Глава 3. Зеркало.

Годовщина победы, годовщина смертей многих близких нам всех людей. Если бы не уговоры Гермионы, я не показал бы носа сюда. Не для меня этот праздник.

Кто-то радостно хлопал меня по плечу, кто-то смотрел с затаенной злобой. Я отвык от людского внимания, мне были в тягость даже простые разговоры.

— Гарри, Дамблдор просил тебя зайти в кабинет директора. Только поторопись — его сегодня все портреты по расписанию ждут!

Вот уж кого мне совсем не хотелось видеть, так это его. Но лучше все же один Дамблдор, чем десятки разномастного народу вокруг. Я быстро выскользнул из Большого зала и отправился прямиком к знакомой горгулье.

Вошел в кабинет и первым делом бросил затравленный взгляд на то место у колонны. Что надеялся увидеть там? Пятна крови, оставленную мантию, кровавый след до двери? Не знаю. Но, пока не поймал на себе внимательный взгляд Дамблдора с портрета, не мог оторвать взгляда от той площадки у колонны, где стоял год назад.

— Гарри, мальчик мой, как твои дела?

Я поднял голову и увидел в раме над собой старика с седой бородой в пол и голубыми глазами за очками-половинками. Я не видел его год. Казалось — полжизни.

— Спасибо…директор… Хорошо…

Он ухмыльнулся в бороду.

— Я привык называть вас именно так. Для меня существует только один директор Хогвартса.

Он вновь улыбнулся и посмотрел на меня более пристально, склонив голову. Я никогда не любил этот его взгляд.

— Ты выглядишь усталым.

Еще бы. Почти бессонная ночь, дорога.

— Просто плохо спал.

Пронзительный взгляд продолжал буравить меня.

— Тебе все еще снятся кошмары, Гарри?

Я невольно потер рукой шрам на лбу. Когда он перестанет заботиться обо мне, как о малом ребенке?

— Нет. Я не вижу кошмаров, директор. Я допоздна был в маггловском ночном клубе, — смущенно улыбаюсь, разрешая ему считать, что он поймал меня.

Он смягчил взгляд, в глазах появились легкие смешинки.

— А-а-а… Ну, это хорошо…Это нужно…

Я кивнул.

Нет, я не собираюсь кому-либо рассказывать о себе. Пусть все будет так, как есть.

Еще пара ничего не значащих фраз, и он извинился — очередное приглашение в честь дня победы. Откланявшись, директор удалился, а я с облегчением вздохнул. Желания говорить что-либо о себе не было абсолютно. Я еще раз окинул взглядом кабинет и собирался было уходить, как вдруг в дальнем углу мой взгляд привлекло что-то достаточное большое, завешенное материей.

Наши воспоминания всегда лежат на дне нашего сознания в ожидании, когда они нам понадобятся, я это уже давно понял. Только не всегда мы можем их понять, а тем более — применить.

Я узнал его сразу. Хоть и не видел давно. Даже не могу сказать, что послужило определяющим фактором — форма, высота. Не знаю.

Подошел ближе. Да, я не ошибся. Откуда оно здесь? Зеркало Еиналеж. Его же убирали подальше от учеников, подальше от человеческих глаз. Откуда оно в кабинете директора? Я протянул руку к пыльной ткани и чуть сдвинул ее в сторону. Да, оно.

Зеркало блеснуло в неярком свете магических огней, я не удержался и сдернул тряпку.

Смотреть было страшно. Я не знал себя сейчас. Не представлял даже, что могу там увидеть.

Маленький Гарри, сирота из далекого маггловского городка, увидел в нем родителей — самую несбыточную свою мечту. Что увидит в нем восемнадцатилетний юноша, отравленный одиночеством и непонятостью, потерявший сам себя?

Я невольно расставил ноги чуть шире, словно пытаясь крепче вдавить себя в пол, придать себе устойчивости. Не надо было так наливаться шампанским.

Что ты покажешь мне сейчас?

Медленно поднял глаза… и уже не смог отвести взгляда.

Я. Это я. Только я так же похож на себя сейчас, как ощипанный теткой Петуньей рождественский гусь на феникса Дамблодора.

Осанка, гордость во всей моей фигуре, расправленные плечи и вскинутый подбородок. Блестящие глаза, на лице нет очков, волосы взъерошены, но не выглядят неухоженными. Я весьма горд собой и улыбаюсь собственной куда более приземленной копии напротив. На мне непривычная одежда. Это не те джинсы, к которым я привык. На мне классические черные брюки, молочно-белая рубашка и отглаженная, поблескивающая свойственным новой дорогой ткани блеском мантия. Я там настолько спокоен и уверен в самом себе, собственной неотразимости и силе, что зрелище просто заставляет меня дрожать.

Я не понял, как быстро это случилось, но я в порыве злости выхватил палочку и наставил ее на ухмыляющуюся копию самого себя. Какого черта? Ты хочешь показать мне, как низко я пал со всеми этими своими терзаниями и мучениями? Как я перестал следить за собой, как наплевательски отношусь к собственному внешнему виду и одежде? Черта с два! Я направляю на него палочку, хмурясь от злости. Самоуверенный гад! Ты смеешься надо мной!

Доли секунды, пока я принимаю единственное возможное решение — на плечо моей холеной копии ложится чья-то рука. Я вижу, как Поттер в зеркале поднимает взгляд на подошедшего. Не успеваю еще заметить кто это, но все внутренности просто переворачивает черной завистью — в глазах того, зеркального, меня столько нежности и уверенности в собственной значимости для этого человека, что мне становится дурно. Чего я хотел? Зеркало отражает только мое потаенное, мое сокровенное. Значит, самое недостижимое и желанное для меня сейчас — необходимость, значимость, вот это отражение самого себя в глазах другого человека. Я почти по-звериному вскрикиваю от ненависти к этому счастливому и довольному своей судьбой существу, посылая заклятие разрушения в мерцающую стеклянную даль зеркала, когда внезапно силуэт человека рядом проясняется, и я вижу знакомые, очень знакомые черты. Этого не может быть! Доли секунды, пока мое заклятие вырывается из конца зажатой в моей дрожащей руке палочки и долетает до зеркала, я всматриваюсь с ужасом и изумлением в черты человека, стоящего со мной рядом там… Я успеваю выхватить очертания горбоносого профиля, высокого лба и упрямо сомкнутых губ, когда внезапно отбитое зеркалом заклятие силой древней магии бьет меня рикошетом прямо в лицо, в широко распахнутые глаза и приоткрытые губы… Я вскрикиваю от боли, не успевая ничего понять, и без сознания валюсь тюком на мраморный пол кабинета.

* * *

Просыпаюсь от звона металлической ложки о жестяной поднос и недовольного сетования на собственную неловкость кого-то невидимого в темноте. Пахнет травами и спиртом.

Возмущаюсь тем, что кто-то мешает мне спать, но через секунду понимаю, что это не темнота. Это мои глаза завязаны чем-то темным.

Я кручу головой и шарю руками по лицу. Вся его поверхность покрыта толстым слоем какой-то жирной мази, в области глаз — повязка из плотной ткани.

Мои руки, размазывающие эту слизь по лицу, хватают чьи-то теплые пальцы и отводят в сторону. Я слышу недовольное бурчание над головой. Ничего не понимаю и ору:

— Почему на мне это? Что со мной? Зачем эта повязка? Снимите ее! Я хочу видеть!

От бормотания в ответ на мои крики мне становится еще хуже. Я различаю нечто вроде: " Если бы это было возможно…", начинаю метаться в панике, хватаю ртом воздух и вместе с ним захлебываюсь горьковатой, пахнущей мятой жидкостью, из ниоткуда появившейся у моих губ. Еще пара секунд проходит в борьбе с невидимыми руками, самим собой, повязкой и действием влитого в меня зелья.

Потом мне постепенно становится все равно, я слабею, отмахиваюсь уже реже и менее настойчиво, еще через минуту перед закрытыми глазами все кружится, и я проваливаюсь в благословенное забытье.

— Я не знаю этого, Гарри. Это какая-то старая магия, мне не приходилось с нею сталкиваться. Я делаю все, что в моих силах. Ваше лечение — результат консилиума лучших врачей среди колдомедиков, лучших врачей среди магглов. Хотя магглы в этом случае вообще разводят руками, так как настоящая причина кроется все же в мире магическом.

Я слушаю, я киваю, я просто молчу в ответ. Я все понимаю. Все. И прежде всего то, что я окончательно и бесповоротно ослеп. И что с этим делать, не знает никто.

Но это было еще не все. Зеркало отомстило мне изысканно. Кроме слепоты, я был награжден кривыми, широкими, уродливыми шрамами как по лицу, так и по телу в том месте, где была расстегнута рубашка на груди подвыпившего героя. Сейчас Гарри Поттер являл собой чарующее зрелище — глаза завязаны темной повязкой по настоянию лечивших меня врачей, все лицо, шея и верхняя часть груди — в шрамах, мешающих мне даже улыбаться по-человечески. В общем, еще тот красавец. И глумиться над своей неземной красотой у меня быстро вошло в привычку. Уж пусть лучше я сам.

* * *

Мы, люди, все же живучи, а маги живучи втройне. Хотя не думаю, что родившись магом, зная о себе то, что знают рожденные в том же Хогсмите, я смог бы перенести все настолько стоически, насколько был способен вообще перенести утрату зрения восемнадцатилетний собиравшийся жениться юноша, так или иначе привыкший ко всеобщему вниманию и любви.

Мало кто знает, какие мысли приходили мне в голову по ночам, когда я оставался один на один с самим собой. Дни и ночи перестали иметь какой-либо смысл. Я наигрался в жалость к самому себе довольно быстро, я перестал винить себя даже в том, что сам напророчил беду. Еще будучи ребенком, я частенько раздумывал о том, как сложилась бы моя жизнь, будь я не полным жизни отчаянным исследователем, а в чем-то неполноценным, ущербным, обиженным кроме сиротства еще и физическим недостатком. Когда в очередной раз дядя Вернон в порыве гнева на мою неловкость обозвал меня слепым, я всерьез задумался об этом. Я помню, как, старательно зажмурившись, пытался проделывать по дому те же простые ежедневные дела, которыми был загружен постоянно, как пытался в таком виде передвигаться по дому, как искал в своей комнате на ощупь привычные мне предметы. Это развлечение в моей бедной интересными событиями жизни так увлекло меня, что я не раз попадался за этим под руку дядьке, тетке, или еще лучше — Дадли.

После того, как наглый маменькин сынок изловчился столкнуть меня, идущего по коридору зажмурившись, с лестницы, я эти попытки прекратил. Но память об этом осталась. Может быть, это так увлекало меня именно потому, что я безумно боялся этого в реальности. Не иметь возможности видеть лица говоривших со мной людей, лица моих друзей, не видеть лучей солнца и не иметь возможности просто смотреть на свою физиономию в зеркале — мне казалось это настолько чудовищно, что я просто с маниакальным упорством воссоздавал для себя этот новый, полный опасности и темноты другой мир.

Сейчас, размышляя о том времени, я поначалу ловил себя на мысли, что то была репетиция моего теперешнего провала, потом стал винить себя в том, что сам накликал беду, позже стал понимать, что если я что и накликал, так это собственное уныние и жалость к самому себе. Мне, всегда нарушавшему все правила и порядки, приходилось теперь передвигаться только теми путями, которые были для меня безопасны, мне, бродившему по школе ночью втайне от всех в отцовской мантии, теперь было роскошью выйти из Хогвартса на улицу, в сопровождении провожатого.

Меня это даже удивляло, но мысли о том, как злорадно потирает руки Малфой, читающий статьи обо мне в "Пророке" или как дразнят его дружки меня за моей спиной, волновали меня ничтожно мало. Даже попытки оскорблений и насмешек с его стороны никак не трогали меня. Я выслушивал его жалкие потуги молча, с легкой улыбкой на губах, и думал о том, что мне сейчас дано больше чем этому зажатому, неуверенному в себе пареньку. Да и встречаться нам практически не приходилось. С тех пор, как я потерял возможность видеть и стал постоянной, бессменной игрушкой в руках колдомедиков, местом моего обитания стала отдельная комната при госпитале, моей постоянной компаньонкой — мадам Помфри, моими развлечениями — разговоры и посиделки с Гермионой и Джинни, которые навещали меня ежедневно, да вылазки на улицу в сопровождении Рона или Невилла. Больше ничего.

17.01.2013

Дата добавления: 2015-08-17