»-философы создают системы по-платоновски сложного соподчинения миров.

«Мещане»-богословы расставляют по ранжиру духовные силы, святых и вероисповеда- ния. «Мещане»-этнографы на фашистский лад присваивают разные чины расам и наро- дам. Что касается «мещанина»-обывателя, то он, будучи очно или заочно согласен со всем, что постулирует кастовость в разных сферах бытия, стремится прежде всего, по одному ему ясным, но твердым приметам, утвердить строгую систему соподчинения в своей собственной семье.

Со стороны система «мещанского» фамильного чинопочитания выглядит иногда смешной, иногда пугающей. Например, Василий Розанов не разрешал домочадцам есть мясо из супа и поедал его в гордом одиночестве, а отец Достоевского, ложась днем спать, заставлял великовозрастных сыновей отгонять от лица своего мух. Однако, как бы там ни было, иерархия для «мещанина» — это едва ли не единственная твердь, на которую он с большей или меньшей уверенностью может опереться, что в условиях подвластной всем ветрам, постоянно и всем колеблемой психики 3-й Воли необычайно существенно.

Однако «мещанин» не был бы самим собой, если бы и по отношению к иерархии не выступал одновременно и хранителем, и колебателем ее. Та ниша, которую занимает 3-я Воля в прозреваемой ею иерархии, — это клетка, со всеми вытекающими из этого обстоя- тельствами удобствами и неудобствами; она — панцирь и тюрьма, щит и тиски. Табель о рангах не дает «мещанину» падать ниже положенного места, но он же не дает ему под- няться выше его. Поэтому 3-я Воля — и хранитель, и колебатель чиноначалия. Разница в том, что чем ниже судьба помещает «мещанина», тем более он колебатель, чем выше —

тем более хранитель. Этим обстоятельством, кстати, можно объяснить эволюцию многих политических деятелей, начинавших свою карьеру крайними радикалами и заканчивав- ших ее крайними консерваторами.

Однако, по большому счету, всякий «мещанин» по делам своим больше устроитель иерархии, тогда как в мечтах — более разрушитель. Дело в том, что претворить разруши- тельные мечты в дело ему мешает хроническая неуверенность в себе — боязнь, что не- связанное путами чинов свободное парение не только не поднимет его вверх, а, наоборот, уронит на дно общественной жизни. Поэтому, поразмыслив на досуге, он решает, что надежнее не рисковать и оставить все как есть.

* * *

3-я Воля любит и ненавидит Власть. И больше любит, чем ненавидит. В подсозна- нии «мещанина» Власть мистически отождествляется с Волей, а так как у него самого воля уязвлена, то «мещанин» испытывает к носителю власти чувство, похожее на то, что испытывает старый туберкулезник к юной, дебелой, розовощекой крестьянке.

3-я Воля завидует, ненавидит и в тоже время бессознательно и почти бескорыстно льнет к Власти, норовит подольше побыть в Ее поле. Пушкин, автор очень радикальных стихов, по словам его лучшего друга, «имел какую-то жалкую привычку изменять благо- родному своему характеру и очень часто сердил меня и вообще всех нас тем, что любил, например, вертеться у оркестра около Орлова, Чернышева, Кисилева и других: они с по- кровительственной улыбкой выслушивали его шутки, остроты. Случалось из кресел сде- лать ему знак, он тотчас прибежит».

Дата добавления: 2015-08-27