ЭТО И ТВОЯ ПРОБЛЕМА

Не люблю подолгу стоять у стола, когда веду урок, и метаться на фоне доски от окна к двери тоже. Люблю неторопливо, то левым, то правым проходом между партами, войти в глубину класса, видя в лицо каждого. Иного способа понять настроение ребят, их ожидания, наверное, нет. Ведь как обычно начинаем урок. Не входим, а врываемся в класс. Спешим к столу, судорожно распахиваем портфель, раскрываем журнал... Затем оборачиваемся к доске: «Где мел? Где тряпка? Кто дежурный? Достать дневник...» Вот первые минуты урока. Невольно вспоминаешь шолоховского Давыдова, сказавшего однажды Нагульнову: «Сам псих, и других психами делаешь». Войти в класс — искусство особого рода. Не к столу и доске, и не к мелу с тряпкой, и даже не к собственному портфелю и классному журналу, а к ученику вначале надо подойти, с него и начать все, т. е. урок. Подойти—зто в буквальном смысле сократить дистанцию, а не только, улыбаясь, издали посмотреть на одного, другого. Сколько неожиданного сразу откроется, чего издали, как бы ни улыбался, не увидишь. Не так ли осматриваем мы своего ребенка, замечая каждую мелочь, вплоть до небрежно заплетенной косички, оторванной пуговицы... Только такое внимание, домашнее, дает уроку человека, учителю — способность действенно общаться с ним. Оттого и люблю «терять» минуту-другую на уроке, где за каждой партой свой, а не просто твой ученик. Вот и шагаю неторопливо в глубину своего класса, своего человека. На обратном пути, впрочем, вышагиваю медленнее. Почему? Со спины ученик виден больше, ибо меньше контролирует себя. Затылок не ведает, кто и как смотрит на тебя и смотрит ли.Так, любуясь белым передничком очаровательной Жанны, ее темными глазами, широким лбом, милой приветливостью лица, на обратном пути к ней увидел в кармане под передничком, аккуратно разглаженным, две сигареты... Как бы повел себя в подобной ситуации тот, кто с доски и мела начинает урок? Тут и угрозы, и вызовы, и допросы, а в итоге — уже не из любопытства и подражания, а от обиды и злобы всерьез закуришь. На всю жизнь. На уроке личностных контактов совсем другая педагогика и способы воздействия тоже. Заметил — иди дальше, занимайся делом: уроком! Но между прочим подумай о «мужском», т. е. коротком и эффективном, разговоре с той, у которой под крылышком передничка — яд.

...Если бы хозяйка, у которой Раскольников снимал каморку, по утрам подавала ему не спитой и к тому же разбавленный чай, а какой пил по вечерам, садясь за работу, сам Достоевский, то, возможно, иначе решилась бы дилемма: убивать или не убивать? Желающие посмотреть, какой именно чай пил Достоевский, смогут это сделать в ближайшее воскресенье, посетив квартиру-музей Федора Михайловича. На широком письменном столе экспонируется и этот чай, и многое другое, создающее иллюзию, будто Достоевский только что встал из-за стола...

Я и не предполагал, что буквально на следующий день, не дожидаясь воскресенья, мои ребята всем классом ринутся в музей: посмотреть на чай... Оживленные, рассказывали потом на уроке, что увидели. Мадонну с младенцем — над диваном (кому-то она показалась очень похожей на Соню); посмертную гипсовую маску, где особенно ясно выделялся выпуклый, высокий лоб мыслителя; часы, фиксирующие время смерти писателя; злополучную этажерку...

- А на столе-то не только чай, но и целая груда окурков,- уточнил Андрей.

- Верно, - подхватил я. - Достоевский, когда писал, много курил. Вот только не ясно, почему ты куришь? Сочинений не сдаешь, дневников и повестей не пишешь. Надо или бросать курить, или немедленно писать...

Ребята хохотали от души, кисло улыбался и сам Андрей. Бросать или писать — почти как у Раскольникова. Звонче других хохотала Жанна, умевшая ценить юмор.

- Не понимаю, - обратился я к ней, - отчего так громко смеешься? Это ведь и твоя проблема…

Ребята мгновенно затихли. Точно ветром смахнуло с лица Жанны веселую улыбку. Растерянно смотрела она на меня. И - удивленно: откуда, мол, знаю. Уж не наябедничал ли кто? Да нет, фискалов не терпим. Значит... Что бы ни значило, а горькую пилюлю при всем уважении к полу и возрасту надо преподнести - непременно на уроке. Душеспасительные беседы «до» и «после» часто не дают того эффекта, какой иногда достигается мимолетной репликой в контексте того учебного, чем всегда наполнен урок. Вообще очень важно, чтобы ученики почаще и втайне задавали себе самим вопрос, имеющий отношение к учителю: откуда он все знает и про меня, и про всех? Неужто и вправду Учитель, а не надменный, самоуверенный предметник? Только такой учитель, о котором именно так размышляют ребята, способен

оказать мощное воздействие на их умы и сердца — не то что мимолетными репликами, намеками, метафорами, а порой и вовсе одним только жестом, взглядом и даже тем, как входит в класс и ходит по классу, как держит книгу...; В комплексе воспитательных средств нельзя слишком преувеличивать, тем более абсолютизировать наши речевые возможности. Слов и без того много! Одна из примет «образованного» времени. На словах, когда они формируют человека, надо тоже экономить.

Вот так, не уходя от литературы, а, наоборот, идя к ней, боремся с вредными привычками. Снимаем с «учета», оказывая помощь, всякого, кто попал в беду. В этом смысле мой класс — это и кабинет литературы, и детская комната, и просто комната, где тебя по-домашнему любят и понимают.

Дата добавления: 2015-08-26